Синий сапфир

5

Если коротко: занятие с Шарлоттой и мистером Джордано оказалось намного более тягостным, чем я могла себе представить. Прежде всего потому, что меня пытались учить всему одновременно: пока я (облачённая в вишнёво-полосатую кринолиновую юбку, редкостно гармонировавшую с моей блузкой цвета картофельного пюре) осваивала движения менуэта, мне приходилось тут же вникать в вопрос о том, чем отличаются политические взгляды вигов от соответствующих взглядов тори, как надо держать веер и в чём разница между «Вашим Высочеством», «Вашей Светлостью» и «Вашим Сиятельством». По прошествии одного часа и семнадцати различных способов махания веером у меня началась пульсирующая головная боль, и я перестала различать, где лево и где право. Моя попытка разрядить обстановку шуткой – «Не можем ли мы сделать небольшую паузу, я уже совершенно развысочилась» – была принята отнюдь не благосклонно.

– Это не смешно, – прогнусавил Джордано. – Глупое существо.

Старая Трапезная оказалась просторным помещением на первом этаже, с высокими окнами, выходящими во внутренний дворик. Мебели тут почти не было, не считая рояля и нескольких стульев у стены. Поэтому Хемериус, как обычно, устроился на люстре и аккуратно сложил крылья за спиной.

Мистер Джордано представился следующим образом:

– Джордано, просто Джордано, будьте любезны. Доктор исторических наук, прославленный кутюрье, мастер рейки, креативный дизайнер украшений, известный хореограф, адепт третьей степени, специалист по XVIII и XIX столетиям.

– Ни фига себе! – заметил Хемериус. – Тут, похоже, кого-то в детстве уронили головой!

К сожалению, я не могла с ним не согласиться. Мистер Джордано – пардон, просто Джордано – фатально походил на какого-нибудь ненормального продавца из «Телемагазина», разговаривающего так, как будто у него на носу сидит прищепка, а в ногу вцепился карликовый пинчер. Я всё ждала, когда он растянет в улыбке свои (силиконовые?) губы и скажет: «А теперь, дорогие зрители, мы переходим к нашей модели «Бригитта», это комнатный фонтан абсолютного экстра-класса, маленький оазис счастья, всего за двадцать семь фунтов, почти даром, не пропустите, у меня самого два таких дома…».

Но вместо этого он – без улыбки – сказал:

– Моя дорогая Шарлотта – привет-привет-приветики! – и чмокнул воздух слева и справа от её ушей. – Я слышал, что произошло, и нахожу это – не-ве-ро-ят-ным! Пропали годы тренировок и такие таланты! Какая жалость, какой взывающий к небу скандал и какая несправедливость!.. И это вот она, да? Твой второй состав. – И он принялся разглядывать меня с головы до ног, выпячивая при этом толстые губы. Я ничего не могла с собой поделать, я зачарованно таращилась в ответ. У него была необыкновенно вычурная причёска, зацементированная тоннами лака и геля. Узкие полоски чёрных волос рассекали нижнюю часть лица, как реки карту. Брови были выщипаны и подведены тёмным карандашом, а на носу, если я не ошибалась, лежал слой пудры.

– И вот это должно послезавтра органично вписаться в суарею 1782 года? – вопросил он. Под «этим» имелась ввиду, очевидно, я. Под суареей – что-то другое. Вопрос только, что.

– Ого, по-моему, губошлёп тебя оскорбил, – сказал Хемериус. – Если ты ищешь ругательное слово, которое сможешь бросить ему в лоб, – я как суфлёр к твоим услугам!

«Губошлёп» было уже неплохо!

– Суарея – это такой скучнющий вечерний приём, – продолжал Хемериус. – На тот случай, если ты не знаешь. После ужина все усаживаются рядком, играют друг другу на фортепьянах и стараются не уснуть.

– Ах, спасибо! – сказала я.

– Я всё ещё не могу поверить, что они действительно собираются рискнуть, – заметила Шарлотта, складывая пальто на спинку стула. – Пустить Гвендолин к людям – значит нарушить все правила секретности. Стоит на неё только взглянуть, как сразу понимаешь, что с ней что-то не так.

– Да, и я о том же! – вскричал губошлёп. – Но граф известен своими эксцентричными настроениями… Вон там её легенда. Ну просто волосы дыбом – прочти, пожалуйста.

Моя, простите, что? Легенды я до сих пор встречала только в области сказок. Или на географических картах.

Шарлотта принялась листать лежавшую на рояле папку.

– Она должна изображать подопечную виконта Баттена? А Гидеон – его сына? Не слишком ли рискованно? Ведь там может оказаться кто-то, кто знает виконта и его семью. Почему они не остановились на каком-нибудь французском виконте в изгнании?

Джордано вздохнул.

– Это невозможно, из-за её недостаточного знания языка. Вероятно, граф просто хочет подвергнуть нас испытанию. Мы должны будем доказать, что нам удастся превратить эту девушку в даму XVIII века. Мы просто обязаны! – Он воздел руки.

– Я думаю, что если этого добились с Кирой Найтли, то можно добиться и со мной, – сказала я уверенно. Ведь Кира Найтли была действительно современной девушкой и тем не менее прекрасно смотрелась в костюмных фильмах, даже с самыми дурацкими париками.

– Кира Найтли? – Чёрные брови взметнулись почти к самому начёсу. – Возможно, для фильма это и сойдёт, но Кира Найтли не провела бы в XVIII столетии и десяти минут, её тут же разоблачили бы как современную женщину. Уже одно то, как она скалит в улыбке зубы, а при смехе запрокидывает голову и разевает рот! В XVIII веке так не делала ни одна женщина!

