Справедливость для всех, т.I "Восемь самураев"

Глава 11

Глава 11

— Водка есть? — спросила Гамилла, аккуратно и настойчиво строгая палку.

Елена села рядом на трухлявое бревно, молча протянула флягу, наполненную еще в Пайте. Внутри плескалось крепленое вино, слабее «мертвой воды», однако и повкуснее.

— Это входит в традицию, — отметила Гамилла, вытирая рукавом непрошеную слезу — напиток все же был крепковат.

— Ага, — согласилась Елена, плеснув чуточку и себе.

Формально женщины сидели в лесу, но практически окружающий вид больше подходил бы фильму ужасов на тему экологического постапокалипсиса. Деревья… они были, много деревьев, настоящая чащоба, расстилающаяся на километры (или перегоны по местной системе мер длины). Однако в большинстве стволы торчали ветхими столпами черно-серого цвета, мертвые, изъеденные короедом.

Лес, как и земля, на которой обосновалась деревня, принадлежал некоему барону. По условиям договора, заключенного три поколения назад (кстати, с помощью законоведов Дре-Фейхана), селяне полностью распоряжались землей, самолично решая, что и как на ней растить. Владельца же интересовало только своевременное внесение арендной платы (пятая часть урожая, что считалось крайне умеренно, по-божески) и оговоренные подношения, например двадцать отрезов домотканой материи на новый год и сто полновесных горшков навоза на шестой день весны. Деревня, помимо иных промыслов, считалась еще и козырным продавцом удобрений для всей округи, благодаря развитому свиноводству.

Отметим, что узнав об этом, Елена и бровью не повела, хотя, казалось бы, идея «перебродившего» дерьма как ценного имущества, которое считает лично барон, для современного горожанина должна быть очень смешной. Однако женщина уже твердо уяснила, что шкала ценностей в сельскохозяйственном обществе имеет определенное своеобразие. Когда у тебя нет ни агрономии, ни химии, три взошедших колоса на посеянный считаются хорошим урожаем, а «сам-пять» отличным, то навоз превращается в товар буквально стратегического значения. И когда от него зависят все огороды на много километров вокруг — хочешь, не хочешь, а посчитаешь лично и до последнего горшка, не поленившись сунуть аристократический нос под каждую крышку.

Но вернемся к основному.

Что селяне творят с землей, арендодателя не волновало, пока исполняются условия, но лес — дело иное. Рубить его категорически запрещалось. А вот сдирать кору — нет. Чем крестьяне активно пользовались, не забывая опять же делиться с арендодателем. У коры имелось невероятное число применений. Из нее плели веревки, делали поплавки, обувь, лекарства от всех болезней «от головы до задницы», ленты для плетения корзин и сумок, красящие и дубильные вещества, деготь, кровельный материал и еще пару десятков наименований. За считанные годы деревенские обгрызли, как сумасшедшие бобры, буквально каждое деревце в пределах суточной досягаемости от населенного пункта. На южной дороге, по которой шла Армия, это проявлялось не так заметно, там леса немного и принадлежал он по большей части другому хозяину, а вот севернее можно было снимать настоящий эко-хоррор в стиле «Дороги» с Вигго Мортенсеном.

В полумертвом лесе закончилась охота, что барона, мягко говоря, не порадовало, с другой же стороны прибавилось хвороста для отопления, что имело положительные моменты. К тому же появилось законное основание для корчевки с последующей распашкой. Живой лес корчевать нельзя, но мертвый — вполне, а новая пашня — опять же доход землевладельцу, по иным ставкам, уже до половины урожая.

В общем стороны заключили что-то вроде приложения к договору, оговорив, что сложившееся положение вещей следует использовать ко взаимной выгоде, но больше так делать нельзя. А готически-мрачный лес остался как памятник жадности вкупе с экологической безграмотностью, понемногу исчезая в силу разных причин.

Откуда Гамилла взяла несколько свежесрезанных палок — осталось непонятным, во всяком случае, она точно не срезала их здесь, в серой чащобе. Но факт — где-то нашла и что-то мастерила. Елена предложила еще вина, женщины аккуратно накатили «по рюмашке». Лекарка вспомнила, что уже давно хотела ввести в местный оборот небольшие стопки для употребления алкоголя, а также карманы и еще много полезных вещей, включая портфели. Что ж, если впрямь ждет их дорога в нормальный город, можно будет заняться вынашиваемыми планами бытовых преобразований. Наконец-то…

— А что это? — спросила Елена, указывая на обстругиваемую палку.

