Сильверсмит

Глава 4

Ариэлла

— Королева, — медленно повторила я.

Джемма кивнула.

Я была слишком ошеломлена, чтобы говорить, и зажмурилась, пытаясь отгородиться от всего, кроме ее слов.

— Я говорила, что было двое мужчин, — голос Джеммы стал тише. — Второго зовут Молохай.

Она сказала «зовут», а не «звали». Волнение во мней закрутилось вихрем. Это должно было означать, что Молохай все еще жив после четырехсот лет, точно так же, как и Симеон. И если этого было недостаточно, чтобы скрутить желудок в узел, то его зловещее имя справилось с этим на ура.

— Симеон предпочитал работать с травами, зельями и заклинаниями. Он был — и есть — методичен, а Молохай был более… экспериментален в магии. В свое время они прекрасно взаимодействовали, и новый мир ничего не недоставало, но со временем Молохай захотел то, чего не мог получить.

Мой желудок сжался от ужаса в взгляде Джеммы.

— У Симеона была сестра, — продолжила она, — на десять лет младше его и Молохая. Ее звали Кристабель. Она была ангельски прекрасна, и пока Симеон и Молохай были подобны богам, они позволяли Кристабель быть королевой народа, любимой и безусловно почитаемой. Симеон и даже Молохай тогда понимали, что нужно править иначе, чем предыдущие поколения, чтобы заслужить доверие людей. Мужчины из рода Рексусов были жестокими и считали, что Нирида окажется слишком слабой, если при власти будет женщина.

— Поэтому создавалось впечатление, что за женщиной стоит кто-то «настоящий», кто действительно правит, — добавил Финн, поднимая кружку в мою сторону. — Они принимали большинство решений сами, но делали Кристабель лицом власти. Пока в кровной линии жила женщина, править должна была женщина.

— Правительница с мягким сердцем, — добавил Каз, положив руку на грудь. — Меньше шансов на восстание.

— Они использовали ее? — спросила я, чувствуя, как подкашиваются колени.

— Она согласилась с этим, — Джемма сердито посмотрела на братьев Синклеров. — А Молохай любил ее, точнее, был одержим, но в тот момент, когда она стала достаточно взрослой, чтобы познать любовь, она отдала свое сердце другому. И хотя Молохай одаривал ее дарами, магией, всем, что только можно пожелать, она так и не полюбила его в ответ. Ее сердце принадлежало другому — молодому, уважаемому солдату небольшой, но растущей кавалерии. Когда Кристабель вышла за него замуж и забеременела, вся доброта, удерживающая Молохая в узде, исчезла. Его ярость вырвалась наружу. После рождения ребенка Молохай убил мужа Кристабель, а затем убил и ребенка. Проткнул сердце младенца всего через несколько дней после рождения.

Тошнота подступила к горлу. Какое должно быть это ничем не сдерживаемое зло, чтобы убить младенца…

Джемма сделала паузу, позволяя информации осесть, и с тревогой посмотрела на меня. Я глянула на Каза и Финна напротив, на Эзру рядом — все трое сидели тихо, сложив руки на коленях. Их лица были серьезны, но, по-видимому, они эту историю слышали сотни раз, и эту ее мрачную, но неотъемлемую часть.

— Почему я узнаю это только сейчас? — в сердце проснулась злость. Ноздри раздулись. Инстинктивно я снова перевела взгляд на Смита, чьи губы были сжаты, челюсть напряжена, а гнев сдержан, будто ради меня. Это ощущение поддержки, тихой, но непреложной, окутало меня полностью.

— Потому что твои родители пытались тебя защитить, — Джемма встала из-за стола и начала расхаживать по маленькой кухне. Три шага туда и три обратно. — Видишь ли, убийство ребенка Кристабель было недостаточным для Молохая. Он вернулся к месту, где он и Симеон нашли магию, и взял больше. Он взял что-то темное и злое — всепоглощающие тени. Он проклял Кристабель ужасной болезнью, заставив ее умирать медленно и мучительно. Она умерла через шестнадцать лет, бездетная, в тридцать семь. Заклятия Симеона, соблюдающего правила равновесия, не могли противостоять теням Молохая, и ему пришлось скрываться.

