Сильверсмит

Глава 2

Ариэлла

За прошедший год Джемма изменилась. Ее кожа цвета красного дерева стала грубее от солнца, значит, она бывала на юге. Здесь, на севере, солнце редко показывалось, словно боялось высунуться, особенно с надвигающейся зимой.

Я помнила ее кудри цвета черного дерева, растрепанные ветром. Теперь они отросли и были собраны в свободный, небрежный пучок, из которого выбивались пряди, обрамляя высокие скулы и выразительные глаза цвета карамели. Она возвышалась надо мной на длинных ногах. Лицо ее, живое и внимательное, было испачкано грязью, а за спиной висел арбалет.

За несколько недель до смерти отца и Олли Джемма ушла от нас в поисках «нового жилья».

Она была неугомонной, дерзкой женщиной с острым язычком, но мои родители приняли ее в дом. Я провела с ней всего несколько месяцев, однако этого оказалось достаточно, чтобы привязаться к ней сильнее, чем к отцу или матери.

Джемме было двадцать два, на четыре года больше, чем мне. Она была единственной подругой, которую я когда-либо знала. Именно она показала мне, что самое яркое оружие женщины — ее язык. Помогала мне учить Оливера читать и писать, считать — все то, что мой мозг, как ни странно, помнил. Джемма рассказывала истории о нашем мире, и каждая из них казалась мифом, только потому что родители никогда не рассказывали мне о прошлом.

— Вот ты где! — сказала она и просунула ногу в проем, не давая мне захлопнуть дверь.

Я и не собиралась ее выгонять, но и впускать сразу тоже не хотела. Пусть заслужит. Я все еще пыталась осознать ее внезапное появление, когда она попыталась переступить через порог. К ее раздражению, я не сдвинулась с места.

— Ты, блядь, издеваешься, Ари? Я повторю еще раз. Впусти меня.

— Нет.

— Нет? — переспросила она с расширенными от удивления глазами.

— Нет, — повторила я, а Джемма подалась вперед, навалившись на дверь. — Я сказала «нет». Ты не войдешь.

— Ари…

— Чего ты хочешь? — резко спросила я.

Она что-то пробормотала себе под нос и с достаточной силой толкнула дверь, чтобы я потеряла равновесие. Протиснулась внутрь.

— Ну и гостеприимство, — бросила она и вытерла сапоги о голый пол. — Спасибо за теплый прием. «Чего ты хочешь?» — передразнила она меня, шагая к пыльному отцовскому шкафу с выпивкой. — Ты, я погляжу, не утонула в изобилии.

— То же самое можно сказать и о тебе.

Ее тело было гибким, сильным, выточенным, но усталость читалась в каждом движении. Под глазами залегли темные круги, спрятанные за привычной усмешкой. Она не мылась несколько дней, пахло от нее тоже соответственно.

— Не спорю, — признала она и открыла сундук, потом несколько шкафчиков. — Я не пила со времени остановки в Альберте, а это было два дня назад. Можешь представить, какая у меня жажда.

Я подняла свой наполовину пустой стакан воды и протянула ей, хотя знала, что воды она не хотела. Но она взяла, внимательно глядя на меня.

— Ты так и не сказала, зачем пришла.

— Ну…

— Или почему ушла, когда я нуждалась в тебе.

Прищурившись, она замерла со стаканом у губ.

— Если думаешь, что я ушла по собственной воле, значит, ты меня никогда не знала.

Чертова мать.

— Она тебя выгнала? — спросила я, чувствуя, как возмущение душит горло.

Джемма кивнула и тут же фыркнула.

— Сказала, что я стала слишком дерзкой. Когда она, кстати, съебалась?

— Три месяца назад.

— Три месяца?! — ахнула Джемма. — Боги.

Она подошла к раковине, налила себе воды из помпы, оперлась на столешницу и ждала продолжения.

— Я кое-что нашла, — начала я, не зная, стоит ли рассказывать о записке. — И спросила ее об этом.