— Самострел, — кратко пояснила собеседница, выпуская из-под ножика длинную светлую полосу стружки.

— Хм… — не менее кратко и столь же красноречиво отозвалась лекарка, вспоминая как госпожа стрел раздолбала хороший и очень дорогой баллестр с механическим натяжением струны.

— Юный господин попросил, — пояснила Гамилла. — Он хочет…

Она едва не порезалась и сделала паузу, ловчее перехватывая нож, а Елена продолжила про себя фразу, ожидая услышать что-нибудь наподобие «… хочет быть полезным».

— Хочет иметь возможность защищать свою честь и достоинство, — закончила Гамилла, и лекарка сардонически улыбнулась. Ну да, разумеется… юный дворянин не помогает, он принимает. Ну и одаряет в меру сил и возможностей.

Елена хотела сказать что-то вроде «спасибо» или «понятно», однако решила промолчать, не умножая лишние слова. Куда интереснее было смотреть, что делает арбалетчица.

Гамилла взяла три довольно толстые ветки, скорее даже стволики, каждый немногим короче вытянутой руки ребенка или женщины. Один потолще и более прямоугольный в сечении, второй тоньше и круглый, третий совсем короткий, скорее длинная щепка. На толстом Гамилла вырезала Г-образный выступ, куда поместила тонкий ствол и тщательно примотала струной, сделанной из жил какого-то животного. Получилась большая деревянная буква «Т».

— Потом обвязку надо смазать разогретой смолой, — пояснила рукодельница, перехватив заинтересованный взгляд Елены. — Только осторожно, чтобы не пересушить. От тепла жилы стянутся, будет совсем прочно. А смола укроет от влаги.

Елена кивнула, захваченная процессом. В ловких руках Гамиллы буквально из мусора появлялось грубоватое, но вполне узнаваемое оружие. Арбалетчица согнула прямые плечи дуги, соединила их прочным шнурком из волос. Теперь оставалось как-то сделать спусковой механизм, и это интересовало Елену больше всего. Типичный арбалетный спуск был довольно сложным приспособлением, для которого требовались металл и олений рог, однако ничего подобного у госпожи стрел в руках не было.

Задача решилась просто и элегантно — Гамилла сделала непосредственно на ложе зарубку, за которую цеплялась тетива. Сброс осуществлялся при помощи обычной щепки, примотанной к основе теми же упругими жилами так, чтобы получился небольшой рычаг. Нажимаешь на один конец, второй поднимается, сдвигает натянутую струну до края зарубки, следует выстрел. Просто и эффективно.

— Вот так, — прокомментировала Гамилла, щелкнув оружием вхолостую, проверяя как все работает. — Теперь надо стрел понаделать.

Без практических испытаний проверить мощность эрзац-самострела не представлялось возможным, однако Елене казалось, что, по крайней мере, для охоты на мелкую живность он вполне сгодится.

— Хорошо получилось, — согласилась лекарка. — Только надо где-то взять наконечников для стрел. И Артиго может не хватить сил, чтобы натянуть его руками.

— Кузнец накует, — пожала плечами Гамилла. — Это же не кольчуги пробивать, здесь и простое железо сойдет. А взвод… — она задумалась и решила. — Да, тут надо исхитриться. Сделаем «нажимку», самую простую, ему сойдет.

Что такое «нажимка» Елена решила не спрашивать, рассудив здраво, что скоро увидит. Вместо лишних слов она молча протянула мастерице флягу, в которой «еще было». Арбалетчица не отказалась.

Удивительно, подумала Елена. В мире, где правит ручной труд, а вершина индустрии — молот с водяным приводом, каждый человек умеет делать тысячу вещей. Обувь из куска кожи, пращу из веревки, копье из обожженной палки, трут из высушенной коры и бересты… Любой мальчишка (да и девчонка) знает как смастерить каменный или костяной ножик. Или вот самострел из трех палок, мотка жил и шнурка.

Вдалеке перекрикивались селяне, а средь мертвых стволов мелькали яркие пятна — детишки шарили по земле в поисках упавшего хвороста. Как всегда — хрюкали поджарые свиньи на вольном выпасе, пожирая все, что пыталось вырасти средь ободранных стволов. Обычно в это время года уже падал снег и традиционно начинался «свинокол», но сейчас теплая осень затянулась, и селяне по-максимуму использовали божий дар. На пришлых никто не обращал внимания.