– Но вы же не можете этого точно знать, – возразила я.

– Что это было?

– Я говорю, вы не…

Губошлёп сверкнул на меня глазами.

– Мы прямо сейчас установим первое правило, а именно: то, что говорит Мастер, не подвергается сомнению!

– И кто это Мастер – о, понимаю, это вы, – сказала я и слегка покраснела, а Хемериус загоготал. – Окей. Итак, при смехе не показывать зубы. Я запомнила. – Меня это наверняка не затруднит. Вряд ли на этом/этой суарее я найду повод посмеяться.

Мастер Губошлёп, несколько умиротворённый, опустил брови на место и – поскольку он не слышал Хемериуса, оравшего с люстры: «Дурья ты башка!», – тут же приступил к печальной инвентаризации. Он решил выяснить, что я знаю о политике, литературе, обычаях и традициях 1782 года, и мой ответ («Я знаю, чего тогда не было, – к примеру, автоматического слива в туалете и избирательного права для женщин») – заставил его на пару секунд спрятать лицо в ладонях.

– Я сейчас тут наверху уписяюсь от смеха, – сдавленным голосом прохрипел Хемериус, и, к сожалению, это оказалось заразительным. Я с трудом сдерживала смех, грозивший вырваться из моей груди.

Шарлотта мягко сказала:

– Я думала, тебе объяснили, что она в самом деле абсолютно не подготовлена, Джордано…

– Но я… хотя бы основы…– Лицо Мастера вынырнуло из ладоней. Я не рискнула взглянуть на него – если он размазал макияж, то всё, я лопну от смеха.

– Что у тебя с музыкальными навыками? Фортепьяно? Пение? Арфа? И как обстоят дела с бальными танцами? Простой Menuett ä deux ты, разумеется, знаешь, а что с другими танцами?

Арфа? Menuett ä deux? Это само собой! Всё, моё самообладание лопнуло, и я начала безудержно хихикать.

– Прекрасно, что хоть кому-то здесь весело! – растерянно произнёс Губошлёп, и, видимо, с этого самого момента он решил мучить меня до тех пор, пока он не выбьет из меня всё веселье.

На самом деле ему на это много времени не потребовалось. Через какие-то четверть часа я стала чувствовать себя распоследней тупицей и неудачницей. И это несмотря на то, что Хемериус делал наверху всё возможное, чтобы меня ободрить.

– Давай, Гвендолин, покажи обоим садистам, на что ты способна!

Я бы с радостью это сделала. Но, к сожалению, я ни на что не была способна.

– Tour de main, левая рука, глупое создание, а поворот направо, корнуэлльцы капитулировали, и лорд Норт подал в отставку в марте 1782 года, что привело к тому, что… Поворот направо – нет, направо! Боже мой! Шарлотта, пожалуйста, покажи ей ещё раз!

И Шарлотта показывала. Надо отдать ей должное, она танцевала просто чудесно, у неё это выходило легко, будто играя.

И это в принципе было действительно нетрудно. Шаг туда, шаг сюда, поворот – и всё это с неизменной улыбкой. Не открывающей зубов. Музыка шла из динамиков, запрятанных за обшивкой стен, и надо сказать, это была не та музыка, от которой ноги сами пускаются в пляс.

Наверное, я бы лучше усвоила последовательность шагов, если бы Губошлёп не зудел мне беспрерывно в уши: «Итак, с 1779 года война с Испанией… теперь поворот, пожалуйста, четвёртого танцора мы должны себе просто представить, теперь реверанс, вот так, побольше изящества, пожалуйста. Опять вперёд, не забываем улыбаться, голова прямо, подбородок поднят, только что Великобритания потеряла Северную Америку, Боже мой, нет, направо, руку на уровне груди и выпрямиться, это серьёзный удар, и нельзя хорошо отзываться о французах, это непатриотично… Не глядеть под ноги, в той одежде их всё равно не увидеть!»

Шарлотта ограничилась внезапными дикими вопросами из области политики («Кто был в 1782 году королём Бурунди?») и непрерывным качанием головы, что вселяло в меня ещё большую неуверенность.

Через час Хемериус заскучал. Он спикировал с люстры, махнул мне лапой и исчез в стене. Я бы с радостью поручила ему поискать Гидеона, но это не понадобилось, потому что через очередные четверть часа менуэтной пытки в Старой Трапезной появились Гидеон и мистер Джордж. Они как раз успели увидеть, как я, Шарлотта и Губошлёп вместе с отсутствующим четвёртым партнёром танцуем фигуру, которую Губошлёп назвал «le chain» и при которой я должна была подать руку невидимому партнёру. К сожалению, я подала ему не ту руку.

– Правая рука, правое плечо, левая рука, левое плечо! – сердито вскричал Губошлёп. – Это так трудно? Гляди же, как это делает Шарлотта, просто великолепно!

Великолепная Шарлотта продолжала танцевать, как бы не замечая визитёров, в то время как я уязвлённо застыла на месте и с радостью провалилась бы сквозь землю.

– Ох, – сказала Шарлотта, сделав вид, что она только что заметила мистера Джорджа и Гидеона. Она присела в очаровательном реверансе, который, как я теперь знала, был своего рода книксеном, делавшимся в начале менуэта, в конце и периодически в процессе. Это должно было выглядеть совершенно по-дурацки, тем более что она была в школьной форме, но вместо этого выглядело как-то… мило.