— Значит, Симеон, четырехсотлетний мужчина, оплодотворил мою мать, а теперь Молохай хочет убить меня, — пришла я к ужасному выводу.

Джемма тяжело вздохнула, словно тоже имела право быть подавленной, и продолжила:

— Считается, что когда Симеон и Молохай открыли ту силу в Нириде, она вплелась и в их семьи. Кристабель начала видеть будущее. В последние годы жизни ее видения подтвердились. За три дня до смерти она проснулась посреди ночи и вызвала Симеона к себе с последним предсказанием.

Я уставилась в окно и пыталась вспомнить хоть какие-то намеки на эту историю в надежде, что Филипп и моя мать что-то мне рассказывали. Что они не держали меня в неведении. И, может быть, так оно и было до несчастного случая, но с тех пор моя память исчезла; любые попытки вспомнить оказывались тщетными. Стоило мне приблизиться к чему-то цельному, как оно вырывалось из памяти некой силой, будто та травма — та самая преграда, что удерживала мои воспоминания — была живой и активно сопротивлялась мне.

— Каково было предвидение? — спросила я.

Джемма откашлялась.

— Молодая королева, рожденная от древней крови, покинет жизнь в уединении, овладеет силой, благословленной богами, выйдет замуж за принца народа и воскресит этот мир из тьмы Молохая.

Молодая. Древняя кровь. Покинет жизнь в уединении. Сила.

О, нет. Нет, нет, нет.

Эти люди думали, что это про меня.

Глаза мои расширились, а слова Джеммы крутились в голове, словно застрявшая пластинка. Неужели поэтому Филипп и моя мать держали меня здесь, чтобы защитить от всего этого, пока я не стану достаточно взрослой? Стану ли я когда-нибудь достаточно взрослой? Достаточно готовой? Хотели ли они дать мне нормальное детство? Может, это бы сработало, если бы я хоть что-то помнила о нем. Джемму прислали к нам домой просто для того, чтобы социализировать меня? После того как я проснулась в семнадцать без памяти, я начала отстраняться, но дать мне подругу, только чтобы потом забрать ее… Что-то было не так.

Особенно когда я посмотрела на свои хилые руки.

— Нет, — дрянное старое зеркало на стене издевалось, отражая мое растущее беспокойство. — Это неправильно. У меня нет никакой силы.

— Ари, — она остановилась, ее голос замедлился и смягчился, словно я была трехлеткой, собирающейся закатить истерику. — Ты далеко не одна в этом. Когда Симеон ушел в подполье в маленькой деревушке на юге Уоррича, он встретил семью Уинтерсон. Вместе они двинулись на юг, в Авендрел, собрали сопротивление и построили общину под горой. Крепость стремительно росла последние четыреста лет, — Джемма опустилась и взяла мои руки. — Из ужаса, который Молохай навел на наш народ, родилась сплоченность. Молохай по-прежнему контролирует большую часть южных земель, но мы удерживаем север. А Пещеры Уинтерсон — там сейчас твоя мать, — добавила Джемма, словно новость о моей халатной матери могла все исправить. — Наш лидер, Алистер Уинтерсон, и его жена Офелия сейчас правят там. Вот зачем мы здесь. Чтобы сопроводить тебя к Симеону. Он обучит тебя управлять своей силой, а затем ты отправишься в Пещеры.

Я покачала головой, но она сжала мои руки, кивая, пытаясь успокоить.

— Более тысячи человек ждут тебя, готовые сражаться рядом, готовые служить тебе.

Эзра откашлялся и бросил на Джемму строгий взгляд. Она ответила предупреждающим прищуром.

— Еще что-то? — с трудом выдавила я.

Джемма тяжело вздохнула и скривилась.

— Принц народа в пророчестве — это внук Алистера Уинтерсона, Элиас. Он командует твоей армией и станет твоим мужем.