Елена в первое утро по уже сложившейся привычке достала писчие принадлежности, открыла медицинский сундучок — и дело пошло. Кадфаль исполнил обещание, мобилизовав старух с вдовами, отдраил до сияющего блеска часовню и произнес речь. Будучи мирянином, «настоящие» проповеди читать он не мог, однако рассуждать о божественном промысле — вполне. Елена той речи не слышала, но по слухам люди впечатлились. Поэтому за два минувших дня крестьяне перестали бояться незваных гостей и начали воспринимать их как деталь быта. Есть некие люди, ходят, что-то делают, вреда не приносят, пользу приносят, устав соблюдают, ну и пусть себе ходят дальше. Внутрь собственно деревни компанию (за исключением лекарки-писаря) все-таки не пускали, однако за тыном ходить можно было невозбранно. Ночлег, баня и кормление прилагались. Шапюйи такое отношение явно задевало, поскольку его — образованного городского человека, к тому же не чужого! — теперь оценивали как приложение к Несмешной армии. Но мужчина стоически терпел и даже не торопился сбежать в город, хотя возможности у него были. Видать и в самом деле рассчитывал на вероятный договор с Артиго насчет покровительства Фейхану.

Одно плохо — раненая девочка по-прежнему оставалась в беспамятстве. Вдовица — кстати, довольно молодая и симпатичная женщина, хоть уже основательно потрепанная тяжким трудом — смотрела на лекарку как на господа в атрибуте Параклета и слепо надеялась на чудо. Увы, чуда пока не случилось. Порез на голове вроде бы не воспалялся, однако температура скакала от нормальной до горячки.

Было по-настоящему любопытно и странно — хоть обстоятельства прямо указывали на то, что с «тележными» случилась некая беда, деревня отправлять людей на помощь не торопилась. Кадфаль в ответ на вопрос Елены объяснил, что и здесь все определяется жестокой практичностью рядового повседневного выживания. Деревенские — люди суровые и привычные к смерти, однако не воины. Выдержать осаду за прочным забором или накостылять малой группе лиходеев они еще могут, но посылать ценных работников на произвол судьбы… нет. Поэтому все с такой надеждой ждали пробуждения раненой девочки, чтобы она разъяснила ситуацию. Для Елены это было очередной дикостью, и женщина даже хотела предложить съездить, потихоньку глянуть, что да как, однако решила — местным виднее. Не просят — не лезь. К тому же после некоторых раздумий женщина решила, что все-таки есть здесь какое-то второе дно и опять же, не надо вешать на себя лишние заботы без спросу.

Елена глотнула еще чуть-чуть, задумчиво покатала по небу шарик терпкого алкоголя. И решила, что после всего бардака, через который прошли две женщины, назвать их подругами, конечно, было бы чересчур, но и право на определенные вольности заслужено. Например, задавать неудобные вопросы.

— Есть разговор, — вымолвила она. — Можно не отвечать, но мне хотелось бы знать…

«Коль уж вы привыкли коситься в мою сторону, когда надо принимать суровые решения» — подумала, однако не сказала вслух Елена.

— Знать, что случилось с твоим?.. — она красноречиво развела руки, узнаваемо изобразив дуги арбалета.

— Зачем? — бесхитростно спросила Гамилла, более тщательно обстругивая щепку-спуск для самострела.

— Мы странствуем небольшой компанией, — Елена тоже решила быть откровенной. — И когда что-то сильно меняется, это важно для всех.

Гамилла покосилась на лекарку с недоумением во взгляде, так, будто Елена должна была что-то знать по умолчанию, например как держать ложку или завязывать шнурки на одежде. Лекарка ответила прямым взглядом, дескать, да, ведать не ведаю. Гамилла выдохнула, покачала головой и немного помолчала, будто предоставив собеседнице возможность угадать. А может быть, просто собираясь с мыслями. Елена так же молча и терпеливо ждала.

Арбалетчица неожиданно вытянула руку с ножом, и Елена чуть вздрогнула. Рефлексы, отточенные годами… да, а ведь уже и впрямь годами? — упражнений и хождению бок-о-бок со смертью заставили тело напрячься от близости оружия в чужой руке. Если арбалетчица и заметила реакцию, то сделала вид, что ничего не произошло. Она качнула рукой, вновь указывая на то, к чему хотела привлечь внимание.

Средь мертвых деревьев мелькала фигура в узнаваемой цветовой гамме, которой не было ни у сельских, ни в свите Артиго. Шапюйи, очевидно, искал женщин и, найдя, спешил к ним, огибая столбы ободранных стволов.

