Сильверсмит

Глава 9

Ариэлла

Оттенки зелени окружали нас со всех сторон, деревья поднимались так высоко, что временами мне приходилось задирать голову, вытягивая шею, чтобы разглядеть, где они заканчиваются — там, в вышине, в небе. Под ногами тонким покрывалом хрустел иней. Осторожность шагов постепенно уходила, растворялась — особенно с восходом солнца, когда оно поднималось все выше над горизонтом, и окончательно исчезла, когда я оглянулась и уже не увидела даже малейшего намека на дым от пожара.

Мой старый дом превратился в пепел.

Я представила Филиппа и Оливера — их души, что летят на свободу вместе с ветром. Я ощущала их довольство, их покой в тяжелом вздохе зимнего воздуха.

Словно Филипп был освобожден от своих пороков. Словно он шептал мне: и ты будь свободна.

И действительно, я сосредоточилась на мире вокруг и попыталась быть именно такой. Солнце ослепляло и согревало меня, когда я шла под редкими просветами в лесном пологе, а его лучи отражались от ледяной корки, покрывавшей землю.

Эзра и братья Синклеры находили забавным мое детское изумление перед новыми вещами. В тот первый день я увидела рысь и гризли. Последнего — издалека, потому что, едва заметив зверя, Смит схватил меня за руку и повел всех нас в противоположном направлении. Обойдем, сказал он. Он не выглядел испуганным, скорее раздраженным. Словно и этого медведя он мог бы убить так же, как убил волка в сарае, но зверь был для него просто досадной помехой. Я сопротивлялась, когда он тянул меня прочь, только чтобы дольше всматриваться в существо. Медведь был огромен. Финн предположил, что это беременная самка.

Мы видели лося, множество зайцев и белок. Джемма уверяла, что вскоре нам повстречаются и черные медведи. Мне и Оливеру разрешали смотреть на животных лишь из окна, а выходить наружу было строго запрещено. Где есть добыча, всегда найдется и хищник.

Чаще всего Джемме приходилось хватать меня за руку и тянуть вперед, чтобы я не отставала от остальных. Когда я ходила в деревню несколько дней назад, я была настолько голодна и утомлена, что едва обращала внимание на окружение, а теперь мне было трудно сосредоточиться хоть на чем-то, кроме красоты вокруг. Мир за пределами моего старого дома был захватывающим, и я никак не могла понять, что во всем этом может таиться тьма, но одного взгляда на шрамы Смита хватало, чтобы вспомнить, сколько всего мне неизвестно.

Он всегда держался рядом. Воздух был ледяным, но постоянное движение, усилие, с которым мы пробивались сквозь чащу, согревало. В целом мне было комфортно, несмотря на усталость.

Первод выполнен тг-каналом «Клитература».

Когда солнце поднялось в зенит, мы сделали остановку на дневной привал. Смит настоял, чтобы я поела как следует, восполнила силы, растраченные за утро. Его настойчивость не тяготила меня — ни во благо, ни во вред. Здесь, среди леса и холода, он тоже дарил ощущение защищенности: я могла шагать сама, свободно, но знала — стоит только захотеть, и всегда есть его тихая тень, под которую можно вернуться.

Теперь я шла рядом с Финном. Джемма и Каз вели нас впереди, Эзра шел чуть дальше, а Смит держался замыкающим, чтобы видеть угрозы со всех сторон.

— Джемма сказала, что Симеон и Молохай нашли Силу в Нириде. Как они ее нашли? — спросила я Финна.

Он лишь пожал плечами.

— Этого никто толком не знает, кроме самого Симеона. И он хранит это в тайне, чтобы защитить нас, если вдруг Молохай захватит кого-то.

Он заметил мое непонимание и добавил:

— Если мы ничего не знаем о Силе, мы для него бесполезны. И, может, тогда он хотя бы убьет нас… быстро.