Я чувствовала себя вдвойне плохо, во-первых, из-за полосатого кринолинового монстра в сочетании со школьной блузкой (я выглядела как пластмассовая кегля, которую ставят на проезжей части для обозначения места ремонтных работ), а, во-вторых, потому, что Губошлёп не стал терять даром времени и тут же приступил к жалобам.

– … не знает, где лево, где право… высшая степень неуклюжести… до неё тяжело доходит… совершенно невозможное предприятие… разве можно из гадкого утёнка сделать лебедя… она не никак продержится на этой суарее, не вызвав ажиотажа… вы только посмотрите на неё!

Мистер Джордж так и сделал, равно как и Гидеон, и я покраснела как рак. Одновременно я почувствовала, как во мне поднимается гнев. С меня хватит! Я быстро расстегнула юбку, которую Губошлёп затянул мне на бёдрах, и прошипела:

– Я не знаю, зачем мне в XVIII веке беседовать о политике. Я и в наше время так не делаю – я не имею об этом ни малейшего понятия! И что? Если меня кто-нибудь спросит про маркиза Бла-бла, я просто отвечу, что политика меня ни капельки не интересует! И если кто-нибудь непременно захочет танцевать со мной менуэт – что, я считаю, практически исключено, поскольку в XVIII веке я никого не знаю, – я отвечу: нет, спасибо, очень мило, но я подвернула ногу. Я в состоянии это сделать, не показывая зубов!

– Видите, что я имею ввиду? – вопросил Губошлёп и снова воздел руки. Похоже на въевшуюся привычку. – Ни малейшего признака доброй воли – зато полнейшая неосведомлённость и бездарность во всех областях. А потом она, как пятилетний ребёнок, заливается смехом, если при ней упомянуть имя лорда Сэндвича.

Ну да, лорд Сэндвич. Невозможно поверить, что его действительно так звали. Бедняга.

– Она, разумеется… – начал мистер Джордж, но Губошлёп перебил его.

– В отличие от Шарлотты, у девушки нет вообще никакой… esplieglerie!

Ах! Что бы это ни было, если оно есть у Шарлотты, я вообще не хочу его иметь!

Шарлотта выключила музыку и села к роялю, заговорщицки улыбаясь Гидеону. Гидеон улыбался в ответ.

Меня, напротив, он удостоил одним-единственным взглядом, в котором было что-то совсем не позитивное. Наверное, ему было неприятно находиться в одной комнате с такой неудачницей, тем более что он, казалось, отлично осознаёт, как великолепно он выглядит – в своих протёртых джинсах и узкой чёрной майке. По какой-то причине я рассвирепела ещё больше. Я почти заскрипела зубами.

Мистер Джордж озабоченно перевёл взгляд с меня на Губошлёпа и обратно и, наморщив лоб, сказал:

– Вы справитесь, Джордано. В лице Шарлотты вы имеете квалифицированную ассистентку. Кроме того, у нас в запасе есть пара дней.

– А даже если недели! Никакого времени не хватит, чтобы подготовить её к большому балу! К суарее – да, возможно, в узком кругу и при некотором везении – но бал, может быть, даже в присутствии герцогской четы – совершенно исключено! Я могу лишь предположить, что граф позволил себе здесь некоторую шутку!

Взгляд мистера Джорджа стал холодным.

– Разумеется, нет, – сказал он. – И, разумеется, вам не пристало подвергать сомнению намерения графа. Гвендолин справится, верно, Гвендолин?

Я не ответила. Моё чувство уверенности в себе изрядно пострадало за последние два часа. Если речь шла всего лишь о том, чтобы не бросаться в глаза так уж явно – с этим я справлюсь. Я просто стану в уголок и начну спокойно обмахиваться веером. Или лучше не обмахиваться, а то кто его знает, что это может означать. Просто стоять и улыбаться без зубов. Разумеется, при этом никто не должен меня беспокоить, спрашивать про маркиза Стаффорда или там приглашать на танец.

Шарлотта начала тихонько наигрывать на рояле. Она играла очень миленькую мелодию в стиле музыки, под которую мы только что танцевали. Гидеон стал рядом с ней, она поглядела на него и что-то сказала – что именно, я не поняла, поскольку Губошлёп громко вздохнул.

– Мы попробовали последовательно преподать ей базовые движения менуэта, но я боюсь, что мы должны прибегнуть к другим методам!

Я не могла не восхититься способности Шарлотты одновременно говорить, смотреть Гидеону в глаза, демонстрировать свои очаровательные ямочки и при этом ещё и играть на пианино.

Губошлёп всё ещё причитал.

– Возможно, помогут иллюстрации или разметки на полу, ещё мы могли бы…

– Вы сможете продолжить урок прямо завтра, – перебил его мистер Джордж. Гвендолин пора на элапсирование. Идём, Гвендолин?

Я с облегчением кивнула и схватила свою школьную сумку и плащ. Наконец освободилась. Чувство унижения тут же уступило место взволнованному ожиданию. Если всё пойдёт хорошо, то меня пошлют элапсировать в день после моей встречи с дедушкой, а в тайнике окажутся ключ и пароль.

– Давай я понесу. – Мистер Джордж забрал мою сумку и одарил меня ободряющей улыбкой. – Ещё четыре часа, и ты сможешь поехать домой. Сегодня ты выглядишь не так устало, как вчера. Мы выберем для тебя хороший, спокойный год – как насчёт 1953? Гидеон говорит, что в ал… в помещении хронографа очень уютно. Есть даже софа.

