Спасите меня, Кацураги-сан! Том 17

Глава 4

— Вы сможете провести меня к пострадавшему без проверки документов? — перейдя на русский язык, спросил я.

Двое солдат переглянулись, пытаясь решить, как им правильнее поступить. Я понимал, что им может влететь, если меня пустят на защищённую базу, не удостоверившись, что я — настоящий Кацураги Тендо. Но из-за проверок мы потеряем достаточно времени. Сейчас лишние минуты могут стоить жизни пострадавшему.

— Если сомневаетесь, стоит ли меня пускать, найдите носилки и вынесите пострадавшего сюда. Я окажу ему помощь за чертой лагеря. Идёт? — предложил я.

— Он и так за чертой лагеря. Мы просто не уверены, можем ли мы довериться вам. Мы же не знаем наверняка, врач вы или нет, — заявил один из солдат.

— А кто ещё мог приехать на эту базу, кроме врача или военного? — спросил его я. — Я, по-вашему, похож на военного?

— Всё в порядке, Сергей, — вмешался водитель, который привёз нас сюда из Владивостока. — Я уже проверял их документы. Эти трое — точно врачи. Кого там хоть молнией-то ударило?

— Лёху, — ответил солдат. — Стоял под деревом. Молния через ель прямо в него прошла!

— Всё, меньше слов — больше дела, — подытожил я. — Ведите меня к нему.

— Мне пойти с тобой? — прикрываясь от дождя своей же сумкой, спросил Купер Уайт.

— Нет, я сам справлюсь, — шёпотом ответил я. — Лучше отвлеки пока что Шепарда. Уведи его в лагерь. Пока пройдите проверку документов. Сам понимаешь, не нужно, чтобы он видел, как я его лечу.

— Понял, сейчас всё сделаю! — кивнул Купер и удалился к Эдварду.

Я же пошагал вслед за военными. Пришлось обогнуть ограждения и пройти под ливнем к другому концу лагеря. Там и лежал пострадавший. Военные занесли его под навес, чтобы укрыть от дождя. От одежды мужчины до сих пор шёл дым.

Пережить удар молнии — это редкость. Хотя в истории много людей, которым удавалось оправиться после столь сильной электротравмы. Бывали даже случаи, когда человек отделывался лёгкими ожогами. Тут уж как повезёт.

Но такое происходит нечасто. Обычно у человека нарушается работа сразу нескольких систем, которые напрямую зависят от электрического тока, который в нашем организме тоже выполняет определённые функции.

В целом, как удар молнией, так и обычная электротравма наносят три вида урона. Повреждение непосредственно электрическим током, ожоговое поражение из-за высоких температур и тупая травма, возникающая из-за энергии, с которой ударяет электрический ток.

Уже издалека я смог поверхностно осмотреть тело пострадавшего солдата и понял, что в одном ему повезло — тупой травмы нет. А ведь могло оторвать конечности. Правда, делать выводы ещё слишком рано. Из-за удара могло разорвать лёгкое или кишечник — такое тоже бывает.

— Нам повезло, я привёл врача, — сказал ведущий меня солдат своему сослуживцу, который всё это время следит за состоянием пострадавшего товарища. — Как он? Живой?

— Живой пока, но дышит еле-еле. Я пытался прощупать его пульс. Не могу понять, что с ним происходит. Пульс или совсем не ощущается, или ускоряется до каких-то неадекватных значений!

— Позвольте мне, — протиснулся между солдатами я и присел рядом с пациентом.

Да… Я ошибся, парню крупно не повезло. Тупой травмы нет, зато все остальные присутствуют. «Анализ» показал множество повреждений почти во всех органах, которые подвержены действию электрического тока.

Однако я смогу его спасти. Только придётся продумать подходящее объяснение насчёт того, как мне удалось это сделать без оборудования и лекарственных препаратов.

Думаю, это будет нетрудно. Как только закончу процесс лечения, сообщу, что солдат отделался лишь небольшими ожогами, а нарушения дыхания и пульса — следствие шока, который вскоре пройдёт.

Но для начала нужно потрудиться, чтобы его спасти.

Я активировал «анализ» и первым делом осмотрел сердце больного. Ага! А вот и объяснение его ненормального пульса. Электрический ток повредил проводящие пути сердца, которые регулируют частоту сердечных сокращений. В итоге это привело к возникновению очагов «реэнтри». Зацикленных потоков электричества в миокарде, которые служат причиной развития аритмии.

