Титановый бардак

Мертвые с косами стоят…

Когда Петр достал из стоящего в кабинете шкафа потертый портфель-«дипломат», Светлана лишь с печалью в голосе спросила:

— А сейчас куда?

— Да недалеко, скатаюсь в Одессу и обратно.

— А кого?

— Светочка, там один излишне шустрый коллега по работе пытается перед руководством выслужиться. Лепелевский его фамилия, Израиль Моисеевич. Мне Мессинг сказал, что этот Израиль что-то сильно не туда копает. А Станислав Адамович — он человек ответственный, зря пургу не гонит.

— А Мессинг сам проблему решить не может?

— Солнышко мое, и как ты это себе представляешь? Вызывает Зампред ОГПУ к себе ликвидатора и говорит: а ну-ка быстренько пристрелите начальника секретно-оперативного управления на Украине? Ты учти, там вся шобла — ставленники Ягоды, как и половина центрального управления. Его же через полчаса самого пристрелят в тихом месте и никто никого не найдет.

— И поэтому Станислав Яковлевич тебе всех мерзавцев сливает, так?

— Не всех, а до кого сам дотянуться не может. Ну мы тоже пока не до всех можем, да и патроны к винторезу у нас заканчиваются. Знал бы, так не сотню с собой взял, а пару цинков!

— Валя сказал, что к лету наладит выпуск наших патронов. А вот то, что кроме тебя у нас этим никто не занимается…

— Счастье моё, чтобы этим правильно заниматься, двадцать лет учиться надо. А Скорохватову уже за шестьдесят, шустрости не хватает для работы в поле. То есть в поле-то он работать может, а вот в городе… А тут не зажравшихся геев с жидобандерами работать надо, а матерого опера. Я-то уйду даже если объекта придется работать на Съезде в Колонном зале, а из нынешних…

— А Судоплатов?

— А Судоплатов сейчас студентишка, ему еще лет пять минимум учиться надо. Правда мы с Валей этот вопрос уже обкашляли, так что парнишке кое-что я преподам… чуть попозже. А пока — ну некому такую работу работать, некому! Скорохватов, конечно, старается помочь — но он сейчас разве что инструктором для молодежи работать может. И работает, но настоящий результат проявится еще не скоро.

— Да я всё понимаю, просто волнуюсь очень. Вдруг что-то не так пойдет…

— Если что-то и пойдет не так, то у меня есть FN.

— Это да… а я давно спросить хотела, но все повода не было: а почему FN? И вообще как ты с пистолетом под мышкой по России-то свободно катался?

— Вообще-то это трофей, я его от небратьев привез. А у нас на службе разрешалось выбирать с чем работать, вот я его и выбрал: машинка надежная, удобная, а главное магазин емкий. Что же до «катался», так я вроде как на службе, даже когда в отпуске, то все равно на службе. Служба была такая…

— И сейчас такая же. Ладно, ты когда вернешься-то? А то мне в апреле рожать…

— Да я вообще дней на пять еду. Так что не переживай и слушай Гулю.

Станислав Адамович был, конечно, пламенным революционером, но еще он был человеком весьма прагматичным. И когда он почувствовал (всего лишь почувствовал!), что «питомцы Свердлова» намерены выставить из армии специалистов, явно демонстрирующих их собственную ничтожность, он немедленно поделился своими соображениями с другими специалистами.

Откровенно говоря, Станислав Адамович не очень даже понимал, чем занимается Особое Девятое управление. То есть официально они «заставляли контрреволюционеров работать на пользу революции», по факту — занимались разными научными работами, даже, скорее, научно-практическими, и в этом имели неплохие успехи — но с его точки зрения всё это были лишь странным «прикрытием» какой-то иной деятельности. Которая — и лишь изредка — приоткрывалась по каким-то совершенно случайным поводам.

