Титановый бардак

Только глянет над Москвою утро вешнее…

В конце сентября на аэродроме Санта-Моники в Калифорнии опустился небольшой пассажирский самолет, пассажир которого, Иван Георгиевич Сёмин, неспешно прошествовал в кабинет директора местного завода, о встрече с которым он договорился всего лишь вчера вечером:

— Привет Дональд, надеюсь ты не удивлен моим визитом?

— Не то чтобы совсем не удивлен… в конце концов по телефону не видно, откуда тебе звонят.

— Ты прав, хотя у меня и в мыслях не было тебя обманывать. Честно говоря, и к тебе прилетел исключительно по делу. Может быть ты знаешь, что моя компания занимается торговлей, в основном торговлей. А если подворачивается случай делать какую-то продукцию, то мы или создаем для этого новую компанию, или продаем кому-то лицензию, если компанию создавать на пустом месте оказывается слишком дорого. Собственно, я как раз предлагаю купить такую лицензию.

— Ты предлагаешь мне купить лицензию на самолет? Самому-то не смешно?

— Дональд, я ни секунды не сомневаюсь, что ты сможешь сделать самолет не хуже этого… то есть сделать самолет не сильно хуже этого. Но на разработку ты потратишь года три и вложишь денег больше, чем стоит лицензия. Если очень сильно постараешься, то сделаешь самолет года за два, но это обойдется еще дороже. Так что я продаю не самолет, а время — время, которое ты не потратишь на то, чтобы попытаться догнать… кого-то, кто тоже не будет стоять на месте. Тебя все же удивило, как быстро я пересек континент — но это потому, что ты еще не осознал, что самолет может лететь на тысячу двести миль без посадки со скоростью свыше двухсот миль в час, перевозя при этом толпу пассажиров. Откровенно говоря, мне в принципе безразлично, кто — ты или Билли Боинг — первым осознает это…

— Но прилетел ты ко мне.

— Да. Просто я умею смотреть в будущее… и там подсчитывать прибыли. Твой завод сможет начать серийный выпуск этих самолетов уже через полгода, а Билли понадобится на налаживание производства месяцев десять или даже больше.

— А почему тебя волнует, когда начнется выпуск?

— Потому что моя компания живет в основном с лицензионных платежей. Именно поэтому я предлагаю тебе купить лицензию всего за полтораста тысяч долларов, но с каждого выпущенного самолета ты мне заплатишь еще по семь с половиной тысяч.

— Это грабеж, тебе не кажется?

— Нет. Просто мне лень искать других инженеров, которые смогли бы делать такие самолеты самостоятельно, и не хочется терять полгода бесценной жизни в ожидании того, что они начнут, наконец, что-то делать. После того, как эти самолеты встали на линии в Европе, нам пришло уже больше сотни заказов на эту машину…

— Только в Европе?

— Люфтганза взяла в аренду у русских четыре таких машины, но мечтает о покупке минимум полусотни. И продолжает мечтать: русские таких самолетов делают очень мало и их вообще никому не продают. Французская Эйр Юнион готова купить от тридцати до семидесяти штук, но им русские самолеты даже в аренду не предлагают. Империал Эйрвейз… их аппетиты я даже примерно оценить не берусь, а они очень велики, ведь на этом самолете из Лондона в Сидней можно долететь за двое суток, ну, чуть больше…

— Двое суток просидеть в кресле?

— Пойдем в машину, сам посмотришь, можно ли это сделать…

…

— Ну что, увидел я достаточно. Однако что заставляет тебя думать, что я смогу через полгода выпустить первый самолет?

— В стоимость лицензии входят в том числе и готовые плазы, а так же подробные технологические карты на каждую деталь и сборку. Извини, если я использую не совсем правильные слова, но я торговец, а не инженер.

— Неважно, я понял. Но вот насчет окон и туалета…

— Окна одна из моих мелких фабрик может тебе поставлять готовые, причем очень недорого. Да и туалет в разобранном виде привезти недолго.

— Это лишь слова.

