Королевство Русское. Книга третья. Строитель

Глава 15

Событие сорок третье

— Этого лысого чёрта сюда тащите, — Санька Юрьев призывно махнул рукой двум диверсантам выволакивающим из замка монаха в черной рясе с тонзурой поблескивающей на солнце на такой же чёрной голове, как и ряса, как и дела. На чёрта и впрямь похож был, как его описывают. Его же с пяточком свиным изображают. Так у этого монаха нос приплюснут был, пятачок не пятачок, но что-то напоминающее.

Бой закончился уже давно. Вои местного магната Салаша или Салаши кончились быстро. А после кончились и те, что прибыли с паном Штефаном Чехом или комесом Голичским (Stephanus comes de Holicz). Чехи были в чёрном в основном и сразу отличались от воев местных. Всего в замке и на стенах полегло без малого восемь десятков воев. Раненых хватало, но не лечить же их. Это враги, а хороший враг — это мёртвый враг. Добили. Раздели, освободили от кольчуг у кого были. Оружие в кучу во дворе собрали. Сейчас Санька решал, что с мертвяками делать. Хоронить придётся. Огромную придётся яму копать.

В самом замке тоже пришлось немного повоевать. Нет, этого самого Салаши и Штефана Чеха там не было. Их вои Хвоста утыкали стрелами прямо на надвратной башне. Зато в замке был командир дружины Салаши и несколько его воев. И рубились они знатно, не набрались бы мёда перед этим, так совсем бы тяжко пришлось Саньке и ещё троим диверсантам, первыми в замок ворвавшимися. Но обилие выпитого мёда сказалось. Все четверо папистов легли, кровью пол заливая, а у своих только Святослав ранен, да и то вскользь меч щёку задел. Шрам останется, а так ничего страшно, хоть поначалу кровь так хлестанула, что Санька мысленно с воем попрощался.

В замке интересных пленников взяли. Все они забились в угол на женской половине в спальне жены пана Салаши. Была сама жена — пани Катаржина, была их дочь семнадцатилетняя панночка Катарина и был, не много ни мало, а целый епископ Кошице его Высокопреосвященство Николаи.

К сожалению, был и неразумный тринадцатилетний сын пана Салаши — Роман. Он бросился на Саньку с саблей, тот мальчика убивать не хотел и только отмахнулся своей саблей. Но пацан дёрнулся неудачно, споткнулся, развернулся боком к Юрьеву и тот саблей чиркнул ему по шее. Даже не удар получился, а так порез. Только вот перерезал клинок сонную артерию, и как ни старались, кровь остановить не получалось, через пять минут мальчик помер. Увидев, что сын помер, его мать — пани Катаржина выхватила из-под подушки кинжал и бросилась, как мегера, на Юрьева. Ну, Святослав её и заколол.

Так что через пять минут в живых осталась только девица и епископ.

— Что с ним делать будем? — ворота уже открыли и Хвост был в замке, а ещё во двор вломилось несколько десятков горожан с вилами и дрекольем.

— Повесить хотят паписта, за то, что он тут учинил, и хотел повесить отца Фому, — кивнул на местных Хвостов.

— Ну, а что? Нормально. Кто к нам с верёвкой придёт, тот от веревки и погибнет. Отдай его местным, пусть потешатся, — пожал плечами Санька, — Нас прислали с папистами бороться. Чем не борьба⁈

Перед этим во дворе замка ещё и трёх монахов ордена святого Антония повязали. Они даже сопротивляться пытались. Отбивались граблями на конюшне.

— Всех четверых отдайте народу. Вместе приехали сюда, вместе дела свои чёрные творили, пусть и в ад вместе отправляются, — решил Санька. Народ нужно успокоить, а казнь четверых врагов успокаивает сильнее, чем казнь одного.

Повстанцы, заполучив желанную добычу, утащили сопротивляющихся папистов в город, и во дворе замка наконец тишина образовалась. Только попискивала и всхлипывала посаженная на крыльцо панночка Катарина.

— Что делать собираетесь русы? — а нет, один из местных вешать папистов не убежал. Дедок Светозар сунул свою куцую бородку под нос тоже присевшему на степени крыльца уставшему Саньке.

— Отдыхать.

— А после? — не понравился вопрос Юрьеву. Как-то не так был задан. Ехидно что ли.

— А что такое? У нас план есть. Тебе зачем?

