Справедливость для всех, т.I "Восемь самураев"

Глава 13

Глава 13

Курцио стоял, заложив руки за спину, и молча смотрел на карту мира. Никогда еще материковая одежда не казалась ему столь неудобной и чуждой. Высокий, обшитый кружевами воротник душил, стискивал горло как удавка. Сукно обтягивало грудь наподобие оружия пытки, не давало втянуть воздух, пот стекал вдоль позвоночника. Мужчина еле сдерживал желание разорвать одежду прямо на себе, чтобы не тратить мгновения на распутывание шнурков и пуговиц.

За прочными дверями замерли многочисленные лазутчики, писцы, счетоводы, днем и ночью плетущие хитрую паутину шпионажа и влияния, собиравшие и записывающие обрывки слухов, суммы на подкуп и тайные убийства. Императорская резиденция, отданная Оттовио для нужд Короля Шпионов, замерла в боязливой тишине. Самый последний мальчишка-конюх, ветхий слуга, менявший всю ночь напролет масло в светильниках и прогоревшие свечи, старуха-поломойка — даже они знали, в каком состоянии вернулся за полночь господин. И понимали: ныне достаточно одного лишь неосторожного слова, чтобы вызвать ужасающую вспышку гнева.

Курцио переживал вселенских размеров разочарование, опустошенность… и унижение сродни тому, что ему довелось уже испытать — дома, когда заговор по смене ветви династии близился к завершению. Хотя, пожалуй, теперь чувство позора было сильнее и острее. Его подпитывала горечь от понимания — шпион сменил дом… а проблемы остались те же.

— Косные ублюдки… — прошептал он, едва шевеля губами, уставившись на карту. — Глупые и косные недоумки…

Ушедший без остатка в мрачные помыслы, Курцио даже не заметил, как вошла маркиза. Биэль остановилась, не доходя пары шагов, скрестила руки на груди в совершенно мужском жесте. Взгляд ее был непроницаем и холоден, как драгоценный камень из самой глубокой океанской пучины.

— Ты собрал новую компанию резчиков? — спросила она, старательно делая вид, что именно этот вопрос ныне самый интересный и единственно важный.

Курцио мотнул головой, будто сбрасывая паутину забытье, повернулся и машинально повторил жест маркизы. Мужчина и женщина словно отгородились друг от друга скрещенными руками, сохраняя расстояние.

— Да, — ответил Монвузен, помолчав несколько мгновений. — Я организовал и оплатил граверную мастерскую. Перекупил подмастерий у цеха. Не столичного, чтобы избежать ненужных толков.

— Для чего?

— Надо распустить как можно больше слухов о незаконнорожденности Артиго. Все должны знать, что мальчишка не имеет прав на престол. И его претензии, буде таковые окажутся заявлены — смехотворны и нелепы. А как все узнают, если мы им об этом не расскажем?

— Гравюры, — утвердительно вымолвила Биэль, слегка кивнув.

— Много гравюр. И много людей, которые станут распространять доски по всем сторонам света. Чтобы в самом захудалом городке нашелся хотя бы клочок бумаги с описанием худородности Артиго.

— Дорого, — покачала головой маркиза.

— Очень, — согласился Монвузен. — Но с тайными делами всегда так. Приходится много платить, чтобы впоследствии не пришлось выкладывать совсем уж запредельные суммы.

Они помолчали. Свечи в огромном канделябре едва слышно потрескивали. За окнами подвывал осенний ветер, пришедший из открытого моря. В такую ночь следует выходить на поиск глубоководных чудищ, обменивая запредельный риск на удачу и прибыль.

— Тебе следовало сначала рассказать мне, — вымолвила она, в конце концов. — И показать заметки.

— Возможно, — согласился он, снова глянув на карту.

И опять молчание — тяжелое, неприятное — раскинулось между ними, как пыльная, траченая молью тряпка, бывшая некогда славным знаменем из драгоценной материи, шитой золотом и серебром.