— И зачем мы вернулись в твой кабинет? Я подготовленные контракты в самолете оставил…

— Айвен, надеюсь ты не очень спешишь обратно в свой вонючий городишко? У нас есть прекрасный ресторан с видом на океан… Тебе достаточно будет чека или дождешься, пока деньги не окажутся на твоем счете?

В тот же день точно такой же самолет опустился на поле возле города Урумчи, и из него вышел другой представитель компании, торгующей сказками. Но Петруха ни в какой кабинет не пошел — просто не было поблизости никаких кабинетов, да и встречающие уже столпились возле самолета. Столпились — это, конечно, было не совсем верным выражением: встречающих было всего трое. Трое русских офицеров в полевых мундирах, но с висящими на груди орденами.

И после того, как старший представится, Петя на самом деле очень обрадовался:

— Михаил Васильевич, очень рад с вами познакомиться, мне о вас много хорошего рассказывали.

— И кто же? — скептически поинтересовался капитан Лавров.

— Сначала Миронов, Митрофан Данилович, а позже и ротмистр Скорохватов. Василий Федорович как раз у меня заместителем работает.

— Даже так?

— Жизнь иногда преподносит сюрпризы. Вы еще больше удивитесь, когда с Василием Федоровичем снова работать начнете, я планирую именно его назначить нашим представителем здесь. Впрочем, это дело будущего, а сейчас давайте перейдем к делам уже настоящим. И для начала: сколько у вас по-настоящему грамотных бойцов?

…

— Мне одно непонятно, — Михаил Васильевич почесал переносицу, — почему вы предлагаете нам «Льюисы» под американский патрон?

— И карабины под него же вместо устаревших винтовок. Это не я предлагаю, а наш специалист по оружию. Но постараюсь объяснить так, как сам это понял. Гильза в патроне — самое трудоемкое изделие и самая тяжелая часть, а у янки она вообще несколько перетяжелена…

— Именно это я и имел в виду: патрон же выходит тяжелее.

— Зато этот патрон можно перезарядить несколько раз, согласно проведенных нами испытаний до двадцати раз минимум. Я привез с собой образцы приспособлений, с помощью которых даже деревенские мальчишки могут перезаряжать до полутора тысяч патронов в час. То есть это будет восемь таких мальчишек, а если вы сможете нанять на эту работенку хотя бы восемь десятков… сами пули и порох возить гораздо проще, ну и капсюли конечно: с этим у нас проблем нет, поставим сколько запросите. А вот с гильзами у нас пока известные проблемы.

— Ну, поставите вы эти полтора миллиона патронов…

— Полтора миллиона мы поставим сразу.

— И половину гильз потеряют в первом же бою.

— Именно поэтому мы будем поставлять еще по миллиону патронов каждый месяц.

— А не накладно будет их из Америки возить?

Петруха покрутил в пальцах сияющий латунью патрон:

— Америка — она большая, в Европу оттуда много чего возят. Так что если к какому-то грузу добавить тридцать тонн, то никто и не заметит. В особенности не заметит, если грузы на таможнях никто проверять не будет.

— Но привезти эти тридцать тонн через горы и пустыни…

— Вот этот самолетик сюда пару тонн доставит легко. А два таких самолета, делающих по рейсу в день…

— Я понял, но… вам-то это зачем? Вы же, в отличие от прочих ваших товарищей, вроде светлыми идеями большевиков облагодетельствовать Туркестан и вовсе не стремитесь?

— Михаил Васильевич, лично я хочу мира. Ханьцы сюда мир не принесут, а это будет означать войну возле наших границ. Поэтому лично мне было бы приятно, если весь Синьцзян полностью освободился от них. Больше территория — больше времени потребуется врагам, чтобы подобраться к границам уже нашим. И больше времени, чтобы прислать уже вам необходимую помощь. А заодно — и больше людей, с которыми мы можем наладить очень даже взаимовыгодную торговлю.

— И чем мы… вы собираетесь торговать?

— Сейчас мы уже закупили, причем за самые настоящие деньги, почти двести тысяч голов скота. Такие закупки я был бы рад сделать ежегодными, и это, надеюсь, лишь начало. Насколько я в курсе, у товарища Сталина на торговлю с Восточным Туркестаном очень большие планы.