— Унгры придут, у кого найдут что из замка, того повесят. Да и так всех мужчин повесят, а дома сожгут, — скороговоркой выпалил дедок. И обличительно продолжил, — А вы уйдёте!

— Так не грабьте… Нда. И что теперь? — Санька горожан понимал. А вот что теперь делать именно им, не решил пока.

— А ты боярин? Князь? — вдруг сменил тон этот обличитель.

— Нет. Я из молодших людей. Гридень был. Теперь сотник. А тебе, старый зачем?

— Таки о том я тоже думаю. Вон за тобой пани Катарина сидит, что с ней делать собираешься? Побалуетесь и убьёте? — ткнул пальцем в сжавшуюся панночку Светозар.

— Нет. Мы её не тронем. У неё родичи есть? Им отправим, — отмахнулся от дурня Юрьев.

— Откель мне то ведать. Ты на ней женись, сотник. Станешь паном нашим, и замок твой станет и земли все вокруг, и шахты, и леса…

— Да ты в уме ли Светозар⁈ — перебил его Санька и даже вскочил.

— Я в уме. А так погибнет панночка. И мы все погибнем. Я-то уж точно. Все теперь знают, что я вас в замок провёл.

— Нда, ввязались! — это Хвост хмыкнул у сотника за спиной, — А баска дивчина. Женись. Боярином станешь. Уверен, Андрею Юрьевичу это понравится. И землица наша будет.

Санька поморщился. Не нравилось ему это. Да, панёнку Катарину он рассмотрел, в самом деле красавица. Но он убил её брата. Из-за него можно сказать погибли её мать и отец. Счастливое детство панночки он тут за один час порушил. Сиротой сделал. Что теперь её ждёт?

— Да, нет, католичка она, — нашёл мозг зацепку.

— Неправда твоя, сотник. Пани Катаржина и панночка Катерина православные, как их не принуждали паписты. Слуги, в замке что робляли, гутарили будто плакали обе каждый день, а веру не соглашались менять, — ткнул в сжавшуюся в комочек девушку дедок куцебородый, — Не губи душу праведную, сотник. Женись на ней.

Событие сорок четвёртое

Война должна прибыль приносит, иначе это не война, а драка ненужная. Это так князь Владимирский им сказал перед тем, как отправил три отряда диверсантов в разные стороны. Прямо бальзамом слова эти легли на душу Емели. Именно так он и думал всегда. А ещё он понимал, что для того, чтобы прибыль эта появилась, нужно много тренироваться. Часами он метал стрелы в мишени, оттачивая своё умение. Недоедал, но скопил денег на лук от лучшего лучника. И радовался, когда видел, что именно так и князь их думает.

Сегодняшний бой был неправильный с точки зрения Емели. Они выпустили по два десятка очень дорогих каленых стрел с наконечниками из дамасской или булатной стали и ничего не получили. Проклятые брянцы после второго обстрела забрали раненых и убитых, даже стрелы их собрали, и убрались за стены Овруча. Две сотни дорогущих стрел выпушено и никакой прибыли. Даже убитых лошадей волоком утащили в город. Отправленные через час примерно на разведку диверсанты всё это командиру доложили.

— Понять, сколько убитых можно? — вздохнул лучший стрелок Русского королевства.

— Лошадей больше десятка. Следы на траве видны. Ну и крови хватает. А так, кто же его знает. Видимо, богато полегло, раз не сунулись за нами, — озвучил и его мысли диверсант.

Рухнул такой хороший план по заманиванию брянцев в засаду. Хороший был план. Даже отличный. Ведь в окончании им бы доставалось под сотню броней. Полно оружия разного и лошадей тоже ведь не мало живыми останутся. Бить же собирались не навесом, а в упор.

— Что дальше делать будем, Емеля? — окружили его десятники.

— Чего уж. Хреново всё, как князь говорит. А будем делать, что делали мы с Горыней в Мукачево. Сплетём щиты из веток и подступимся к городским стенам. Они ещё этой уловки не знают, точно на стены выпрутся в нас стрелы метать. Померяемся удалью.

С утра на следующий день и тронулись. Проблема только со щитами организовалась. Как их к Овручу доставить. Не на себе же семь вёрст тащить. Пришлось взять с собой одну телегу.

