Стародум

Глава 13

Силы покидали его, но он продолжал идти.

Меч проносится над головой, в последний момент приседаю, позволяя лезвию пройти мимо. Делаю взмах, затем ещё один, и ещё. Кручусь вокруг своей оси, уклоняюсь от возможного выпада и снова атакую.

Мыслей нет, есть лишь голые чувства: желание убивать, отнимать жизнь, причинять боль, кричать, смеяться, злиться, свирепеть, неистовствовать. Так, должно быть, себя чувствуют дикие животные, загнанные в ловушки хищники. Всё вокруг исчезает, остаются лишь действия, которые тело выполняет само по себе, не задумываясь над каждым из них.

И это происходит повсюду.

— Ты даже не представляешь, на кого вы напали! — орёт мужчина напротив. — Мы — люди Великого Князя. Вся ваша деревня сгорит, как только он узнает, что вы сделали! За каждого убитого сотню повесят на деревьях! Весь лес окажется засеян вашими трупами!

Но я не могу ему ответить — не способен.

В данный момент я — не человек, а пучок чистой ненависти. Человек, превратившийся в оружие, почти как девушка-дух. Даже смысл сказанного доходит до меня с трудом — едва просачивается через пелену ярости.

Сейчас я могу только рубить и кромсать.

Наша ратная сотня, некогда преданная прежнему господину, поднялась чтобы отомстить за убитого сотника Ратмира. Много лет они были простыми крестьянами, но сегодня вспомнили, что Вещее — не простое село. Оно всегда было местом жизни воинов и их семей.

Сражение происходит быстро: мы побеждаем, поскольку застали их врасплох. Но очаги сопротивления ещё стоят.

— Вся деревня в умертвия превратится!

— Сначала это сделаете вы, — говорю сквозь плотно сжатые зубы, и делаю взмах мечом.

Противник отпрыгивает, уже поняв, что Веда в моих руках способна разрезать его одним движением. Подхожу, атакую, защищаюсь.

Я сражаюсь с людьми в масках, но сражение выглядит до нелепости абсурдно и непредсказуемо: раньше я тренировался обращаться с палицей или другим оружием, которое можно выставить перед собой, чтобы заблокировать удар. Сейчас же у меня в руках волшебный клинок, разрезающий любую материю так же легко, как воздух. Выставь я его против меча врага — он разделится на две части и его отрубленный конец угодит по мне, как и собирался.

Приходится учиться прямо на ходу.

И это не говоря о силах, которыми владеют черномасочники. Прошлый мой соперник умел исчезать на мгновение, что превращало поединок в непонятно что. Текущий отрастил ещё две руки: верхние атакуют мечом, а нижние тыкают мелким ножиком, отвлекая внимание. В итоге битва в эпоху безумия превращается в соревнование кто быстрее приспособится к противнику.

«Сосредоточься, — говорю сам себе. — Сосредоточься».

Волибор много раз говорил, что ярость в бою должна идти с тобой бок о бок, а не выходить вперёд. Поэтому я сдерживаю себя, чтобы не бросаться в слепые атаки.

Это не первая моя стычка, но каждый раз, когда происходит сражение, голова тут же теряет рассудительность, уступая место желанию увидеть кровь. Другие люди поддаются ему, теряют над собой контроль, я же использую ярость в своих целях.

Я жив только потому, что держу себя в руках.

«Сосредоточься. Закончи работу. Убей выродка».

Атакую, отступаю, атакую, отступаю. Я силён, но и ублюдок напротив не лыком шит.

А самое мерзкое, что этот говнюк точно знает, как использовать свою дурацкую силу. Совершая выпад, он подходит поближе, заставляя меня отступать, чтобы не попасть под удар второй пары рук.

Если эпоха безумия даровала людям силу, о которой те больше всего мечтали, что за идиотское желание было у этого? Ловить рыбу двумя удочками?

Делаю обманный манёвр, будто собираюсь атаковать сверху, а сам совершаю рывок вперёд, поскольку знаю, что он отпрыгнет. И тут же наношу размашистый удар слева-направо. Он проходит по пояснице мужчины и выходит с другой стороны. Некоторое время он стоит неподвижно, будто пытается понять, задело его или нет. Лезвие волшебного клинка оставляет настолько тонкие и гладкие порезы, что их сначала даже не видно. Только через мгновение его живот выворачивается на землю.

