Справедливость для всех, т.I "Восемь самураев"

Глава 20

Глава 20

Преамбула насчет штурма.

Описанные далее способы преодоления стен вполне рабочие, испытаны, по меньшей мере, дважды на полевых ролевках, в т.ч. на фесте «Тверская застава» в 2011-м.

Гаваль крался по темному лесу, и шаги тонули в сухой траве. Под ногами не было ни единой веточки, способной хрустнуть, все подчистую собиралось на топливо. Снег падал тихо и красиво, он ложился пушистыми хлопьями на ветках. Коли снегопад продолжится, то к утру лес побелеет, шагу нельзя будет ступить, чтобы не оставить след, не хрустнуть зимним покрывалом.

Менестрель зажал в зубах веточку и грыз ее, чтобы не стучали челюсти, мочевой пузырь горел огнем, а пальцы наоборот, заледенели. Тошнота плескалась у самой глотки, однако молодой человек продолжал красться от дерева к дереву, стараясь не хрустеть снегом под ногами. Луна светила неярко, ветер гулял по вышине, гоняя стаи облаков, они то и дело закрывали серебряный диск. Деревня закрылась темной линией частокола, за ним пульсировал красно-желтый свет костров и факелов.

Гаваль остановился, прижавшись к дереву, стиснул зубы и часто задышал, пережидая очередной приступ тошноты. Не сразу, но все же отпустило, лишь на языке остался горький привкус рыбьих кишок.

Господи, Пантократор, великий и милосердный, Отец наш небесный, Создатель и Даритель! — молился про себя Гаваль. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!!! Сделай так, чтобы все это как-нибудь закончилось, прямо сейчас. Что угодно, только бы не пришлось опять решать, снова колебаться — отойти назад, в спасительную тьму или вернуться к своим. Он прикусил палочку еще крепче, поняв, что даже в мыслях называет Армию «своими», по-прежнему думая о них как о спутниках. Друзьях.

Холод пытался кусать старую, многократно чиненую куртку и штаны, которые музыкант, подражая компаньонам, привык носить вместо чулок, на солдатский манер. Однако юношу жарила такая горячка, что даже осенне-зимняя стужа оказывалась бессильна. Гаваль нащупал стеклянную флягу в тряпичной обмотке, отпил, стуча зубами по неровному краю горлышка. При этом юноша потерял и зубозажимательную палочку, и пробку сосуда. Менестрель уже приготовился долго, обстоятельно искать, тем более, каждая потраченная минута, это время, которое не приблизит к забору.

И тут…

Что-то зашуршало, тихонько, едва слышно, Гаваль даже подумал, что мышь или фенек скользит лапками по траве. Но шорох повторился, затем еще и еще раз, обрел ритм. Гаваль прижался к дереву, закусив губу и с трудом удерживаясь, чтобы не напрудить в штаны тут же, без траты времени на развязывание пояса. Он боялся даже голову повернуть в направлении зловещего шороха, но спустя минуту-другую призрачные фигуры сами собой появились в поле зрения. Их было четыре или пять, менестрелю сначала показалось, что это настоящие призраки, но нет, по лесу крались живые люди. Наверное, лазутчики прошли по длинной дуге, чтобы выйти с северо-востока близ ворот.

Гаваль задержал дыхание, опасаясь, что его выдаст пар изо рта, вцепился в древесный ствол, разрываясь между стремлением лечь и пониманием, что любое движение сейчас может оказаться гибельным.

Чернуха продолжала бодрствовать в тревожном ожидании, с противоположного конца донеслась громкая песня, огонь стал ярче, так что, казалось, даже небо просветлело. Очевидно, противники зажгли какую-то постройку. Крадущаяся четверка (или пятерка) вроде бы не имела лестниц, однако несла шесты с крючьями, а еще в холодном воздухе ощутимо повеяло запахом жженого. Гавалю он был хорошо знаком, так пахли грелки с дешевым углем. Лазутчики оставили случайного свидетеля за спиной, и менестрель тихонько выдохнул сквозь зубы. А затем понял: не лазутчики… Поджигатели. А их подельники на другой стороне отвлекают внимание защитников.