— Товарищ Сталин, если узнает обо мне, всю торговлю прекратит: мой родной дядя, будучи полковником жандармерии в Тифлисе, его вроде как арестовывал…

— Я немного в курсе этой истории. Полковник Лавров доказал, что Иосиф Джугашвили к ограблению банка непричастен. Да, ему было проще Джугашвили отправит в тюрьму, но истина для него оказалась дороже. Так что товарищ Сталин знает, что порядочные люди есть и среди жандармов, и уж тем более среди офицеров. Ну что, продолжим? Мы для начала присылаем две роты парней, с пулеметом обращаться умеющими, а вы со своей стороны направляете им на обучение шестьсот ваших ребят…

Перед самым Новым годом Ира вернулась из «краткой поездки в Москву» очень довольной. А на вопрос, что же ее так порадовало, ответила совсем не так, как все ждали:

— Да я тут зашла на минутку к товарищу Сталину, поговорили минут пять. Потому и радуюсь.

— А с самолетом твоим что? Я про кукурузник…

— Производство передано на двадцать первый завод, будут делать вместо самолета Калинина. Так что Валентину предстоит срочно сделать второй комплект термопрессов: они запланировали выпускать по сто машин в год.

— А на существующих формах ты за три месяца пятьдесят ведь сделала? — пошел в отказ Валентин.

— Так я не собираюсь наших рабочих в Нижний Новгород отдавать, им и тут работы хватает. А нижегородские рукожопы и на двух комплектах план не выполнят.

— Почему это там рукожопы?

— Потому что мужики от сохи. Мы своих сколько учили? А там народ просто по деревням набирают. И да, нужно еще будет что-то в Бобрики на химзавод сделать потому что клей фенолформальдегидный там очень быстро закончится: в Нижнем брак попрет ударными темпами, и хорошо если только две трети потраченной смолы потратится с пользой.

— А тебе не жалко будет, что твою машину изговняют? — спросила Света.

— Нет, потому что не изговняют. Туда полковник Мерлин от Девятого управления едет, будет работать военпредом — а у него не забалуешь. Все же сколько, пять поколений одних генералов?

— Ага, надо будет ему в кабинет родовой герб повесить рядом с портретом Сталина, — усмехнулся Саша. — Кстати, в качестве пилота он как тебе?

— «Кукурузник» мой пилотирует уверенно, и ему этого хватит. Он же не летчик-испытатель, его дело проверять, чтобы брак в производство не шел. Ну и к нам при нужде быстренько слетать…

— Ир, я давно спросить хотела: а почему в Георгиевском зале имя Павла Ивановича не на месте выбито? — поинтересовалась Света.

— Имя-то Павла Ивановича, но не нашего, а его прадеда. За что наш и пострадал…

— Его что, за Георгиевский крест арестовывали?

— Нет конечно, просто когда его уже наградили, и не крестом, а все же орденом, кресты же для солдат только… так вот: его имя в Георгиевском зале не поместили. Кто-то посчитал, что одного упоминания достаточно: имя на стене уже есть, так чего стараться? Прадед-то его два ордена получил, а тоже упомянут лишь один раз. Ничего, как выпуск самолетов пойдет, я отдельно к Сталину заеду чтобы он не забыл и нашего Мерлина там упомянуть.

— Так ты поэтому такая довольная после встречи со Сталиным?

— Нет. Я просто зашла поздороваться: говорят, он рад, когда его в курсе всяких технических достижений… наших достижений держат. А заодно спросила, какого хрена «Молодая гвардия» печатает испражнения ярых троцкистов, членов Еркоммола и Рабочей оппозиции и как кое-кому не стыдно эту макулатуру вообще приличным людям в руки давать.

— И он тебя не побил? И даже Кровавой Гэбне на растерзание не отдал?

— Да мы сами все Кровавая Гэбня, а вот всемирно известному Николаю Островскому теперь засрать мозги подрастающему поколению не выйдет.

— Да ты… ты точно Кровавая Гэбня! — рассмеялась Света. — А про оппозицию эту и еврейский комсомол Сталин сразу тебе поверил?

