Сильверсмит

Глава 7

Ариэлла

Смит велел мне отдыхать, и тело само умоляло об этом, так что я провела еще два бессонных часа в постели. В голове не отпускали рассказ Джеммы и пророчество. Когда я проснулась, Джемма уже потушила мясо зайца в наваристом рагу и подала мне полную миску. Смит молча следил, чтобы я доела до последней капли. Закончив, я ушла в спальню снова отдыхать. В который уже раз — десятый или двенадцатый — перечитывала одну и ту же книгу, лишь бы отвлечься.

Немного помогало, но большую часть утра я просидела, разглядывая свои бледные, немощные руки. Руки, которым предстояло черпать силу у богов Нириды и уничтожить злого колдуна.

Я нахмурилась, глядя на тонкие пальцы, и покачала головой.

Маловероятно.

Вернулась к книге и позволила себе утонуть в сказке вместо собственных мыслей.

Когда я дочитала, зимнее солнце уже клонилось к закату, пробиваясь сквозь маленькое оконце, и это означало, что скоро ужин. Я надела теплые тапочки и уселась на стул у окна, ежась от холодного сквозняка, просачивающегося через щели. Я впитывала этот зимний пейзаж. Запоминала его, ведь скоро взгляну на эту поляну в последний раз.

Высокие и тонкие березы торчали из плотного снежного полотна. Безлиственные великаны тянулись к золотисто-красному небу своими длинными пальцами, а голые ветви, словно пряди волос, скрывали от взгляда лес за ними. С этого угла я видела холмы на южной стороне дома и гадала, хватит ли у меня сил пройти их пешком.

И впервые я захотела обрести эту силу. Силу свободно двигаться, исследовать, учиться. Впервые за долгие дни, может, месяцы, я по-настоящему улыбнулась, несмотря на тревогу от того, что вскоре меня вырвут из привычной жизни.

Каз и Эзра должны были вернуться сегодня вечером, и после долгих часов добровольного уединения я вдруг поймала себя на том, что даже жду общения, пусть ради этого и придется выдержать пожирающее присутствие Смита.

С едой стало проще, когда они вернулись, но Джемма настояла, чтобы я съела оставшийся овощной бульон, иначе он бы пропал. Каз и Эзра явились сразу после заката, сгибаясь под тяжестью холщовых мешков с едой и припасами. Джемма сунула мне в руки теплую миску с бульоном и тут же поспешила помогать разгружать ношу. Бульон еще парил, и я подождала, чтобы не обжечься, наблюдая за остальными.

Эзра вытащил из мешка свежее мясо — по виду оленину. Каз достал еще несколько мешков с хлебом и целых восемь початков кукурузы.

Смит, не стесняясь, наблюдал за тем, как я ем бульон. Ни капли сожаления не пряталось в его горящих карих глазах. Когда остальные шутили, он не смеялся, и в глазах его не было радости. Я гадала, кто или что выжгло из него этот свет.

— Вот.

Я подняла взгляд и увидела, что Смит протягивает мне тарелку с хлебом и только что приготовленной олениной. От пара, поднимавшегося над мясом, у меня потекли слюнки.

— Ешь.

— Я сыта, спасибо, — желудок все еще предательски урчал, но я сказала себе, что обойдусь. Нас стало больше, а припасы нужно беречь. — Мы можем оставить это на потом. Я уже доела бульон.

— Мне плевать. Сегодня ты съела только заячье рагу, овощной бульон и запила все водой. Этого мало. Катастрофически мало, — он взял чистые вилку и нож и положил их на стол рядом с тарелкой. — Ты голодна. Ешь.

Но я вспомнила мать и ее вечное «держи себя в форме». Теперь, видимо, для Элиаса Уинтерсона, моего… жениха.

Я вздохнула, готовясь солгать:

— Спасибо, но я не очень хочу.

— А я не спрашиваю.

Горло сжалось.

— Элоуэн сказала, что мне нельзя набирать вес…

— Мне похуй, что эта невыносимая корова тебе наговорила, — голос Смита оставался ровным и спокойным, но кулаки его сжались, как у чудовища, готового броситься. Весь его гнев переместился в глаза, и они полыхнули жаром ярости.