— Правильно сделала. Надеюсь, ты устроила ей хорошую взбучку.

Когда она жила с нами, Джемма пыталась выковать во мне тот самый «острый язычок», которым сама владела в совершенстве, но непокорность и злость давались мне с трудом. Она говорила, что я слишком робкая. Опасно робкая. В свое оправдание я могла сказать лишь то, что у меня почти не было поводов или шансов тренироваться, ведь я все время сидела взаперти в этой глуши.

— Она не вернется, — сказала Джемма.

Сердце сжалось. Я знала это и сама, но услышать из ее уст было куда больнее.

— Я так и думала.

— Не похоже, что ты убита горем.

— Я злюсь, а не убита горем. Думаю, она ушла от меня по какой-то причине, — я скрестила руки на груди. — Зачем ты здесь? — машинально почесала локоть, лишь бы занять руки. — Почему именно сейчас?

— Ты вообще не должна была оставаться одна целых три, мать их, месяца! — прошипела Джемма. — Мне изначально дали приказ вернуться через две недели, сразу после твоего девятнадцатилетия, но сроки поменялись.

— Приказ? От кого?

— Элоуэн не должна была уходить, — ответила она, так и не пояснив. — Она должна была остаться с нами, но эта женщина всегда делает то, что ей вздумается.

— Она жива?

Джемма кивнула.

— Насколько я знаю.

Я тяжело выдохнула и опустилась на стул напротив Джеммы. Колени дрожали от облегчения. С матерью мы расстались далеко не в лучших отношениях, связь между нами всегда была слабой, и я, возможно, не долго горевала бы о ее смерти, но это еще не значило, что я ее желала.

— Мне нужно кое-что тебе показать, — сказала я.

Я развернула письмо, адресованное «С», и положила его перед ней. Джемма едва взглянула и тут же накрыла ладонью, смяв листок в кулаке.

— Ты знаешь, кто это? — спросила я, настаивая.

Она сделала глоток воды и отвела глаза от моего умоляющего взгляда.

С неприятным ощущением, будто в животе все свело в тугой комок, я выхватила у нее стакан, вынуждая встретиться со мной взглядом.

— Джемма, кому написано это письмо?

— Черт бы побрал Элоуэн за то, что оставила мне свою грязную работу, — со вздохом сказала она и наконец посмотрела прямо на меня, чуть склонив голову. В ее глазах было и любопытство, и жалость — и то, и другое меня бесило. Она кивнула на стакан, требуя вернуть его. — Ты никогда не задумывалась, почему Филипп так пил?

Мать никогда прямо не обвиняла меня в отцовском пьянстве. В этом не было нужды. Достаточно было видеть то печальное выражение, с которым он так часто смотрел на меня. Будто во мне было что-то, что его преследовало. И она ненавидела это. Ненавидела меня.

— Конечно, задумывалась, — ответила я тихо, возвращая ей стакан. Подозрение, что причина во мне, всегда жгло изнутри.

— Никогда не думала, почему не похожа на него?

Я опустила взгляд на свои слишком бледные руки. У отца и у брата была золотисто-смуглая кожа и светло-русые волосы. Я же всегда резко выделялась своей бледностью и странными серебристыми прядями.

— Я никогда не походила и на Элоуэн, — призналась я, хотя всегда завидовала ее роскошным каштановым волосам, высоким скулам и ореховым глазам. Я поднялась и подошла к столешнице, налила кипяток из чайника в глиняную кружку.

— Потому что ты похожа на своего отца, — тихо сказала Джемма, барабаня пальцами по дубовому столу. — На своего настоящего отца.

Я судорожно сглотнула, прижимая горячую кружку к ладоням, чтобы согреть пальцы, дрожащие от холода, который не имел ничего общего с воздухом в комнате.

— «С»? — едва слышно прошептала я.

— Симеон. Симеон Уитлок.

Я была уверена, что уже слышала это имя. Однажды или дважды отец — Филипп — и мать упоминали его, думая, что я не слушаю. Что-то о его желаниях, его приказах и о том, что «время еще не пришло».