— Там… это!.. — провозгласил, точнее, проорал в голос Кондамин еще издалека, и Елена поневоле усмехнулась. Хотя племянник городского правоведа был постарше Гаваля и куда опытнее в жизни, горожанин и менестрель казались очень похожи. Гаваль так же никогда не мог толком удержать новость или хотя бы рассказать ее степенно, вдумчиво. Знание буквально распирало Кондамина, вырываясь как воздух из надутого меха. Елена снова чуть напряглась. Шапюйи не выглядел человеком, который просто спешит поведать что-нибудь интересное. Наоборот, Кондамин казался встревоженным, почти так же, как в день, когда Бьярн махал клинком над головой узника.

Опять, с неудовольствием подумала Елена. Снова кто-то бежит, спотыкаясь, торопясь доставить некую весть. В прошлый раз это закончилось встречей со свитой короля и поездкой в Пайт. Затем резня, гибель Буазо, вероятно смерть Грималя. Дай бог, на сей раз что-то более пристойное и радостное. Хотя вряд ли…

— Это!.. — выдохнул горожанин, добежав и тяжело дыша, как человек, долго раздувавший угли.

— Говори, — указала Гамилла, нахмурившись, а Елена подумала, сжав кулаки «только бы не девчонка!».

— Пришла в себя! — Кондамину понадобилось три тяжелых вдоха-выдоха, чтобы, в конце концов, сказать главное. — Вдовицына дочка!

— Слава богу, — проговорила Елена и на всякий случай набожно глянула в небо, приложив ладонь к груди, там, где обычно под одеждой носили кольцо Пантократора. Не то, чтобы она как-то специально верила в местного бога, но… в мире столько случайностей. Кто знает, может и в самом деле некая высшая сила приглядывает со стороны. Только сила эта явно к человечеству не слишком расположена, что, впрочем, не повод ею пренебрегать. Злые боги все равно богами остаются.

Кстати, у нее то кольца снова нет! Золотой подарок Дессоль женщина положила в могилу Буазо. Надо бы найти другое.

— Ну, это как сказать, — вымолвил Шапюйи, окончательно восстановив дыхание, и тут же перешел к главному. — Надо уходить. И быстро.

За ворота гостей так и не пустили, подозрительность селян «набором мелких услуг» было не перешибить. Компания собралась у недостроенного сарая, Кадфаль под страшный вой деревенских баб проговорил последние новости, нарисовав безрадостную картину.

Хотя в округе было неспокойно, деревня отрядила пару телег для некой сомнительной комбинации. Судя по всему, речь шла о контрабанде соли, которую строжайше запрещалось покупать и продавать мимо господских карманов и мошны откупщиков. А соли для свиноводов требовалось очень много. Речь шла о натуральном обмене, и на сей раз покупателям не повезло. То ли продавцы хлорида натрия сдали клиентов, будучи в доле со злодеями, то ли сами попали под раздачу и выдали деловых партнеров под пыткой, так или иначе маленький конвой, несмотря на все предосторожности, попал в засаду. Живым никто не ушел кроме девочки, над которой сам Господь простер милосердную ладонь. Ребенок ухитрился избежать насилия и, будучи раненым, все же спасся на единственном муле.

До этого момента история была грустной, однако, увы, отвратительно прозаической. Можно сказать — типичное бытописание смутного времени, когда без того высокие шансы умереть в любой день и час, кратно умножаются. Соль (в качестве консерванта) традиционно была дорогим, крайне важным продуктом, без которого люди попросту не выживали. Все, связанное с нелегальной торговлей драгоценным товаром, обычно сопровождалось повышенным риском и кровью. Гораздо интереснее было то, что рассказала пришедшая в себя дочка вдовицы затем…

— Банда, — утвердительно вымолвила Гамилла.

— Не просто банда, — качнул головой Раньян.

Вся компания сидела на козлах под навесом, которые вполне сгодились как длинная скамья, где поместились все. Почти все — Бьярн по своему обыкновению расхаживал с клинком на плече, Раньян тоже ходил, по рекомендации Елены разрабатывая суставы движением и мелкими приседаниями. Артиго, как обычно, болтал ногами, в эти минуты ничем не напоминая молодого аристократа «высших градусов». Витора, прикусив от усердия язык, перебирала мелкие плашки с вырезанными буквами, которые по просьбе Елены сделал Марьядек. Служанка очень серьезно восприняла проповедь хозяйки насчет того, что невежда — всего лишь полчеловека, и каждую свободную минуту использовала для самообразования.