Я сидела, раскрыв рот. Он только что оскорбил мою мать. Я должна была разозлиться, но, как и вчера… было чертовски приятно, когда за тебя заступаются.

Я решила больше не упоминать мать. Последнее, что мне нужно, — это чтобы Смит затаил на нее злобу. Она была далека от идеала, но, как по мне, не заслуживает той ярости, которую этот человек готов был на нее обрушить.

— Ешь, — снова приказал он.

Джемма и Эзра наблюдали с другой стороны стола, застыв где-то между ужасом и весельем.

— Тебе лучше послушаться, Ари, — пробормотал Каз, жуя собственный кусок, и ткнул вилкой в мою тарелку. — Я видел, как он срывается и на куда меньшем.

Я тяжело вздохнула и подчинилась. Они правда приложили усилия, чтобы накормить меня, и он был прав — моей матери здесь не было.

Вкус оленины был насыщен травами и зеленью, которыми питался зверь. В носу защекотали оттенки шалфея, и я вдохнула этот густой аромат, будто от него зависела моя жизнь. Стоило труда сдержать стон, пока мои вкусовые рецепторы благоговейно принимали дар теплого, намазанного маслом хлеба. Я оттолкнула от себя стыд за собственную беспомощность и нашла утешение в ощущении сытости.

— Мне следовало самой попытаться поохотиться… или хоть что-то сделать, — я вложила в голос искреннюю благодарность. — Я никогда не смогу воздать вам должное за это. Всем вам. Мне следовало стараться больше. Мне следовало…

— Вместо того чтобы унижать себя за то, что выжила в одиночку в жестокой, промерзшей пустоте, задумайся, почему тебя вообще оставили здесь, — произнес Смит глухим, холодным голосом. — Нет нужды благодарить нас за то, что мы заботимся о том, чтобы тебе было тепло, чтобы ты была накормлена и в безопасности. Это — самое наименьшее.

Эзра и Джемма открыли было рты, наверное, чтобы заступиться за мою мать, за Симеона, за любого, кто решил спрятать меня здесь, но, бросив взгляд на мою бледную, костлявую фигуру — пусть даже еда и огонь вернули мне немного цвета и жизни, — передумали.

— Кроме того, тебе нужна сила. Завтра рано утром ты начнешь тренировки, — Смит облокотился на стену возле очага, скрестив руки на груди. Он склонил голову вперед, и его карие глаза полыхнули. — Со мной.

Сон снова неохотно пришел ко мне этой ночью. В мыслях роились образы: величественный воин-принц, которому суждено стать моим мужем; тлеющее пламя и вьющиеся лианы; пляшущий ветер и бурные воды; спирали, татуировки-зарубки… и пара ореховых глаз.

Внутри гроб был золотым, украшенным резными изящными завитками и цветами. Розами. Странно, ведь можно было бы подумать, что убранство гроба мертвому человеку ни к чему.

Матовое стекло крышки надо мной искажало вид наружу. Рядом со мной, прижавшись, дышало что-то маленькое и теплое, быстро, но ровно. Я не могла разглядеть, что это было, слишком тесно, чтобы даже попробовать повернуться. Я сосредоточилась на собственном дыхании, но воздух казался разреженным.

Что-то шевельнулось снаружи, привлекая мое внимание. Надо мной застыла фигура, нависая, наблюдая. Я ахнула. Фигура пошевелилась…

— Помогите, — прохрипела я, теряя сознание. — Пожалуйста… выпустите меня.

Я попыталась поднять руку, чтобы упереться в стекло, но пространство было слишком тесным. Маленькое существо рядом зашевелилось и заскулило.

— Нет, нет, нет… — я разрыдалась.

Мое дыхание участилось, но воздуха становилось все меньше. Будто он рассеивался, утекал. Я закричала. И закричала снова. Завыла. И… захлебнулась… и… фигура за стеклом не сделала ничего.

— Выпустите меня!

— Ари! Ари, прошу, проснись!

Женский голос. Резкий и теплый. Знакомый.

Я дернулась в гробу, но по-прежнему оставалась запертой.

— Ари, остановись! О, святые боги, остановись! — снова голос, но уже издалека. Взволнованный. Заплаканный.

Пронзительный крик вырвался у того маленького существа рядом, но я не могла его успокоить. Не могла помочь даже самой себе.