Муж. Слово отскакивало в голове, как колючий шип, застревая в самых неудобных уголках разума, и я не могла от него скрыться.

— Почему? — я дрожала, бросая отчаянные взгляды по очереди на каждого из них, пока взгляд не упал на Смитa — мужчину, который давал мне неожиданное чувство безопасности — в последней, безнадежной мольбе о помощи. — Я… я не хочу замуж.

Как я могла? Мне еще не было и девятнадцати. Я не успела пожить, меня никогда не целовали.

Широкие плечи Смитa опустились с тяжелым вздохом, и из его измученных глаз потекла неожиданная сочувственная теплота.

— Потому что тебе нужна его армия, — ответила Джемма, привлекая мое внимание обратно к себе. — Народ будет сражаться лучше, если будет единым фронтом.

— А я должна выйти за него замуж, чтобы объединить их?

— Симеон заключил сделку с Уинтерсонами, — Эзра пожал плечами. — И это было в пророчестве Кристабель.

Увидеть Филиппа и Оливера мертвыми, с перерезанными горлами, чуть не свело меня с ума. Но не совсем. Нет, мой измученный разум был достаточно ясным, потому что если бы это было не так, я бы не услышала этот щелчок, когда все остальное взорвалось в груди.

Мне было предсказано уничтожить самого темного и могущественного колдуна последних четырехсот лет. И еще мне предстояло выйти замуж за какого-то случайного принца в золотых доспехах. Джемма упомянула о моем браке словно… между прочим. Как будто отдать свое сердце какому-то мужчине, которого я не знаю, — совершенно естественно.

Сердце билось так, что казалось, оно вот-вот выскочит из груди. Дыхание стало поверхностным. Слезы навернулись на глаза. Я могла бы попытаться убежать. Если бы Джемма, Эзра или братья Синклеры меня не поймали — Смит поймал бы точно. Только полный дурак мог бы подумать, что способен ускользнуть от такого мужчины. Может, лучше уж быть дурой, чем оказаться в этом… в этом кошмаре, но что-то настойчивое тянуло в груди, умоляя взвесить все тщательнее, прежде чем отдаться инстинкту бегства.

Стоило ли жить скучной, одинокой жизнью по собственному выбору? Или я могла бы наслаждаться жизнью, полной путешествий и приключений, даже если каждый важный выбор уже сделан за меня? Если я откажусь, вытащат ли меня отсюда силой? А если позволят остаться, действительно ли я хочу провести остаток жизни в доме, полном только голода и призраков прошлого?

— Мне нужен воздух, — я почти опрокинула кружку с чаем, резко вскакивая со стула.

— Ари! — Джемма встала, чтобы последовать за мной, но я уже была на полпути к двери. Могу же быть быстрой, когда хочу. — Ари, постой…

Дверь с грохотом захлопнулась за мной, прерывая ее слова и даря мгновенное облегчение от удушающих истин, что таились за стенами, теперь похожими на тюремную камеру.

Ее история крутилась у меня в голове, пока я не запомнила каждую деталь. Детали мира, в котором я жила, но о котором слышала впервые. Тысяча людей, отчаянно ждущих моего появления и жаждущих предводительства, которое я не могла им дать. Обручение с известным, красивым, по ее словам, мужчиной, которого я никогда не встречала и, вероятно, разочарую своей неуверенностью и отсутствием способностей. Два четырехсотлетних мужчины, один из которых мой настоящий отец, другой — злой колдун, которого, согласно пророчеству моей умершей, ясновидящей тети, могу убить только я.

А я весила всего сто десять фунтов (прим. 50 кг.) и, конечно же, не обладала магией.

Все это казалось чудовищно странной шуткой, и я не могла выбросить из головы образ богов, или бога, или кого-то там, кто развалился в золотом кресле с вкусной закуской в руке и прохладным напитком в другой, наблюдая, как я метаюсь, и смеясь надо мной.

За спиной дверь скрипнула, открываясь.