– 1953 будет отлично, – сказала я, стараясь не выдать своего воодушевления. Пять лет после моей встречи с Люкасом! Можно рассчитывать на то, что он за это время что-то узнал.

– Ах, да, и Шарлотта: миссис Дженкинс вызвала тебе машину. Ты можешь на сегодня закончить.

Шарлотта перестала играть.

– Да, мистер Джордж, – вежливо ответила она. Затем, наклонив голову, она улыбнулась Гидеону. – Ты уже тоже на сегодня закончил?

Что такое? Может, она ещё спросит, пойдёт ли он с ней в кино? Я затаила дыхание.

Но Гидеон покачал головой.

– Нет. Я буду сопровождать Гвендолин.

Шарлотта и я смотрели одинаково ошарашенно.

– Нет, не будешь, – возразил мистер Джордж. – Ты уже исчерпал свой сегодняшний лимит.

– И ты выглядишь утомлённо, – добавила Шарлотта. – Что неудивительно. Ты должен использовать время для того, чтобы выспаться.

Я в виде исключения была с ней согласна. Если Гидеон отправится со мной, я не смогу вытащить ключ из тайника и повидаться с дедушкой.

– Без меня Гвендолин проведёт в подвале совершенно бессмысленные четыре часа, – ответил Гидеон. – Если я отправлюсь с ней, она сможет за это время чему-нибудь научиться. – Легко улыбнувшись, он добавил: – Например, как отличить лево от права. Ей ведь надо это выучить для менуэта.

Что? Ради Бога – только не опять урок танцев!

– Артель «Напрасный труд», – высказался Губошлёп.

– Мне надо делать домашние задания, – сказала я как можно более недружелюбно. – Кроме того, завтра у нас сочинение по Шекспиру.

– Тут я тоже смогу тебе помочь, – сказал Гидеон и посмотрел на меня. Я не могла истолковать его взгляд – для кого-нибудь несведущего он мог показаться бесхитростным, но я-то знала лучше.

Шарлотта всё ещё улыбалась, но уже без ямочек на щеках.

Мистер Джордж пожал плечами.

– По мне, так ради Бога. Тогда Гвендолин не придётся быть одной, и она не будет бояться.

– Собственно говоря, я охотно бываю одна, – в отчаянии заявила я. – Тем более проведя весь день среди людей, как сегодня. – Среди наислабоумнейших людей.

– Ах вот как? – насмешливо спросила Шарлотта. – И уж совсем одна ты и не бываешь, с тобой же всегда твои невидимые друзья, не так ли?

– Вот именно, – ответила я. – Гидеон, ты только помешаешь.

Отправляйся-ка ты с Шарлоттой в кино. По мне, так вы можете даже основать клуб любителей книги!

Подумала я. Но действительно ли я так считала? С одной стороны, я ничего не желала так сильно, как поговорить с моим дедом и спросить его, что он разузнал про зелёного всадника. С другой стороны, в моей голове плавали смутные воспоминания о вчерашних «Ох», «Хммм» и «Ещё!».

Вот фигня! Мне нужно сосредоточиться и вспомнить всё то, что я нашла в Гидеоне достойным презрения!

Но он не оставил мне на это времени. Он уже открыл передо мной и мистером Джорджем дверь.

– Давай, Гвендолин! Вперёд, в 1953 год!

Я была уверена, что Шарлотта, если б могла, прожгла бы мне взглядом дыру в спине.

По дороге вниз, в старую алхимическую лабораторию, мистер Джордж – предварительно извинившись – завязал мне глаза и, вздохнув, взял меня за руку. Гидеон должен был нести мою школьную сумку.

– Я знаю, что мистер Джордано не самый лёгкий человек, – сказал мистер Джордж, когда мы поднялись по винтовой лестнице. – Но, возможно, ты бы могла приложить с ним побольше усилий.

Я громко засопела.

– Он тоже мог бы приложить со мной побольше усилий! Мастер рейки, креативный дизайнер украшений, кутюрье – что он вообще делает среди Стражей? Я думала, что они все сплошь видные учёные и политики!

– Мистер Джордано среди Стражей что-то вроде белой вороны, – согласился мистер Джордж. – Но у него золотая голова. Наряду со своими экзотичными… хм… профессиями, которые, кстати, сделали его мультимиллионером, он является признанным историком и…

– …и когда он пять лет назад, основываясь на ранее неизвестных источниках, опубликовал статью о неком лондонском тайном обществе, связанном с Вольными каменщиками и легендарным графом Сен Жерменом, Стражи решили, что они срочно должны познакомиться с ним поближе, – сказал идущий впереди Гидеон. Его голос эхом отдавался от каменных стен.

Мистер Джордж откашлялся.

– Эхм… да. Осторожно, ступенька.

– Понимаю, – сказала я. – И Джордано приняли в ряды Стражей, чтобы он не проболтался. А что за неизвестные источники?

– Каждый член привносит в Общество что-то такое, что делает его сильней, – сказал мистер Джордж, не отвечая прямо на мой вопрос. – Способности мистера Джордано особенно многогранны.

– Никаких сомнений, – подтвердила я. – Кто ещё сумеет наклеить себе страз на ноготь?

Я услышала, как мистер Джордж закашлялся, словно подавившись. Некоторое время мы молча шли рядом друг с другом.

Шагов Гидеона больше не было слышно, я предположила, что он прошёл вперёд (из-за моей повязки мы передвигались со скоростью улитки). В конце концов я собралась с духом и тихо спросила:

– По какой причине я должна пойти на эту суарею и на этот бал, мистер Джордж?