В частности — фибрилляции предсердий. Именно это и возникло у пациента. Одно из самых грозных нарушений ритма. Сердце сокращается с бешеной скоростью, не успевает толком прокачивать кровь через главные сосуды, из-за чего мозг перестаёт адекватно кровоснабжаться, пульс растёт, а давление компенсаторно снижается.

Хорошо ещё, что повреждение не затронуло основные узлы, в которых генерируется нервный импульс. Тогда бы, наоборот, развилось медленное сердцебиение — брадикардия, затем блокада и, как следствие, остановка сердца.

Мне гораздо проще справиться с фибрилляцией, чем с блокадой. Даже если исключить магию, у обычных врачей всё происходит примерно по тому же сценарию. Фибрилляцию предсердий хотя бы можно остановить таблетками или инъекциями специальных антиаритмических препаратов. А блокаду никакими веществами не исправить. Остаётся только имплантировать кардиостимулятор.

В первую очередь я восстановил нормальную проводимость сердца, снизил пульс и повысил давление, а затем уже переключился на другие органы. Там, мягко говоря, тоже было над чем поработать.

С нервной системой было всё гораздо хуже. Чудо, что он вообще дожил до моего приезда. И центральная, и периферическая нервная система подверглись сильным повреждениям. Правая половина тела частично обездвижена. Ток прошёлся по спинному мозгу и вызвал парез.

Люди часто путают понятия «парез» и «паралич». Они сильно похожи, но суть у них всё же отличается. Паралич — это полная потеря двигательной активности в определённом участке тела, а парез — частичная. Можно сказать, что парез — это ослабление функции мышц из-за нарушения в нервах, которые отвечают за эти органы.

— Ну как, будет он жить? Может, нам лучше отвезти его в город, пока ещё не поздно? — не выдержал один из военных.

— Всё в порядке, не отвлекайте, — попросил я. — Он уже стабилизируется. Нам повезло, важные органы не пострадали. Дайте мне ещё несколько минут.

Пришлось солгать, но я был к этому готов. Я продолжил делать вид, что осматриваю больного и провожу реанимационные процедуры, а сам приступил к лечению нервной системы.

Купировать парез оказалось легко, поскольку он возник совсем недавно. Нервные клетки ещё не успели полностью омертветь. Но осталась ещё одна очень серьёзная проблема. Головной мозг.

Из-за изменения в сосудах в нём произошло нарушение кровообращения. К инсульту это не привело, зато возник отёк мозга. Плюс ко всему некоторые скопления нервных клеток в коре сильно пострадали. Если сейчас же не нормализовать состояние мозга, в дальнейшем это может привести к нарушению в работе органов чувств, ослаблению мышления или даже к слабоумию.

Я вывел лишнюю жидкость, снизил внутричерепное давление и вернул прежнее состояние головному мозгу.

Всё… Остались только ожоги. Но это уже — совсем мелочи. Ожоги третьей степени я залечил, а все остальные трогать не стал. Они и без моей помощи заживут. А то будет совсем уж подозрительно, что после встречи со мной пострадавший стал даже здоровее, чем до контакта с молнией.

Однако узоры на коже — фигуры Лихтенберга — останутся с ним навсегда. Эти диковинные образования возникают из-за термического воздействия электрического тока на кожу и мелкие капилляры. В дальнейшем солдата они никак беспокоить не будут. Единственный их недостаток — это косметический дефект.

— Всё, господа, — поднявшись с колен, произнёс я. — Если мне не верите, можете сами убедиться. Дыхание и пульс нормализовались. В сознание он придёт, но позже. Единственное, что сейчас нужно сделать — отнести его в лазарет и обработать ожоги. Хватит уже держать его под дождём.

— Фух… — с облегчением выдохнул его сослуживец. — Спасибо вам большое, э…

— Доктор Кацураги Тендо, — представился я. — Пойдёмте, я помогу обработать его раны в лазарете, но для начала мне нужно пройти проверку документов. Идите вперёд, я догоню вас чуть позже.

Солдаты подняли своего пострадавшего сослуживца и понесли в лагерь. Я же задержался у контрольно-пропускного пункта. Все мои документы проверяли очень долго. Затем ещё раз просмотрели содержимое сумки, чем-то просканировали телефон и даже сфотографировали меня, и лишь после всех этих процедур я смог пройти внутрь.