Тошнота скрутила живот. Никакого спасения, только быстрая смерть — единственная милость, о которой можно было просить, оказавшись в жуткой бездне Молохая. В памяти вспыхнула другая смерть — сразу две. Два тела, одно большое, другое маленькое, недвижно лежащие в лужах остывающей крови…

Я с усилием выдохнула, чтобы заставить затихнуть мысли. Они умерли. Они в покое. Без боли.

Без боли, только покой. Я повторила это трижды. Если бы можно было вытатуировать эти слова на сердце, я бы так и сделала. Сделала бы их вечной частью себя, чтобы они не исчезали и не возвращались, чтобы перестали мучить.

Я вздрогнула от холода воздуха и собственных мыслей и все же не могла не задуматься: может, Симеон — мой отец — скрывал происхождение Силы от своего народа по иным причинам? Боялся, что если поделится знанием, все повторится вновь? Чувствовал ли он вину за то, что сыграл роль в разрушении Молохая, в создании чудовища, которое медленно убило его сестру, ее мужа, их младенца? Я не считала, что он должен винить себя.

А вот я взвалила ответственность за Филиппа и Оливера на себя, даже несмотря на слова Эзры, что это не моя вина. Отпустить их я не могла.

— Какой он, Симеон? — спросила я Финна.

— Я встречал его всего дважды, — он подал мне руку, помогая перелезть через поваленный дуб. — Когда он приходит в Пещеры, то в основном держится со своим ближним кругом — Уинтерсонами и Старейшинами, — он кивнул на меня, намекая, что я буду среди них. — Он молчаливый. Мудрый. Я бы сказал — старый, и это так, но выглядит он едва за сорок.

Да, вот она — выгода замедленного старения.

— А твоя причина? — спросила я. — Есть ли причина, по которой выбрали именно тебя и Каза сопровождать Эзру?

— Помимо того, что Эзра нам как младший брат, и мы не доверили бы его никому другому?.. Ну, жена Каза сыграла в этом роль.

Я нахмурилась. У Каза была жена, и все же он оставил ее в Пещерах, чтобы отправиться за мной?

Финн, заметив мою тревогу, объяснил все с теплым смешком:

— Марин чуть ли не сама нас отправила. Она беременна, срок на вторую неделю Рейнара. Сказала, что если королева не появится до рождения ребенка, это будет дурным знаком, а с этим она мириться не собиралась. Она нас буквально ногой выставила бы за дверь, — он бросил взгляд на брата впереди и усмехнулся, понизив голос: — Между нами, думаю, Каз сводил ее с ума, вечно вертелся рядом, опекал по каждой мелочи. Не отходил ни на шаг. Марин — женщина редкая, сокровище, но терпеть не может, когда с ней нянчатся.

Я улыбнулась. Пожалуй, это было мое любимое — слушать истории о тех, кого мне предстояло узнать. О семье, которую я могла бы обрести, если б только бремя быть королевой не превращало все это в непреодолимую пропасть между ними и мной. Я надеялась, что они смогут видеть во мне просто… меня. Только меня. Надеялась, что этого будет достаточно.

— А ты? — спросила я Финна. — У тебя кто-то есть?

Смуглые щеки Финна окрасились румянцем, и я заметила, как он украдкой посмотрел в сторону Джеммы, шедшей далеко впереди.

— Сейчас нет.

Я прикусила губу, пряча улыбку, и задумалась, как давно они с Джеммой знали друг друга, и есть ли между ними что-то большее.

К концу первого дня мы прошли в общей сложности десять часов. Мое тело вопило от усталости, умоляло о покое. Я не представляла, как выдержу следующие недели, разве что кто-то понесет меня на руках, а это было бы унизительно. Я закусила щеку изнутри, сдерживая стон, когда опустилась на камень у места, выбранного для привала. Сдержать себя не вышло — Эзра услышал и виновато покосился, раскатывая свой спальный мешок в паре шагов от меня.

— Дальше будет легче, — Джемма прошла мимо и сжала мое плечо в поддержке.