– О, тебя ещё никто не проинформировал? Гидеон вчера вечером – или скорее ночью – посетил графа, чтобы рассказать ему про ваши недавние… приключения. И вернулся с письмом, в котором граф выразил настойчивое желание, чтобы ты и Гидеон сопровождали его на суарею к леди Бромптон, а через несколько дней – на большой бал. Кроме того, вам предстоит ещё один послеобеденный визит в Темпл. Целью всего этого является намерение графа познакомиться с тобой поближе.

Я подумала про мою первую встречу с графом и содрогнулась.

– Я понимаю, что он хочет познакомиться со мной поближе. Но почему он хочет, чтобы я появлялась среди людей? Это что, своего рода тест?

– Это скорее доказывает, что не имеет смысла держать тебя в стороне от всего дела. Честно говоря, я очень обрадовался этому письму. Оно показывает, что граф доверяет тебе намного больше, чем некоторые господа Стражи, которые считают, что в этой игре ты всего лишь пешка.

– И предательницей, – сказала я, подумав про доктора Уайта.

– Или предательницей, – легко повторил мистер Джордж. – Есть разные мнения. Всё, мы пришли, моя девочка. Можешь снять повязку.

Гидеон нас уже ждал. Я ещё раз попробовала от него отделаться, объявив, что мне надо выучить наизусть сонет Шекспира, а я могу это делать только вслух, но он лишь пожал плечами и сказал, что у него с собой iPod и что он меня не услышит. Мистер Джордж извлёк из сейфа хронограф и напомнил нам, чтобы мы там ничего не оставили.

– Ни клочка бумаги, слышишь, Гвендолин? Ты принесёшь назад всё содержимое твоей школьной сумки. И саму сумку, естественно, тоже. Поняла?

Я кивнула, забрала у Гидеона сумку и прижала её к себе. Затем я протянула мистеру Джорджу палец – на сей раз мизинец, потому что указательный уже успел настрадаться от уколов.

– А если кто-нибудь войдёт в комнату, пока мы будем там?

– Ничего такого не случится, – заверил меня Гидеон. – Потому что мы попадём туда ночью.

– Ну и что? Кому-нибудь может взбрести в голову устроить в подвале инспиративную встречу!

– Конспиративную, – сказал Гидеон. – Ну и пусть.

– Как это?

– Не волнуйся, – сказал мистер Джордж, вкладывая мой палец в отверстие клапана хронографа. Я прикусила губу, ощутив хорошо знакомую карусель в животе и почувствовав, как игла впивается в палец. Комната озарилась рубиново-красным светом, и я оказалась в полной темноте.

– Алло? – тихо спросила я, но никто не ответил. Через секунду рядом со мной приземлился Гидеон и сразу же щёлкнул фонариком.

– Видишь, тут совсем не так неуютно, – сказал он, проходя к двери и включая свет. Под потолком по-прежнему болталась голая лампочка, но в остальном комната со времени моего последнего визита явно изменилась к лучшему. Я сразу же бросила взгляд на стену, в которой Люкас намеревался устроить тайник. Перед ней были составлены стулья, но уже гораздо аккуратнее, чем тогда. Здесь больше не было никакого хлама, по сравнению с прошлым разом комната была прямо-таки убрана и почти пуста. Кроме стульев у стены, здесь находились ещё стол и софа с потёртой бархатной обивкой зелёного цвета.

– Да, действительно намного уютнее, чем при моём прошлом визите. Я всё время боялась, что придёт какая-нибудь крыса и начнёт меня грызть.

Гидеон попробовал нажать ручку двери. Очевидно, заперта.

– Один раз дверь была открыта, – сказал он улыбаясь. – Это был действительно чудный вечер. Отсюда есть тайный ход, пролегающий под Дворцом Правосудия… И он проложен очень глубоко, через катакомбы со скелетами и черепами… А недалеко отсюда находится – в 1953 году – винный погреб.

– Нужен ключ. – Я снова покосилась на стену. Где-то там за свободным кирпичом лежит ключ. Я вздохнула. Чертовски жаль, что сейчас он мне совершенно не пригодится. Но мне как-то грело душу, что я знаю нечто такое, о чём Гидеон – в виде исключения – не имеет понятия. – Так ты попил вина?

– А как ты думаешь? – Гидеон взял один из стульев и поставил у стола. – Вот, это тебе. Успехов в домашнем задании.

– Кхм, спасибо. – Я уселась, вытащила из сумки вещи и сделала вид, что читаю учебник. За это время Гидеон вытянулся на софе, вытащил из кармана iPod и надел наушники. Через две минуты я рискнула взглянуть на него и увидела, что он закрыл глаза. Неужели уснул? Собственно говоря, неудивительно, если подумать, что он этой ночью опять перемещался.

На какое-то время я потерялась в созерцании его прямого, длинного носа, бледной кожи, мягких губ и густых изогнутых ресниц. В таком расслабленном состоянии он выглядел очень юным, и я вдруг смогла отчётливо представить себе, каким он был ребёнком. Конечно же, ужасно хорошеньким. Его грудь равномерно вздымалась и опускалась, и я подумала, а не рискнуть ли мне – но нет, это было бы слишком опасно. Если я не хочу раскрыть нашу с Люкасом тайну, мне не стоит даже глядеть на эту стену.