Гаваль вцепился зубами в худую варежку из старой кожи, прикусил так, что достал до собственной шкуры и зубовного хруста. Пока тени с горшками, полными углей, пробирались к окраине леса, музыкант позволил себе еще чуть-чуть побояться и подумать о том, что ничего не решено, ничего не случилось, как пришел, так и ушел. Говорят, на краю смерти перед человеком проносится его жизнь. Гаваль был далек от погибели (пока, во всяком случае) и в памяти у него мелькали всего лишь обрывочные воспоминания. Драная одежда, которой с замерзающим поделились на перевале; мерзлая ворона в котелке; Хель, мрачно спускающая жидкость из кровоподтеков, когда музыканта побили его более удачливые конкуренты в Пайте; краюха черного кислого хлеба в протянутой руке Гамиллы и прочее. А главнее и ярче всего — шепот девчонки с веснушками.

«Мы погибнем?..»

Гаваль выпустил изо рта варежку, чувствуя, как привкус дрянной промасленной кожи гармонично объединился с рвотной горечью на языке. И заорал во весь голос:

— Тревога! Тревога!! Берегитесь!!!

Бьярн ошибся. Атака началась не под утро, а в первый час после полуночи, именуемый «лунным». Отряд «живодеров» разделился на две части, одна со всеми кавалеристами осталась у западных ворот, отвлекая внимание шумом, огнем и разудалыми песнями. Другая же обошла Чернуху с севера, нагруженная снастью для поджогов. Уловка была простой, но действенной — те защитники, что более-менее понимали военное дело, привыкли считать главной угрозой кавалеров, поэтому все внимание сосредоточили на пятерке всадников. Раньян с его опытом городских поединков мог бы указать на ошибку, но у бретера от перемены погоды страшно ломило кости, а также вновь засочились кровью и сукровицей подживающие раны. Он сел у очага, чтобы согреться подогретой медовухой, задумался о разном и потерял счет времени.

Поэтому тревожный вопль, донесшийся из-за частокола, оказался неожиданным, переполошил всех и заставил противников действовать быстрее задуманного. Впрочем, атаковали они вполне слаженно, как давно и хорошо сработанная команда. Делать лестницы не было времени, да и тяжело таскаться с ними по лесу, так что восточная группа запаслась стволиками деревьев, у которых оставили одну прочную ветку в основании. Получилось нечто вроде крюка на длинной палке. Четверо диверсантов побежали к забору неподалеку от восточных ворот, стараясь не уронить крючья, а также горшки с тлеющими углями. Остальная пехота бросилась на штурм ворот западных. В них полетели стрелы, но луки защитников были слабыми, наконечники вязли в стеганой ткани с войлоком, так что раны случились, но серьезные увечья, к сожалению, нет.

— Какого дьявола… — пробормотал Бьярн, готовя меч. Искупитель не понимал, зачем бежать к частоколу без веревок и лестниц, зато с большими щитами, причем сделанными буквально на коленке. При этом всадники держались группой на дороге, будто ждали, что им вот-вот распахнут ворота.

— Зараза!!! — проорал Марьядек, сообразивший, что сейчас начнется.

Однако первыми начали действовать «восточные». Каждый из диверсантов нес по два рогожных мешка на перекрещивающихся ремнях, каждый мешок хранил, в свою очередь, по два метательных снаряда — горшки с привязанными склянками, в каждой плескалось масло. Одному поджигателю не повезло, сосуд треснул прямо под рукой, угли просыпались в мешок, зажгли обвязку из высушенной травы. Зато остальные перебросили «огневой припас» как на тренировке, без помех. Этого было недостаточно, чтобы сжечь деревню, однако хватило для обрушения и так шаткой дисциплины, крестьяне бросились тушить несколько подожженных домов. Опустошив запас и сбив огонь с товарища, «восточные» полезли через забор с помощью импровизированных крюков.