— Сука, — произносит он, падая вниз.

— Сам виноват.

Мчусь к следующему черномасочнику, которого сдерживает Светозара. Воин из неё паршивенький: уже вся в синяках, с разбитой скулой, хромает на одну ногу. Будь у мужчины с собой меч, а не дубина, она бы не выстояла. Один из стариков нашей ратной сотни пытается ей помочь, но он так медленно двигается, что враг легко противостоит их попыткам окружить его.

Прямо на ходу, не снижая скорости, обрушиваю свой клинок ему на спину, рассекая от правого плеча до левого бедра.

Да, некрасиво и не честно бить в спину. Но кто говорил о честности во время сражения на смерть?

— Ух, спасибо, — произносит девушка, тяжело дыша. — Я уже… почти… сама справилась.

— Да, молодец. Иди к Федоту, он тебя вылечит.

На ногах остаётся всё меньше противников. Неподалёку стоит Никодим с луком, пытается кого-то выцелить, но наши и враги двигаются так тесно, что места для стрелы попросту нет.

В одного из врагов я метаю Веду, превратив её в копьё, поскольку в этот момент он поднял меч, чтобы рубануть им старика Ярополка. Как только копьё пролетает его насквозь, я возвращаю его в руку. Этот процесс происходит не быстро: сначала Веде нужно развоплотиться там, в земле, потом вернуться ко мне и снова превратиться в оружие. Такое можно делать только будучи в безопасности, иначе рискую остаться с голыми руками против врага, пока девушка возвращается.

Ещё одному отрубаю ногу — это было единственное доступное место для удара, поскольку он с началом сражения вырос до высоты в полторы сажени. Всё сражение он размахивал длинным мечом, не давая подобраться к себе. Но теперь упал на землю, вопя от боли, уменьшившись до своего нормального, коротышечного размера.

— Назад! — кричу. — Прекратить бой!

Врагов почти не осталось, так что продолжать сражение больше не имеет смысла. Вместо того, чтобы умерщвить их до самого последнего, лучше связать и получить ответы.

— Все назад! — кричу.

Однако сражение не останавливается.

Люди в масках — не простые воины, они не могут сложить оружие. Как сказал купец: они выполняют приказы, поскольку чувствуют сильную боль, если сопротивляются им. Так что они будут сражаться, пока не умрут.

— Веда, я хочу, чтобы ты превратилась в дубину. Надо сломать им ноги, только так они остановятся.

«Не могу, — отвечает голос девушки в голове. — Точнее, от меня тогда не будет проку: я могу быть только лёгким оружием. Дубинка, которая весит как пёрышко, никому вреда не причинит».

— Ладно, тогда будем действовать по старинке.

Неподалёку Третий и ещё пара человек сражаются с мужчиной в маске, который едва стоит на ногах. Его окружили, направили клинки, но сдаваться он не собирается. Бросаю клинок вперёд и смотрю как Веда, описав в воздухе дугу, отрубает ему руку в середине предплечья.

— На колени его! — кричу. — Связать!

К счастью, Третий и остальные ратники из старой сотни тут же подчинились приказу. Сразу видно бывалых вояк. На мужчину накинулись со всех сторон, не дав даже шанса поднять оружие другой рукой.

Ещё одного положили неподалёку.

Но это ещё не всё. Осталось одно незаконченное дельце.

Стоило подумать о подонке, что перерезал горло Ратмиру, глаза сами наткнулись на него. Этот урод сейчас стоит на подворье и смотрит на Волибора, который перегородил ему путь к отступлению. Они о чём-то переговариваются, после чего Остромир, извернувшись как уж, просачивается мимо здоровяка к выходу.

Мне до подворья оставалось совсем немного, поэтому я оказываюсь у окна быстрее, чем он. Стоило мужчине выпрыгнуть в окно, как я хватаю его за шею и со всех сил ударяю его в стену. Его затылок с глухим стуком отскакивает от старых брёвен.