— Джемма, мне нужно побыть…

Я замерла. Это была не Джемма. Вид Смитa в тусклом утреннем свете, высокого и внушительного, приковал язык к небу. Я втянула воздух, когда он сократил расстояние между нами, держа в большой руке мою изодранную синюю вязаную шапку и перчатки, а на предплечье наброшенное толстое шерстяное одеяло.

— Что ты делаешь? — я вытерла слезы тыльной стороной руки.

Он осторожно надел шапку на мою голову, перчатки — на маленькие руки и накинул одеяло на плечи.

— Я мог бы спросить тебя то же самое, — он отступил и скрестил мощные руки на широкой груди. Легким кивком одобрил мое укрытое тело и отошел. — Ты только что выбежала на улицу в середине зимы без пальто или чего-то теплого. Нацелилась сразу и на обморожение, и на переохлаждение?

— Я хотела побыть одна.

— Этого не будет, — ответил он резко. — Но ты даже не узнаешь, что я здесь.

Не думаю, что это вообще возможно. Он пронзал мою спину взглядом, словно лиса, одержимая идеей сделать меня своей норой.

— Что будет, если я скажу «нет»? — я сглотнула, бросив взгляд назад, а потом вверх на него. Боги, какой же он был огромный. — Что будет, если я останусь здесь?

— Если повезет, ты в конце концов умрешь от голода, — ответил он резко. Быстро — почти незаметно — его напряженный взгляд скользнул по моему тонкому, дрожащему телу с головы до ног. — Но что-то мне подсказывает, что ты это уже знаешь, так что я потрачу время и отвечу, — он наблюдал, как я обхватила себя дрожащими руками, и вспышка раздражения — нет, злости — затемнила его карие глаза. — Если чудом ты не сдохнешь в этих убогих условиях, в которых тебя оставила Элоуэн, то не пройдет много времени, прежде чем Молохай узнает, где ты, и начнет охоту. Когда это случится, волк в сарае покажется дружелюбной дворняжкой по сравнению с теми чудовищами — и людьми, и зверями, — которые сперва изнасилуют твою плоть, а затем ею полакомятся. И после долгого времени, наполненного ужасами, они убьют тебя медленно, мучительно, а потом позволят своим голодным псам глодать твои кости.

Содержимое моего пустого желудка забурлило.

— Значит, у меня нет выбора? — выдохнула я, чувствуя, как слезы подступают, угрожая пролиться на щеки.

— Выбор у тебя есть, Ари, — его губы вытянулись в жесткую линию. — Просто он, блядь, паршивый.

Из моего горла вырвался удивленный, полный подступающих слез смешок. Он был резок, но честен, и я поймала себя на благодарности за это.

— Почему я? — воздух вылетел облачком пара, голос сорвался. — Боги, почему я?

Я бы подумала, что это невозможно, чтобы суровые, изрезанные шрамами черты Смитa смягчились, но когда он увидел мои слезы, это произошло. Смягчилось все. Напряжение в его мышцах растворилось, и волна сочувствия обрушилась на меня, как кипяток. Она обожгла всего на секунду, а потом остудила, оставив кожу с легким ожогом, но обновленной.

— Полагаю, нам придется выяснить это вместе.

Я выпустила клубок пара, делая вид, что раздражена, но его слова были как успокаивающий бальзам на ноющее сердце и запутавшийся разум.

Смит остался со мной, пока мне не наскучил холод, и я не повернула обратно к дому. Он потянулся через мое плечо, ухватился за дверь и распахнул ее. Я вздрогнула, ощутив жар его тела так опасно близко. От тревожного и безответственного, но неоспоримого желания попросить его обнять меня и защитить от всего этого.

— Спасибо, — пробормотала я, надеясь, что он понял: я благодарна не только за дверь.

Когда я вошла, остальные поднялись. Я позволила теплу дома успокоить дрожащие вдохи и отметила за своей спиной спокойного, неколебимого Смитa.

— Ладно, — выдавила я.

— Ладно? — переспросила Джемма с сомнением.

Я расправила плечи, примеряя на себя уверенность. Если играть роль достаточно долго, рано или поздно она может превратиться в правду.