Так, например, их работа слегка приоткрылась Станиславу Адамовичу, когда он впервые встретился с сотрудниками Управления. Они именно «совершенно случайно» раскрыли масштабные хищения в Эрмитаже и полученные материалы принесли к нему. За что товарищ Мессинг был им весьма благодарен, ведь за раскрытие этого преступления на Ленинградское ОГПУ просто дождем посыпались весьма заметные блага, а само Девятое Управление даже специально попросило их вообще в этом деле не упоминать. Но главный питерский чекист не смог не заметить, что некоторое количество фигурантов дела, наказать которых не вышло из-за отсутствия улик, просто исчезли…

Тогда он все списал на бегство подозреваемых за кордон, но в следующем деле, где ему пришлось столкнуться с этим Управлением… Два старших уполномоченных контрразведывательного управления, Виролайнен и Косицкий, после суда по делу балтийских офицеров составили по всем правилам жалобу на решение судебного заседания, оставившего, по их мнению, контрреволюционеров практически без наказания. Мессинг «при случае» поинтересовался у начальника Девятого Управления, в чем же собственно кроется причина столь явного вмешательства их в дела контрразведки.

И ответ товарища Сухова он запомнил:

— Стране неважно, какого цвета кошка, важно лишь то, чтобы она ловила мышей.

Но ответ запомнился не оригинальностью формулировки, а тем, что Виролайнен и Косицкий тоже исчезли через три дня и никакие поиски пропавших результата не принесли. Но Мессинг даже на это особого внимания не обратил, однако через неделю после прекращения расследования сотрудник Девятого Управления принес ему подписанные Иваном Петровичем Виролайненом протоколы, свидетельствующие о том, что «дело офицеров» было полностью фальсифицировано. Кстати, куда сам Иван Петрович делся и что случилось с Косицким Мессинг даже спрашивать не стал…

Уже в Москве, после исчезновения замнаркома финансов тот же парень, Петр Климов, принес ему (и именно ему) очень интересные документы о контрабандном вывозе ценностей из Гохрана за рубеж — вроде как с целью «обсудить мероприятия по пресечению». Ему лично принес, поскольку здесь должна была принять активное участие подчиненная Станиславу Адамовичу служба внешней разведки. А когда второй заместитель Менжинского высказался в том плане, что «доказательства собрать будет очень непросто», парень, хмыкнув, заметил:

— Ну мы же не собираемся их предавать самому справедливому в мире суду, где их же родственники и заседают. Нам надо лишь проследить за теми, кто остался и не дать им продолжить столь мерзкое занятие.

Станислав Адамович не был и дураком, хотя играть в «аппаратные игры» так толком и не научился: ему казалось, что главное — служить стране. Но если кто-то «из аппарата» служит явно не так, как следует…

— Вы, скорее всего, правы. Я думаю, что за этими — он махнул рукой в сторону разложенных на столе бумаг — мы в зарубежных поездках проследить сможем. Я лично этим займусь… но вы знаете, мне кажется, что их кто-то серьезно прикрывает…

Переданная тогда Климову информация вроде бы осталась без заметной реакции, но когда — спустя два месяца — Генрих Ягода скончался от инфаркта, Станислав Адамович воспринял это как должное. А еще он, наконец, вроде бы понял, чем занимается это таинственное Управление: случайно выяснил, что Вячеслав Рудольфович столь заметно пошел на поправку после того, как Гюльчатай Халматовна прописала ему какие-то таинственные таблетки с загадочным названием «клопидогрел». Крошечные таблетки, которые следовало принимать по одной каждый день — и которые делались как раз где-то в Девятом Управлении. И которые, несмотря на поставленные на уши все зарубежные службы, нигде в мире найти не удалось…

А если учесть, что из Наркомздрава просочились слухи, что в следующем году появится «абсолютное лекарство от малярии», то становится понятно, чем занимаются в этом таинственном Управлении и почему они столь жестко отстаивают какие-то свои интересы при полном попустительстве «верхов». Но если им показать, кто еще может им помешать…

Так что, отправляя Климову совершенно секретные материалы об очередном расследовании контрреволюционной деятельности бывших царских офицеров, ни малейших сомнений теперь уже первый заместитель Менжинского не испытывал.