— Что ты с ним сделаешь? — спрашивает Веда, появляясь рядом со мной в виде человека.

Девушка дух рассматривает мужчину, я же просто буравлю его взглядом. Я хочу, чтобы он ощутил ту же обречённость, которую ещё утром испытывал Ратмир. Надвигающуюся смерть. Пусть знает, что у него нет ни малейшего шанса спастись. Ни единого.

Слышу, как позади собираются люди, участвовавшие в сражении.

Каждый из них молчит.

Молчу и я.

Только этот ублюдок смотрит на нас с таким выражением на лице, будто мы ничего ему не сделаем. Абсолютная уверенность в своём превосходстве. Пусть он сейчас один, а нас много. Пусть он безоружен, а у нас мечи, дубины и ножи, но он — человек Великого Князя. Убить его — означает уничтожить всё наше село.

Он не просто думает, он уверен, то мы его не тронем.

Считает, что мы возьмём его в плен, подержим некоторое время, а потом обязательно отпустим. Он же человек такого большого статуса. Где мы, а где он! Простые смерды не могут посягать на жизнь приближённого к князю. С его точки зрения пропасть между нами, как между человеком и домашней скотиной.

Даже следа страха не видно в его глазах.

Что ж, надо это исправить.

Хватаю его за грудки и тяну за собой. К тому самому столбу, которым он сам недавно воспользовался, чтобы убить нашего сотника. Всё это время на лице пленника сохраняется спокойствие, даже вызов. Он будто спрашивает у нас, насколько далеко мы готовы продолжать это дурацкое детское представление.

Он криво улыбается, когда я привязываю его к столбу верёвками.

Он криво улыбается, когда народ подтягивается поближе.

Никто из присутствующих не говорит ни слова. Все следят за происходящим в молчаливой отстранённости, будто не верят, что здесь и правда упокоят такого высокопоставленного человека. Никто из жителей нашего села не видел Великого Князя Юрия Михайловича. Все смеются над ним, все плюются в его сторону, называют безумцем, но когда дело дошло до столкновения — замерли в ужасе.

Они всю жизнь слышали о безумце, но никогда не встречали его, и поэтому воспринимают как одно из божеств, подобных Велесу, Перуну или христианскому Господу.

Но это лишь видимость. Безумец — такой же человек, как остальные. И он точно такой же смертный, как все мы, как наш предыдущий удельный, убитый при осаде вместе с семьёй. Нет никакой божественной ауры вокруг его головы, как на иконах в нашей церквушке. И его приближённые — тоже люди.

Сейчас человек передо мной об этом узнает.

Хватаю Остромира за его короткие волосы и поднимаю голову повыше. Он всё ещё продолжает улыбаться, но уже не так уверенно. Только сейчас он допустил мысль, что всё может оказаться не таким, как он себе представлял.

Удивление.

Вот и всё, что выражают его глаза, когда я провожу коротким красным ножом по его горлу. Кровь тут же ручьём обрушивается на его яркий сюртук. Он смотрит вниз, скорее раздосадованный испачканной одеждой, чем раной. Только когда его ноги подкосились, а сам он рухнул вниз, на его заносчивой харе отразился страх. Сука.

В Вещем повисает мёртвая тишина. Все стоят столбом, никто не двигается, не говорит ни слова. Никто не знает, как правильно реагировать на произошедшее. Вчера днём в нашем селе всё было хорошо, а сейчас у подворья валяется восемнадцать тел, большинство из которых упокоил я. Это совсем не рядовая картина в Вещем.

Молчание ощущается почти физически.

Люди выглядят поражёнными, а мне хорошо. Чувствую полное облегчение, будто груз с плеч свалился: эти мертвецы, когда были ещё живы, хотели казнить меня и ещё нескольких человек. А сейчас лежат рожами в грязи. Что-то мне подсказывает, не такого они ждали, когда оголяли здесь оружие.

Даже несколько прозрачных духов спокойствия в виде размытых пятен появляется возле моей головы.

— Да! — кричит старик Ярополк.

Остальные члены ратной сотни вторят ему победными кличами. Орут, срывая глотки. Извергают ругательства и проклятья в сторону безумца. Кажется, именно об этом мечтали старые воины все последние двадцать лет.