«Документ, который обычно именуют „Планом Курцио“ (и который, разумеется, никогда так не назывался), увы, история не сохранила. Что, в общем, неудивительно, принимая во внимание, какие события развернулись буквально через считанные месяцы после его презентации императору Оттовио Доблестному. И в сколь плачевное состояние пришли имперские архивы по мере того как Война Гнева распространялась по континенту. Однако у нас достаточно косвенных свидетельств, включая заметки в дневнике Биэль аусф Вартенслебен, чтобы реконструировать основные положения этого документа. И, надо сказать, эта реконструкция оставляет весьма странное впечатление. План Курцио абсолютно противоречит всей этике и ценностям человека той эпохи, тем более дворянина, даже с учетом крайне специфических по континентальным меркам воззрений Алеинсэ. Противоречит настолько, что саму идею документа неоднократно объявляли безыскусной подделкой, результатом плохой умственной работы фальсификаторов нового времени…»

— Я могла бы подсказать тебе верные слова, чтобы достучаться до них. А также указать, чего писать не стоит.

— Возможно, — повторил шпион. — Но в таком случае это был бы уже совсем иной… — он помолчал, будто в затруднении, как следует назвать свою работу. Передумал и сказал иное. — На его страницах были бы начертаны уже другие мысли. Приглаженные и… чужие. А я хотел, чтобы совет ознакомился с первоисточником. Без прикрас, умолчаний и красивых оборотов, за которыми лишь пустота.

— Ты ведь не ждал, что план будет принят? — она сделала шаг вроде бы в направлении Курцио, и в то же время чуть в сторону.

— Я надеялся, что он будет верно истолкован и принят. Хотя предполагал, что возможен иной исход.

Они перебрасывались аккуратными, обтекаемыми словами, как намыленным стеклом, с предельной осторожностью, понимая — достаточно одного жеста, неверного слова, и что-то непременно окажется разбито, необратимо разрушено.

«Его составитель начинает с констатации очевидного кризиса, в который сваливается Третья Империя. Обширный блок, расписывающий природные невзгоды и 'пять лет тощих», завершается утверждением того, что если Пантократор, Двое или сам Ювелир не явят чуда, шестой неурожай подряд со всей неизбежностью добьет сельское хозяйство Империи, то есть основу ее существования.

Автор выстраивает очевидную цепь неизбежных последствий: голод — упадок ремесел и торговли — уменьшение налоговых сборов — кризис комплектования войска — падение возможности решать проблемы вооруженной силой — хаос и торжество безвластия.

Много кто в описываемый период развивал эту тему, например, печально известный трактат «О скотской сущности земледельца», ставший первой ступенькой, приведшей к Великой Крестьянской Смуте. Идее того, что в преддверии неизбежного кризиса и упадка традиционные способы контроля территории, а также приведения к порядку вассалов утрачивают эффективность и превращаются в растрату собранных неимоверными трудами ресурсов, посвящали свои работы Клекен Ровийский, Боссо «Деньгоделатель», Гретийон «Странник» и другие значимые умы эпохи. Но именно в «Плане» причинно-следственная связь описана в откровенно-циничной форме со столь же прямым выводом: власть императора [и его сподвижников] в смутное время будет держаться уже не на традициях и маневрировании «хлебным резервом», а на «проекции насилия». И возможность этой проекции имперский административно-финансовый аппарат на горизонте, по крайней мере, десятилетия будет лишь терять. Далее «король шпионов» резюмирует: наступающий год станет пиком сбора податей и военной силы императора Оттовио. Это «изумрудные месяцы», которые более не повторятся и потратить их следует с максимальной выгодой, с полным вложением в долгосрочный результат, памятуя, что этот ресурс одноразов и невосполним в прежнем объеме. И, представив читателям фундамент, Курцио Монвузен переходит к предлагаемому решению. Вот здесь-то начинается самое интересное…'

Биэль шагнула еще раз и оказалась сбоку от Монвузена, будто галера, заходящая на абордаж с кормы.

— Как ты мог? — тихо спросила она, откинув завесу приторной вежливости. — Как же ты мог?..

— Я императорский соглядатай, — негромко вымолвил Курцио. — Моя обязанность — знать все, что происходит между землей и небом. Моя забота — считать, сопоставлять и планировать. Я сосчитал наши возможности, соотнес с заботами и тратами. И записал вывод. Один плюс один равняется двум. Потратив что-либо, ты становишься беднее. Это очевидно. И этой очевидностью я поделился с вами. Увы, получилось бесполезное метание жемчужин обратно в пучину.