А тем временем начался штурм главных ворот. Бандиты атаковали тройками — двое перед частоколом опускали щит, третий становился на опору, затем толкачи изо всех сил, резко и быстро вскидывали ношу. Хитрость заключалась в том, чтобы кидаемый, оказавшись в верхней точке подвижной конструкции, сам прыгнул, сложив ускорение щита и себя. Проделывали злодеи это не в первый раз, так что пару саженей частокола у ворот преодолели с легкостью. Один прыгун упал неудачно и повредил ногу, четверым повезло больше. С той же собранность они дружно кинулись отпирать ворота, не обращая внимания на вопли калечного товарища. Тем временем, оставшиеся метатели повторили тот же фокус между собой, пока не осталось лишь двое. Эти устремились к воротам вместе с конниками.

Гамилла и Артиго пускали стрелы, даже попадали, во всяком случае арбалетчица. Несколько вражеских пехотинцев ранило, одного, кажется, тяжело. Крыша старостиного дома казалась очень скользкой, наверное из-за того, что холодок подморозил дневную влагу. Гамилла выругалась, натягивая самострел. Хотя дуга была слоеная, укреплена пластинками рога и жилами, все равно — слишком легкое и слабое оружие, можно взвести просто двумя руками. Годится лишь для охоты и стрельбы в упор. Арбалетчица оглянулась на подопечного, мальчик стрелял молча, сосредоточенно, делая все как учила наставница. Кажется, еще ни разу не попал, но добросовестно пытался. Что ж, даже отвлекающая противника стрела уже не потрачена зря. Гамилла вскинула оружие к плечу, стараясь целиться лучше. Ощущать пустоту было мучительно, все равно, что страдать перед колодцем за стальной решеткой. Казалось бы — вот она, живительная вода, только руку вытяни, однако не дотянуться, не унять жажду. Самострел бросал стрелы, будто с ленцой, снаряды летели, как попало. Окажись у нее в руках тот, настоящий арбалет, на таком расстоянии каждый болт прошивал бы очередного «живодера» насквозь.

Маргатти не убежал с деревенским клинком. Он тоже принял бой и несколько мгновений отбивался сразу от нескольких. Тяжело ранил одного, рассек незащищенную физиономию другому и, в конце концов, упал под ударами, обливаясь кровью. Еще двоих свалили Бьярн и Марьядек, но бандиты дрались с нехарактерной для мародеров настойчивостью и упорством. Им удалось отбросить «рогатку», а также скинуть тяжелый брус, игравший роль засова.

Елена вскинулась, не понимая спросонья, что делать, куда бежать и что вообще случилось. Впрочем, ясно было — происходит непонятное и страшное. Огонь жадно расползался по нескольким домам на северо-восточной окраине Чернухи, горело слишком хорошо для обычного поджога, и первой здравой мыслью женщины стала догадка: нечто алхимическое использовали. Затем Елена поняла: началось! Все, как и предсказывал Бьярн, только раньше, намного раньше.

У западных ворот, кажется, шел бой, во всяком случае, там орали громче всех, и железо гремело, как в кузнице. «Тактическая четверка» энергично топала к воротам, поняв, наконец, откуда исходит главная угроза.

О, боже, подумала Елена, стараясь вытащить меч из ножен. Божебожебоже!!! Господи, помилуй, Бьярн говорил, что все случится быстро, однако… не настолько же стремительно! Лекарка ничего не соображала, клинок застрял, прихваченный к дереву ночной изморозью. Пальцы дрожали от понимания, что, кажется, Армию все же застали со спущенными штанами, и впопыхах начатая схватка уже проигрывается.

Со стороны западных ворот донесся дружный вопль радости, причем орали не защитники, что-то упало, деревянно громыхнув. Заржало сразу несколько лошадей, у самых створок, подсказывая, что конница готова вступить в бой.

Конники ворвались, копыта гремели о промерзшую землю, будто железо стучало в железо. Здесь положение на несколько секунд спас Кадфаль. Искупитель возник из полутьмы как привидение, отбил удар, направленный в раненого Маргатти, развернулся на месте, словно деревянная юла и обрушил палицу на голову первого вражеского коня. Старое высушенное дерево смяло выгнутый лист металла в полпальца толщиной, и зверь пал, убитый на месте, хозяин едва успел вытянуть ноги из стремян, избежав увечий под мертвой тушей. Второй конь сбил Кадфаля с ног и начал топтать его, несмотря на вопли всадника, пытавшегося остановить животное и продолжать скачку. Искупитель страшно завопил, переломанные кости вышли наружу сквозь плоть.