Мне стоило усилий не огрызнуться — не на нее и не из-за нее, а потому что мать или Симеон, или кто-то другой могли бы подготовить меня заранее и избавить от этого позора. От этого чувства бесполезности.

Я лишь глухо фыркнула, стянула с плеч рюкзак и повалилась вместе с ним.

Смит велел остальным проверять периметр парами на предмет следов путников, воров или Инсидионов. Сам он остался со мной, даже после того как я настаивала идти вместе с ними. Даже несмотря на возражение Джеммы, которой совсем не нравилась мысль оставить меня наедине с ним.

Я села на коврик, подтянув ноги к груди и обняв их руками. Тело благодарило за отдых, но грудь сдавливала вина за то, что вся работа легла на других. Тепло, будто знающее, скользнуло по моей коже. Я чувствовала его взгляд.

— Нет ничего унизительного в том, чтобы отдохнуть, Элла, — сказал он наконец.

Я подняла на него глаза и вздохнула. Легко ему так говорить. Ему-то вообще отдых нужен хоть когда-нибудь? Наверняка никогда, настолько он привык к холоду и дикой природе. За последние четыре дня я не видела, чтобы он отдыхал хоть раз.

— Они не должны были держать меня в неведении.

— Одна из многих вещей, — выдохнул он, присев на корточки и складывая из сухих листьев, хвои, тонких веток и пары крупных сучьев будущий костер, — в которых мы с тобой полностью согласны.

Я запоминала, как он складывал хворост кучкой в центре и перекрещивал поверх более крупные веточки — на случай, если мне самой когда-нибудь придется это делать. Он зажег огонь спичкой и бросил ее в пламя. Когда заметил, что я наблюдаю, добавил наставительно:

— Держи костер маленьким, под контролем, и топливо складывай с подветренной стороны, подальше от огня.

Я кивнула и запомнила его слова.

— Я почти ничего не помню до падения, — выпалила я вдруг, сама не понимая, зачем оправдываюсь перед ним. — Но зато в памяти у меня должно быть полно места для всего, чему ты меня научишь.

Я смотрела на него, ожидая реакции, сама не зная какой именно. Наверное, похвалы. Уверенности в том, что я смогу стать кем-то. Но он никак не отреагировал, лицо его было каменным, лишь костяшки пальцев белели от силы, с которой сжимал руки. Я нахмурилась и перевела взгляд на пляшущие языки пламени, впитывая тепло, что унимало ломоту в мышцах.

— Смит — это твое настоящее имя? — спросила я, не выдержав тишины. Имя это ему, конечно, шло: прямое, крепкое, без вычурных украшений, но в то же время оно казалось слишком простым. Он был… большим, чем это имя.

Он поднял на меня глаза с другой стороны костра, приподняв темную бровь.

— Разве оно не звучит как настоящее?

— Просто думаю, если ты можешь называть меня как хочешь — Элла или еще как, — у меня тоже должны быть варианты.

Он оценил меня взглядом, сжатая челюсть едва заметно дернулась.

— Гэвин.

Это было более мягкое имя, чем я ожидала. Свидетельство, быть может, о теплом и мягком человеке, скрывающемся за холодным, суровым фасадом.

— Гэвин, — его губы дернулись, когда я произнесла его имя. — Знаешь, я ведь никогда по-настоящему не соглашалась тренироваться с тобой. Ты просто поставил меня перед фактом.

— И? — он поднялся на ноги, даже не пытаясь отрицать мои слова.

— И я буду продолжать с тобой тренироваться, если ты позволишь мне называть тебя по имени. По-настоящему. Гэвин.

Он усмехнулся.

— Рад видеть, что начинают развиваться твои навыки переговоров.

Я приподняла бровь, не уступая.

Край его губ изогнулся в улыбке, и он, откинувшись на ближайшее дерево и скрестив руки на груди, коротко кивнул.

— Справедливо.

Пытаться подавить улыбку было бесполезно.

— Что? — спросил он.

Я прикусила губу и пожала плечами.

