Справедливость для всех, т.I "Восемь самураев"

Глава 12

Глава 12

Раньян поджал губы и чуть сощурился. Идея совершить что-то сверх немедленного бегства ему не понравилась, однако бретер смолчал. Шапюйи заволновался еще больше и хотел что-то сказать, но Бьярн положил ему на плечо изувеченную руку и с неожиданным спокойствием, без тени насмешки посоветовал:

— Молчи. Или уходи.

— Для чего это мне? — холодно спросил Артиго. — Я не вижу причин заботиться об этих людях. Мы вернули им раненого ребенка. Ты лечила его. Ты писала для них торговые письма. А они не проявили к нам должного почтения. Они даже не открыли ворота, не отдали должное правилам гостеприимства. Так зачем заботиться о тех, кто нам не нужен?

— Зачем… — повторила Хель с очень странным выражением, не спрашивая и не соглашаясь.

Женщина и мальчик не то, чтобы мерились взглядами… Скорее, это было похоже на безмолвную беседу по принципу «я знаю, что ты знаешь». Хель склонилась в полупоклоне, как и положено вежливому слуге значимого господина, однако в голосе рыжеволосой женщины отчетливо звякнула сталь. Было ясно, что лекарка приняла решение и отступать не намерена, поэтому разрешение сюзерена для нее лишь необходимая формальность, которую надо исполнить ради приличий. Вопрос в том, что думает по этому поводу сам сюзерен… Гаваль по личному опыту знал — в такой ситуации обычный господин сразу же запретил бы — просто чтобы слуга знал свое место и в будущем просил, а не ставил в известность о намерениях.

Только Хель — это Хель. Жуткая дева, которая, отлично понимая риск, без тени сомнений вызвала на поединок четырех убийц лишь потому, что решила — это правильно и так должно сделать. С нее станется защищать навозных червей…

— Потому что это ваши люди, — неожиданно сказала Хель, и железо странным образом покинуло голос императорского фамильяра. Осталась только убежденность и, кажется, искреннее желание убедить в своей правоте. Или, по крайней мере, исчерпывающе объяснить собственные мотивы.

— Они живут на земле Ойкумены. Вашей земле, где сейчас правят беззаконие и произвол. Наша цель — положить этому конец. Когда-то придется начинать. Почему бы не попробовать сейчас? Если мы поглядим, имеются ли какие-то возможности уберечь этих несчастных людей, худого не случится.

— Четверть сотни убийц, — напомнил Артиго. — У нас нет сил, чтобы драться с ними. Мы не победим. А если бы шансы и были… — мальчик обвел немигающим взором Несмешную армию. — В бою кто-то непременно сложит голову. У меня мало верных… друзей, чтобы рисковать их жизнями без достойной цели.

Гаваль счел это в высшей степени разумным, но смолчал, понимая, что здесь идет разговор лишь двоих. Кроме того юноше не нравились физиономии обоих искупителей. Кажется, эта парочка некстати припомнила, что их долг — причинять страдание обидчикам слабых. Ну и кто сказал, что жажда благих свершений — это хорошо⁈..

— У меня в мыслях не было предлагать схватку, — женщина склонила голову, рыжие волосы качнулись медной волной. — Я хотела бы сначала поговорить. Дать пару советов. Может, им вообще наша помощь не нужна? Тогда и беспокоиться не о чем. Кроме того… Господин, вы сами решили, что Господь направляет нас именно сюда. Те знамения… Может быть это и есть важное испытание, кое нам следует пройти? Великое начинается с малого. Чтобы забрать весь мир, начинать придется с таких вот деревенек.

Гаваль смотрел на лицо рыжей стервы, и юноше казалось, что у него проснулся дар чтения мыслей. Менестрель явственно читал в глазах лекарки невысказанное:

«Я все равно это сделаю, можешь соглашаться, можешь не соглашаться, и я посмотрю, кто попробует меня остановить»

— Хорошо, будь по-твоему, — сказал мальчик, и его согласие прозвенело в ушах Гаваля трагическим набатом. — Биться с разбойниками неразумно. Но бежать от испытания Господнего, пренебрегая знамениями, просто глупо. Идем, я хочу послушать твои советы.

Елена бросила мимоходом Виторе:

— Приготовь наши вещи. Если что, уходить станем быстро.

Шапюйи жалостно пискнул, желая выразить категорическое неприятие, однако Бьярн крепче сжал пальцы на его плече, и племянник лишь вздрогнул со страдальческим выражением лица. Гавалю неожиданно подумалось, что все-таки он — менестрель — будет малость похрабрее. Вот, что значит закалка путешествием в особенной компании.