Рука Биэль дернулась так, словно женщина хотела дать ему пощечину, однако душевная боль, отразившаяся на лице Курцио, остановила уже поднятую ладонь.

— Неужели ты, в самом деле, ничего не понял? — прошептала она.

'План Курцио был математически точен и расчетлив. В основе его лежала, как уже сказано выше, констатация того, что императорская власть:

А) Сейчас на пике своих военно-финансовых возможностей.

Б) Не может и не сможет в дальнейшем контролировать территорию Ойкумены, неизбежно теряя влияние и доходы.

Следовательно, писал автор, не нужно растрачивать и без того скудеющие ресурсы, стремясь удержать то, что удержать невозможно. Следует:

А) Признать суровую истину — общий кризис неразрешим посильными средствами и наверняка выйдет за пределы жизни одного поколения.

Б) Постараться не собирать воду решетом, удерживая неудержимое, а взять то, что находится в границах досягаемого, прочее же — оставить на произвол судьбы [до поры].

В рамках этого предложения императору следовало для начала занять максимум возможного на любых условиях у всех и каждого, кто готов дать Короне в долг. Будущие обязательства не имели значения, поскольку их заранее никто не собирался выполнять, имело значение лишь золото и серебро в казне Мильвесса. Эти средства должны были пойти на завершение растянувшегося процесса превращения феодального ополчения в постоянную армию, где основной ударной силой оказались бы конные роты, организованные по образцу графа Шотана Ашхтвицера. Не дожидаясь окончания этого процесса, действуя не позднее весны, Оттовио энергично обрушивался на королевство Северо-Востока, однако не для того, чтобы привести к покорности зарвавшегося губернатора-конге в традиционном шаблоне подавления региональной вольницы. Курцио предлагал настоящий завоевательный поход, в рамках которого элита губернии уничтожалась физически, прочие же «переподчинялись» непосредственно императору. Само королевство административно упразднялось и подлежало объявлению личным доменом Готдуа. Параллельно этому следовал отказ от исполнения долговых обязательств, полный вывод всех войск с иных территорий, прекращение любой поддержки кого бы то ни было за пределами Северо-востока, хоть вооруженной силой, хоть деньгами и продовольствием.

Иными словами, Оттовио и его соратники закукливались в рамках одной провинции, бросая остальной континент на произвол судьбы. Учитывая, что император оказывался держателем наибольшего, прогрессивно организованного войска и невозвращаемых кредитов, личный домен императора естественным образом превращался в анклав стабильности, прочие же земли становились территорией беспощадной войны всех со всеми. И, разумеется, люди/капиталы из этой «зоны смерти» устремились бы под защиту «мини-империи», дополнительно укрепляя ее силу, ослабляя прочих конкурентов.

Далее, по мысли Курцио, предстояло бы долгое и последовательное, лишенное пагубной спешки возвращение беззаконных территорий под руку Готдуа, уже на новых принципах, с дроблением королевств на более мелкие территориальные сегменты и установлением абсолютного верховенства императорской власти. Завершить этот процесс собирания земель предстояло не детям и даже не внукам, а скорее правнукам Оттовио.

Прекрасная идея, отличный план, безукоризненно обоснованный и надежный как часовой механизм. Однако…'

Луна осветила кабинет шпиона, будто залив жидким серебром. Свет природный объединился с искусственным, и в этом смешении лицо Монвузена казалось принадлежащим более мертвецу, нежели представителю мира живых. В дальнем коридоре прошлепали чьи-то ботинки, видимо припозднившийся курьер спешил доставить ночным секретарям очередное послание. Организованный главным шпионом всеведущий механизм не засыпал, трудясь равно днем и ночью.

— После всего… — тихо вымолвила женщина.

— Я служу… — Курцио задумался и неожиданно поправил самого себя. — Служил империи. Я присягал великому замыслу, грандиозной идее имперской власти, пред которой склоняются все, от края до края мира.