— Бей! — прокричал Драуг, и маленький отряд перекрыл дорогу, не позволяя конникам пробиться дальше.

Окровавленный Маргатти сумел подняться и ткнул мечом в бедро одного из кавалеров, достал, пробив дубленую кожу и стеганку, затем длинное копье пронзило храбреца насквозь, мечник упал на Кадфаля, крест-накрест. Протяжный вздох вырвался из груди дружинника, унося последние мгновения жизни.

У ворот началось полное светопреставление. Мультиварио с большим щитом стоял, как скала. Прочно сбитые доски трещали под ударами, а троица за спиной Писаря орала во весь голос, тыча длинномерами в кавалеристов, те отвечали дружным воем, щедро рассыпая удары в ответ. Ржали кони, звенела сталь. Пехота сдержала конницу, и Марьядек, умело действуя эрзац-пикой, сбил второго кавалериста, того, что был уже ранен Маргатти в ногу. Несколько мгновений казалось, что схватка идет почти на равных, даже с малым перевесом в пользу обороняющихся.

Все испортил рыцаренок Арнцен. Он ворвался в собственный строй с тыла, воинственно крича и требуя дать ему сразиться с равными. За подопечным спешил Дядька, но вдруг он как-то очень уж неловко споткнулся на ровном месте и отстал. Затоптался на месте, будто не мог решить, ломиться в бой, защищая племянника, или подождать чего-то. Мальчишка довольно хорошо владел оружием, зато всадником оказался никудышным, да и конь подвел, животное было очень плохо выучено, боялось шума и дергалось, как припадочное. Воспользовавшись этим, один из всадников ловко потеснил юного противника и огрел Арнцена по голове топором. Рыцаренку повезло, оружие не пробило шлем и не соскользнуло на плечо — заклепка удержала заточенную лопасть. Однако юноше основательно перетряхнуло мозги, он выронил собственный шестопер, откинулся на круп, бестолково взмахнув руками.

Суеты прибавилось, истошно ржущий и пляшущий на месте конь Бертраба мешал защитникам, и Бьярн, как ни пытался, не мог толком достать противников.

Один из врагов наклонился с седла и, подловив уставшего Писаря, достал его секирой на длинной рукояти. Оружие было необычно для всадника, но в умелых руках достаточно сильное. Веревочный шлем, конечно же, не выдержал, толстяк упал замертво. Убийца несчастного Мультиварио пришпорил коня и могучим прыжком преодолел затор из бьющихся насмерть людей. Марьядек пытался сбить еще одного кавалериста, однако не уберегся, попал под удар копыта, переломившего руку чуть выше локтя. Шипя сквозь зубы от боли, характерный актер упал на колени, выронив пику.

— Бойцы у нас неплохие, командование жопное.

С этими словами барон Дьедонне, про которого все забыли, отхлебнул из фляжки, громко рыгнув. Боевой алкоголик занял позицию на колодезной площади, которая была геометрическим центром Чернухи, и внимательно наблюдал за разворачивающимся боем. С Барабана открывался хороший обзор, и Кост видел, как прорыв через ворота удалось затормозить, но затем удача вновь повернулась к защитникам отнюдь не лицом.

— Дай! — требовательно бросил кавалер слуге, тот молча, быстро подал что-то вроде рыцарского копья, но проще, тяжелее и без наконечника. Длинная жердь заканчивалась обычной крестовиной из палки длиной в пару ладоней. Конец заострен и обожжен на костре без всяких изысков.

— Не ссы, быдла, — все так же, не глядя на слугу, проворчал барон с кислым видом. — И тяжелее бывало.

Студент белел меловым лицом, руки тряслись, но слуга пытался держать марку. И даже выдавил заплетающимся языком:

— К-к-как п-прикажет достойный г-господ-д-дин…

— «Ваша милость», — поправил барон. — Не фрельсу кланяешься. Кретин и неуч. Даром только жратву на тебя перевожу

Студент лишь склонился, прижимая к груди непослушные руки.