— У матери был роман на стороне?

Джемма кивнула, виновато опустив глаза.

Я ожидала, что почувствую ярость, но внутри поднималась совсем иная тягучая тяжесть, словно где-то в глубине я всегда это подозревала. Филипп был для меня скорее далекой тенью, чем отцом. Мы так и не стали ближе, но я всегда ощущала себя прежде всего дочерью своих родителей и сестрой Оливера.

Но теперь я поняла, откуда была эта его отстраненность… Я, наверное, все время напоминала ему любовника моей матери.

— А как же Олли?

— Он их, — ответила Джемма. — Он был сыном Филиппа.

Холод сковал горло. По крайней мере, у нас с Олли была одна мать. Он был моим братом. За это я могла держаться.

Но мать была права, умереть в тот день должна была я.

Связь между мной и ними держалась на тончайшей ниточке — на том, что я была их ребенком. И эта ниточка все же существовала. До этого момента.

С этим открытием жалкая нить оборвалась. Я осознала себя той, кем была на самом деле, — бременем, вечным напоминанием о супружеской измене для Филиппа.

— Узнаю этот взгляд, — резкие, потрясающе красивые черты Джеммы исказились жалостью. — Ты не виновата в пьянстве Филиппа.

— Дело не… — я тяжело выдохнула, пытаясь выровнять голос. — Я не об этом думаю.

Хотя я не могла влиять на обстоятельства своего рождения, я все равно чувствовала тяжесть существования и след из последствий, который оно оставляло. Моя мать всегда оправдывала нашу жизнь в уединении — конфликт рождает конфликт, говорила она. Я поняла это так, что если быть тихой и незаметной, неприятностей удастся избежать. Так мы и жили. Но если я — плод предательства, значит, конфликт, возможно, всегда шел за мной. Возможно, Филиппа и Олли убили из-за меня.

Темная, отдаленная часть меня — та, что хотела обвинить себя хотя бы ради ясности, — шептала: может, так оно и есть.

— Это я виновата в их смерти? — с трудом выговорила я сквозь тошноту. — Это я виновата в том, что… Олли умер?

Губы Джеммы дрогнули, разомкнулись, она выглядела беспомощной.

Ужас, такой же вязкий и тяжелый, как зимнее небо, разрывал нутро на куски. Меня мутило, я отвернулась от нее. Дышать было трудно, будто пытаешься протолкнуть воздух сквозь стекло с едва заметной трещиной. Давление грозило сломать хрупкую выдержку, которой и так почти не осталось.

— Я не знаю, — призналась она тихо. — Я не знаю, кто их убил.

Хотя я знала, Элоуэн винила меня в их смерти. Она никогда не говорила этого прямо, ей и не нужно было. Тот, кто убил их, наверняка пришел за мной. Мы с ней тогда были в лесу, собирали ягоды. Такое простое, невинное занятие, но это я предложила пойти туда тем утром.

Она винила меня. Это было единственным объяснением, почему она бросила меня вот так. Потому что после убийства она едва могла на меня смотреть.

Плечи ныли и отяжелели под гнетом вины.

— Ари, — мягко позвала Джемма. — Мне так жаль. Я не должна была позволять ей выгнать меня, — несмотря на ее стройность и гибкость, пол под сапогами жалобно скрипел. — Так же, как ты сейчас выгоняешь меня. Не делай этого, — умоляла она сзади. Я почувствовала, как ее рука коснулась моей, и отдернула ее. — Послушай…

— Не думаю, что смогу сейчас слушать, — сказала я, отходя прочь с намерением запереться в спальне, где я никогда не спала. Это была комната, в которой я могла спрятаться, и это было единственное, что имело значение. На полпути я остановилась, сжав кулаки. — Но ты можешь остаться, если хочешь.

Молча я взмолилась: «Не уходи», страшась произнести это вслух — так же, как страшишься выставить на свет открытую рану.