— В Одесском Обллите по моему запросу нашли все-таки рукопись этого раненого шрапнелью в жопу самозванца. Я для Иосифа Виссарионовича специально избранные места подчеркнула, так что… Правда, пришлось пообещать ему что-то нормальное для молодежи написать…

— А кто писать будет? И про что?

— Свет, будешь подкалывать — тебя назначу всемирно известной писательницей! А я хоть и незаконченный, но все же искусствовед, красиво слова складывать долго училась. А про что… Папанин уже на Северный полюс съездил? «Челюскин» уже потонул?

— Нет еще, — ответил ей Вася. — Солнышко, пиши лучше про подвиги трудовые, про колхозы в Гималаях например. В смысле, про освободительную борьбу народов Восточного Туркестана против империалистических захватчиков. А живописных деталей тебе наши вояки сколько хочешь накидают, ты с Петрухой на эту тему пообщайся.

— Я лучше пока кино сниму новое. Оказывается «Джек Восьмеркин» уже написан…

— Его Крупская раскритиковала, — немного подумав, отреагировала Ольга.

— Петруха, а Крупу раскритиковать не пора? — встрепенулась искусствоведка от авиации. — Мне кажется, что она уже довыступалась. Ладно, Чуковскому стихи писать запретила или Макаренко юных уголовников перевоспитывать. Но запретить учебник Киселева! Второй год не пускающая печатать Перышкина! Да её за это…

— А Киселев-то чем ей не нравится?

— В его учебниках не раскрыта роль Ленина в становлении науки арифметики!

— А при чем тут…

— Да шучу я. Просто её отчислили с бестужевских курсов за неуспеваемость по алгебре. А когда профессор Поссе, который, собственно, ее и отчислил, умер четыре года назад, эта тварь запретила даже траурный портрет его в университете вывесить!

— Спокойно, Ира, мы поняли. Гуля, что стало причиной смерти вдовы старика Крупского? Скоропостижной, я имею в виду.

— Петруха, ты бы тоже… того, успокоился. Сталин же нас сожрет невзирая на заслуги перед Отечеством.

— Иосиф Виссарионович её ненавидит, поэтому смерть старушки должна быть естественной и… очень естественной. В стране математику учить у школьников нет возможности, а мы еще сокрушаемся, что грамотных рабочих днем с огнем…

— Ну, сейчас зима, каждый может простудиться. А тетрациклин мы, можно сказать, не испытали на кроликах, так что… Только давай после праздника?

За новогодним столом традиционно подвели итоги года уходящего и обговорили планы на год наступающий. Первой высказалась Оля:

— Я считаю, что в прошедшем году наиболее грандиозных успехов достигла наша Ирочка. И я даже не говорю про успешную продажу Дугласу его же самолета. Именно благодаря ей не только не пролез в литературу мелкий жулик из Шепетовки, но и крупный графоман был поставлен на место. Ирочка, у тебя в роду точно евреев не было? А то ведь и Каганович, и Мессинг с таким пафосом выступили на партконференции, что город остался Нижним Новгородом, а их, как я поняла, именно ты уговаривала…

Ирина никого там особо не уговаривала, а просто на прошедшей в Кремле партконференции, посвященной вопросам культуры, где среди прочих всплыл вопрос и о переименовании городов, как всегда высказала то, что сама думала. И не только по поводу Нижнего Новгорода:

— Стесняюсь спросить, вы большевики тут или монархисты? У бурятов красный цвет считается императорским, красные сапоги имеет право лишь императрица носить, а в красных юртах жить и даже заходить в них право имеют лишь императорские вельможи. Ну, переобзовете вы город — и что, покажете всем бурятам, что русские в Бурят-Монгольской АССР — высшая знать, а сами буряты — просто грязь под ногами? Ведь в Верхнеудинске почти все население как раз русское… а еще красный цвет у них — это цвет мести.

— Вы это так уверенно говорите, а у нас другая информация…

— Я уверенно говорю потому, что вопрос изучала. Когда строила авиазавод Верхнеудинский, то специально уточняла, стоит ли его называть «Красный авиатор»… вы просто перепутали бурят с монголами. У монголов название такое очень хорошо воспримется, а у бурятов — тут уже есть нюансы. А уж обозвать город «Горьким» — то есть вы заранее предупреждаете всех его жителей, что на много поколений вперед жизнь им медом точно не покажется? Я, конечно, понимаю: обличать пороки царизма — это правильно. Но делать целый город символом этих пороков… вы тут коммунисты или сатрапы?