— Я не знаю, как справлюсь. Не могу сказать, что это то, чего я хочу, потому что сама толком не понимаю, чего хочу, — в груди поднялась волна раздражения от их сочувственных взглядов. Я не сердилась на Джемму и мужчин, но их жалость ощущалась дешевым утешительным призом за отсутствие выбора. Пожалуй, я бы предпочла мрачное молчание Смита за спиной жалости друзей. — Но все же… разве имеет значение, чего хочу я, если на кону стоит жизнь каждого в этом мире?

А еще — либо я уйду с ними, либо, по словам Смитa, умру медленной и ужасной смертью, но этого я не решилась сказать вслух.

Тишина.

Мое сердце колотилось, а чувство вины переплеталось с горечью за резкие слова, но была ли я не права? Чем их можно было успокоить, если не согласием? Я пыталась уступить, не скрывая своих истинных чувств. Это был тонкий баланс, которому мне придется научиться, если я хочу вести за собой хоть кого-то.

— Мы тебя не разочаруем, — наконец заверил меня Каз, подмигнув и улыбнувшись.

Я покраснела, не привыкшая к вниманию мужчин. Обилие тестостерона в воздухе заставляло хотеть спрятаться в панцирь.

Эзра откашлялся.

— Могу я на минуту остаться наедине с Ари? — он бросил взгляд на остальных. — Один на один?

Смит оценил мою реакцию, и когда я не возразила, коротко кивнул Казу, Финну и Джемме и приказал:

— На выход.

Смит молчал почти все время с тех пор, как перевязывал мою рану. Он позволил Джемме и остальным взять инициативу на время, но было ясно — командовал здесь он. Они накинули пальто и вышли на холод. Смит последовал за ними, не забыв бросить Эзре предупредительный взгляд, прежде чем закрыть за собой дверь.

Молчание между нами было неловким, словно маленькие колючие шипы висели в воздухе, готовые ударить, если будет сделан неверный шаг или сказано неправильное слово. Обычно я бы не решилась нарушить тишину, но теперь во мне будто шевельнулось что-то дикое, словно вместе с укусом волк передал мне крупицу своей отваги. И я заговорила первой, хотя разговор предложил Эзра.

— Ты… — я прочистила горло, слипшееся от нервов.

Эзра сел на изодранный багровый диван перед камином и жестом пригласил меня устроиться напротив. Я послушалась.

— У тебя есть еще кто-то из семьи в Пещерах?

Мой кузен рассеянно теребил свисающую нитку на рукаве.

— Отец умер, когда я был ребенком, но мама все еще жива.

— Мне жаль, — прошептала я почти неслышно. — Насчет твоего отца.

— Мы все кого-то потеряли, — тихо ответил Эзра и пожал плечами, давая понять, что не хочет углубляться в свои утраты, — но держимся вместе. Заботимся друг о друге.

Иметь такую общину звучало утешительно, даже если дорога к ней означала шагнуть в роль, к которой я никогда не буду готова.

После долгой паузы Эзра выпустил из пальцев ниточку и тяжело вздохнул.

— Я даже не могу представить, что ты сейчас переживаешь, — он огляделся по сторонам, не меняя позы, его ладони по-прежнему покоились на коленях.

Я медленно скользнула взглядом по его юношеским чертам. Он тоже был красив. При улыбке на щеках проступали ямочки, а густые пепельно-русые волосы беспорядочно торчали во все стороны. Но больше всего во мне отзывались его глаза — ясные, голубые, полные того же живого любопытства, что я когда-то видела у Олли. Они не были братьями, но вполне могли бы ими быть.

— И я знаю, что Джемма это уже говорила, но надеюсь, тебе будет легче услышать это от меня… ты не одна во всем этом.

Я выдавила улыбку и кивнула.

— Ты похож на них, — повернулась к камину и наблюдала за ленивым танцем пламени. — на Филиппа и Олли, — ждала ответа Эзры, но снова встретила молчание. — Я никогда не была такой, — продолжила, оборачиваясь к нему. — Никогда не выглядела как они.