К счастью, Джемма осталась. Спустя часы я наконец уступила жажде и вышла из спальни. Остаток дня мы с ней провели в молчании, несколько раз я пыталась заговорить, отчаянно желая заполнить пустоту, которую во мне вырезало одиночество, но слова так и не находились.

Ночью я снова не смогла уснуть в постели, там было слишком холодно. Я вернулась на пол у камина. Хотела остаться одна, но еще больше хотела спать. Хотела заглушить ненавистные голоса, рычащие в душе.

Мне понадобилось время, чтобы устроиться поудобнее. Я чувствовала, как ее взгляд то и дело скользит по мне, беспокойный и осторожный. Когда она переставала разглядывать меня в свете огня, начинала смотреть я. И тогда заметила то, чего раньше не видела.

Бледная, неровная линия шрама — резкий контраст с ее темной, цвета красного дерева кожи — тянулась от уха и уходила глубоко в ключицу. Это был не единственный шрам. Другой, менее заметный, прятался слева на лбу и исчезал в линии волос. Оба терялись в местах, недоступных случайному взгляду. Следы грубой и жестокой жизни, которую она прожила за этот год. Следы, что уходили внутрь нее самой. И я поймала себя на мысли: а что еще Джемма скрывала? Что еще держала в тайне? Я вдруг поняла, что никогда толком не спрашивала, откуда она взялась. Я знала только, что она сирота. Но с каких пор? Откуда именно?

Я нахмурилась, желудок свело неприятным предчувствием.

Может ли быть так, что и ее обманывали? Она всегда казалась сильной, прямой, порой холодной ко всем, кроме меня, но имела ли она выбор быть другой? Или ее однажды бросили, потом приютили чужие люди — Филипп и Элоуэн Голд — а потом и вовсе выгнали из дома, который был для нее хоть какой-то семьей?

Во мне боролись облегчение и тревога от ее возвращения. Она была лекарством от одиночества и вместе с тем принесла с собой целую охапку тайн.

Кручина мыслей постепенно уступила место усталости, и я провалилась в сон. К счастью, без сновидений.

С первыми проблесками рассвета я устало поднялась с импровизированного ложа на полу и застала полусонную, прислонившуюся к входной двери Джемму.

— Джемма?

— Черт! — она вздрогнула, резко распахнула глаза и метнулась, оглядывая пространство, будто забыв, где находится. Потом рывком поднялась на ноги. — Прости. Я собиралась выйти на охоту, но не хотела оставлять тебя до того, как ты проснешься. Уснула прямо здесь. У тебя ведь только костный бульон остался, а яйца закончились. В погребе запасов нет, ты знала? У тебя почти совсем нет еды, Ари.

Я сглотнула и кивнула.

— Я ходила в ближайшую деревню, пыталась что-то обменять или купить, но… У меня не оказалось ничего, что можно было бы предложить.

Филипп так и не научил меня охотиться, а матушкины наставления следить за фигурой въелись слишком глубоко, чтобы их забыть, так что есть мало было… проще. Так я и протянула столько времени. А потом, когда она ушла, мне и вовсе было все равно, умру я с голоду или нет. Пока голодные спазмы не стали слишком мучительными, чтобы их терпеть.

Все эти оправдания, хоть и истинные, крутились в голове, но я не хотела произносить их вслух, не хотела объяснять, почему не сделала большего.

Так что я сделала то единственное, что умела — сменила тему. Подумала о вопросах, что мучили меня еще вчера ночью.

— Откуда ты пришла, Джемма?

— Где была, ты имеешь в виду? — она оперлась на дверную ручку, выпрямляясь. Наморщив лоб, помассировала шею, наверняка затекшую после сна в неудобной позе. — До того как вернулась сюда, металась туда-сюда между Авендрелем и Вимарой, чтобы…

— Нет, я не о том. Я знаю, что твоих родителей больше нет, но может, есть кто-то еще? Как Филипп и Элоуэн узнали о тебе? Где твои люди?

— Мои люди? — усмехнулась она.