— Как подъедем, ты, Мирон, коня выпрягай сразу и примерно на половину дорогу отходи. Там пригорочек есть, и на нём бук здоровенный растёт. Вот там и жди. Ежели мы драпать будем, то садись на коня и правь к лагерю. У тебя конёк резвый. Успеешь.

Остановились в пяти сотнях шагов от ворот. Там посад сгорел полностью, а сруб от баньки почерневшей уцелел. Пару метров над землёй, а торчит. На нём наблюдатель и умостился. Десять воев поздороше взяли щиты с обеих сторон и, укрываясь за ними, пошли к городу. А пять стрельцов с лучшими луками и признанные мастера идут за щитами и в бойницу наблюдают за воями на стенах Овруча. Среди этих пятерых и Емеля.

Подошли шагов на триста. Со стены и привратных башен полетели стрелы. Но быстро поняли брянцы, что далеко враги и бросили это пустое занятие. Стали кричать что-то похабное. Надеялись видимо подманить владимирцев. Дети. Емеля не спроста тут остановился. Он-то в отличие от этих товарищей всё рассчитал. Ветер и довольно приличный в сторону города. И брянцам он мешал, а им поможет.

— Приготовились, — скомандовал он своим, — Поднесите щиты ещё на два десятка шагов вон к тому тыну, куда стрелы долетали. Бьём по готовности.

Увидев, что враги подошли ближе, многие защитники города вылезли на стену и вновь стали пускать стрелы в щиты. Бесполезно и порыв ветра как раз был, да и знал Емеля до куда долетит у них стрела.

Вжих, он натянул лук и прицелившись пустил стрелу в горизонт. Ещё четыре стрелы сорвались и улетели к городу. Там их не заметили. Пока… Ну, две всего стрелы попали в ворогов, остальные ушли с перелётом.

— Бей.

Дальше стреляли на полной скорости, нужно успеть побольше стрел выпустить прежде, чем брянцы поймут, что они дурни и уберутся с башен и стены. Точно дурни. Емеля успел четырнадцать стрел отправить, прежде чем стена опустела. На башнях тоже никого не было. Но вот там, он был уверен, большинство не сбежало, а полегло. Ещё до начала этого боя они с остальными стрельцами договорились, что сначала бьют по правой башне все вместе, потом по левой, ну, а дальше, как получится. Видел он, как люди на башнях валились. Удачная получилась охота.

Ну, а дальше случилось, то, на что, организовывая всё это, Емеля и надеялся. Через десяток минут ворота распахнулись и на них вылетел, подстёгивая коней отряд тяжеловооружённых дружинников. Десятка три.

Никуда бежать владимирцы не собирались. Они стали широкими горстями разбрасывать перед собой чеснок, а когда всадники приблизились на полторы сотни шагов стали стрелять по ним. И вдруг оказалось, что под прикрытием темноты в развалины посады пробрались все шесть десятков стрельцов. Стрелы полетели в дружинников со всех сторон. А тут ещё и лошади у них стали спотыкаться. Не прошло и пяти минут, как последний брянец слетел с лошади. И это несмотря на то, что, поняв, что они в очередной раз попали в засаду, брянцы попытались вернуться в город.

Не получилось.

— Что ж, давайте белое знамя, предложим им сдаться, — подозвал десятников Емеля.

Событие сорок пятое

Как определить лекарь перед тобой или мозгоклюй, что книжку Геродота прочитал и… Или Гиппократа? Один чёрт. Так как? Из личной беседы? Так некогда. Опять же языковой барьер. Арабским владеют у него теперь шесть человек. Это три каменщика, ладно, резчика по камню, и три ковровязальщицы. А вот русским они пока так себе владеют, на уровне простых понятий и использовать их в качестве толмачей на медицинские темы — глупость. Ну, профессор Виноградов трудностей не убоялся, попробовал. Попытка — не пытка? Хрена с два. Именно пытка и получилась. Тут нога и рука не с первого раза получалось понять, а уж про слепую кишку и говорить смешно.

Эта беседа до того Андрея Юрьевича разозлила, что он драконовские меры принял. Само не рассосалось. И метод глубокого погружения сработал на три с минусом. Все шестеро сирийцев выучили пару сотен обиходных слов и на этом метод работать перестал. Пришлось всех семерых сирийцев, пока каменорезчики не отправились в Червоноград, включая лекаря берберийского Закарию, на два часа загонять в класс кажный божий день, и Епифаний им русский преподавал. А потом отдельно для Закарии ещё и греческий с латынью.