— Тимофей, — произносит Волибор, подходя сзади. — Ты как?

— В каком смысле?

— Как себя чувствуешь?

Гляжу на себя, руки всё ещё слегка подрагивают: это случается со мной каждый раз во время сражения. Невозможно драться с другим человеком и при этом оставаться спокойным — у меня всё-таки крыша на месте.

— Хорошо, — говорю.

— Правда?

— А то!

Игнатий столько раз говорил, что месть не доводит до добра. В книгах своих истории приводил, где месть разрушала человека, не приносила ему желаемого покоя.

Но это явно не про меня: после смерти Остромира даже настроение поднялось. Погода кажется ещё чудеснее, далёкое пение птиц ласкает уши, и ветерок… такой тёплый и приятный. Давно мне не было так легко на душе.

Более того, у меня такое ощущение, будто я всё сделал всё правильно. Будто я впервые нашёл себя там, где должен быть.

— Расходитесь! — кричу жителям села. — Занимайтесь своими делами, ни о чём не беспокойтесь.

Люди медленно разворачиваются и уходят, погрузившись в собственные мысли. Остаётся лишь наша старая, потрёпанная сотня. Кучка стариков, что сегодня доказали — они по-прежнему воины. Число и внезапность были на нашей стороне, но это не стоит ничего без опыта и воинского мышления.

— Раненые? — спрашиваю у Волибора.

— Федот лечит.

— Убитые?

— Только Ратмир.

Это хорошо. Точнее, совсем не хорошо, но я думал, что всё окажется намного хуже. Но нет, наши старики оказались ещё вполне ничего: мало того, что внимание отвлекли и дали мне свободу рубить, так ещё и сами прикончили нескольких человек. Я их недооценивал.

А сам Волибор… я всегда знал, что он хорош в обращении с оружием: всё-таки это он учил меня обращаться с ним, но видеть его в полном доспехе и с огроменной булавой… не хотелось бы оказаться с ним на разных сторонах. И это при том, что ему годов далеко за сорок.

На траве перед мельницей сидят два десятка человек разной потрёпанности: кому по голове попало, кому брюхо порезали, но в целом все живые. Папаня ходит от одного человека к другому, прикладывает руки к ранам, и те срастаются прямо на глазах. Людей от лечения корчит, корёжит, но все терпят, никто и звука не издаёт.

Когда дело доходит до Светозары, Федот кладёт руки на обе стороны её головы. Синяки на её глазах пропадают, губа заживает.

— Ай, как больно! — замечает девушка, даже не вскрикивает, а просто произносит.

Да уж, странная у неё реакция. Другие люди морщатся и зубы сжимают, а у Светозары лицо осталось неподвижным.

— С тобой всё в порядке? — спрашиваю.

— Да, нормально. Только больно очень!

— Ну ладно… а это что?

На задней стороне плеча у Светозары большое красное пятно от запёкшейся крови. Федот, заслышав мои слова, аккуратно натягивает у неё за спиной ворот, и перед нами появляется большая рваная рана. Кривая, уродливая, до сих пор кровоточащая.

— Что там? — спрашивает девушка.

— Ничего, — отвечает папаня, накладывая обе руки.

Проходит совсем немного времени, и от раны остаётся только кровь на гладкой коже. За всё это время девушка не издала не звука. Не могу понять: Светозара настолько хорошо умеет терпеть боль, или она до сих пор не отошла от битвы? Я бы уж точно хотя бы писк издал, если бы мне такую травму исправляли.

Наверное, второе.

Никодим, вон, до сих пор в себя прийти не может. Стоит, о мельницу опершись, и тяжело дышит. Не будь рядом с ним опоры — уже на землю повалился бы. И это он даже в сражении не участвовал, а только из лука стрелял.

— Значит, мы никого не потеряли, — бормочу в пустоту.

— Никого, — подтверждает Волибор.

— Это хорошо. Точнее, совсем не хорошо, но с этим я уже смирился. Волибор, у меня к тебе вот какой вопрос… Почему ты меня не остановил?

— Чего? — спрашивает здоровяк.