— Ты похожа на маму?

— Нет, — шоколадные волны ее волос всегда идеально обрамляли строгие линии лица, а карие глаза могли пронзить взглядом на расстоянии. Ее кожа сияла теплым смуглым оттенком — полная противоположность моему бледному лицу с мягкими чертами. — Она красива.

Все они были по-своему красивы. Из немногих воспоминаний особенно дороги мне яркие глаза Олли, его маленькая ладошка в моей и смех, летящий за мной по двору. Я помнила ту радость. Были несколько таких дней, когда мы играли в полях недалеко от дома, когда редкое тепло позволялo обходиться без шапок и перчаток. Он был удивительным мальчиком — гениальным, с умом, полным восторга и фантазии.

— Я всегда винила себя за Оливера и отцa… Филиппa, — я поправилась, понимая, что больше не могу называть его отцом с чистой совестью. — Джемма не знает, кто их убил. Я бы предположила, что это как-то связано с моим происхождением.

— Это не твоя вина.

Я вздрогнула, не полностью уверенная в его словах и не готовая обсуждать это с ним.

— Тот стул в углу, — продолжила я, — Филипп, твой дядя… он раньше сидел на нем, а я садилась на пол с Олли на руках. Не каждый вечер, но иногда.

Не каждый вечер, потому что порой Филипп слишком рано брался за ром, и его речь становилась такой спутанной, что мы уже не понимали друг друга. Я умолчала о том, как ухаживала за ним, когда он терялся в пьянстве: чтобы матери не пришлось, и чтобы Олли этого не видел.

— Он читал нам.

— Каким он был? Филипп?

Филипп был блестящим человеком с измученной душой. Он был печальным пьяницей, но никогда не был жестоким или агрессивным. Тихий, мягкий, вдумчивый. Он относился к тем, кто носит свое бремя глубоко внутри, пока оно не раздавит окончательно.

В тот день, когда я очнулась после падения в подвале, моя семья казалась мне чужой. Я быстро полюбила Олли, трудно было не полюбить его, но даже с ним порой ощущала… отдаленность.

Теперь я понимала, почему.

— Добрый, — наконец ответила Эзре. — Он был добрым и любил свою семью так, как умел.

— Джемма упоминала, что он часто был пьян.

— У него были свои пороки, — я указала на полупустую бутылку рома на книжной полке. Ни я, ни моя мать не нашли в себе сил убрать ее. Даже Джемма, должно быть, знала, что она Филиппа, потому что не осмелилась к ней прикоснуться. — Он был грустным. Я не понимала, почему всегда чувствовала, что меня… недостаточно. Теперь понимаю. Я не была его родной дочерью. Он знал это, и все же называл меня своей.

Я вспомнила его последние слова мне и поняла, что он, должно быть, знал. Может, не о том, что умрет той ночью, но обо мне, о пророчестве, о том, кем мне, возможно, придется стать.

«Милая девочка, я молюсь, чтобы однажды ты стала свободной.»

Тогда я не понимала, что он имел в виду, но свобода, настоящая свобода, казалась все менее вероятной с каждой минутой.

— Он все же любил тебя, как родную?

Я пожалa плечами, пытаясь улыбнуться.

— Думаю, он старался.

Я никогда не делилась этим вслух, но решила рассказать Эзре. Казалось необходимым отдать ему все, что могла вспомнить о Филиппе и Олли, даже если я была последней, кому стоило бы это сделать. Я рассказала все, что могла вспомнить: любимые игрушки и книги Олли, маленькое родимое пятнышко на лбу, его смех, который превращался в визг от восторга. Эзра спросил, как именно они умерли, но я решила избавить его от жутких деталей. Никому другому не нужно было нести этот груз.

— Думаю, они особо не страдали, — ответила я. — Они выглядели спокойными. — Этот знак — Х — был глубоким, но ровным, и я надеялась, что это значит, что они не боролись. Что их порезали уже после смерти.

Эзра принял детали с серьезным кивком, затем откинулся на спинку кресла.