— Просто… я не часто видела, как ты улыбаешься с тех пор, как мы покинули Уоррич, а сейчас ты улыбаешься. Это… приятно, — я внутренне застонала. Приятно — какое же тупое, пустое слово для того, что я почувствовала от его улыбки.

Смит — Гэвин — стиснул зубы и наклонил голову, будто задумавшись, затем ответил:

— Легче улыбаться, когда наконец-то появляется повод для улыбки.

В животе у меня будто вспорхнули бабочки, напряжение растворилось, и мне пришлось выдержать несколько минут тишины, чтобы вернуть здравый смысл. Выдержать и наблюдать, как он снимает чехол с лезвия топора и готовит несколько поленьев для колки.

— Значит, я буду звать тебя Гэвин, — сказала я, усаживаясь поудобнее и скрестив ноги. Перчатки шуршали, когда я сложила руки на коленях. — Можно задать еще один вопрос?

Он глубоко вдохнул, прищурившись, изучающе глядя на меня. Наконец издал неопределенное ворчание. Для меня этого было достаточно.

— Какой у тебя любимый цвет?

К моему удивлению, он рассмеялся, и впервые я заметила ямочки, выглядывающие из-под бороды, его теплую улыбку и едва заметные морщинки в уголках глаз.

Уютное тепло разлилось по телу, разгоняя навязчивые страхи настоящего. Он был так красив, и эта суровая мужественность придавала ему остроту, от которой у меня перехватило дыхание.

— Зеленый, — наконец ответил он, снимая свой видавший виды кожаный черный жакет. — А твой?

— Синий, — привычно ответила я. И мне нравилось, как темно-синяя ткань его рубашки облегала пугающе сильные бицепсы и рельефные предплечья, поэтому я уточнила: — Темно-синий. Хотя нет ничего прекраснее оранжевых и розовых красок рассвета.

— Сложный выбор, — он посмотрел на меня с теплом в глазах.

Я пожала плечами.

— Когда у тебя день рождения?

— Тринадцатого Гелиоса.

— Значит, летом, — я улыбнулась. Тринадцатый день седьмого месяца года. Я должна была запомнить.

— А у меня…

— Третьего Никсара, — перебил он. — За пару недель до зимнего солнцестояния.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что я знаю о тебе все.

Я нахмурилась, удерживая в себе нервный смешок и возмущенный рык, которые напрашивались наружу, борясь друг с другом. Его самоуверенность, его наглое предположение… они заставляли меня хотеть бросить вызов.

И он это прекрасно понимал, ухмыльнулся и с одного легкого взмаха расколол полено пополам. Движение, доведенное им до совершенства.

— Как ты можешь знать обо мне все? — потребовала я ответа.

— Я же говорил, — он водрузил еще одно тяжелое полено на пень и приготовился к удару. — Ты — моя королева.

Я нахмурилась и подалась вперед, невольно залюбовавшись длиной его сильных ног. Они были как толстые, могучие стволы, легко державшие его крепкий корпус и широкие плечи. И несмотря на его поддразнивания, несмотря на игру, мне вдруг захотелось подойти ближе и коснуться его, только чтобы узнать, каково это — прикоснуться к такому телу, полному силы.

Я вздрогнула и отогнала желание.

— Может, я помогу? — спросила я, кивнув на топор.

— Отдыхай. Я потом тебя научу.

— Лучше бы ты научил меня сейчас, — я развернула бутерброд, что собрала для меня Джемма на ужин, и откусила. — Было бы трагично, если б ты вдруг умер, а нам некому дрова колоть.

Он снова рассмеялся, низким, хриплым смехом, от которого у меня внутри все сжималось.

— Потом, — а увидев мою вопросительно приподнятую бровь, добавил: — Обещаю.

Улыбаясь, я заставила себя прояснить голову и выпалила первый вопрос, что пришел на ум, лишь бы не потерять ход разговора.

— Если твое имя Гэвин, почему все зовут тебя Смитом? Это твоя фамилия?