— Что-то мне это не нравится… — проворчал Марьядек. — И где-то я это уже видел… В прошлый раз остался без кабака и бабы.

Браконьер и капитан еще не созданного отряда немного поколебался и все-таки шагнул следом за спутниками.

Гаваль с малолетства жил в городах, познавая «дярёвню» лишь проездом. Познавая сугубо вынужденно и по необходимости, потому что бедность и убожество сельской жизни сызмальства наводили на юношу тоску. А когда молодой человек (опять же вынужденно) стал зарабатывать пением и музыкой, оказалось, что ему просто нечем привлекать таких слушателей. Гаваль не умел энергично импровизировать на любую тему, его отвращали похабные частушки, скоморошьи «запевки», до которых был охоч простой люд. Поэтому юноша знал, что в деревнях есть старший (собственно староста) — и прочие. Оказалось, все устроено куда хитрее, и грубое, дикое сообщество земледельцев представляет собой весьма сложный организм.

Когда Хель от лица юного господина сообщила, что новоприбывшие желают говорить и, быть может, оказать помощь, их после некоторой паузы отвели к тому самому дому, что был и наблюдательным пунктом, и средоточием деревенской жизни. Дом старосты имел не один и не два, но целых три этажа, первый из камня, остальные деревянные, с толстыми стенами, без надстроек из прессованного мусора в каркасах. Внизу почти все пространство занимал большой зал с очагом, да не как обычно — посередине жилого помещения — а «по-господски», в виде камина и таких размеров, что внутри можно было запекать свинью целиком. На стене висел настоящий меч в ножнах, притом «господский» — длинный, узкий, с рукоятью на одну ладонь. Оружие кавалериста, не поделие рядового кузнеца, с какими обычно щеголяли разные пешцы. Если, конечно, в простых ножнах не скрывался обломок длиной в ладонь. Менестрель слышал и о подобном — когда у благородной семьи денег на роскошь не было, а пофорсить желалось. Но здесь-то благородных днем с лампой не сыскать…

За длинным столом, который составили из нескольких помельче, разместилась целая компания из десятка человек. Когда явились гости, местные проявили уважение, встав и обнажив головы, а также представившись по старшинству обязанностей. Поклоны, скажем честно, оставляли желать лучшего — ни глубины, ни почтения людей низкого сословия к высшим. Армию принимали собственно староста (тот самый «человек-медведь») и некий «скотский», чьи задачи остались Гавалю неясны, но имели какое-то отношение к свиньям. Еще присутствовали «десятский» (который отвечал за наличность, а также уплату денежных поборов), «отходник» (учитывал всех отправляющихся на зимние промыслы и выправлял им от имени «обчества» письма с разрешением на отлучку), костоправ — горбун с длинными и ненормально развитыми руками (этот поглядывал на Хель с большим почтением и любопытством), «окладчик» (ведал распределением повинностей всяческого толка). Чуть в стороне присел тот, кого назвали «межевым» — могучий старик, бритый налысо и похожий набыка-бугая, старался выглядеть незаметным и как бы посторонним, однако сразу было видно, этот человек, по меньшей мере, второй после старосты, а может и первый.

Пока стороны неторопливо, степенно представлялись и назывались, Гаваль шепотом спросил у Кадфаля, что делает «межевой». Искупитель так же шепотом пояснил: это главный по всем рубежам. Он знает и помнит, где стоят межевые камни, устанавливает границы «картье» и «парцелл», следит за тем, чтобы не случалось воровства пашен «лишними бороздами», договаривается о выпасе скота на «пустой» земле соседних деревень и наоборот. За ним решающее слово, как перераспределяются участки, что идет под «пар», а что под засев и еще добрая сотня иных вопросов. Гаваль не понял и трети сказанного, но утвердился в соображении, что именно «межевой» здесь решает или, по крайней мере, одобряет все значимые решения.

За стенами шумела деревня, старающаяся как можно быстрее вывезти то, что возможно. Внутри, под светильником из висящей на веревках доски с парой десятков свечей, сели две группы людей. Деревенские и пришлые смотрели друг на друга с подозрительным любопытством, кое-кто — с затаенной надеждой. Гаваль, например, от всей души надеялся, что у Хель ничего не выйдет, и ночь компания встретит уже на дороге. Идти «под фонарем» — удовольствие то еще, но как голод есть лучшая приправа, так, соответственно, близость угрозы наделяет уставшие ноги поразительной легкостью.