Поскольку мне не оставалось ничего другого и я не могла четыре часа подряд смотреть на спящего Гидеона (хотя это была очень привлекательная мысль), я в итоге занялась домашними заданиями – сначала полезными ископаемыми Кавказа, а затем неправильными французскими глаголами. В сочинении про жизнь и творчество Шекспира недоставало только концовки, и я решительно сформулировала её одним предложением: «Последние пять лет своей жизни Шекспир провёл в Стратфорде-на-Эйвоне, где он умер в 1616 году». Всё, готово. Осталось только выучить наизусть сонет. Поскольку все они были одинакового размера, я выбрала первый попавшийся. «Мой глаз и сердце - издавна в борьбе: они тебя не могут поделить», – пробормотала я.

– Ты это обо мне? – спросил Гидеон. Он сел на софе и снял наушники.

Я не смогла не покраснеть.

– Это Шекспир, – сказала я.

Гидеон улыбнулся.

– «Мой глаз твой образ требует себе, а сердце в сердце хочет утаить»… или что-то в этом роде.

– Нет, довольно точно, – сказала я, захлопывая книгу.

– Ты же ещё не выучила, – заметил Гидеон.

– До утра я всё равно забуду. Лучше всего я выучу его прямо перед школой, тогда у меня будет шанс ничего не забыть до урока английского у мистера Уитмена.

– Тем лучше! Значит, сейчас мы сможем заняться менуэтом. – Гидеон поднялся. – В любом случае, места тут хватит.

– О нет! Не надо, пожалуйста!

Но Гидеон уже поклонился мне.

– Я могу пригласить Вас на танец, мисс Шеферд?

– Я бы с большой радостью, мой господин, – заверила я его, обмахиваясь томиком Шекспира на манер веера. – Но к сожалению, я подвернула ногу. Может быть, Вы спросите мою кузину. Вон та дама в зелёном. – Я показала на софу. – Она охотно покажет Вам, как хорошо она танцует.

– Но я хочу танцевать с Вами – как танцует Ваша кузина, я давно знаю.

– Я имею ввиду мою кузину Софу, а не мою кузину Шарлотту, – ответила я. – Я заверяю… уверяю Вас, что с Софой вам понравится больше, чем с Шарлоттой. Софа, возможно, не столь прелестна, но она мягче, в ней больше обаяния и у неё лучший характер.

Гидеон рассмеялся.

– Как уже было сказано, мой интерес принадлежит исключительно Вам. Пожалуйста, удостойте меня чести.

– Но такой джентльмен, как Вы, должен проявить снисхождение к моей подвёрнутой ноге!

– Нет, сожалею. – Гидеон вытащил из кармана iPod. – Немного терпения, оркестр играет вступление. – Он вставил мне в уши наушники и поднял меня со стула.

– О, хорошо, «Линкин парк», – сказала я, а мой пульс скакнул вперёд, потому что Гидеон вдруг оказался так близко от меня.

– Что? Пардон, сейчас исправим. – Его пальцы заскользили по дисплею. – Вот. Моцарт, то, что надо. – Он протянул мне iPod. Нет, положи его в карман, надо, чтобы у тебя руки были свободны.

– Но ты же не будешь слышать музыку, – сказала я, а скрипки гремели мне в уши.

– Я слышу достаточно, не кричи. Окей, давай представим, что это фигура на восемь человек. Слева от меня находится ещё один господин, справа – двое, мы все стоим в ряд. С твоей стороны та же картина, только с дамами. Пожалуйста, реверанс.

Я сделала книксен и неуверенно вложила свою руку в его.

– Но я тут же прекращу, если ты скажешь «Глупое существо»!

– Я бы никогда такого не сделал, – ответил Гидеон и провёл меня прямо вдоль софы. – Во время танца необходимо в первую очередь заботиться о культурном общении. Могу ли я спросить, откуда у Вас такая антипатия к танцам? Большинство юных дам любит танцевать!

– Тсс, мне надо сосредоточиться. – Пока всё шло отлично. Я и сама была ужасно удивлена. Tour de main удался без сучка и задоринки, один поворот налево, один направо. – Можем ли мы повторить это ещё раз?

– Подними подбородок, вот так. И смотри на меня. Ты не должна отводить от меня взгляда, не важно, насколько хорош мой сосед.

Я невольно улыбнулась. Что это было? Закидывание удочки в расчёте на комплимент? Ну, этой любезности я ему не окажу. Хотя я должна была признать, что Гидеон действительно хорошо танцует. С ним было совершенно иначе, чем с Губошлёпом – всё шло словно само собой. Так я действительно могла постепенно научиться танцевать менуэт.

Гидеон тоже это заметил.

– Посмотри, ты же всё умеешь. Правая рука, правое плечо, левая рука, левое плечо – очень хорошо.

Он был прав. Я умела! Собственно, это было совершенно легко. Я торжествующе сделала круг с невидимым партнёром и снова вложила ладонь в руку Гидеона.

– Ха! С какой стати «грациозная, как ветряная мельница»! – воскликнула я.

– Совершенно бессовестное сравнение, – поддержал меня Гидеон. – Ты легко перетанцуешь любую ветряную мельницу!

Я хихикнула. Потом вздрогнула:

– О, опять «Линкин парк».

– Всё равно. – Пока мне в уши гремели «21 guns», Гидеон уверенно вёл меня в последней фигуре. Завершив её, он поклонился. Мне стало почти жаль, что танец закончился.

Я присела в глубоком реверансе и сняла наушники.

– На, возьми. Спасибо, что ты потренировал меня.

– Чистой воды эгоизм, – ответил Гидеон. – В конце концов, это ведь мне пришлось бы с тобой позориться, забыла?

– Нет. – Моё хорошее настроение моментально улетучилось. Мой взгляд, прежде чем я успела этому воспрепятствовать, снова метнулся к стене за стульями.