— Мое ремесло⁹. То, кем я когда-то был… давно.

— Кузнецом?

Он коротко кивнул.

— А фамилия у тебя тогда какая, если не Смит?

— Настоящей нет, — ответил он ровно. — Просто Смит.

— У тебя нет фамилии? — я прищурилась. — У всех она есть.

— У меня — нет.

— А мать с отцом?

— Я родился бастардом, — по нему пробежала волна ярости, мгновенная, исчезнувшая так же быстро, как возникла. Уж наверняка у его матери была фамилия, а если отца не было, Гэвин мог бы взять ее.

— Моя мать умерла при родах, — объяснил он. — Кровью истекла. Не успела ничего, кроме как имя мне дать.

Пульс сбился, запинаясь.

— Мне так жаль.

— Прошло… много времени. Я ее, конечно, не помню, — пробормотал он безразлично. — Элла? — насмешливый оттенок в его голосе выдернул меня из моей печальной кроличьей норы. Я подняла взгляд и увидела, что ухмылка вернулась. — Не переживай за меня.

— С чего ты взял, что я переживаю за тебя?

— Хорошая девочка, — он хмыкнул.

В животе сжалось и затрепетало от его похвалы.

Говори, велела я себе. Говори, не думай, иначе свалишься в обморок.

— Так, — я прочистила севшее горло. — Как ты из кузнеца превратился в одного из сопровождающих королевы по пророчеству? — я подчеркнула последнее, закатив глаза и вложив в слова максимум иронии.

Гэвин уставился на меня внезапно мрачно, с полными рук дровами.

— Это все, что я для тебя, Ариэлла? — он со злостью сбросил дрова в кучу. — Сопровождающий?

Паника сжала горло.

— Я… я не…

— Хоть раз тебе в голову приходило, что ты можешь значить для кого-то больше, чем часть какого-то долбаного пророчества?

У меня отвисла челюсть.

— Полагаю, ты не веришь в пророческие способности моей тети Кристабель.

— Твоя тетя… — он осекся, сжал кулак, покачал головой и выдохнул безрадостный смех. — Когда ты со мной, давай сосредоточимся на том, чтобы ты научилась заботиться о себе. Все остальное забудь. Сможем?

Я кивнула, сглотнув нервозность, и поспешно увела разговор в другое русло:

— Похоже, вы все давно ждали меня и мою «Силу», — выпалила я, голос переполнен тревогой. — Неужели Молохай и правда проклял наш мир четырьмя веками смерти и страданий из-за одной женщины?

Он выпустил напряжение тяжелым вздохом, отвечая:

— Нет предела тому, на что способен решившийся мужчина ради одной необыкновенной женщины.

— Больше похоже на поехавшего, одержимого мужчину, — пробормотала я.

Уголки его губ дернулись вверх, а я никогда еще не была так рада видеть даже тень улыбки.

— И это тоже, — ответил он.

Мне стоило труда не встречаться с ним взглядом, хотя бы чтобы дать сердцу передышку. Мы сидели долго, не меньше получаса, слушая только ветер, шорох леса вокруг и потрескивание огня.

Пока в грязь передо мной не упала золотая монета.

— Монета за твои мысли?¹⁰

Я подняла глаза, он непринужденно сидел, сложив крупные руки над согнутыми коленями.

— Я чувствую твое недовольство даже на расстоянии, — сказал он, уловив мой недоверчивый взгляд. — Ты носишь свои мысли на лице слишком открыто. Гораздо более открыто, чем стоило бы.

Навык, который мне придется отточить, чтобы стать королевой.

Я обреченно вздохнула.

— Молохай… эта часть страшная, но простая. Он хочет меня убить. У него либо получится, либо нет. Вот все остальное… не укладывается.

Он ждал, чтобы я продолжила. Я открывала рот, закрывала, снова открывала, снова закрывала. Как идиотка.

— Я не стану судить тебя, Ариэлла, — наконец сказал он голосом глубоким, ровным, мягким, словно теплый ветер, расслабляющий мышцы. — И все, что ты скажешь, останется между нами. Никто не узнает.