Вокруг царила некая суета. «Некая» — поскольку Елена слишком плохо разбиралась в сельской жизни, чтобы оценить подноготную. Женщина просто видела — характер повседневной беготни селян изменился. Детей стало меньше. Бабы чаще голосили, притом без видимой причины, будто выполняя некий ритуал. Через ворота — и главные, и вторые, поменьше, на другом конце деревни, потянулись телеги, а также мужички, груженые мешками, словно муравьи. В наблюдательном гнезде на крыше самого высокого дома вместо одного мальчишки теперь сидело сразу три девочки. А главное — лица… лица мужчин и женщин ощутимо переменились, их словно пометило мрачное ожидание дурного. Совсем как у беженцев, ранее встреченных на дороге.

— Не просто банда, — сказал бретер, а Бьярн уточнил. — «Живодеры».

Гамилла кивнула с видом человека, понявшего все по одному лишь слову. Марьядек сделал грустно-злую физиономию, Гаваль, судя по всему, не понял ничего.

— Кто это? — спросила Елена, которой уже доводилось слышать подобное название. Деталей женщина не помнила, однако звучало каждый раз в плохом контексте, очень плохом.

Из ворот гуськом выдвинулось пять или шесть мужчин узнаваемого вида — именно они в большинстве целились из луков и вообще принимали грозный вид над забором, когда компания принесла беспамятную девчонку. Вслед уходящим неслись проклятия самого скверного толка, летели грязь и камни, однако вооруженные шли быстро и целеустремленно, не оглядываясь. Здесь даже Елена поняла все с первого взгляда — нанятая состоятельной деревней охрана торопливо бежала. Бьярн и Кадфаль, не сговариваясь, плюнули вслед беглецам.

— «Живодеры» — это наемники, которым перестали платить, — объяснил затем Бьярн, прикрывая горло, словно там имелось отверстие для воздуха. Очевидно, порезанная глотка болела в холод, а день выдался промозгло-сырым.

— Некоторые попросту разбегаются и начинают искать добра с удачей кто, где придется. А бывает, что никто никуда не бежит…

Рыцарь-искупитель сделал красноречивую паузу.

— Банда, но уже не банда, — попробовала догадаться Елена. — Лучше вооруженная и по-военному обустроенная?

— Да, — кивнул Бьярн. — А еще скоты первостатейные, потому что обычным бандитам в мучительстве, на самом деле, нет резону. Только если выпытать где ценности, да баб там… Лишнее злодейство творить — быстрее всякие егеря прискачут. А вот бешеной солдатне все едино. Они пришлые, родни тут не имеют, оседать на земле не станут. Привыкли под смертью ходить, живут каждый день как последний. Ни в чем себе не отказывают. Во всяческом препаскудстве — особенно.

— А есть разница между бетьярами и этими… «живодерами»? — просила Елена.

— Не особо, — пожал широкими плечами Бьярн. — И там, и здесь вооруженная сволочь, что краев не ведает, убивает без колебаний. И не только… убивает. Можно в одном стаде и тех, и других встретить.

— Понятно. И как это все к нам относится?

— Они идут, — в разговор вступил Кадфаль, указывая на горизонт, где снова дымило. — С запада. По большому тракту. Наверное, из тех войск, что набрала бешеная козаМалэрсида и ее братец. Чтобы ощипать соседей под шумок. Зима близко, баталии заканчиваются, наемников отправляют восвояси. Швыряют на оплату. Ну… чума и расползается окрест.

При упоминании «бешеной козы» Елена едва заметно дернула головой, будто судорога пробила шейную мышцу. Бретер внимательно и быстро глянул на женщину, затем отвернулся, сделал вид, что ничего не заметил.

— Я так понимаю, идут не спеша. Прибирают все, до чего руки загребущие дотянутся, — продолжил Кадфаль, не придав значения короткой пантомиме. — А дорожка та… — искупитель звучно прочистил горло, сплюнул в сторону, Гамилла поморщилась, видя такую невоспитанность. — Проходит аккурат через «нашу» деревеньку.

— Тридцать золотых в год с деревни, — пробормотал себе под нос Марьядек, но услышали его все.

— Истинно так, — степенно кивнул искупитель с дубиной.

Он искоса глянул на Бьярна, словно предлагая бывшему рыцарю-разбойнику высказать квалифицированное мнение о ситуации. Бьярн проскрипел, все так же потирая горло нервическим жестом:

— Наверняка хватают всех по пути. Жгут, пытают. Так что про место это знают, что нужно. Мимо не пройдут.

— Много их? — деловито спросил Марьядек.