Кто-то возмутился Ириной речью, кто-то поржал — но все участники партконференции были вынуждены задуматься, и результат получился положительный, по крайней мере с Ириной точки зрения.

— Кагановичу я еще сказала, во что обойдется бюджету переименование города, а Мессинг — он сам человек вменяемый.

— Ага, и его подопечные от Петрухи зависят чуть больше чем полностью… Да шучу я! На самом деле лично я считаю, причем именно считаю, в плане науки арифметики, что твоим самым большим достижением стала передача самолета на серийный завод.

— А я думаю, что моими достижениями года стали постройка завода для Петлякова и начало строительства завода для Сухого.

— То-то Павел Осипович будет рад заводу аж в Комсомольске!

— Он уже рад, у других конструкторов и такого завода нет.

— А Куйбышев что про авиазаводы сказал, ты не знаешь?

— Ничего не сказал, мы же заводы сами строим, вне плана. Вот когда построим, то он наверняка что-то скажет, однако у меня посылалка для него уже заготовлена. Мы заводы построили — мы их и заказами загружаем!

— Ну это ты с ним потом поспоришь, — заметил Саша, — а я в проходящем году закончил оконтуривание Волжско-Уральского нефтегазового района. Пришлось сильно посраться с академиком Губкиным: он почему-то хотел забрать у меня две буровых и бурить там, где ничего нет, но кунфу ОГПУ оказался сильнее кунфу Академии. Однако мужик оказался вменяемым, к Сталину жаловаться не побежал…

— Побежал, побежал, — улыбнулась Оля, — мне Иосиф Виссарионович его заложил. Но и мы, оказывается, у него авторитет завоевали, причем без довесков в виде ОГПУ. А с буровыми-то что?

— А вот в году грядущем мы с них получим примерно по три миллиона кубов газа в сутки, и тут на сцену выйдет Аня…

— Аня не выйдет, — отозвалась «женщина-химик», — Аня эту честь уже передала академику Брицке. Он — начальник института химических удобрений, ему и карты в руки.

— Боюсь, что одних карт тут будет мало, — ответила Оля, — Алкоголик Валерьян никаких планов по строительству аммиачных заводов не закладывал, так что придется Эргарду Викторовичу у нас столоваться. Валь, ты, как я понимаю, загружен будешь на сто сорок шесть процентов, так?

— Ну примерно…

— Это я к тому, что заводы по выпуску аммиака и азотной кислоты придется у буржуев покупать. И я вот думаю: у американцев или у шведов?

— Завод придется строить в Саратове, скважину, как я понимаю, на Елшанском месторождении бурят?

— Ага, и на Курдюмовском. Там, если мне память планшета не изменяет, этана больше двух процентов, а углекислого газа под десять.

— Валь, нужны новые турбодетандеры. Этан жечь — это некультурно, — заметила Аня.

— Ага, и метан тоже. Ты же метан с дерьмореакторов не сжигаешь?

— Ну да, ну да. Но нам нужна азотная кислота и аммиак. Так что… академик может расслабиться, мы завод сами выстроим и сами юзать будем — но две тысячи тонн в сутки в любом случае мы же можем не только в метанол перегонять. Как мы считали, нам всего-то потребуется тонн пятьсот азотной кислоты в сутки.

— Конечно! А еще формальдегида и аммиака… хотя да, пара тысяч тонн газа нас как раз спасут. Итак, кто ответит на Анин вопрос: США или Швеция?

— Я за шведов голосую, — улыбнулся Петруха. — Как ни крути, а нержавейка у них пока лучшая в мире.

— Что?! — возмущенно поинтересовался Валера.

— Ну, кроме нашей, конечно, — быстренько отмазался «сеньор Альварес», — но наша вся занята. Кстати, Валер, на сколько лет она занята будет?