— Это… ну, чего… — прогудел медведь-староста сквозь всклокоченную бороду.

Хель коротко глянула на мальчика, безмолвно вопрошая, можно ли ей говорить от его имени. Артиго молча кивнул, и женщина завела беседу, опустив долгие прелюдии:

— У вас есть господин или покровитель? Тот, кого можно попросить вступиться оружной силой?

Селяне мрачно переглянулись, как люди, которые слишком давно и хорошо знали друг друга, чтобы тратить лишние слова. На грубых лицах, потемневших от солнца, въевшейся пыли, а также непростых дум, отразилось единое на всех мрачное выражение — дескать, все понятно, решили тут всякие половить рыбку в мутной воде. Хель поняла это и опередила неизбежную отповедь, заговорив быстро и четко, будто заколачивая каждый слог молотком:

— Мне нет дела до вас. Мне нет дела до вашего будущего. Мне нет дела до ваших детей. Я не знала вас неделю назад и забуду о вас неделей после. Но мой господин, — последовал кивок в сторону Артиго. — Дал обет совершить несколько добрых дел. В этом богобоязненном желании его сопровождают настоящие искупители. Их долг — наставить господина и указать наилучший способ исполнения обета.

Гаваль был заведомо преисполнен глубочайшего отвращения к самой идее совершения добрых дел в этой дикости, однако восхитился поневоле. Хель, ежели прибегнуть к городскому языку, «чесала» с такой легкостью, будто выучила речь наизусть. Хотя кто знает… с нее станется… Но задумано было хорошо — в благой зов души человека чести никто не поверит, это подозрительно и опасно. А обет, обещание самому Господу — наоборот, хорошо, звучит солидно и вызывает доверие.

Все задумались и замолчали. Постреливал угольками камин-очаг, тянуло дымком. Упитанная тетка выставила на скобленый до желтизны стол кувшин, несколько оловянных стаканов и широкую миску с нарезанной краюхой. К хлебу прилагались на отдельных тарелках маринованный зеленый лук, тушеная свекла и немного вяленой рыбы. Мясом гостей кормить не спешили, быть может, опасались из-за, скажем мягко, специфического привкуса от кормовой рыбы.

Гаваль осмелился хлебнуть и едва сдержал гримасу — внутри оказалось то ли разведенное пиво, то ли недобродивший мед. Конечно, достижение, ведь прежде гостям подавали отвар или просто колодезную воду (которую Хель зачем-то требовала обязательно кипятить), а теперь хоть что-то хмельное. Но, по правде сказать, лучше уж вода, чем кисленькое пойло. Кадфаль единственный отдал должное нехитрой снеди, наворачивая с обеих рук.

Деревенские головы зашушукались, но, как и ожидалось, взгляды и шепоток сошлись на межевом. Он степенно выслушал все, что нашептали, затем пожевал губами, пригладил бритый череп. Еще немного подумал и лишь после сказал, притом довольно правильно, без характерной для черни гнусавости, а также словесного мусора наподобие «тута, 'опосля», «нетути», «токмо» и так далее.

— У нас нет господина. Мы сами себе хозяева и господа. Платим подати, аренду и церковное. Мы никому не обязаны…

Он красноречиво умолк, не договорив очевидное «но и нам никто не обязан».

— А меч? — спросила Хель, с прищуром кинув острый взгляд на стену.

— Собственность общества, — ответил уже десятский, который, видимо, еще и управлял скарбницей деревни. — Куплено и принадлежит. Об том и запись есть.

— Понятно.

Хель задумалась, прочие терпеливо ждали. Гаваль удивился тому, с каким вниманием сельское общество ждет, что скажет… баба. Тем более, здесь новомодные веяния насчет равенства по закону явно признания не нашли — за столом сидели сплошь мужики. Паузу вдруг нарушил Бьярн. Рыцарь-искупитель, не чинясь, встал, подошел к стене, взял меч, сняв перевязь с медного гвоздя. Вытянул клинок из ножен до середины, осмотрел.

— Неплохо, — пробормотал увечный громила, щелкнул ногтем по металлу, слушая короткий, исчезающе слабый звон. — Весьма неплохо…

Он перевернул оружие другой стороной, скривился при виде травленой надписи, которая удостоверяла принадлежность меча деревенскому сообществу.

— Мы его не украли, — сумрачно и недовольно вымолвил казначей.