— Что тут сказать, Барабанище, — подумал вслух Дьедонне. — Пока мы даже на овес тебе не заработали.

Конь фыркнул, будто соглашаясь, требовательно ударил копытом в землю. Бока дестрие тяжело двигались под стеганой защитой, глаза в прорезях наголовника светились отраженным светом, как дьявольские огоньки на болотах.

— Ну, мудилы, — попросил в пустоту барон. — Выходите уже на простор. Не гоняться же за вами поодиночке…

Барабан издал странный низкий звук, больше похожий на хрип удавленника. Слышать его было жутко, представлять, что живое существо могло так проскрипеть — еще страшнее.

Оставшись без опорного щитоносца тактическая четверка, сократившаяся до тройки, начала отступать. Оборона разваливалась на глазах, и нападавшие разразились торжествующими воплями «Бей-убивай!!».

Тут Дядька будто проснулся и, несмотря на солидные габариты, ловким ужом ввинтился в схватку, вывел господского коня из боя куда-то в сторону. Арнцен совсем лег на спину и болтался, как мешок с тряпьем, подвиги для глупого мальчишки явно закончились. Кто-то из противников проорал «Этого не кончать! Выкуп, выкуп!», и Дядьку не преследовали. Спешенный Кадфалем «живодер» наконец выпутался из стремян, освободил придавленную ногу, и его тут же снес мечом Бьярн, однако трое конников все же прорвались на дорогу, разметав лошадиными корпусами защитников.

В пылу яростного боя за ворота как-то забылось про восточных поджигателей, а они перелезли через стены и при свете горящих домов начали сеять панику. И смерть.

Ужас и хаос расползались по Чернухе. Недаром говорят, что в минуты опасности, особенно внезапной, человек не поднимается до своих желаний, а опускается до навыков, намертво заколоченных в плоть и кости множеством повторений. Крестьяне в массе своей поняли, что началось и все пошло не по задуманному. Женщины завыли, мужчины заражались бестолковой паникой один за другим, как быстрой чумой. Мара и Лара чудовищно матерились, так, что и бывалый солдат заслушался бы, стараясь вернуть хоть малую толику дисциплины. Витора молчала, но колотила бегущих баб коромыслом, останавливая бегство. Колине зарубил одного из поджигателей, но бретер стремительно уставал и к тому же истекал кровью из открывшихся ран. Межевой и горбун-костоправ совместно загнали одного из налетчиков в угол и забили его палками, окованными железом, но другой метнул в спину лысого старика сулицу и решил, что пора заставить умолкнуть самострельщиков на крыше высокого дома.

Никому не было дела до Гаваля, который, традиционно ужасаясь, страдая и ненавидя себя, перелез вслед за поджигателями через забор и крался к дому веснушчатой девицы, прячась в проулках и тенях.

Молясь Пантократору, Гамилла вновь натянула тетиву, но прилетевшее снизу метательное копье с тяжелым листовидным наконечником ударило чуть ниже левой руки. В иных обстоятельствах бросок оказался бы смертельным, но прошел снизу вверх, на довольно большом расстоянии, так что ватник защитил. Женщина выронила оружие, махнула рукой, стараясь удержать равновесие, получилось лишь наполовину. С крыши она не упала, но задела и столкнула напарника. Артиго прокатился, гремя черепицей, свалился на землю, издав короткий жалобный вопль. Самострел каким-то чудом остался в руках маленького стрелка и даже не сломался.

Три всадника прорвались в Чернуху. Кони, опьяненные убийством, ржали, огонь танцевал отблесками красного и желтого по окровавленной стали, злодеи торжествующе орали.