— Ребята, а можно не о работе? Мы же, наверное, последний Новый год вместе встречаем, — прервала «производственное совещание» Аня.

— Почему это? — удивилась Светлана.

— Потому что мы с Валерой уезжаем в Красноярск. Ну не в Боровичах же желтые кирпичи делать?

— Понятно… Но ведь не навсегда же? Давайте выпьем за то, чтобы Новый год мы все же всегда встречали вместе!

— Давайте выпьем. И, ты права, надо всем нам постараться оставаться вместе.

— Потому что вместе мы сила? — улыбнулся Валя.

— Потому что… да, ты прав. И надо будет договориться, чтобы бой курантов хотя бы по радио передавали. Ну, за нас! — подвела окончательный «итог года» Оля. — И особенно за женщин-орденоносцев. Ах да, я забыла раньше сказать, — она лукаво улыбнулась, — за выдающиеся достижения по спасению страны от голода ордена Трудового Красного знамени получили Ира, Аня, Гуля, ну и мне тоже орден перепал.

— Поздравляю! — широко улыбнулась Света. И к ней радостно присоединились все мужчины…

Никто никуда не уехал — просто потому, что и в Боровичах дел оказалось слишком много. Но и «идею с Красноярском» никто не оставил.

Виталий Григорьевич отнюдь не лучился радостью, получив предписание о командировке. И не потому, что срывался назначенный на два часа дня ученый совет, а в большей степени потому, что высказанную вчера вечером идею супруги проверить сегодня точно не получится. Однако Виталий Григорьевич хорошо знал, кто выделяет институту очень немаленькие средства, поэтому молча пошел за приехавшей за ним женщиной. Кое-что подозревать он стал уже на выходе их здания института, когда женщина, указав ему на автомобиль, сама села за руль. А когда через пятнадцать минут бешеной гонки по улицам Ленинграда машина въехала в ворота Корпусного аэродрома и остановилась у белого самолета, он уже практически не сомневаясь в ответе, поинтересовался:

— Вы Ирина Владимировна Лукьянова? Позвольте поинтересоваться: а зачем я вам так срочно понадобился?

— Да вы мне вообще не нужны, я тут просто извозчиком подрабатываю. Время, знаете ли, это деньги.

— Что, извините?

— Время, которое у вас есть — это деньги, которые можно заработать. А время, которого у вас нет — это деньги, которых еще нет и уже никогда не будет. На самолете к нам лететь чуть больше получаса, а на поезде — полсуток, так что если есть возможность сэкономить время…

— Понятно…

— Вряд ли. Аня с вашей помощью хочет сэкономить года два, или Валера лет двадцать — но в детали они вас и посвятят, я сама не понимаю специфику их работы. Но если у вас есть вопросы не по работе, то задавайте, я с удовольствием отвечу. Потому что просто молча сидеть за штурвалом немного скучно.

— Скажите, а вам не страшно управлять самолетом?

— Конечно страшно, — рассмеялась Ирина Владимировна, — я же сама этот самолет сделала и прекрасно знаю, что в нем может сломаться и отчего он может упасть. Я же не лётчик, это лётчики ни хрена в самолетах не понимают, а потому бьются как… ну, в общем, часто. Зато я заранее обдумываю, как не разбиться когда что-то сломается — и не разобьюсь.

— Интересный у вас взгляд на авиацию… А вот вы фильмы снимаете…

— Про фильмы в следующий раз расскажу, мы уже садимся, тут надо сосредоточиться. Так что пять минут помолчите.

Аэродром в Боровичах очень удивил Виталия Григорьевича хотя бы тем, что взлетная полоса там была бетонной, отчего самолет приземлился довольно плавно. Но весьма скоро он и думать забыл об этом аэродроме:

— Есть мнение, что вы там в своем институте всякой хренью занимаетесь за народные деньги, — такими словами встретила его молодая женщина, представленная ему как Анна Федоровна.

— Боюсь, вы не совсем представляете, чем мы в институте занимаемся.

— Я-то представляю, а вот вы — точно нет. Ладно бы просто денежки народные на ветер выбрасывали ради удовлетворения собственного любопытства, так вы еще и вредительством занимаетесь, подрывая здоровье народных масс! В то время как в стране удои и укосы не растут, вы еще и людей гробите!