— Когда я сегодня пришёл к тебе и сказал, что собираюсь перебить людей князя, почему ты меня не остановил?

— Ну…

— Ты ведь знаешь, что за такое безумец всё село уничтожит. Так почему не отговорил меня рисковать всем Вещим из-за смерти одного человека?

Волибор задумчиво чешет в затылке — он явно что-то не договаривает.

Каждый вечер я хожу на подворье, чтобы поболтать с людьми, путешествующими через наше село в Новгород, во Владимир, а некоторые приходят аж из самого Чернигова и Киева. Многих я уже знаю, поскольку они ходят туда и сюда каждый год. И я — единственный человек во всём Вещем, который понимает, что происходит в нашем княжестве.

Никто кроме меня не знает, что безумец не сможет прислать к нам свою рать.

Не сможет и всё тут.

Мы убили людей князя совершенно безнаказанно. Но об этом знаю только я. Для всех других жителей села это была бессмысленная затея. Так почему же Волибор не стал меня переубеждать? Что такого он знает, чего не знаю я?

— Двадцать два года назад безумец и людоед убили нашего прежнего удельного, — говорю.

— Знаю, — отвечает Волибор. — Я был там.

— До эпохи безумия эти два брата были обыкновенными крестьянами, но они получили огромные силы и свергли князей, что вели свой род от самого Рюрика. Безумец стал князем Новгородским, а людоед — Владимирским.

Волибор жуёт свои губы. Он всегда это делает, когда злится.

— Но ты не знаешь, что безумец прямо сейчас находится в военном походе и не может направить людей к нам. Я сам видел его войско, когда ходил в Перепутье, но не знал, куда именно он двигается. Мне об этом чуть позже торговцы рассказали. Прямо сейчас безумец стоит на западном берегу Волги, а людоед на восточном. Братья схлестнулись между собой. Никто из них не атакует, вот и стоят там уже пару дней. Но ты этого не мог знать: ты не ходишь на подворье побеседовать с проезжающими купцами. Значит есть какая-то другая причина, почему ты считаешь, что нам за убийство князя ничего не станет.

— У Волибора чутьё, — отвечает вместо мужчины Веда.

Девушка-дух парит между нами, смешно болтая в воздухе голыми ножками.

— Я знаю, у меня оно тоже есть. Но Волибор чего-то сильно не договаривает.

Но вместо ответа Волибор как обычно разворачивается и уходит.

Он стал каким-то очень загадочным в последнее время. Всю жизнь он был очень рассудительным, продумывал каждое действие на сотню шагов вперёд, никогда не поступал неосмотрительно. Много лет он учил меня сражаться, но сам никогда не поднимал руки на другого человека.

Когда его кто-то задирал — он всегда предпочитал разговор, всегда избегал даже малейшей драки. В его понимании сражение абсолютно бессмысленно, если его можно избежать, даже если придётся пойти на уступки. Но сегодня я сказал ему, что собираюсь убить целую кучу людей князя, рискну обратить его гнев на наше село, а он лишь пожал плечами и сказал: «Ладно».

Это совсем на него не похоже.

Волибор, тем временем, удалялся к себе домой с улыбкой на лице.

«Всё идёт как надо, — мелькнуло у него в голове. — Скоро всё изменится».

Скоро выйдет Стародум, а вместе с ним и вся его сокровищница. Духовные мечи, духовные доспехи, редкие артефакты. Никакой безумец не будет им страшен.

Двадцать два года назад он потерял дом, семью, друзей, призвание. Он никогда не был из тех людей, что годами вынашивают месть, мечтают о том, как разберутся с врагом. За все эти годы он ни разу не пожелал смерти безумцу, но сейчас сама судьба снова сводит их вместе, а ему даже делать ничего не приходится. Если всё так и продолжится, то пройдёт совсем немного времени, и он собственноручно насадит его безумную голову на пику на самой вершине Стародума.

Как удивительно всё складывается…

Месть выполняется сама, без его участия. Будто бы сама жизнь совершила круг и возвращается к изначальному порядку вещей. И ему это очень нравится.

До появления крепости Стародум из земли осталось 39 дней.