– Эй, мы ещё не закончили, – сказал Гидеон. – Это было очень неплохо, но не отлично. Почему ты вдруг стала глядеть так мрачно?

– Как ты думаешь, почему граф Сен Жермен непременно хочет, чтобы я появилась на суарее и на балу? Он же вполне мог вызвать меня сюда, в Темпл, тогда бы не было никакой опасности, что я опозорюсь перед чужими людьми. Никто не будет удивляться по моему поводу, и никто не заподозрит, что я из будущего.

Гидеон, прежде чем ответить, некоторое время смотрел на меня.

– Граф не слишком охотно раскрывает свои карты, но в любой его идее таится гениальный план. У него есть конкретное подозрение по поводу тех, кто напал на нас в Гайд-парке, и я думаю, что, вводя нас в большое общество, он хочет выманить из норы их кукловода – или кукловодов.

– Вот оно что, – сказала я. – Ты думаешь, мужчины со шпагами снова могут…

– Пока мы будем на людях – нет, – ответил Гидеон. Он присел на подлокотник софы и скрестил руки на груди. – Тем не менее я считаю это опасным – во всяком случае, для тебя.

Я оперлась о край стола.

– Ты не подозреваешь Люси и Пола по поводу Гайд-парка?

– И да, и нет, – ответил Гидеон. – Такой человек, как граф Сен Жермен, не мог не нажить врагов в течение жизни. В Анналах имеется несколько отчётов о покушении на него. Я предполагаю, что Люси и Пол для достижения своей цели связались с кем-то из его врагов.

– Граф тоже так считает?

Гидеон пожал плечами.

– Надеюсь.

Я немного подумала.

– Я за то, чтобы ты опять нарушил правила и прихватил с собой джеймс-бондовский пистолет, – предложила я. – Против него все эти типы с их шпагами ничего не смогут. Откуда он у тебя, кстати? Я бы увереннее себя чувствовала, будь и у меня такая штука.

– Оружие, с которым человек не умеет обращаться, в итоге будет направлено на него самого, – ответил Гидеон. Я подумала про мой японский нож для овощей. Было неприятно подумать, что его могут направить на меня.

– Шарлотта хорошо фехтует? И умеет обращаться с пистолетом?

Снова пожатие плечами.

– Она занимается фехтованием с двенадцати лет – естественно, она хорошо фехтует.

Естественно. Шарлотта всё делала хорошо. Кроме как быть дружелюбной.

– Графу она бы, видимо, понравилась, – сказала я. – Я, очевидно, пришлась ему не по душе.

Гидеон засмеялся.

– Ты ещё можешь изменить его впечатление о себе. Он хочет получше тебя узнать прежде всего для того, чтобы проверить, а не верны ли всё же предсказания по поводу тебя.

– Насчёт магии Ворона? – Всегда, когда об этом заходила речь, я начинала чувствовать себя неуютно. – Может быть, в предсказаниях сказано, что под этим имеется ввиду?

Гидеон помедлил секунду, а затем негромко сказал:

– …Ворон, в рубиновых волнах взмахивая крылами, слышит пение мёртвых между мирами. Он не знает сомнений и не ведает мук. Ширится мощь воплощений - и замыкается круг. – Он откашлялся. – У тебя мурашки по коже.

– Это и звучит довольно жутко. Про пение мёртвых особенно. – Я поёжилась. – А продолжение есть?

– Нет. Это более или менее всё. Ты должна согласиться, что к тебе это не особенно подходит, верно?

Да, тут он был прав.

– А о тебе тоже есть что-то в предсказаниях?

– Естественно, – ответил Гидеон. – О каждом из путешественников. Я – Лев с алмазной гривой, при виде которого солнце… – на какой-то момент он вроде бы смутился, но потом продолжил, улыбаясь: – Бла-бла-бла. О, а твоя прапрапрабабушка, упрямая леди Тилни, является – вполне подходяще – лисой, нефритовой лисой, прячущейся под липой.

– Из этих предсказаний можно вообще что-нибудь понять?

– Вполне – просто там много символики. Всё это вопрос интерпретации. – Он посмотрел на часы. – У нас ещё есть время. Я за то, чтобы мы продолжили урок танцев.

– Н-да, – сказала я. – Мне, видимо, надо было брать уроки фортепьяно, вместо того чтобы ходить с Лесли на хип-хоп. Но я очень хорошо пою. В прошлом году на вечеринке у Синтии я с большим отрывом победила в караоке. С моей личной, особой интерпретацией песни «Somewhere over the rainbow». И это при том, что я была в дурацком костюме автобусной остановки.

– Ах да. Если тебя спросят, ты просто скажешь, что у тебя всегда перехватывает горло, если тебе надо петь на людях.

– Это я могу сказать, а про подвёрнутую ногу нет?

– Вот наушники. Повторим ещё раз. – Он склонился передо мной в поклоне.

– Что мне делать, если меня пригласит кто-нибудь другой, а не ты? – я присела в книксене – тьфу, в реверансе.

– Делай всё точно так же, – сказал Гидеон и взял меня за руку. – Но в XVIII веке в этом отношении было очень формально. Никто не приглашал танцевать постороннюю девушку, не будучи официально ей представленным.

– Разве что она сделает какие-нибудь неприличные движения веером. – Танцевальные па постепенно входили в мою плоть и кровь. – Как только я наклоняла веер хоть на сантиметр, у Джордано был нервный приступ, а Шарлотта качала головой как китайский болванчик.