Еще в самом начале осени Ирина, вместе с тремя «московскими» архитекторами из Боровичей, навестила Вячеслава Рудольфовича, где «пожаловалась на бедственное положение» сотрудников ОГПУ — и, главным образом, сотрудников московских:

— Вячеслав Рудольфович, нам в Девятом управлении уже окончательно надоели сотрудники из Москвы, пачками присылающие рапорты о переводе в Боровичи. Лично мне причины понятны: у нас в городе все работники получают приличное жилье, снабжение продуктами и промтоварами поставлено отлично…

— Что я должен сделать? Запретить писать вам рапорты? А за нарушение в лагеря прикажете их отправлять?

— Ну зачем же так… я, вообще-то, не жаловаться к вам приехала, а наоборот, помощь предложить.

— Помощь? Какую?

— А вот эти удальцы — Ирина указала рукой на трех притихших в углу кабинета «архитекторов» — очень даже неплохо наловчились строить. Причем не отдельные даже дома, а целые… у нас это называется «микрорайоны». И я подумала… то есть мы с товарищами проблему обсудили и решили предложить вам помощь в постройке подобного микрорайона в Москве. И ребятишкам дополнительная практика, и сотрудники наши… ваши очень скоро смогут получить приличное жилье. Смотрите сами: — перед Ириной мгновенно появилась карта Москвы, которую один из «ребятишек» шустро достал из-за пазухи, — вот эта часть слева от Сретенки застроена, извините за прямоту, халупами в стиле «русское баракко». Причем, что стоит особо отметить, не обеспеченными ни канализацией нормальной, ни отоплением центральным, отчего в районе от вони и дыма продохнуть невозможно. Ну так я к чему: если все это убожество снести к… в общем, снести и построить современные дома, то здесь город получит около трех или даже четырех тысяч квартир со всеми удобствами, современный кинотеатр, два детских сада, школу или даже две школы, тут по месту уточнить нужно…

— Ирина Владимировна, вы что, думаете что у ОГПУ где-то хранится много лишних денег? Такое строительство обойдется… да и просто снести всё…

— Вы даже не пытайтесь угадать, все сметы уже подготовлены. Но главное… я же сказала что Девятое управление предлагает помощь? Так все расходы мы берем на себя. И не потому, что нам уже денег девать некуда, а потому, что… Вы же знаете, что в Боровичском районе только бывших беспризорников обучается больше ста тысяч человек? А в следующем году их уже больше двухсот тысяч предполагается, причем почти четверть на строительных специальностях — и вот мы сюда несколько тысяч, примерно тридцать тысяч, отправим на практику. Они все сломают, все построят, причем и все стройматериалы из Боровичей доставят: у нас их производство несколько превысило собственные потребности. А вы — лично вы — только оформите соответствующие разрешения в Горсовете. Мне просто с Ухановым общаться неудобно из Боровичей, а вы его просто вызовите, объясните ситуацию…

— Ну, допустим я это сделаю. А когда ждать обещанным вами квартир?

— Когда? — Ирина повернулась к «архитекторам». — Сегодня у нас октябрь, седьмое число. Если, скажем, в среду девятого Уханов план утвердит, то седьмого апреля тридцатого года первые дома ребятишки сдадут. Верно ведь?

«Ребятишки» согласно кивнули…

Седьмого апреля Ирина снова съездила в Москву как раз на «официальную приемку» первого квартала нового микрорайона (вся остальная территория представляла из себя совершенно «лунный» ландшафт просто из-за того, что существующие сети водопровода, канализации и электричества оказались не в состоянии обеспечить больше домов и их строительство — до прокладки всех коммуникаций — временно прекратилось), а затем с кучей помощников «увеялась» куда-то в Крым. Предварительно взяв у Петрухи «курс стрельбы из пистолетов», причем сами пистолеты для нее изготовил Валентин. Все же знания технологий производства всякого оружия даже в отсутствие «производственной базы» позволяют «сделать кое-что на коленке»…