— Как презренный Дан-Шин? Я думала о тебе лучше.

— Он раб, который не может обойтись без хозяина. Дан-Шин служит человеку. Я — абсолютной власти.

— Ты прислужник глупости, — с горечью покачала головой маркиза. — Твой план безумен в основе своей. Он покушается на мироустройство и пренебрегает всем, что скрепляет людей. Настоящих людей, которые держат на своих плечах весь мир. Приняв твое предложение, император добровольно отказался бы от власти над целым в угоду правления малым, ущербным осколком. Но и это малое оказалось бы кинутым в пучину раздоров между бономами, да пожалуй, и всеми людьми чести. Нет ничего более далекого от служения власти, чем твои…

Биэль скривилась, даже не пытаясь как-то скрыть пренебрежение пополам с презрением

— Твои куцые, фантазийные мысли.

— Мои куцые фантазийные мысли? — Курцио поднял голову и повторил ее завершающую фразу, однако, с другой интонацией, вкладывая в слова едкую, злую насмешку. — Ну да, разумеется. Ведь я — забавный фантазер, предающийся мечтам о странном и несбыточном.

Он громко фыркнул, кривясь в гримасе злого веселья. Курцио вроде бы улыбался, однако уголки бледных губ стремились вниз, и оттого лицо Монвузена дрожало, как от сильной боли.

— Вы же наоборот, люди практичные и цельные по природе своей, — еще шире и страшнее улыбнулся он. — К идеалистичным грезам не склонные. Что ж, я с любопытством погляжу, как вы пытаетесь удержать главенство имперской власти через год-другой. Ведь я глуп, а вы мудры. Не сомневаюсь, что с легкостью найдете выход из этой затруднительной ситуации. Уж вы-то удержите мир в крепкой длани.

«План Курцио изначально строился на посылах, принципиально недопустимых в рамках отношений эпохи. Не 'сложных» или «сомнительных», а именно «недопустимых», на уровне физических законов.

Во-первых, «нет обязанностей — нет вольностей». Бросив Ойкумену в хаос бесконтрольной гражданской смуты, а также натурально перебив большую часть бономов Северо-востока, император восстановил бы и сплотил против себя все без исключения «старое» дворянство. И в глазах «людей чести» [а также всех сколь-нибудь образованных граждан] терял какие-либо данные свыше права и привилегии сюзерена, «фигуры власти». Из богом назначенной опоры для общества [не забудем, что речь идет о мировоззрении людей, которые считали себя единственными, исключительными, ведь иной жизни за пределами границ материка просто нет] Готдуа и его потомки превращались в рядовых хищников.

Для каждого рыцаря в армии усеченной империи правитель становился не высшим созданием, «хлебодаром», чью власть определил сам господь, а военным вождем, всего лишь первым из многих, притом не по божественному праву, а в силу момента, удачной случайности. То есть вместо планомерной реконкисты, возвращения осколков хаоса под руку закона и порядка, императорский домен имел хорошие шансы провалиться в персональную смуту, череду вызовов со стороны военного дворянства полностью дискредитировавшей себя «верхушке». Что, в общем, логично — если новая власть держится лишь на силе и предательстве, если «императору можно», то почему «нельзя» представителю власти более низкого уровня? Поэтому «пересборка» империи могла реализоваться на условиях семьи Алеинсэ. Она, при всем неприятии материковой аристократией, все же выступала более приемлемым противовесом, который не оскорблял и не нарушал богом данный порядок, а также не покушался на жизни бономов [по крайней мере, в столь массовом порядке]. И, надо полагать, при втором подходе островитяне учли бы предыдущий исторический опыт, сделав «работу над ошибками».

Это, так сказать, всеобъемлющая, концептуальная проблема «Плана Курцио». Однако имелось преткновение более практического толка. Замысел Монвузена, по сути, бросал на произвол судьбы королевство Юго-запада и герцогство Малэрсид. Первое категорично продемонстрировало бы, что слову императора нельзя верить, и Оттовио утратил божественное право всевластия. Второго, разумеется, ни при каких обстоятельствах не могли принять Вартенслебены, ставшие одной из опор трона. Остается лишь восхищаться выдержкой старого герцога, который не призвал убийц сразу и рискнул дискутировать с Курцио пред лицом Оттовио, чтобы похоронить План силой убеждения и доводов…'

— Да к чертям весь мир! — воскликнула Биэль. — Мой дом! Оплот моей семьи, гробы десяти поколений предков! Ты бросаешь все это в топку своих амбиций!