— Девчонка плохо считает, — ответил Кадфаль. — Показывала на пальцах. Если не напутала, то четверо конных. И четыре полные ладони обычных пешцев. Да, еще говорит, все конники в железных рубашках. Наверное, кольчуги.

— Ого! — не сдержался Марьядек. Лица всех, кто имел хоть какое-то отношение к войне, включая бретера, обрели одинаково кислое выражение. Елена тоже примерно понимала суть проблемы, однако решила уточнить.

— Это значит, рыцари?..

— Может быть, — отозвался Бьярн. — Но скорее сержанты, а может вообще отребье безродное. Главное, у них есть доспехи. Причем такие, что даже сельская дурашка заметила и запомнила.

Никто ударяться в обсуждение проблемы четырех кавалеристов не стал. Елена все же настырно уточнила:

— Это опасно?

Соратники опять-таки дружно посмотрели на нее с недоумением, будто лекарка призналась, что не знает, как правильно держать ложку. В конце концов Гамилла пояснила, мягко и доброжелательно, словно чуть-чуть душевнобольному:

— Четыре одоспешенных всадника и двадцать пехотинцев разнесут любую деревню, сколько бы там мужичья за вилы не взялось. Сладить с такой силой может разве что дружина местного господина. И то еще кто кого, большой вопрос.

Елена вздохнула, осмысляя новое знание. Женщина уже поняла, что закованные в сталь жандармы на свирепых дестрие представляют собой исчезающе малую часть военного сословия Ойкумены. Хорошо если таковых наберется несколько тысяч на весь континент. Однако Елене до сих пор в голову не приходило, что до появления огнестрельного уравнителя вооруженный человек на коне сам по себе являлся ужасной силой. Здесь было над чем поразмыслить…

— Сколько? — спросила меж тем Гамилла, явно имея в виду не численность.

— Кто знает? — вновь пожал плечами рыцарь. — Я бы на их месте особо не спешил.

— Правда?

— А куда торопиться? — неприятно, криво ухмыльнулся Бьярн, и Елену аж передернуло. Если так выглядел бандит на пути искупления грехов, то на кого же был похож в свое время бандит отъявленный, еще не раскаявшийся?..

— Я бы не спешил, — сказал искупитель. — Хороший грабеж — дело основательное, оно требует обстоятельности, а спешку не любит.

— До завтрашнего рассвета они, — Марьядек указал на баб с корзинами, мужиков с мешками. — Растащат все добро. Зерно в ямы. Животину в лес. И сами уйдут, переждут напасть.

Словно в иллюстрацию его слов мимо провели тощую корову с выпирающими сквозь шкуру позвонками. Животное подгоняли две девчонки с хворостиной, одна, не скрываясь, плакала и упрашивала «Тяпку» шагать быстрее.

— Не поможет, — качнул головой Бьярн.

Кадфаль вздохнул и через силу повторил жест рыцаря, только в другую сторону, зеркальным отражением Бьярна. Объяснил, кажется специально для Елены:

— Дома, амбары. Лесопилка. Прочие постройки. Имущество в домах. Все это пустят по ветру с дымом. Даже если удастся сохранить животину и зерно, зима близко. Где жить, держать скотину? Это смерть. Ну… или всем обществом идти на поклон к соседям. Или господину какому. Чтобы он позволил где-нибудь обосноваться, перебедовать до тепла. Только…

Кадфаль вновь тяжело вздохнул и умолк.

— Только что? — не отставала Елена.

— Отдать придется все, — прогудел крестьянин-искупитель. — Вообще все. И на цельную деревню места не хватит. Всяко. Так что пригреют семьи с крепкими мужиками, здоровыми бабами, девками, мальчишками. Теми, кто здоров, молод, способен хорошо, много работать. Или хотя бы знает ремесло. А прочие не нужны. Слишком старые, слишком юные, больные… Эти зиму не переживут.

Кадфаль красноречиво глянул на Елену, в его взоре отчетливо читалось «ну теперь то поняла?». Женщина и в самом деле поняла.

— Интересно девки пляшут, — сказал Марьядек. — У нас все попроще. Пашен то нет почти, сплошные овцы. Тогда что, будут откупаться?

— Не поможет, — вновь ухмыльнулся Бьярн. — «Живодеры» не местные и никому не служат. Им эта земля чужая, портить отношения ни с кем не забоятся. Эти частью не удовольствуются, они заберут все. А деревню все равно сожгут.

— Зачем? — как это уже случалось не раз, Елена сначала задала вопрос, а затем поняла его наивную глупость.