Пистолеты Ира осваивала не со скуки: она всерьез собралась «защищать социалистическую собственность» в виде американской кинокамеры, закупленной ею во время «европейского вояжа». Правда, когда тот же Петруха узнал, «почем нынче кинокамеры», он с Ирой начал заниматься стрельбой по шесть часов в сутки, а Валя запустил «неавтоматизированную линию по выпуску патронов» вообще за неделю, ведь камера обошлась Ира в жалкие пятнадцать тысяч долларов. Каждая из двух камер…

А стройку в Москве продолжал Иван Владиславович Жолтовский: он, привлеченный к деталировке проекта, стал главным архитектором новенького кинотеатра. Жолтовского Ира пригласила потому, что по ее мнению «молодежь» не справилась с заданием: спроектировать здание, являющееся «визуальным продолжением» стоящей напротив Сухаревой башни — хотя с проектированием новенького кинотеатра в Боровичах у ребят проблем не возникло. Хотя там-то стилистика архитектуры для них была уже привычной.

В Боровичи Ирина вернулась в начале августа, после чего к ней вообще всем стало страшно обращаться: она у себя «на заводе» работала с раннего утра и — часто — вообще до полуночи. Единственный человек, через которого можно было с ней хоть как-то пообщаться, был Василий, но Вася обычно всех тоже «посылал», сообщая, что «Жолтовский обещал открыть свой кинотеатр в Москве седьмого ноября и Ира просто боится не успеть».

Успела. Первого ноября премьера фильма, который Ира снимала в Крыму, состоялась в новеньком кинотеатре в Боровичах, а седьмого — уже в Москве. Премьера цветного, широкоэкранного, со стереозвуком фильма. Под названием «Неуловимые мстители»…

У Иры этот фильм на ноутбуке когда-то заныкался, но для проката она весной и летом фильм просто пересняла, практически покадрово — и с «современными» актерами. Главных героев играли ребятишки из Боровичей — те, кто активно участвовал в руководимой Ирой «художественной самодеятельности», а взрослых актеров она набрала в московских театрах. Причем искала не «талантливых», а «похожих», но фильм получился, и ожидаемый фурор произвел. Хотя и сама Ирина, появившаяся на премьере в белом брючном шелковом костюме, фурор произвела не меньший.

Ирина вышла на сцену после финальных титров, представила съемочную группу, сообщила, что на вопросы с мест она отвечать не будет, а затем предложила «всем заинтересованным лицам», у которых имеются «технические вопросы», записываться в фойе к ней на прием на завтра и послезавтра — и таких «заинтересованных» среди публики оказалось очень много.

Но еще до начала записи к Ирине буквально прорвался какой-то мужичок и начал громко возмущаться тем, что фильм не получил разрешения от Главреперткома.

— Это вопрос? — поинтересовалась Ира у мужичонки.

— Нет, но вы должны были…

— Тогда пошел в жопу. Я понятно объяснила? А если будут именно вопросы, на которые вы хотели бы получить ответ, то записывайтесь, вон там у столика, где очередь…

Мужичонка сунулся было в голову очереди, но два суровых дядьки в форме быстренько переставили его в хвост, откуда он, немного постояв, испарился. А вот очередники, получив талончики с указанием времени приема, поначалу стали вслух выражать свое недовольство и временем, и предполагаемой длительностью общения с Ириной — но когда те же чекисты стали таких буквально пинками выгонять из кинотеатра, в фойе стало гораздо тише. На некоторое время: по специальному указанию Ирины встречу с Павлом Тагером — изобретателем оптической записи звука в кино — устроили немедленно.

И разговор у них получился интересным, по крайней мере для самого Павла Григорьевича:

— Я пришел всего лишь выразить свое восхищение тем качеством звука, которое сегодня увидел. И мне приходится лишь жалеть, что я не знал раньше об этих изобретениях и столько времени потратил напрасно. Вы использовали какую-то американскую систему?

— Американцам до такого звука еще лет двадцать ползти, — усмехнулась Ирина, — мы используем свою, отечественную.

— Тем более жаль, что я о ней не знал. Мог бы чем-нибудь более полезным заняться.

— Конечно не знали, я её лишь весной придумала.