— А какой выбор⁈ — тоже в голос возопил Курцио. — Что нам еще делать? Ты ведь прекрасно знаешь, что нам не хватает денег. Их нет. И не будет! Империи нужно, по крайней мере, в два раза больше серебра, чтобы завести полноценное войско, держащее Ойкумену хотя бы в растопыренных пальцах! Чтобы заложить флот и защищаться от Острова на море! А спустя три-четыре года потребность в деньгах опять удвоится. Тем более…

Он мотнул головой, осекся, будто устыдившись вспышки эмоций и гласа вопиющего. Продолжил уже медленнее и тише, хотя лицо под слоем пудры буквально светилось малиновой краской:

— Тем более, что я не предлагал бросить Малэрсид на произвол судьбы. Я подробно расписал способы, которыми Восходный север может помогать союзнику.

— Ты лжец! — бросила ему в лицо маркиза, и Курцио даже рот разинул от вселенского недоумения.

— Лжец! — горячо повторила Биэль. — Ты прекрасно знаешь, что в общем хаосе нет способа перевозить золото и людей на другой конец материка. Море принадлежит Острову. На суше путь блокируют Столпы.

— Их мы купим, — оборвал ее Курцио. — Именно поэтому я и предложил собрать все деньги, до которых мы сможем дотянуться. У Двора окажется больше всего золота, и мы дадим тухумам достойную цену. Больше чем Остров. Таким образом, империя получит и лучшую пехоту, и возможность действовать в любом направлении через перевалы. А наши враги окажутся разрозненны. С прямым сообщением между Мильвессом и Малэрсидом через серединные горы, мы рассечем континент надвое. И обеспечим победу следующим поколениям. Сальтолучард может сколько угодно стучаться в морские ворота Герцогства запада, Малэрсид окажется неприступен под защитой горских алебард. А флот нужно содержать и кормить. Поэтому Остров достаточно быстро перейдет к грабежу всего побережья, куда сможет дотянуться. И это будет опять же нам на руку. Больше хаоса — больше…

Курцио поперхнулся. Казалось, он вспомнил нечто весьма неприятное, то, что следовало бы похоронить в глубинах памяти, заперев на самый прочный замок.

— Хаос? — едва ли не шепотом проговорила маркиза, и голос ее прозвучал как змеиное шипение. — Ты когда-нибудь имел дело с горцами? Ты кичишься тем, что умнее бывшей родни, но столь же косен и неумен! В Столпах нет единой головы, с которой можно было бы договориться. Тухумы просто задерут цены и вынудят Двор ставить против Острова, все время повышая стоимость. Деньги, накопленные с таким трудом, уйдут как вода в сухую землю за год-два. Даже если Оттовио женится на варварской девке, он привлечет на свою сторону часть «овечьего дворянства», но прочие немедленно вцепятся первым в глотку. И не будет ни солдат, ни свободного прохода! А островной флот никуда не денется. Тот самый флот, что неминуемо обрушится на мой дом! А к нему присоединятся войска Сибуайеннов, которые придут мстить за предательство и грабить наши земли! И орда всех, кто захочет оторвать кусок нашей земли!

— Так может, не стоило поджигать все вокруг⁉ — сорвавшись, заорал Монвузен. — Может, не стоило Каю и Флессе хватать все, до чего руки дотягиваются? Малэрсид живет в кольце ненависти, но разве не ваша семья трудолюбиво его сковала?

Биэль поджала губы, бледно-синие, как у мертвеца, выпрямилась еще сильнее, хотя это и казалось невозможным. Стиснула пальцы, затянутые в замшевые перчатки без колец. Курцио заметил это, однако мужчиной полностью завладел гнев, который сжег остатки здравого смысла. Лазутчика накрыла волна злого разочарования, и кажущаяся непробиваемой выдержка дала трещину.