— Значит, наверное, их не мясник убил.

Интерес проснулся во мне.

— Мясник?

— Мясник Нириды, — уточнил Эзра. — Он служит Молохаю уже столетиями, — он провел ладонью по горлу, словно ножом. Я вздрогнула от этого жеста: слишком знакомо после того, что видела год назад. — На его счету больше убийств, чем у самого Молохая. В Пещерах нет ни одного человека, кто бы не потерял кого-то из-за него. Он убил даже родителей Элиаса и его маленькую сестру.

Я снова вздрогнула.

— И почему же именно он не мог убить Филиппа и Олли? — мне было жутко от страшных историй, что Эзра слышал в детстве, но любая возможность узнать, кто их убил, была ценна.

— Ну, Мясник… он именно мясник, — подчеркнул Эзра. — Насколько я знаю, если бы это сделал он, они бы почувствовали боль. Все выглядело бы… куда грязнее.

Я медленно кивнула.

— Он… человек?

— Или что-то вроде того. Молохай использовал кровавую магию, чтобы поддерживать его живым целых четыре столетия, — по его телу пробежала дрожь. — Насколько я знаю, Симеон отказывается использовать этот вид магии на ком-либо.

Я не могла решить, было ли это эгоистично или благородно — выбирать жить, возможно, страдать, в одиночестве вечно, наблюдая, как каждый любимый человек приходит в мир, а потом уходит из него.

— Симеон живет в Пещерах? — спросила я. — У него есть еще дети? Я его единственная оставшаяся семья? Я нужна ему только для того, что предсказало пророчество?

— В Пещерах он иногда бывает. Приходит и уходит, когда хочет, — кузен оживил угасающий огонь металлическим крюком под камином, затем повернулся ко мне. — Я знаю, этого всего слишком много, но обещаю, все станет проще, когда мы вернем тебя туда, — уверил меня Эзра с сияющими в свете огня глазами. — Элиас будет там, и он сможет взять на себя твою подготовку и защиту. Он поможет тебе.

Странный холод проник в кости при мысли о… моем женихе.

— Ты знаешь его? — я суетливо теребила большие пальцы. — Элиаса.

Лицо Эзры засияло гордостью.

— Я отлично его знаю, он хороший человек. Тебе он понравится.

Сомнение все еще скользило на краю сознания, как назойливая чесотка. Разве хороший человек не пришел бы за своей невестой сам?

— А что со Смитом? — мысли вернулись к мужчине, который мне помог. К мужчине, кто пришел.

Эзра закатил глаза.

— План всегда был таков: Финн, Каз и я должны были прийти через пару дней после Джеммы и забрать тебя в Пещеры сразу после твоего девятнадцатилетия. Элоуэн тоже должна была быть здесь, — он нахмурился. — Похоже, она ослушалась приказа Симеона, но… мы были в пути всего день, как появился Смит с запиской от Симеона, утверждавшей, что теперь командует он. Я усомнился, но письмо имело печать Симеона, и это был его почерк.

— Какой у него мотив? — было ясно, что он хочет меня защитить, но почему… это оставалось тайной. Может, Элиас был слишком занят, чтобы прийти сам, и нанял кого-то, чтобы вытащить меня из укрытия?

— Не знаю, — вздохнул Эзра, — но, похоже, его не волновало ничего, кроме как добраться до тебя. Странно, если честно, но наша задача тебя защитить, и если он в этом помогает… — кузен пожал плечами, затем рассмеялся. — Плюс он абсолютный зверь. Два дня назад на нас напала банда воров, шесть или семь человек. Мы с Финном и Казом едва успели схватить оружие, а Смит уже перебил половину, — Эзра вздрогнул. — Не могу сказать, что он мне очень нравится, но он уже один раз спас мне жизнь, так что, наверное, я не должен возражать.

— То же самое, — пробормотала я, прикусывая нижнюю губу и тяжело вздыхая.

И в его взгляде, полном напряжения, уверенности, тепла и решимости, я видела надежду и молилась, чтобы он научил меня защищать себя.