— Вы?! Ну, тогда мне одна дорога: в дворники. Если столь молодая женщина смогла придумать то, до чего додуматься у меня ума не хватило…

— Ну, во-первых, я все же на семь лет вас старше. А во-вторых, вам просто была задача поставлена неверно.

— То есть как это — неверно? — удивился «первый советский кинозвуковик».

— Вы решали задачу как к кинофильму приделать звук.

— И что в задаче было неверно?

— А я думала, как обеспечить качественную запись и воспроизведение звука. И когда решила эту задачу, множество других людей уже придумывали, как мой способ приспособить к кино. А ваша задача — передача звука через его оптический образ на кинопленке — она изначально была… несколько неверной.

— Можете поподробнее пояснить?

— Для этого вас и пригласила. Если фильм демонстрируется со скоростью двадцать четыре кадра в секунду, то пленка в аппарате движется со скоростью сорок пять сантиметров в секунду.

— Ну да…

— Ну так вот: технически, если обеспечить модуляцию оптического сигнала в двадцать пять линий на миллиметр, то можно достичь частоты в двенадцать килогерц максимум. Это довольно паршивое качество звука, но в темноте для сельской местности сойдет. Однако проблема в том, что даже на лучших пленках Кодака и Агфы толщина эмульсии составляет двадцать микрон, что практически гарантирует засветку на сорок микрон вокруг светлой линии. Или, проще говоря, даже на лучших современных кинопленках чисто физически — ну, или химически, если вам будет удобнее — невозможно записать звук с частотой свыше девяти килогерц, а реально скорее свыше восьми. А на пленках люмьеровских и шесть килогерц покажутся очень неплохим результатом.

— То есть я занимался бесполезной работой, вы хотите сказать?

— Нет, я хочу сказать, что вам имеет смысл подучить математику и, возможно, физику.

— Да я!..

— Дослушайте. У нас используется магнитная запись звука, и для нас даже восемнадцать килогерц далеко не предел. Однако я могу с уверенностью сказать, что в обозримом будущем… ну, лет, скажем, десять минимум, этот способ широко использоваться не будет. Во-первых, для него требуются специальные пленки, которые сейчас могут делать лишь у нас в управлении, причем в довольно ограниченном количестве. А во-вторых, даже если не считать проекторов, каждый из которых стоит около сорока восьми тысяч рублей, просто звуковая аппаратура зала, обеспечивающая такое качество, стоит уже под сотню тысяч.

— У вас в зале больше полутора тысяч мест, а билет стоит рубль…

— Да, и одна прокатная копия фильма обходится тысяч в пять, даже больше…

— То есть завтра, когда состоится четыре сеанса, она уже окупится…

— Считать вы умеете, что радует, и соображаете быстро. Так что слушайте дальше: с вашим соображением это будет полезно. Итак, у вас есть физическое ограничение в восемь килогерц. Однако если использовать два канала записи и микшировать оба сигнала, то вполне возможно получить высокие гармоники за счет интерференции.

— Я понял, спасибо. Осталось только придумать как создать два таких сигнала…

— Тоже мне бином Ньютона! Берете исходный сигнал, на фильтре загрубляете его до восьми килогерц, затем вычитаете из исходного полученное дерьмо и вот результат снова режете до восьми, причем инвертируя по фазе. Тогда на миксе вы практически гарантированно вытащите двенадцать, а если дотяните оптическую запись до девяти, что четырнадцать в зале у вас практически наверняка будет…

Еще немного пообсуждав принципы реализации многоканальной записи звука, Ирина разговоры «на технические темы» закончила — но как только Тагер вышел, в кабинет вломился давешний мужичок:

— Это снова я, и снова с тем же вопросом. Ваш фильм не прошел утверждение в Главреперткоме.

— А вам-то какое дело?

— Я, между прочим, заместитель председателя…

— Отлично. А я — второй заместитель начальника Особого Девятого управления ОГПУ. И должна вам сказать, что ОГПУ само может решать, какие фильмы показывать народу. А теперь пошел вон, и если я тебя еще раз здесь увижу, то в следующий раз мы сможем встретиться лет через десять, да и то, если ты выживешь в Соловецком лагере. Я понятно объяснила?