— Боюсь, что вам была предоставлена искаженная информация о нашей деятельности, — ответил Виталий Григорьевич, внутренне холодея. Не от страха за себя, а от понимания, что вот эта женщина, одетая во все более популярный среди рабочей молодежи костюм из линялой синей парусины, легко может уничтожить плоды работы множества ученых. То, что куртка её небрежно висела на спинке кресла, лишь подчеркивала страшное могущество молодой женщины: она знала, что имеет право сделать все, что угодно, и подчеркнуто игнорировала в том числе и правила приличия.

— Это вы имеете искаженную информацию о вашей деятельности. Вот, читайте, — и Анна Федоровна сунула ему в руки небольшую брошюрку. — Внимательно читайте, если появятся вопросы, задавайте их сразу.

Брошюра была небольшой, и Виталий Григорьевич прочитал ее минут за двадцать. И, по мере чтения, у него волосы на голове вставали дыбом — по крайней мере ему самому так казалось, поэтому он волосы старательно приглаживал ладошкой. А когда он чтение закончил, на Анну Федоровну поднялись испуганные глаза:

— А кто это написал? Я бы хотел встретиться, задать несколько вопросов… Ведь если хотя бы половина, даже четверть из этого окажется правдой, то наш институт вообще закрывать надо!

— Ну я же сказала: будут вопросы, так задавайте. Это все написала я, а институт закрывать не надо. Хотя перевести его из Питера придется, и в любом случае потребуется предпринять серьезные меры безопасности: у меня и они все расписаны, я вас позже с ними познакомлю. Однако повторю: сейчас всё, то есть вообще всё, чем занимается институт, не представляет ни малейшего научного интереса. По одной простой причине: вы там все пока нихрена об объекте исследования не знаете и тыкаетесь как слепые котята… в общем так: я предлагаю вам — вам лично, ну и супруге вашей конечно — заняться по-настоящему важной работой. Очень важной, очень интересной — но совершенно секретной. Работать вы будете, по крайней мере первое время, на курортах Красноярского края, и это как раз по части безопасности: мы там пещерку в граните роем глубиной метров пятьсот, так что с безопасностью все в порядке будет. Вы можете, конечно, отказаться — и до конца жизни заниматься никому не нужной хренью. А если согласитесь, то после непродолжительного обучения приступите к настоящей работе, которой будете гордиться. И не только вы: вся страна будет гордиться — но любые детали вы узнаете только дав согласие.

— Предлагаете кота в мешке?

— Можно и так сказать. Но могу пообещать, что котик вам очень понравится.

— Ну, если вы гарантируете… я согласен, — усмехнулся Виталий Григорьевич. На самом деле он подумал, что уж отвертеться от неприятной работы он всегда сможет. В правительстве есть люди, которым друзья его смогут объяснить недопустимость…

— Ну и отлично. Пойдемте, я пока покажу чем вы будете заниматься первое время, — и с этими словами Анна Федоровна, встав с кресла, надела свою куртку и Виталий Григорьевич едва не впал от удивления в кому: на куртке — простой, изрядно помятой куртке из обыкновенной парусины — сияли три ордена сразу: Красного знамени, Трудового Красного знамени и Ленина! А хозяйка кабинета, поймав его взгляд, улыбнулась:

— Приходится носить, это мы с девочками побрякушками меряемся. Опять же, для товарищей офицеров стимул: все видят, что страна уважает своих героев.

— Это за вашу работу? А боевой… каких товарищей?

— У нас в Управлении работает много царских офицеров, которых званий никто не лишал. А орден этот — просто тогда еще не было трудового знамени, вот и дали что было. Да вы не переживайте, вас мы тоже не обездолим. Конечно, работают у нас все же не ради орденов, но ведь всяко приятно, когда видишь оценку собственного труда. Вот, заходите. Валера, ты уже принес?

Сидящий в соседнем кабинете мужчина — одетый в такую же парусиновую куртку, но всего лишь с одним орденом на ней — молча кивнул и протянул Виталию Григорьевичу тарелку с двумя стеклянными пробирками, в которых лежали черные цилиндрики: в одной — потолще, в другой — толщиной с мизинец.