А в остальное время мавр сам учил. Андрей Юрьевич велел всем горожанам Владимира привести детей семи — восьми лет к нему. Составили график и Закария всех их по несколько минут мучил, предлагая человека нарисовать, ну или лошадь, там, собаку. Из полутысячи пацанов в результате мавр выбрал десяток. Он бы может и больше отобрал, но Андрей Юрьевич ограничил его десятком. И вот теперь лекарь учит детей рисовать. Конечно, дорогущую бумагу им никто не давал, цветных карандашей просто в природе ещё не существует. Рисовали на пергаменте кусочками угля, а потом стирали это. Ещё упражнялись на покрашенной в чёрный цвет доске мелом.

Самому же Закарии, или как его переименовал отец Епифаний — Захарке, Андрей Юрьевич бумагу выдал. И уголёк тоже выдал. И велел нарисовать дочь Евфимию и жену Анну. Посмотрел потом на творение бербера и понял, что иконописцам, коими митрополит Афанасий гордится, до него сотни лет прогресса. Маски икон, статичные не выражающие никаких чувств на лицах святых и Иисуса с матерью, и живые лица его дивчуль, нарисованных Закарией — это два совершенно разных мира.

Профессор отнёс листы с портретами митрополиту и предложил организовать учёбу ещё и иконописцев. Услышал от того про канон. Плюнул и хотел было оставить идею сделать из них настоящих живописцев, но по дороге к двери кельи передумал.

— Владыко Афанасий, скажи мне, когда мое предложение не пошло на пользу державе нашей или церкви православной? Почему ты всегда упираешься? Что с тобой не так?

Митрополит губы поджал, обиделся, сопел, сопел, а потом всё же выдал.

— Ох, боязно мне, сыне, слишком много нового ты несёшь. Не верю я в то, что прочёл в книге всё это ромейской. Не может того быть в книге одной. Кто ты, князь? Не от дивола ли твои знания?

— Многие знания — многие печали. Опрыскай меня святой водой, дай крест поцеловать. Не диаволом я послан. Но и не мессия. Человек, в которого знания вложили, старых лишив. Уже раз десять с тобой владыко о сём говорили.

— Иконы…

— Иконы должны чувства вызывать. Сострадание. Веру. А мазня эта ничего в душе не рождает. И украшение окладами золотыми что даёт? Нужно ли богу золото? Ему чистая душа нужна. Что ты видишь, что чувствуешь вон, на портрет Аньки глядючи?

— Проказница…

— Вот. Видишь, как неверный этот суть уловил. Он великий мастер. Всё. Завтра чтобы иконописцы после завтрака все всемером к нему на учёбу пришли. Не придут, возьму гридней и силой приведу. Шучу, конечно, — наблюдая как вытянулась физиономия митрополита, прыснул Андрей Юрьевич, — Ваше Высокопреосвященство, учиться нужно всегда, до самой смерти. Неужели не хочется тебе, чтобы наши иконы на весь православный мир прославились. Чтобы за ними из Сербии, Болгарии, из самой Византии приезжали? Дай команду. Пусть приходят и учатся.

Несмотря на то, что Закария пока ни черта по-русски не понимал, Андрей Юрьевич решил провести над мавром эксперимент. Он взял и отвёл его в знахарке, что по его мнению была главная во Владимире, по крайней мере, так ему все говорили, мол, Марфа только сложных больных лечит. Сам он уже к ней ходил, нет, не лечиться. Так, посмотреть. Всё как и представлял себе, практически землянка этот институт фармацевтики. Пол земляной, засыпанный соломой. Пучки трав под потолком. Кринки всякие. И запах, как на сеновале с нотками полыни и пижмы.

Закария бабку проигнорировал. Трогал травы, нюхал пальцы и пучки. Заглянул под ворчание Марфы в черепки её и направился к выходу.

— Что думаешь? — через ковровщицу, что лучше всего освоила русский, обратился к берберу профессор.

— Она многие травы знает. Некоторые не знает.

— И всё?

— А что князь хочет услышать?

А на самом деле?

— Может каких трав не хватает, или там настойки из жаб? — развёл руками Андрей Юрьевич.

— От чего помогают жабы? — округлил глаза Закария.

— Вот и я хотел бы узнать. Ладно, всё, иди, у тебя сейчас урок рисования. Нарисуйте жаб.