– Она просто хочет тебе помочь, – сказал Гидеон.

– Да, конечно. А Земля плоская, – фыркнула я, хотя во время менуэта это было наверняка запрещено.

– Можно подумать, что вы друг друга недолюбливаете. – Мы повернулись вместе со своими воображаемыми партнёрами.

Ах? Значит, можно подумать?

– Я думаю, что кроме тёти Гленды, леди Аристы и наших учителей нет никого, кому бы она нравилась.

– Я так не думаю, – сказал Гидеон.

– О – конечно, я забыла ещё Джордано и тебя. Упс, сейчас я закатила глаза, это наверняка запрещено в XVIII веке.

– Может быть такое, что ты относишься к Шарлотте с некоторой ревностью?

Я рассмеялась.

– Поверь мне, если бы ты знал её так хорошо, как я, тебе бы и в голову не пришло задавать такой глупый вопрос!

– Я знаю её, собственно говоря, очень хорошо, – тихо ответил Гидеон и снова взял меня за руку.

– «Да, но только с её шоколадной стороны», – хотела возразить я, но тут до меня дошёл смысл его слов, и меня действительно захлестнула ужасная ревность к Шарлотте. – Так насколько хорошо вы знаете друг друга… в деталях? – Я отняла у Гидеона руку и протянула её несуществующему соседу.

– Ну да, я бы сказал, настолько хорошо, насколько люди друг друга знают, проведя много времени вместе. – Проходя мимо меня, он коварно улыбнулся. – И у нас у обоих было не особенно много времени на другие… кхм… дружеские отношения.

– Понимаю. Тогда приходится довольствоваться тем, что есть. – Я не могла больше выдержать ни секунды. – Ну и как Шарлотта целуется?

Гидеон схватил мою руку, висевшую в воздухе по крайней мере на двадцать сантиметров выше.

– Я нахожу, что в вопросах культурной беседы Вы делаете грандиозные успехи – и тем не менее: о таких вещах джентльмены не говорят.

– Да, эту отговорку я бы приняла, если бы ты был джентльменом.

– Если я Вам когда-нибудь дал повод считать моё поведение неджентльменским…

– Ах, замолчи! Что бы ни было между тобой и Шарлоттой – меня это не интересует. Но я считаю довольно наглым, что ты одновременно… обжимаешься со мной.

– Обжимаюсь? Какое некрасивое слово. Я был бы Вам очень признателен, если бы Вы объяснили мне причину Вашего неудовольствия и одновременно вспомнили бы о Ваших локтях. В этой фигуре они должны быть опущены вниз.

– Это не смешно, – фыркнула я. – Я бы не позволила тебе целовать меня, знай я, что ты и Шарлотта… – Ах, Моцарт закончился, и опять вступил «Линкин парк». Отлично, это лучше подходило к моему настроению.

– Я и Шарлотта – что?

– Больше, чем друзья.

– Кто это сказал?

– Ты сам?

– Нет, ничего подобного.

– Ага. То есть вы – вы никогда – скажем так – не целовались? – Я не стала делать книксен, а вместо этого сверкнула на него глазами.

– Этого я тоже не говорил. – Он поклонился и вытащил iPod из моего кармана. – Давай ещё раз, тебе нужно поупражнять движения рук. В остальном просто отлично.

– Зато твоя культурная беседа оставляет желать много лучшего, – сказала я. – Так у тебя есть что-то с Шарлоттой или нет?

– Я думал, тебя не интересует, что у меня с Шарлоттой.

Я по прежнему сверкала на него глазами.

– Да, верно.

– Тогда хорошо. – Гидеон вернул мне iPod.

Из наушников зазвучала «Аллилуйя» в исполнении Бон Джови.

– Это не то, – сказала я.

– Нет, нет, – ответил Гидеон и улыбнулся. – Я подумал, что тебе надо поставить что-нибудь успокаивающее.

– Ты… ты вообще… ты такой…

– Да?

– Тошнилово?

Он приблизился ещё на шаг, так что расстояние между нами сократилось примерно до одного сантиметра.

– Видишь, в этом и состоит отличие между тобой и Шарлоттой – она бы такого никогда не сказала.

Мне вдруг стало трудно дышать.

– Возможно, потому, что ты не даёшь ей повода.

– Нет, не поэтому. Я думаю, что просто у неё лучше манеры.

– Да, и крепче нервы, – сказала я. По какой-то причине я не могла отвести взгляда от его губ. – На тот случай, если ты опять захочешь попытаться – если мы ещё когда-нибудь зависнем в исповедальне и нам будет нечего делать, то второй раз я уже не дам себя… захватить врасплох!

– Ты имеешь ввиду – второй раз ты мне не позволишь тебя целовать?

– Именно, – прошептала я, будучи не в состоянии пошевелиться.

– Жаль, – сказал Гидеон, причём его рот оказался так близко, что я чувствовала на губах его дыхание. Мне было ясно, что я веду себя не так, как если бы я говорила всерьёз. Всерьёз это и не было. Чудом было уже то, что я не обвила руками его шею. Момент, когда ещё можно было отвернуться или оттолкнуть его от себя, я давно упустила.

Очевидно, Гидеон смотрел на это точно так же. Его рука начала гладить мои волосы, а затем я наконец ощутила мягкое прикосновение его губ.

«There's a blaze of light in every word», пел мне в ухо Бон Джови. Я эту чёртову песню любила всегда, она была одной из тех, которые я могла слушать пятнадцать раз подряд, но теперь она, наверное, навсегда будет связана для меня с Гидеоном.

Аллилуйя.