— Мы не оказались бы сейчас в… — судя по короткой заминке, аристократичный Монвузен едва не сказал «жопе». — … Таком положении, если бы Вартенслебены не плодили кровных врагов, как заяц потомство! Если бы ты, — его палец указал на маркизу. — Договорилась о займе на приемлемых условиях, которые исполняются! Где же золото Фийамонов⁈ И почему Артиго Готдуа все еще жив? Не ты ли взяла обязательство решить этот вопрос?

Биэль, и так белокожая, как должно высокородной даме, побледнела еще больше и разом. Женщина отшатнулась, будто мужчина ударил ее наотмашь, но Курцио уже несся по волнам безудержной злости, как на охотничьей лодке, распустив парус.

— Я отдал все, пожертвовал всем! — кричал он, нанося удары по воздуху кулаком правой руки. — Я думал: «вот люди, которые унижали мои таланты, но вот и те, кто готов оценить по достоинству мой разум»! Я отрекся от семьи и фамилии, я убил единокровных и подругу детства! Я все положил на алтарь Империи, чтобы она взошла могуществом и славой, как великое древо из малого семени. Я хотел быть лишь строителем и архитектором, я не присвоил себе ни ломаного единого гроша. Хотя видят боги, все, сколько бы ни было их над солнцем и луной, уж я-то мог набить сундуки полновесной монетой невозбранно! А что в результате?..

Он остановился и взмахнул обеими руками, так, что взметнулись кружева.

— Что я получил⁈ — проорал Монвузен уже как обычный мещанин. — Я сменил одну клетку на другую!!! Меня не ценили, не уважали там, но и здесь все то же самое.

Он выдохнул и горько повторил:

— Все то же самое… Я хочу помочь и спасти… я могу это сделать! Я вижу путь и указываю на него другим. Да, путь жесток, он требует силы, напора и готовности отказаться от малого, чтобы заполучить целое. Но все мои замыслы… они как малый кораблик у рифов. Косность и узкомыслие все-таки непреходящи, они одинаковы, что у островных нобилей, что у людей чести материка. Они губят великие возможности… А ведь все так близко…

Он сжал кулаки вновь, поднял их, глядя на белые от напряжения пальцы. В глазах Курцио туманилась запредельная тоска и горечь.

— Так близко… — прошептал он. — И все-таки недостижимо, как на Луне…

На протяжении всей тирады маркиза стояла в неподвижности, будто статуя, и молча глядела на мужчину. Дождавшись, когда он закончит, она выдержала паузу еще четверть минуты, убеждаясь, что это и в самом деле финал. Затем Биэль сказала — и голос ее был пуст, как черепки разбитого кувшина, холоден, как вершины Столпов на восьмой месяц восьмого года:

— Любезный Курцио аусф Монвузен, я сочла бы превеликим одолжением с вашей стороны, если бы в дальнейшем вы не беспокоили меня своим вниманием. В любом виде. Преподношения, коими вы сочли меня одарить, будут возвращены. Найдите им более выгодное применение.

Не ожидая ответа и не интересуясь реакцией на произнесенное, она повернулась и ушла, чеканя шаг ногами в изящных туфлях. Курцио шагнул было ей вслед, на лице шпиона отразилась непередаваемая гамма чувств и желаний, однако все их почти мгновенно вытеснила гримаса уязвленной гордости. Монвузен стиснул зубы и едва ли не силой заставил себя остановиться. Набычившись, зло склонив голову он исподлобья наблюдал, как уходила маркиза, смотрел на ее прямую как солнечный луч спину, волну коротких темных волос над стоячим воротником.

И так двое людей, имея выбор, сделали его сообразно понятиям о достоинстве и личной гордости. Было ли это предпочтение мудро… кто знает. Во всяком случае, мужчина и женщина в ту пору сочли его единственно верным и возможным. А что они думали после, оказались ли терзаемы сомнениями, пресловутым вопросом «а если бы?..» — об этом никто не узнал, а если узнал, то никому не поведал.