Елена появилась как из ниоткуда, голова рыжеволосой воительницы была не покрыта, лицо отражало неописуемую смесь удивления, жажды убийства и растерянности. В руке женщина крепко сжимала меч, но будто не понимала, каким образом его следует использовать. Ей уже приходилось и сражаться, и убивать, как на дуэли, так и в уличной схватке, когда беглецы покидали столицу юго-востока. Однако ничего подобного этой сумятице она еще не видала и… в самом деле растерялась. Слишком много людей, событий, внезапных происшествий и сумбура. Кроме того, Фигуэредо и Чума поставили ей отменную школу боя, но… довольно специфическую. Елена умела драться как бретер, то есть в легкой броне, а то и без оной, пешком, с маневренным быстрым оружием. Кроме того, прошлые успехи поневоле заразили поединщицу тщеславием и самонадеянностью. Елена привыкла, что в открытом бою равных ей немного, проигрыш в силе и доспехах фехтовальщица может компенсировать быстротой и мастерством. Сейчас же кругом царил хаос, мчались всадники, гремела тяжелая броня, а прежде чем разить кого-то наповал, требовалось угадать сначала, друг это или враг.

Елена с ужасом — настоящим, не наигранным — поняла, что не готова к такому бою, где царят бардак и погром, и ты не сражаешься с тем, кого хочешь убить, а беспорядочно рубишь, чтобы не зарубили тебя. Она не понимала, что происходит и как убивать таких врагов, в первую очередь — одоспешенных всадников.

Затем буквально перед ней свалился откуда-то с неба юный император, и оцепенение спало. Елена бросилась к Артиго, заученно держа меч так, чтобы перекрыть себя защитой по максимуму направлений. Схватила мальчишку и отшвырнула его подальше от кавалеристов. Артиго, запакованный в несколько слоев толстой одежды, оказался тяжелым, а усилие слишком резким, так что рука протестующе отозвалась болью в связках.

А затем ужасающий вой разнесся над погибающей деревней, леденя сердца. Вой и грохот копыт, бьющих в землю с тяжестью водяного молота. Те, кому довелось увидеть это, могли бы поклясться, что Барабан высекал снопы искр на каждом шаге.

— БЛЯДИИИИИ!!! — орал Кост, подхватив жердь с перекладиной обеими руками. Дерево гнулось и описывало восьмерки подобно громадной удочке, но барон, как опытнейший пользователь, ухитрялся выравнивать капризное оружие.

— Всех порешу!!! — зычно пообещал Кост, разгоняясь и крича, будто труба судного дня. — БЛЯДИ!!!

Гамилла видела сверху падение Артиго и попытку Хель спасти мальчишку. Холод и онемение расползались под мышкой, арбалетчица понимала, что отмерь Господь чуть меньше везения, и сейчас она, разочарование отца, так надеявшегося на сына, тряслась бы не в ознобе, но агонии. Однако вид идущего в атаку барона оказался столь ужасен и великолепен, что арбалетчица застыла с полуоткрытым ртом, забыв про идущий бой.

Обычно люди считают, что главное оружие всадника — копье. Это легко объяснимо, ведь оно длинное, грозное, и тот, кто видел, как жандарм пронзает сразу два (а то и все три!) ряда пехотинцев граненым «Mae pigiad fy llid» — «жалом гнева моего», тому не приходится гадать, что страшнее всего на войне. Но… люди ошибаются. Сила кавалера в его коне, и рыцарь силен ровно в той степени, насколько хорош зверь войны. Поэтому Кост и не стал заморачиваться с попытками сделать более-менее приличную копию «лэнса», вооружившись просто длинной палкой. Нести же врагам огорчение и поругание должен был конь. И Барабан не подвел.

Елена уже видела дестрие в бою, притом дважды, в победе и поражении, однако со стороны, теперь же процесс можно было оценить буквально в упор. Достоинство боевого коня не в том, что он очень большой, встречаются крестьянские тяжеловозы и побольше. Не в скорости и не в силе. То, что превращает обычное четвероногое в демона войны, короля поля боя — выносливость, способность к мощному рывку и главное — бесстрашие, задавленный отбором и воспитанием инстинкт самосохранения.

Буквально за пару десятков метров Барабан разогнался, как грузовик, Елена успела шагнуть в сторону, однако не до конца, и ее чуть задел живой таран. Этого хватило, чтобы женщину подняло, как вихрем, и швырнуло в бревенчатую стену, вышибая дух.