И не забрали у раненого рыцаря, добив его после, закончил про себя менестрель. Да, разумные и осторожные люди, не отнять…

— Одобряешь? — отрывисто спросила Хель.

— Вполне, — сказал Бьярн. — Оправу сменить, полотно зашлифовать, чтобы пакость эту начисто убрать. И будет хорошо.

Искупитель в отвращении скрыл травленую надпись в ножнах, вернул меч обратно, и беседа возобновилась.

— Арендодатель за вас не вступится? — спросила Хель.

— Нет, — лысый старик говорил кратко и по делу. Косо глянув на Артиго, он пояснил чуть подробнее, видимо желая таким образом продемонстрировать уважение сословию в целом. — Господин Бертраб желает выплат и подношений. А лишних неприятностей не желает.

Бертраб, начал вспоминать Гаваль. Не тот ли замотанный и задерганный суетами кавалер, встреченный ранее? Ему Хель еще подарила меч, точнее преподнесла куртуазную взятку. Странно, деревня вроде доход приносит, наверняка есть и другие арендаторы, но выглядел тот дворянин, скажем прямо, как бедняк.

— И ему все равно, что добрых и честных арендаторов сожгут на корню? Нет деревни — нет дохода.

— Да, — межевой ответил без колебаний. — Что по ветру пеплом разлетится, после отстроится.

— А в бою и убить могут, — задумчиво предположила Хель. — То, что год-другой дохода не будет, риск не оправдывает. Верно?

— Земля останется, — подтвердил казначей, его пальцы были испачканы чернилами, выдавая грамотность. — Будет земля, будет и мужик на ней.

— Рискну предположить, — подумала вслух рыжеволосая. — Барону это все даже выгодно… Так? Новые жители — новый договор.

— Так, — согласился межевой. Гаваль отметил, что в основном деревенские смотрят на Артиго, воспринимая женщину как голос благородного человека. А вот маленькие, не по-стариковски чистые и внимательные глаза лысого знатока границ уставились прямо на Хель с нескрываемым любопытством и, пожалуй, некоторым уважением. Кажется, этот человек сразу понял, кто здесь ведет переговоры по-настоящему, а кто символизирует.

— Если все сгорит дотла, деревня будет записана в церковной книге как исчезнувшая, — сказал межевой, и остальные закивали, молча соглашаясь. — Старые договоры… — старик пошевелил пальцами, стараясь подобрать ученое слово.

— Утратят силу, — подсказала Хель.

— Да. Тех, кто будет отстраиваться заново, можно и в крепостные сразу записать.

— Ну, это вопрос интересный, — качнула головой женщина. — Есть над чем подумать… ладно. Значит, что я скажу

Хель взглянула на Артиго, и мальчик вновь степенно кивнул, будто разрешая перейти к следующей части беседы. Раньян скрипнул зубами, перечеркнутое свежим шрамом лицо бретера замерзло, подобно гипсовой маске. Гавалю подумалось, что, кажется, у любовников намечается размолвка. Один фамильяр гнет в ту сторону, которая совсем не по душе второму. При этом второй обязан первому жизнью Непростая… эта, как ее… коллизия, так вроде бы.

— Вы готовы чем-то жертвовать? — прямо, без экивоков спросила Хель.

— Обскажи яснее, — потребовал встречь «межевой». — Об чем разговор.

Все-таки он волновался, и крепко, в речи стали проскальзывать плебейские словечки.

— Что я предлагаю…

Женщина обстоятельно, будто сидя в одиночестве за своим же столом, достала кожаный вощеный тубус, где хранила чернильницу, снасть для замешивания чернил, а также иные принадлежности. Хель аккуратно все расставила на желтых досках и положила перед собой чистый лист хорошей бумаги.

— Подставить вас под удар «живодеров», затем перезаключить договор с теми. кто останется в живых или другими, пришлыми… Это разумно. Подло, жестоко, но расчетливо и разумно.

Артиго чуть откинулся на спинку простого деревянного стула, скрестил руки на груди. Юному господину не понравилось, как спутница отзывается о человеке чести за глаза. Но мальчик не проронил ни слова, предпочитая наблюдать, и Гаваль последовал его примеру, вспомнив, что вообще-то долг летописца — все видеть, все запоминать, сохраняя для истории.

— Однако барон кое-что упускает, — продолжала рассуждение Хель. Женщина говорила в абсолютной тишине, которая захватила дом, как густая паутина, заглушая шум с улицы. Может быть, у Хель когда-то имелась более внимательная аудитория, но… вряд ли.