В целом лагерь оказался не таким большим, как я думал. Военные оградили опушку посреди леса площадью в полгектара. По окружности вдоль забора располагались палатки и здания военных, а в самом центре раскинулся массивный комплекс, в котором, судя по всему, работали учёные и врачи. Его явно не строили с нуля. Судя по всему, его составные части привезли на нескольких грузовиках, а уже после этого собрали сам научно-исследовательский центр.

Однако проходить в него я не спешил. Прищурился, чтобы рассмотреть горизонт сквозь непроглядную стену дождя, и вскоре обнаружил удаляющихся солдат, с которыми мы встретились снаружи лагеря. Последовав за ними, я нашёл лазарет, в котором не оказалось никого, кроме двух медсестёр.

Врачей не было. Куда они все пропали я до сих пор так и не понял, но сейчас меня это беспокоило меньше всего. Нужно убедиться, что медсёстры смогут обработать ожоги. А ещё лучше — сделать это самому.

— Кто это? — указав на меня, удивлённо спросила солдата светловолосая медсестра.

— Врач. Один из сотрудников научно-исследовательского центра, — пояснил он, а затем запнулся. Похоже, он уже успел забыть, как меня зовут.

— Кацураги Тендо, — представился я медсёстрам.

— Светлана, — улыбнулась мне одна из них, но я уже прошёл мимо неё к кушетке, на которую уложили солдата.

— Раздевайте его, — указав на пациента, велел я. — Аккуратно протрите его тело, только сами ожоги не трогайте. Он долго пробыл под дождём. Не хватало ещё, чтобы подхватил пневмонию. А затем приступим к перевязке.

— Есть! Сейчас всё сделаю, — засуетилась Светлана. — А… Доктор Кацураги, а промыть ожоги водой нам не стоит?

— Его уже и так всего промыло дождём. Мокрый насквозь. Раны давно охладились, можем пропустить этот этап, — произнёс я.

Мы со Светланой приступили к обработке ран. Я попутно несколько раз прошёлся антисептическим режимом лекарской магии по ожогам, чтобы исключить присоединение бактериальной инфекции, и вскоре боец был готов к этапу выздоровления.

Всё, теперь ему остаётся только отдыхать. Главное, время от времени менять повязки — и будет как новенький. К тому моменту, когда мы закончили, остальные солдаты уже ушли. Вторая медсестра прошла к другому пациенту, а Светлана продолжала крутиться вокруг меня и назойливо задавать вопрос за вопросом:

— А откуда вы к нам приехали? Вы ведь из России, да? Разговариваете совсем без акцента. Простите, если говорю лишнее. Просто очень интересно. Здесь собралось так много иностранных специалистов, но все в основном разговаривают на английском. Только некоторые на русском, и то он у них очень кривой.

— Светлана, — перебил её я. — Не думаю, что могу разглашать информацию о себе. Мне нужно присоединиться к своим коллегам. Я ещё только приехал и пока что не успел здесь освоиться.

— Если хотите, я могу показать вам, где тут что! К примеру…

— Не стоит, — стараясь как можно скорее удалиться от неё, твёрдо произнёс я. — Лучше проследите за солдатом. Я на вас рассчитываю.

Каким-то чудом мне удалось уйти от её расспросов и покинуть лазарет. Вновь оказавшись под проливным дождём, я обнаружил, что дверь в один из корпусов научно-исследовательского центра открыта. А внутри, если меня не подводит зрение, мельтешит доктор Щербаков.

О-о! Вот туда-то мне и надо. Наверное, Эдвард Шепард и Купер Уайт уже там.

Оказавшись около двери, я услышал, как внутри вовсю шёл какой-то спор. Шепард и Купер действительно были там, но в общем разговоре они пока что не участвовали. Похоже, их даже никто не заметил. Двое мужчин переговаривались с Игорем Щербаковым.

— Нет, мы не можем так поступить! — кричал Щербаков. — Я с вами не согласен. Это бесчеловечно. Мы должны что-то предпринять, Анатолий Викторович.

— Мы ничего не можем предпринять, Игорь Алексеевич. Если мы попытаемся их перевезти, заразятся другие люди, — ответил ему седовласый мужчина в белом халате. На его бейдже я прочёл фамилию и должность специалиста.