— Потому что весело, — исчерпывающе ответил рыцарь, поправив меч на плече. — Ты когда-нибудь видела, как в сумерках горят крестьянские дома?

— Нет.

Елена неожиданно почувствовала, как желчная горечь подступила к основанию языка, так что пришлось сглатывать рвотный позыв.

— Очень красиво, — вымолвил Бьярн, глядя куда-то вдаль затуманенным взором, будто уйдя вглубь воспоминаний. — А поле горит еще красивее. Перед жатвой, когда стебли и листья уже высохли. Особенно когда нет луны, и ветер дует, колышет стебли. Кажется, что пылает неспокойное море.

Кадфаль стиснул зубы до скрипа, руки его сами собой сжались на дубине.

— Красиво, — повторил Бьярн и кивнул, будто вернувшись из далекой страны грез и воспоминаний. — Если не думать о том, каково будет выживать на пепелище тем, кому повезло выжить. Или не повезло.

Кадфаль со свистом выдохнул и разжал пальцы на полированном дереве. Кажется, искупитель был в шаге от того, чтобы проломить (или попытаться хотя бы) череп раскаявшемуся бетьяру. Но сдержался.

— Ты однажды задумался? — неожиданно спросил Гаваль, который сидел так скромно и тихо, что про него все забыли (в очередной раз).

Зная нрав и склочный характер Бьярна тут можно было ждать чего угодно, начиная с оплеухи. Однако рыцарь с неожиданным спокойствием вымолвил:

— Нет. Мой путь был иным.

Он машинально провел кончиками пальцев по толстым шрамам на лице и умолк, всем видом показывая, что дальше ничего рассказывать о себе не намерен.

— Так сколько времени нужно? — вернулась к прерванной теме Гамилла. — Чтобы дойти сюда.

Вместо ответа Бьярн дернул резаной щекой и в свою очередь спросил у Кадфаля:

— Известно, как далеко накрыли соляных воров?

— Они ничего не воровали, — огрызнулся бывший крестьянин и уже спокойнее припомнил. — Место не называли. Девочка упоминала, что нападение случилось на восходе.

— Угу… — Бьярн задумался, шевеля пальцами свободной руки. — А мы ее встретили ближе к закату. Мул скачет не быстро, но долго. Животное не было ранено, поклажа легкая. За день полный переход вполне пройти мог, а при удаче и полтора.

Елена перевела в уме расстояния, получилось километров тридцать, но с огромной погрешностью, могло быть и двадцать, и все пятьдесят.

— Полсотни рыл, к тому же обшаривают округу насчет пограбить… с обозом наверняка, и немалым. Ту же соль, овес, жратву и другой профит как-то надо тащить.

Елена опять вздрогнула, теперь от слова «профит». Женщина привыкла, что так называют честную добычу, взятую с большой опасностью в страшных местах.

— Я бы сказал, пойдут не быстрее одной перемены лошадей за день.

Рыцарь использовал специфический оборот, подразумевающий расстояние между «лошадиными станциями» в тех местах, где имелась курьерская или почтовая служба. По прикидкам Елены это составляло что-то около десяти километров.

— То есть понадобится им от четырех дней. Скорее полная неделя или даже больше.

— А они не поспешат, чтобы крестьяне растащили по схронам поменьше? — уточнила Гамилла.

— Это неважно, — опять же со знанием дела отмахнулся Бьярн. — Что спрячут, обо всем расскажут. Эти спрашивать будут умеючи.

— Я слышала, крестьяне к такому привычные, — задумалась вслух арбалетчица, притом с абсолютной серьезностью. — А зерно отдавать нельзя, без него до весны не доживет никто. Перетерпят мучения?

Бьярн посмотрел на нее, и единственный глаз рыцаря светился печальным знанием. Искупитель вздохнул, продолжил практический ликбез:

— Мужики привычные к обычным лиходеям. Тем, кто злодействует с оглядкой. А то вдруг егеря подоспеют. Вдруг баронская дружина придет. Вдруг еще кому наниматься тут будет оказия. Так что рыло мужику начистить до крови, ну, может палец-другой отрезать, бабу на сеновале оприходовать толпой… это нормально. Зашибить кого-то даже, но без излишеств, по необходимости. А бывшие наемники, ставшие на путь разбоя… — он помолчал немного. — Уж поверь, они не люди. Похожи на людей, да, внешне. Но в сути своей — поганые твари, для которых нет ничего святого или запретного. Мужик может крепиться, но когда станут навоз в глотку через воронку лить… детишек пятками в огонь совать. Или головами… Все начинают говорить. Скотину приведут, зерно выкопают — и будут молить, чтобы еще согласились взять.