— Если я все понимаю верно… А я думаю, что понимаю верно, — Хель взяла перо и маленький ножик для очинки. — Люди умирают, голодают и разбегаются. Очень скоро не человек будет искать землю, а наоборот, земля человека. Чтобы тот ее обработал и снял урожай. Так что землевладелец рискует потерять не годовой доход, а куда больше. Если все это расписать… — она приступила к очинке гусиного пера. — Кто знает, может быть, он предпочтет синицу в руках? Конечно, придется отдать что-то взамен. Но лучше расстаться с частью, чем безысходно терять все. Я так думаю. Это первое.

Хель подняла перо, указывая, что речь еще не закончена. Раньян, чьи руки лежали на столешнице, сжал кулаки в перчатках. Кадфаль размеренно качал головой, будто соглашаясь с услышанными тезисами. Гамилла смотрела главным образом на юного повелителя, интересуясь лишь тем, что скажет он, а сельские проблемы дворянку-арбалетчицу. кажется, вообще не задевали.

Женщина, что раньше принесла еду, тихонько убрала опустошенные Кадфалем деревянные тарелки, поставила другой кувшин. Судя по запаху, питье там было куда пристойнее разбавленного пива, что ставили прежде. Марьядек, не смущаясь, тут же налил себе полную кружку, покосился на непьющих соратников и наполнил вторую, про запас. Кажется, отношение горца-браконьера к происходящему было таким же, как у Гамиллы. Есть те, кто решает — и это все их заботы.

— Второе, — Хель положила заостренное перо и, не спеша, убрала нож в клапан гульфика. Жест вызвал некоторое волнение и ажиотаж у деревенских, однако интерес к словам оказался выше.

— Четверть сотни злодеев — это много. Я бы сказала, очень много. Сколько там господин сможет отрядить бойцов, если договориться?..

Староста дернулся было, шевеля губами в зарослях могучей бороды, однако межевой со значением кашлянул, и «медведь» осекся, тоже поняв, что вопрос ответа не требовал, будучи риторическим.

— Немного. Наверняка не хватит. Но… Здесь уже есть мы. Благородный господин… и его храбрая свита. Так что если барон все же пошлет на защиту сколь-то воинов… И если за тыном окажется пусть маленький, но боевитый и грозный отряд… Это уже иное дело.

В тишине, наступившей после этих слов, отчетливо послышался скрип бретерских перчаток. Раньян, похоже, сжал кулаки еще крепче, хоть это казалось невозможным, и уставился на Хель исподлобья с нехорошим выражением. Так обычно глядят на противника с мечом в руке, оценивая и стараясь предугадать действия. Артиго в лице вообще не изменился, хотя речь зашла непосредственно о нем. Селяне, кажется, осознали, что средь пришлых какой-то разлад, но сути его не поняли, а потому внимательно слушали, обмениваясь загадочными взглядами.

— Бьярн, — напрямую спросила Хель. — Скажи, будет скотская банда штурмовать деревню в таких обстоятельствах? Если на охране какая-то дружина, «живодеры» могут обойти село без драки? Или в осаду возьмут?

— Хм… — искупитель пошевелил кустистыми бровями, почесал один из многочисленных шрамов. Взгляды, что кидали на седого деревенские, выражали сложную смесь из почтения к вооруженному человеку, надежды на внезапную удачу и ненависти к природному врагу. Хоть нынче рыцарь и стоял на пути добра, былая натура проявляла себя в каждом жесте, и мужики безошибочно узнавали хорошо знакомый образ бетьяра — кавалера-разбойника. Того, кто приходит и берет, что хочет, расплачиваясь огнем и железом.

— Осады не будет точно, ну, дольше пары дней, может неделя. И то много. Без малого тридцать скотов жрут много. День простоя — два пуда провианта для людей. Лошадям еще по четверти пуда на морду, и то мало. На телегу обычно грузят пудов тридцать, десять дней — и пусто. Большой обоз «живодеры» за собой не утащат, а если бы и тащили, не станут его растрачивать у навозной кучи в пустом ожидании.

Селянам такое сравнение категорически не понравилось, однако пришлось сделать вид, что не заметили.

— Насчет штурма… Может быть, да. Может быть, и нет, — Бьярн пригладил тощий ус и прищурил единственный глаз, размышляя. — Зависит от многого. Я бы остался и полез через тын. Место богатое, грех такое обойти просто так. Да и живот военный человек привык набивать без меры, свинку любит, а тут провианта много. Стоит заморочиться и рискнуть.