Я скрестила руки на груди, но тут же разжала их и снова нервно сцепила пальцы.

Когда она заметила мое волнение, лицо ее смягчилось.

— Мои люди — это твои люди, Ари, и я расскажу тебе о них, но сначала нам… тебе, — выделила она, указав на мою худощавую фигуру, — надо поесть. Пока я не откусила тебе голову и пока ты не рассыпалась в прах. Если поставишь чай и растопишь плиту, я схожу за яйцами в сарай, — надеюсь, они там есть, — а потом возьму тебя с собой на охоту.

— Я сама схожу в сарай, — предложила я. — Мне бы не помешал глоток свежего воздуха.

Джемма открыла рот, чтобы возразить, но, увидев, как я натягиваю лохматые, потертые ботинки на тонкие щиколотки, сдержалась.

— Только побыстрее, холодно нынче. Хочешь, я пойду с тобой?

— Я справлюсь, — я остановилась с рукой на дверной ручке и обернулась. Ее прекрасные светло-карие глаза смотрели на меня с теплотой и жалостью. — Ты будешь ждать меня?

— Да, — она кивнула и ярко улыбнулась, — обещаю.

Шерстяная подкладка изношенных сапог почти не согревала. Я потуже затянула дырявый шарф на шее и прибавила шагу, но вчерашний плотный слой снега и тянущий голод мешали двигаться так быстро, как хотелось.

Закинув корзину на руку, я вдохнула морозный воздух и сглотнула, пытаясь унять тошнотворный комок в горле. Ветер закручивался вокруг, глаза наполнились влагой, но слезы не пролились. Бледными короткими пальцами я ущипнула кожу на предплечье, чтобы убедиться, что все это реально. Что Джемма и правда вернулась.

Я выдохнула с облегчением и зашагала сквозь предрассветный мрак к сараю, торопясь вернуться под крышу, хоть на время спрятаться от ветра. Порыв распахнул дверь настежь, и та билась о стену в тревожном ритме. Тяжелыми шагами я двинулась вперед, ухватилась за ржавую ручку и с трудом захлопнула дверь наперекор жестокому ветру. Замок не стала защелкивать, не хотелось возиться в почти полной темноте на обратном пути, надеясь выйти уже с корзиной свежих яиц. Чтобы впустить побольше света, я распахнула скрипучие ставни окна возле курятника.

Обернувшись к Дейзи, я охнула. Она не сидела в гнезде, сжавшись от холода, как я ожидала. Коричнево-белые перья были разбросаны по полу, перемешанные с алыми каплями.

Красный. Слишком много красного.

Сердце гулко забилось, отзываясь в ушах.

— Дейзи?.. — прошептала я, оборачиваясь в поисках, но след из перьев и крови обрывался в пустоте. — Пенни? — я повернула голову вправо. Пенни тоже не было в гнезде. Его и вовсе разнесло, а сбоку зиял огромный след укуса. Два яйца разбились и растеклись по полу кроваво-желтой смесью, похожей на рвоту, которая уже подступала к горлу. — Пенни, где ты?..

Из тени, отбрасываемой сундуком с инструментами у южной стены, на меня уставились глаза цвета янтаря. Глаза темной фигуры. В ее пасти я разглядела неподвижное, искореженное тело птицы — тело Пенни. Кровь медленно стекала с клыков. Все внутри меня оборвалось. Я почувствовала сквозняк и подумала, что это ее душа уходит сквозь приоткрытое окно.

Кап… кап… кап…

Безжизненное тело Пенни рухнуло на пол, когда волк метнулся в мою сторону. Я отпрянула, успев лишь пнуть его по морде, сбить с толку и рвануться к садовой мотыге в нескольких шагах.

— Нет! — взвизгнула я, но волк уже прижал меня к стене. Все, что я могла, — это тыкать в его оскаленные зубы. Я никогда не видела их так близко, только издали.

Жуткие челюсти становились во сто крат страшнее, когда им хватало всего пары секунд, чтобы оборвать мою жизнь.