— Сегодня третий день. Значит, у нас есть время? — отметил главное практичный Марьядек. — До заката выйдем, всяко успеем подальше свалить. Дорога приличная, дождями не размытая. Идти будем всю ночь под фонарем и весь завтрашний день. Оторвемся, а там уже этот ваш… Дрефехан.

— Да-да! — заволновался Шапюйи, про которого тоже забыли, а он сидел рядом, тихий, как мышь под веником, внимательно слушая умудренных опытом спутников поневоле. — Пойдемте скорее!

— Не пришпоривай, не седлал, «Шляпа», — укоризненно оборвал его Бьярн. — Дай обтолковать это все.

Елена оглянулась на деревню, где уже, видимо, забыли, что надо сторожить ворота и не пускать пришлых. Суета умножалась, кажется, в лес уводили не только скотину, но и малых детей. Очевидно, страшная мудрость бывшего злодея с мечом была ведома и селянам.

И что же делать?..

— Славный город Дре-Фейхан поможет? — прямо спросила Елена. — На любых условиях. Это же в его интересах.

— Нет, — сразу и без колебаний ответил Шапюйи. — Даже если согласятся, то спор на неделю, самое меньшее. Сколько сил можно отправить. Кто заплатит и как можно сэкономить. Сбор. Провиант и другой запас. Поход сам по себе. Но скорее все решат, что деревней больше, деревней меньше, это неприятно, но благополучие города прежде всего. Ослаблять наши силы в виду происков Молнара… нет. Точно нет.

— То есть недели две, скорее три, — подытожил практичный Кадфаль, судя по всему, полностью согласный с арифметикой горожанина. — Тут и думать не о чем.

Елена и не ждала иного ответа, однако считала своим долгом проверить. Что ж, проверила… Лекарка поймала взгляд Виторы. Служанка убрала буквицы в мешочек, лицо крестьянской девушки побелело, зрачки расширились, превратившись в темные кружки почти без просветов. Кадфаль перебирал пальцами по дубине, словно полируя и так выглаженное дерево заскорузлыми ладонями. Ладонями бывшего крестьянина. Бьярн помрачнел, перекладывая оружие с одного плеча на другое, искупителя определенно что-то мучило, какие-то потаенные мысли.

— Девять самураев, — внезапно сказала Елена. Чуть подумала и добавила, посмотрев на Витору. — Хотя скорее восемь.

— Дза-му-ра-ифф? — переспросила Гамилла, переиначив с учетом местного произношения.

— Ага, — согласилась лекарка, фехтовальщица и немного писарь.

— Кто это?

— Храбрые люди, которые однажды попали в такое же положение.

Елена решительно подошла к Артиго. Мальчик не проронил ни слова за время энергичного разговора, ограничившись ролью слушателя. Очень внимательного слушателя. Вообще после бегства из Пайта у малолетнего императора внутри словно переключили рычажок, переведя в режим восприятия информации. До того юный дворянин вел себя как отстраненный наблюдатель за толстым стеклом, теперь же, осознав, что будущее и саму жизнь придется выгрызать у бессчетных противников с боем и кровью, наблюдал и запоминал все, как живой компьютер.

— Господин, дозвольте поговорить с этими людьми, — Елена указала на ворота. Там валялась на коленях женщина средних лет, сорвав платок с головы, размазывая по лицу грязь. Ветерок трепал жиденькие, как у старухи, волосы — верный признак неоднократных родов. Селянка выла без слов, как умирающее животное, и выглядело это по-обыденному страшно. Наверное, то была жена одного из тех, кто сгинул в тайном походе за солью. Кадфаль опять стиснул дубину до скрипа в твердом, как железо, дереве.

— Зачем? — осведомился мальчик.

— Я хочу им помочь.

Подобное состояние лесов упоминается исследователями средневекового хозяйства, в частности Эммануэлем Ле Руа Ладюрье. Кора и в самом деле была товаром буквально стратегического значения.

Изготовление простого самострела, один из вариантов:

https://www.youtube.com/watch?v=Qxpgtdi5g4U

Роды без нормальной медицины и последующей реабилитации очень сильно «сажают» женский организм (впрочем, и с ними тоже). В числе прочего обильно выпадают волосы. Отсюда, по мнению многих исследователей, давняя традиция носить платки, заматывая всю голову — чтобы скрыть плачевное состояние шевелюры.