Бьярн, казалось, искренне наслаждался молчаливой злобой, что светилась в глазах деревенского собрания, вынужденным вниманием людей, которые в прошлом (да и настоящем) с огромным удовольствием подняли бы его на вилы или забили цепами.

— Но меня там нет, — как ни в чем не бывало, продолжил искупитель. — И если мудаки добычу хорошую взяли прежде… и за тыном стоят крепкие люди, да еще видно, что защитники биться готовы насмерть… тут даже не командир будет решать, а собрание. Рискнуть или ну его к чертям, лучше профит и добрую забаву поискать дальше? Может быть, и шапку по кругу пустят, чтобы туда черепки бросали. С пометками углем.

— То есть шансы отсидеться имеют место быть… — задумчиво проговорила Хель, поглаживая гладкий острый подбородок, словно у женщины имелась борода.

— Или так, или этак, — согласился Бьярн, поправляя свой меч, который положил на скамью в начале встречи. Сейчас рыцарь говорил деловито, оставив прежнюю издевку над селянами. — Не попробуешь, не узнаешь. Только…

Седой обвел долгим взглядом всех, и своих, и чужих, с высоты громадного для обычного мужика роста.

— Только надо сразу понимать, — прогудел он, срываясь время от времени на болезненный хрип в глотке. — Если они решат все же взять свое, то лапти назад сворачивать будет поздно. От всадников не убежать. Тут уж как в настоящем бою, резня пойдет без «дурачков и кулачков». И обе стороны кровью умоются по самые уши. Так что, коль железо воздуха понюхает, либо мы их расхерачим вдребезги… либо никто отсюда не уйдет.

— Богоугодное дело, — пробормотал как бы сам себе Кадфаль, но, разумеется, услышали все. — Справная задачка…

Гавалю отчетливо показалось, что под «нами» мужик с дубиной подразумевал отнюдь не всю компанию, однако додумать мысль не успел. Хель решительно хлопнула по столу ладонью и подытожила с обманчивой мягкостью:

— Мое предложение… — она осеклась, взгляд женщины метнулся к Артиго и обратно. Видимо поняв, что многовато и резковато на себя взяла, Хель продолжила тоном ниже и с бОльшей почтительностью, старательно делая вид, что выступает от лица господина.

— Я сейчас напишу вашему барону письмо. Красивое, вежливое, куртуазное. И краткое.

На Раньяна было страшно глядеть, кажется, он лишь сейчас до конца поверил, что рыжеволосая любовница по собственному почину затягивает Армию в новое приключение. Гамилла и Марьядек подобрались, как люди, наконец-то слышащие не словоблудие, а какой-то план.

— Распишу ему, как обстоят дела, — говорила Хель. — Опишу, что вы готовы договариваться на урезание прав… В разумных пределах.

Селяне опять зашушукались, недовольно и резко, как ни странно, в этот раз их окоротил молчавший прежде костоправ. Горбун казался ужасным, с руками до земли и перекошенным гримасой лицом — Гаваль знал, что такое бывает при скверных родах, когда дите тащат из утробы силой, увеча слабенькое и хрупкое тельце. Но, кажется, лекарь имел авторитет немногим слабее межевого. Все болеют…

— Слушайте, что скажет грамотный человек, — прохрипел горбун, и сельское собрание замолчало. Казалось, даже воздух в комнате дрожит в нервическом ожидании.

— И что если он вас кинет на поживу злодеям… скорее всего договариваться с новыми арендаторами он будет нескоро. А договор этот состоится на пепелище с бурьяном, которое приводить в божеский вид еще придется. Поэтому для барона же лучше прислать по-быстрому вам подмогу, не тратя ни единого часа. А там… как Бог положит.

Хель красноречиво посмотрела в черный от копоти потолок. Все остальные набожно повторили ее жест и взгляд, прося у Пантократора защиты и поддержки.

— Если подмога не придет… Или не успеет, что ж, — Хель пожала плечами. — Не свезло вам. Значит такое испытание Господне вам ниспослано ради смирения и за грехи. Мы сами по себе драться с бандитами не станем. Но если баронские воины придут вовремя… тогда посмотрим. Сумма двух всегда больше целого.

Гаваль сделал зарубку в памяти, отметив еще один мудрено звучащий, но красивый оборот словес.

— Если даже устоим, они обозлятся! Сожгут в округе все, до чего дотянутся! — буквально прогавкал десятский, каждое слово давалось ему с болью, наверное, от подсчетов, какими трудами все придется восстанавливать. — Не отстроимся же!