— Ых!.. — гаркнул Бьярн и прыгнул в сторону как юный отрок. Марьядек просто свернулся клубком и закрыл голову обеими руками, здоровой и сломанной, невзирая на жуткую боль, что простреливала чуть ли не до пяток. Эти двое уже видали, что такое жандарм в бою.

Затем рыцарь влетел на всем скаку в «живодеров».

Язык Ойкумены (пока, во всяком случае) не знал понятия «взрыв» за отсутствием взрывчатки и соответствующих эффектов. Но если бы знал, свидетели описали бы происшедшее именно так — здоровенный всадник на могучем коне столкнулся с врагами и случился взрыв. Мгновение хаоса, из которого с коротким страшным лязгом полетели в разные стороны искры, обломки, предметы оружия и брони, а также люди. Барабан прошелся вдоль улицы, попросту сметя все, что было на пути у зверя. Вражеские кони были неплохи — для своих задач, пару из них можно было даже назвать гордым словом «курсье», но Барабан стоял на совершенно иной ступени.

Одному из четвероногих противников хватило звериного ума отпрыгнуть в сторону, повалив заборчик крестьянского огорода, второго дестрие отшвырнул, будто пони, тот не удержался на ногах, свалившись вместе со всадником. Третьему «живодеру» повезло меньше всех. Кавалер попытался взять Коста на встречный укол, однако жердь лихого барона оказалась длиннее, двуручный хват сильнее, а навык лучше. Дьедонне попросту отвел крестовиной в сторону вражеское острие, а затем палка ударила врага, разогнанная примерно шестьюстами килограммов общего веса коня, человека и железа. Кост целился опасно и рискованно — в голову, но попал, сломав шею противника. Мгновением позже Барабан смел третьего коня и помчался дальше, раскидывая пеших без всякого разбора. То ли стремена порвались, то ли мертвец просто не удержался — тело убитого конника взлетело к небу, словно брошенное из баллисты

Налетев на пехоту, Дьедонне вытащил из седельных ножен пробойник и начал рубить направо и налево, как молотильщик. У кавалерийского меча не имелось выраженных лезвий, это было скорее огромное шестигранное шило для пробивания доспехов, но при его весе и мощи владельца заточка не особо требовалась. Сначала противник получал стальной палкой, а затем его энергично добивали воспрявшие духом защитники. Барабан также не отставал от хозяина, молотя копытами, хрипя и подвывая не по-конячьи, а вроде гиены. Обороняющихся побило и поломало немногим слабее, чем врагов, однако внезапный поворот и само понимание, что этакая жуть выступает на их стороне, укрепляли дух и умножали силу.

Елена поднялась на трясущихся ногах, не видя, но чувствуя, что выронила и потеряла меч. С трудом сфокусировав мутный взгляд, она увидела маленького императора. Глупый шкет, чудом (и вновь благодаря рыжеволосой лекарке) спасшийся от копыт, почему-то не бежал. Он встал чуть ли не посередине темной дороги, натягивая самострел. Лицо у мальчика было невероятно бледным, почти как у Насильника-Буазо в час его смерти. Движения точны и размеренны, словно у заводного автоматона. За спиной Елены что-то шумело, притом громче и громче, но женщина оборачиваться не стала. Пошатываясь, она сделал пару шагов по направлению к Артиго, вытянула руку, намереваясь уволочь ребенка в сторону, спрятать его в боковой улочке. Губы шевелились, пытаясь вытолкнуть слова наружу, однако в груди, казалось, целых ребер не было, так что «беги, придурок» осталось немым.

Гамилла видела сверху все — как Хель отбросила мальчишку, как сама едва не оказалась под копытами. Видела и то, чего не замечала контуженная спасительница — конный «живодер», удачно спасшийся от Барабана, выбрался из разоренного огорода. Конь обезумел, всадник, судя по всему, тоже. Животное, дико ржа и плюясь хлопьями пены, сделало несколько прыжков дальше по улице, наездник размахивал секирой, биясь, кажется, не с живыми врагами, а с тенями, которых оживлял его страх. Затем он увидел оглушенную Хель, Артиго же, в свою очередь заметил кавалера и понял, что императорского фамильяра сейчас убьют в спину.

Гамилла закричала изо всех сил, но Хель не слышала.