«Анатолий Викторович Сорокин. Главный инфекционист».

Между Щербаковым и Сорокиным стоял ещё один мужчина, но он лишь изредка высказывал своё мнение. Как я понял, он был микробиологом.

Прямо-таки полный комплект. Видимо, это русская группа, которая ранее отвечала за Европейский регион.

— Что здесь происходит? — спросил Купера я.

— А ты думаешь, я что-то понимаю? — пожал плечами он. — Они на русском разговаривают. Лучше ты мне скажи!

Щербаков заметил нашу троицу, затем указал на нас рукой и добавил:

— Видите, Анатолий Викторович? Наши коллеги уже прибыли. Давайте-ка спросим их мнение. Может, они тоже захотят с вами поспорить. К примеру, я сильно сомневаюсь, что доктор Кацураги поддержит вашу идею оставить трёх наших учёных на верную смерть!

— Даже не думайте им ничего рассказывать! — возразил Сорокин. — Пока что скроем эту информацию. Скажем им, что мы спорили на другую тему, отвлечём, а потом уже придём к окончательному решению.

— Вообще-то, я понимаю ваш язык, Анатолий Викторович, — встрял в разговор я, чем заставил Сорокина вздрогнуть.

Понимаю его удивление. Встретить японца, говорящего на русском, как на своём родном — задача не из лёгких.

— Ну ё-моё… — выругался Сорокин. — Ещё скажите, что вы об этом не знали, Игорь Алексеевич!

— Знал, — кивнул он. — Если я не смогу вас переубедить, то доктор Кацураги точно сможет.

— Расскажите, что у вас случилось? Это как-то связано с тем, что лагерь был закрыт целые сутки? — уточнил я.

— Эх… Ладно, — вздохнул главный инфекционист. — После посещения зоны около ядра метеорита у нас заболели несколько человек. И, как нам кажется, у двух групп совершенно разные штаммы. У одной группы симптомы проявились в течение трёх дней. Мы наблюдаем их в отдельном боксе без каких-либо проблем. Сыворотки уже ввели, состояние относительно стабильное. Но со второй группой проблема просто нерешаемая. Изначально новым штаммом болел только один человек. Но два врача, которые его наблюдали, заразились сразу же, несмотря на новые костюмы. Мы их уже несколько раз усовершенствовали. Эти не должны пропускать вирус ни при каких обстоятельствах. Другими словами, мы им даже сыворотку вколоть не можем. А сами они это сделать уже не смогут, даже если мы найдём способ передать им ампулы через дверь. Состояние не позволяет.

— Из-за этого нам пришлось на сутки закрыть лагерь, — сказал Игорь Щербаков. — Был слишком высок риск, что вирус успел передаться другим сотрудникам, поэтому нам пришлось проверить вообще всех, кто здесь работает. И учёных, и врачей, и военных. К счастью, этот новый штамм подхватили только трое.

— Это многое объясняет, — кивнул я. — Так причина вашего спора в них? Вы не знаете, как им помочь?

— Да, у нас есть план, но Анатолий Викторович не хочет ему следовать, — вступил в общую беседу микробиолог, который всё это время молчал. — Ах да, прошу прощения. Не представился. Семён Андреевич Романовский. Микробиолог и доцент кафедры иммунологии Московского центра…

— Это совершенно не важно, Семён Андреевич, — перебил его Сорокин. — Ближе к делу. Озвучьте свой сумасшедший план.

— Эм… — замялся Романовский. — Дело в том, что, по моему мнению, введение сыворотки сможет подавить новый штамм, и он станет менее агрессивным. Тогда мы сможем вывести их оттуда в другой центр с более продуманной системой защиты. Но для этого нужно как-то доставить им сыворотку.

— Теперь мне всё ясно, — вздохнул я. — А вы, значит, доктор Сорокин, решили отказаться от этой идеи и оставить их там умирать?

— А что мне ещё остаётся? Я не готов рисковать своими людьми! — воскликнул он.

— Тогда у меня есть встречное предложение. Мы всё же последуем идее профессора Романовского, — произнёс я. — Отправим одного человека. Но не вашего.

— А кого же? Военных? Кто вообще готов рискнуть собой и пойти на этот самоубийственный подвиг?

— Есть такой человек, доктор Сорокин, — произнёс я, затем собрался с духом и добавил: — Туда пойду я.