— Не понимаете вы, — почти дружески сообщил Бьярн. — Это тебе не обычные грабители, которые соседей обнесут, а вам толкнут на продажу воровской профит. Нет. Считай, что на вас идет саранча дьявола. И уж решайте, чем готовы жертвовать. Или в лесу зимовать, землянки долбить в мерзлой земле, или дотянуть до тепла по-бедному, зато в своих халупах.

На этот раз селяне вообще повставали, ушли на другой конец дома, к очагу. Спорили громким шепотом, размахивали руками, едва ли не плевались через густые бороды — у кого такие были. Кажется, сельское управление разделилось поровну.

— Круто забираем, — пробормотал горец-браконьер. — Прям крутенько…

— Колья, — отрывисто вымолвила арбалетчица. — Надо колья повбивать. Земля еще не мерзлая, войдет легко.

— А, да, — прищелкнул пальцами Марьядек, увлеченный предложением, будто и не он только что сомневался. — Точно так. Если нет хорошего строя с пиками, конников лишь «чесноком» и кольями тормозить получится. И забор укрепить надо… Воды запасти, огнем ведь попробуют забросать.

— Разделить деревню на отдельные… — Хель вновь сказала какое-то неизвестное слово, но тут же исправилась. — Концы. Натаскать, как получится, женщин и детей. Чтобы тушили огонь. И все такое.

Разом вся компания утихла и посмотрела на юного повелителя. Артиго по своему обыкновению молчал с видом человека, угнетенного скорбными, но великими думами о судьбах королевства, самое меньшее. Раньян холодно и зло посмотрел на Хель, склонился к уху мальчика и что-то зашептал, для верности прикрывая рот ладонью.

Энергичный спор у очага завершился. Против ожиданий селяне возвращаться за стол не поспешили, остались плотной группой, будто стая взъерошенных лохматых воробьев после драки за пшено. Один лишь казначей подошел к Армии, причем шагая чуть ли не зигзагом, словно никак не мог понять, общаться дальше с юным господином или Хель. В конце концов, он вроде бы повернулся к мальчику, однако не полностью, а этак на три четверти, косясь на женщину с пером и бумагой. Он молча поклонился Артиго, приложив ладонь к сердцу, но выпрямился гордо, и даже сцепил руки за спиной.

Загнаны в угол, но пытаются сохранить гордость, решил Гаваль. Они здесь понимают, что выхода нет, и все-таки до конца держатся свободными, независимыми, насколько получится. Надо же, как необычно, у мужичья, оказывается, гордость имеется…

Казначей пожевал губы, нервно сглотнул, издал странный звук, будто в устах начала рождаться заготовленная речь, да и умерла сама собой. В конце концов «десятский» рубанул без экивоков:

— Чего хотите?

Если бы Гаваль и сомневался прежде в чистоте крови Артиго, сейчас любое недоверие расселось бы, как дым. Мальчик посмотрел на мужика снизу вверх, но с такой осанкой и небрежно опущенными на стол руками, с таким высокомерием в глазах, что все казалось наоборот — это деревенщина глядит на достойного мужа с колен, ослепленная величием подлинного благородства. Едва заметным движением головы молодой господин указал на Хель, подтверждая, что дальнейшие переговоры можно и далее вести с ней. «Десятский» повторил:

— Что вы хотите за… воспомоществование.

Хель с рассеянным видом, будто ей все это было не нужно и безразлично, выдержала паузу, переложила очиненное перо с левой стороны на правую. Лишь после этого начала перечислять:

— Если все обойдется, то… Телега. Хорошая. Лошадь в телегу. Тоже хорошая, чтобы не пала через день пути. Провиант — сколько сочтем нужным взять. Она подумала, глядя на стену, и добавила. — Меч. Вот этот. К слову, а зачем он вам?

— Для поединщиков покупали, — буркнул казначей, судя по выражению лица и блеску глаз, каждый пункт резал его по живому, впивался в сердце ядовитым шипом. — Межу двигали.

— Дрались с соседями за границы пашни, — Кадфаль негромко перевел с мужицкого на человеческий. — Чтоб все по законному и по старине, брали заступников.

— Поединщиков? — Хель аж передернуло.

— Ага.

Десятский разумеется не понял, отчего вскинулась рыжеволосая женщина с непокрытой головой и принял на свой счет, как проявление гнева из-за наличия благородного оружия в плебейских руках. Он склонил голову и что-то забормотал, оправдываясь, дескать, все было законно, общинная собственность и так далее, но Хель оборвала, без гнева и высокомерия, однако с решительностью человека, идущего к цели, не сворачивая.