— Это то, что вам предстоит сделать. Точнее, выстроить завод, где это будет массово изготавливаться.

— А это что? Какие-то детали?

— Ну, можно и так сказать. А с точки зрения металлохимии это — чистый оксид урана, с количеством примесей по урану менее одного атома на миллион. И вашей задачей будет сделать так, чтобы через год, самое позднее через полтора у нас таких… деталей было минимум двести шестьдесят тонн. А зачем — это вы узнаете чуть позже.

Вообще-то Петр Петрович считался минералогом, причем довольно неплохим. И он еще несколько лет назад даже в страшном сне не мог представить, что ему придется вдали от цивилизации ковыряться в темном штреке — и уж тем более не мог представить, что ему такая работа понравится. Однако сейчас он сидел как раз в таком штреке, почти что в километре от «белого света» — и занимался любимой работой. С удовольствием занимался.

Старший сын его, по семейной традиции, тянувшейся вот уже пятое поколение, тоже названный Петром, сидел за пультом управления «дьявольской машины»: Петр Петрович-младший был инженером и вообще-то «придумывал» механизм, позволяющей машине не останавливаться на час после каждого «шага». А «шаги» эти были более чем интересными: установленные на двух складных рамах перфораторы пробивали в сплошном граните небольшие шурфы глубиной по сорок сантиметров, затем специально обученный человек быстренько закладывал в шурфы небольшие патроны — и после взрыва еще полметра гранита превращались в щебень. Вообще-то «шаг» занимал минут пятнадцать, но после взрыва двое мужиков с лопатами выгребали получившиеся обломки, сваливая его на транспортер, направляющий камень в камнедробилку, установленную в задней части машины — а это уже требовало минимум часа. Часа, в течение которого машина простаивала.

Тем не менее за прошедшие три месяца машина ушла вглубь горы уже на километр без малого — и главной заботой Петра Петровича-среднего было наблюдение за скалой вокруг штольни: гранит — он, конечно, камень крепкий, но после взрывов и в сплошном камне что-то могло треснуть. А камешек, может даже в несколько центнеров весом, падающий на голову — это совсем не то, чего бы хотелось получить. Собственно, именно поэтому шурф рылся небольшой, с помощью маленьких зарядов какой-то малоизвестной взрывчатки. Следом за передовой машиной шли еще две, которые расширяли шурф с трех метров до восьми, а затем уже простые мужики с отбойными молотками «выравнивали» стены до ширины в десять метров и срубали «лишний» камень с потолка — да так, что возле ворот, ведущих в глубь горы, свод потолка поднимался уже метров на двенадцать…

Чтобы вся эта техника работала, возле устья штрека были поставлены две «передвижных» электростанции (установленные на железнодорожных платформах) общей мощностью в четыре тысячи киловатт. Петр Петрович краем уха слышал, что было «эпическая борьба» за моторы к этим электростанциям, но кто и с кем при этом боролся, он не знал. Моторы на этих электростанциях были германскими, а вот генераторы вроде бы отечественными, и все это работало бесперебойно. Что радовало: ведь настолько масштабную работу без этого выполнить точно было просто невозможно. Хотя Петр Петрович и не совсем понимал затею руководителей проекта, его радовала сама возможность сотворения чего-то столь грандиозного. Настолько грандиозного, что даже верного эпитета проекту придумать не получалось. Вот взять, к примеру, подземный зал, который ему предстояло вырубить в скале к Новому году: длиной в двести метров, шириной чуть меньше сорока и высотой в двадцать пять. Можно было подумать, что там собираются сделать храм какого-то непонятного культа — но три «технических» тоннеля в этот же зал, по которым предполагалось провести мощные воздуховоды, электрические кабели и водопровод с канализацией, эту идею опровергали. Скорее всего, зал готовился под какое-то мощное производство, причем производство секретное. Вероятно, поэтому и «снаружи» быстрыми темпами строился небольшой городок: ведь не будут же рабочие в подземелье жить? Впрочем, зачем минерологу забивать себе голову ненужными мыслями?