И там, издалека, вместе с этим голосом — глухой рык. Требовательный. Я закричала, надеясь, что они услышат меня сквозь крышку гроба.

— Я не могу ее разбудить, — это сказала уже знакомая женщина, где-то по ту сторону. — Пожалуйста… помоги ей…

Сильные, стремительные шаги.

А затем — спасение.

— Вернись ко мне, Ариэлла.

Глаза распахнулись. Я резко села, спина прямая, как прут, соленые слезы боролись с когтями ночного кошмара. Захлебываясь воздухом, я вцепилась в теплое и крепкое присутствие, удерживающее меня.

— Дыши.

Я сосредоточилась на его ровном, спокойном голосе, словно это было биение моего сердца. Втянула рваный вдох и вонзила ногти в жесткие руки, удерживавшие меня.

— Вот так. Еще раз.

Я сделала дрожащий вдох.

— И снова. Хорошая девочка.

Я моргнула, прогоняя слезы, и увидела, что это Смит держит меня. Лунный свет из окна освещает его темно-каштановые волосы. Его карие глаза, полные обещаний, устремлены прямо на меня.

— Ты в безопасности.

За его спиной стояла Джемма с растрепанными черными кудрями и карамельными глазами, блестящими от слез и страха.

Из моего горла вырвался сдавленный звук. И облегчение, и ужас сразу, но не перед ним. Перед тем… что это было. Тем местом, где я оказалась.

— Я… я была заперта в золотом гробу с мутным стеклом вместо крышки, — мой голос дрожал. — Я могла дышать, но воздуха не хватало. Кто-то смотрел на меня, ждал, но не выпускал, сколько бы я ни умоляла, ни кричала…

Джемма вздрогнула. У Смита привычно дернулся мускул на челюсти.

И только тогда я заметила, что вцепилась в него пальцами до побелевших костяшек, ногтями впилась в кожу. Я разжала руку, опустила ее вместе с его на постель. Свет лампы мягко пролился по комнате, достаточно, чтобы я увидела и ахнула. То, что я сделала… его кожа…

— Ты… у тебя кровь, — крошечные полумесяцы царапин, ровно там, где были мои пальцы. — Прости…

— Бывало и хуже, — спокойно ответил он. И это было правдой, судя по его шрамам.

Что-то теплое и хрупкое дрогнуло в груди при осознании: он не отстранился, даже когда я причинила ему боль.

— Я сделаю тебе чай, — паника сжала меня, когда он поднялся, и я, наверное, потянулась бы к нему, если бы он не добавил: — Я вернусь, — будто прочитал мои мысли.

После того как Смит вышел, Джемма осторожно подошла ближе.

— Ты кричала, плакала, и я не могла тебя разбудить. Ты… — она вздрогнула. — Ты царапала себе грудь и шею, будто пыталась вырваться из собственного тела.

Я подняла холодные пальцы к шее и почувствовала боль от тонких порезов. Знакомое жжение слез вернулось. Я опустила руки и увидела кровь на кончиках пальцев, на ладонях, кровь не Смита — мою, в тусклом свете лампы. Желчь подступила к горлу, и я едва проглотила ее.

— Он услышал твой крик и чуть не вышиб дверь, — Джемма бросила взгляд в ту сторону, куда он ушел. Ее идеальные брови нахмурились. — Я не могла тебя разбудить, а он… — она выдохнула. — Главное, что все в порядке, что ты в порядке, — но улыбка ее не коснулась глаз.

Смит вернулся с чашкой горячего зеленого чая — с медом, конечно, — и с несколькими теплыми влажными полотенцами. Он стоял, облокотившись о дверной косяк, и наблюдал, как Джемма вытирает кровь с моей шеи и ключиц, пока я пью из дрожащей чашки — специально неполной, чтобы не расплескать. Его обычно непроницаемый взгляд был усеян тревогой.

— Думаешь, сможешь снова уснуть? — Джемма осмотрела порезы на моей шее, убеждаясь, что кровотечение остановилось. Раны были поверхностные, но жгли.

Я кивнула, не зная, правда ли это, но за окном все еще была ночь, и мне оставалось только попытаться.

И я правда уснула еще на несколько часов. Спокойно. Возможно, благодаря размеренному шагу за дверью, который не прекращался.

Даже кошмары прятались от него.