'Для нас остается загадкой — какими соображениями руководствовался Курцио аусф Монвузен, составляя план спасения Короны. Действительно ли он был уверен, что иных способов нет? Искренне ли надеялся убедить сподвижников преступить ценности, воспитание и мораль сословия? Это, увы, нам узнать не суждено. Мы в силах лишь принять исторический факт, освещенный в тайной переписке Вартенслебенов и записке Шотана Безземельного Кааппе Фийамон. По ходу безукоризненно вежливого обсуждения, когда оппоненты благожелательно улыбались другу, больше всего желая перерезать сопернику горло, Император и совет, безусловно, одобрили военный поход на север, а также концепцию упразднения самостоятельного королевства Северо-востока. Однако категорически отвергли саму идею изоляции с последующей реконкистой.

В контексте борьбы за влияние в узкой группе ближайших сподвижников императора, Курцио аусф Монвузен безусловно выиграл. Ведь именно его предложения и расчетылегли в основу стратегии Готдуа, привели к решению начать полноценное завоевание «Красной полосы на белом щите». Однако во всеобъемлющем смысле Король шпионов так же, безусловно, проиграл — император отверг всю «футуристическую» часть плана. И, судя по дальнейшим действиям, лазутчик рассматривал этот проигрыш как главную неудачу своей жизни. Как печальный финал грандиозных амбиций перебежчика, рассчитывавшего на феерический взлет под владычеством более щедрого и дальновидного покровителя'

Курцио долго сидел, обхватив руками голову. Если бы его сейчас увидел какой-нибудь живописец, то немедленно схватился бы за бумагу и кусок угля, торопясь сделать набросок. Настолько выразительным в каждой черте стал образ полного крушения планов и чаяний. Монвузен выглядел как человек, потерявший все, надежду в том числе. Так длилось около получаса, и кто знает, что за мысли бродили в голове лазутчика?.. Затем Курцио встал, обмахнул платком кафтан, стряхнув отсутствующую пыль. Посмотрел в небольшое зеркало, с кривой ухмылкой отмечая дурное сочетание пудры, обрюзгшего лица и пота.

Что было дальше — также остается загадкой, поскольку не осталось ни свидетелей, ни воспоминаний о том, как Монвузен провел остаток ночи. Можно сказать лишь, что он делал некие записи, которые затем кропотливо сжег. А также составлял и отправлял через доверенных гонцов зашифрованные письма, причем посланники служили Монвузену лично, а не получали жалованье из императорской казны. Одно письмо, впрочем, он оставил в специальной шкатулке для секретаря, чтобы послание ушло с рассветом, без промедления. Адресовано оно было Его Величеству Оттовио Готдуа.

Еще Курцио достал из тайника мешочек, доверху набитый серебром островной чеканки. Монеты были не слишком старые и не новые, поистершиеся от долгого использования, однако не настолько, чтобы навлечь обвинение в умышленной порче с целью «напилить» драгоценного металла. В общем, то были «незаметные» деньги, безликие, как хороший шпион.

За час до позднего рассвета Курцио прошел тайным ходом в некий домик, затерянный на просторах большого парка. Там он, переодевшись в платье обычного горожанина, сел на коня. Путь Монвузена лежал в сторону Мильвесса, к морю и быстрым кораблям, что, несмотря на осенние бури, все же рисковали запрячь парусами грозный ветер. Бывшего шпиона ждал весьма долгий путь…

'Интересно, что думал Король шпионов далее, когда из тумана неопределенности выступила, подобно обсидиановой скале, новая беда, которую никто не мог предусмотреть и соответственно предупредить? Видел ли он злую насмешку судьбы в том, что Хаос распада империи, вместо того, чтобы подготовить благодатную почву для возвращения старых порядков, породил чудовище, с которым невозможно договориться, которое нельзя сокрушить привычными средствами?..

Что ж, этого мы не узнаем никогда. Одно можно сказать определенно — после одобрения «Плана Курцио», даже в его усеченном виде, начался обратный счет дней, неизбежно ведущий к войне. И сколь бы мы, глядя с высоты минувших столетий, ни возлагали на Разрушителей ответственность за Войну Гнева, следует признать, что первую искру будущего пожара высекли Оттовио Доблестный и его сподвижники'