Следующий день Ира, рассказывая о произошедшем товарищам, охарактеризовала как «день открытых дверей в гадюшнике». Первым к ней пожаловал некий режиссер по фамилии Экк, заявивший, что студии Межрабпомфильм срочно необходима камера, на которую снимались «Мстители».

— Извините, Юрий Витальевич, я не расслышала. Что вы сказали?

— Я… я не…

— Если у вас вопросов нет, то можете идти.

Светлана, услышав это, закатилась заливистым смехом, а Оля поинтересовалась:

— А в чем, собственно, дело?

— Дело в том, что этот Экк на самом деле Ивакин и белый офицер, но вскрылось это лишь в тридцать шестом. А режиссер он известный, я его в институте проходила. И на самом деле удивилась лишь тому, что он прямо у меня в кабинете штаны не намочил.

— Да уж… ручонки загребущие, а душонка…

— Да там у всех ручонки с душонками такие. Следующим ко мне подвалил Протазанов…

Разговор с Протазановым оказался несколько более продолжительным:

— Добрый день, я — Яков Протазанов, режиссер. Мне понравилась ваша фильма и, должен сказать, мне сейчас необходима камера, на которую вы её снимали.

— Не вижу проблем. Идите и купите себе камеру.

— Вы предлагаете мне купить у вас камеру? — спросил тот, выделив голосом слова «мне» и «вас».

— Нет, что вы! Я эту камеру, обе эти камеры купила исключительно для собственного удовольствия и никому их продавать не собираюсь. Но вы можете себе купить такую же, или даже несколько таких же. Американцы их продают без ограничений, так что берите пятнадцать тысяч долларов — и камера, считай, ваша.

— Сколько?

— Ну, сама камера стоит как раз пятнадцать тысяч, а комплект анаморфных линз вы можете заказать на оптическом заводе в Боровичах, думаю, что он обойдется вам всего тысяч в десять, причем рублей.

— Вы с ума сошли!

— И, кстати, не забудьте пленки купить для этой камеры. Одна кассета на пять минут фильма стоит всего-навсего шестьсот долларов…

— Вы думаете, это смешно?

— Это грустно, однако проклятые буржуи скидок для победившего пролетариата не делают. Искусство требует жертв, а качественное искусство требует много жертв, причем финансовых. Если у вас возникло желание осчастливить страну шедевром кинематографии, то сами и раскошеливайтесь, не стесняйтесь! А государство — не дойная коровка, у страны лишних денег нет.

— Нет, поэтому вы просто обязаны поделиться камерой с теми, кто ей умеет пользоваться!

— Вот еще: за обучение оператора, способного работать с этой камерой, янки просят всего пять тысяч долларов. И отрабатывают эти деньги до последнего цента, причем в течение полугода — так что вы безусловно входите в число тех, кто пользоваться ей не умеет.

— И оператором вам придется поделиться!

— Вы что, неграмотный? В титрах же ясно написано, что я не только сценарист и режиссер фильма, но и оператор. А вот делиться собой, да еще с вами… Сами дорогу на улицу найдете или вас вышвырнуть?

Рассказ Ирины изрядно всех повеселил, а Ольга спросила:

— Там что, ни одного приличного человека не было?

— Почему? Был один, некто Гардин. Он пришел попросить меня прочитать курс режиссуры и операторского мастерства в школе кинематографии, которой он руководит. Но, сама понимаешь, не сложилось… Хотя там еще один забавный персонаж нарисовался, правда к кино вообще отношения не имеющий. Он на следующий день пришел, когда советские кинематографисты уже закончились. Баранов Петр Ионович, начальник советской авиации.

— А ему что от тебя было нужно? — удивилась Света.

— Ну я же в Москву на своем самолетике прилетела, вот он и зашел поинтересоваться, что за машина у меня такая на Московском аэродроме стоит и почему к ней близко никого не подпускают.

— И?

— Поинтересовался. Ушел не сильно довольный, но в целом мы нашли общий язык. Так что, думаю, нас ждут новые перемены. Причем, надеюсь, остро позитивные…