— Итак, меч тоже отойдет нам. И… — она задумалась на мгновение и сделала машинальный жест обеими руками, будто взвешивала что-то. — Дадите сопровождение до славного города Дре-Фейхан.

— Трофеи, — подсказал Бьярн, едва ли не облизываясь от предвкушения. — Что захотим взять с трупов, все наше.

Хель красноречиво посмотрела на рыцаря, будто напоминая, что драка предполагается лишь условно, если ну очень уж не повезет. Бьярн пожал плечами и деловито разъяснил:

— Порядок такой. Трофеи надо оговаривать, а то знаем эти фокусы. Как запахнет жареным, сразу все бегают с воплями «спасите-помогите!». А как фитиль вытащат из задницы, тут же морды воротят: «вы кто таковские, мы вас не знаем, идите нахрен без оплаты!». Надо по рукам обязательно ударить — кого завалим, что в обозе найдем, то все наша честная добыча.

— Какие же вы разные, — тихо проговорила Хель, переводя взгляд то на Кадфаля, то на Бьярна. — Удивительно просто… Ну, ладно. Она вздохнула и дополнила, обращаясь к «десятскому». — Что трофейное, то наше.

— Сложное… — промямлил казначей, тоскливо косясь одним глазом на меч, наверняка стоивший «обществу» не один золотой. Надо полагать, деревня, и без того зажиточная, знавала времена еще удачнее и сытнее.

— Решайте. Я подумаю пока, что в письме начертать.

Хель взяла перо, указывая всем видом, что переговоры закончены, остается либо принять условия, либо идти к черту. Селяне вновь собрались в своем углу, бормоча яростным шепотом. На этот раз главным оратором стал горбун и, кажется, он склонял прочих согласиться с предложением странных пришельцев. Казначей выступал оппозиционером, судя по обрывкам речей, десятский не доверял ужасам, рассказанным про идущую банду. Он стоял на том, что лучше откупиться, даже большой ценой, чем восстанавливать потом все заново, буквально по жердочке.

— Не, я ухожу, — проблеял Шапюйи, сидевший доселе как упомянутая ранее мышь. — На такое договора не было…

— Ну и пошел отсюда, — напутствовал его Бьярн, ухмыляясь. Перспектива драки искупителя, похоже, искренне радовала, при этом, что странно, в рыцаре не чувствовалось кровожадности, желания творить насилие и прочую гадость. Как будто возможная баталия служила неким средством, промежуточным звеном для иных целей.

Костоправ, тем временем, продолжал давить оппонентов. Межевой хранил нейтралитет, мрачно слушая доводы обеих сторон.

— Хель, на пару слов, — отрывисто кинул Раньян, похожий в черном плаще, штопанном и перештопанном усилиями Виторы, на летучую мышь из катакомб Пустошей.

Бретер и лекарка прямо глянули друг на друга и, казалось, что искры разлетелись вокруг, как от удара клинков из лучшей стали.

— Изволь, — согласилась женщина.

Артиго уместил подбородок на ладони, сложенные домиком, и никак не отреагировал на очевидный конфликт верных фамильяров. То ли мальчик не мог принять решение, предпочитая скользить по волнам судьбы, то ли, в самом деле, решил, что все происходящее суть некое испытание Господне и доверил Хель переговоры.

Пока деревенское управление яростно бодалось, определяя, как именно рискнет «общество» — огнем и железом или хладом и гладом, Раньян и Хель вышли, едва не столкнувшись плечами в дверном проеме. Снаружи, как тараканы, разбежались детишки, ждущие новостей. Ребятни оказалось немного, бОльшая часть помогала взрослым спасать движимое имущество. Следом за фамильярами, стараясь казаться незаметным и тихим, скользнул разноцветной тенью Шапюйи. Платье «Шляпы» заметно истрепалось и растеряло часть красок по ходу короткого, но яркого приключения, и все же было красивее, ярче любой сельской одежки

Ой-ей-ей, подумал Гаваль, сжав деревянную шкатулку для флейты — подарок одной из поклонниц. Ой-ой… Не к добру все это…

И юноша задумался, как бы тоже последовать за Кондамином Шапюйи. Вдвоем до города они как-нибудь доберутся, а там песни петь и на флейте играть все лучше.

Покупка оружия в деревенскую собственность — это скорее японская традиция, но в конце концов Авторский Произвол и культурная эклектика — наше все.