Я теребила пальцы и поднялась на ноги, заходив из стороны в сторону.

— Я стараюсь быть счастливой и смелой во всем этом, — он следил за мной, не отрывая взгляда, пока я мерила шагами пространство туда-сюда, туда-сюда… — Стараюсь не жалеть себя, быть благодарной за то, что меня выбрали, что мной восхищаются, когда знаю: сотни, тысячи, скорее всего, если не больше — в куда худшем положении, чем я когда-либо была или буду, но я… — кулаки сжались, костяшки хрустнули. — Мне еще нет девятнадцати, а я должна спасти мир какой-то таинственной силой Сельваренов.

Я подняла замерзшую гнилую ягоду, повертела в руках и швырнула обратно в кусты.

— Мужчина, за которого я должна выйти замуж, уже назначен. Я его не знаю, не знаю, хочу ли я его, и ненавижу себя за то, что думаю о том, чего хочу — хотя бы в этом смысле — когда на кону жизни, — я вскинула руки к небу. — И кстати, я даже не знаю свое второе имя. Пусть это и неважно, но ведь это то, что я должна знать. Если уж я обречена умереть скорее раньше, чем позже, я хотя бы хочу иметь право знать кто я и как жила.

— Джей.

— Что? — руки безвольно упали по бокам. Я выдохнула с досадой и села на обветшавший пень, где он колол дрова. — Что ты…

— Твое второе имя, — теперь он поднялся. — Джей. Твоя мать любила синих соек¹¹.

— Элоуэн? — я засмеялась. — Она ненавидит птиц.

Это правда. Курами всегда приходилось заниматься мне.

Брови Смита сдвинулись на переносице. Плотно сжатые губы удерживали что-то невысказанное.

— Откуда ты это знаешь? — тихо спросила я.

— Ты — моя королева, — небрежно напомнил он и продолжил: — Синие сойки — мужество и интуиция перед лицом страха. Уверенность там, где царит неуверенность. Знаешь, что значит «Ариэлла»?

— Нет.

— Божественный лев, — он пересек расстояние между нами и присел так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Мое сердце бешено колотилось от его близости, от ритма его дыхания и того, как воздух вокруг словно следовал за каждым движением, подчиняясь его воле.

— Я не стану лгать тебе, Элла, я видел и чувствовал слишком многое, чтобы сомневаться в существовании богов. Но если они все-таки есть, то ты тому доказательство. Так что забудь о Симеоне и Элоуэн, забудь об Элиасе Уинтерсоне, забудь обо всем и обо всех, — я резко вдохнула, когда он положил сильную, теплую руку мне на сердце, а другой обхватил мою челюсть. — Ты великолепна. Ты сама куешь свой путь. И твой голос — рык льва — заставит тех, кто попытается тебя контролировать, ползти у твоих ног.

— Это не похоже на меня, — едва вырвалось шепотом.

Мне действительно было трудно дышать рядом с ним — таким теплым, сильным, уверенным в себе. И именно его мягкая напористость влекла меня. Он говорил так, будто королевское бремя ничего для него не значило. Будто он видел сквозь стены, которые я сама воздвигла, еще до того, как смогла вспомнить, зачем вообще их построила, еще до того, как начала хоть что-то понимать в этой новой жизни. Он видел меня. Остальные заботились обо мне, но рядом с ним я не чувствовала тяжесть ожиданий. С ним, только с ним, я чувствовала легкость. Чувствовала себя видимой, понятой, настоящей. Чувствовала себя способной. Чувствовала свободу.

— А твое второе имя? — мягко спросила я.

— У меня и этого нет, — он заметил, как мое лицо чуть осунулось, тихо усмехнулся и сжал мою руку. — Мне оно и не нужно. Я знаю, кто я, уже очень давно, — он провел большим пальцем по моей щеке. Сердце сжалось от тепла его прикосновения и заботы, от опьяняющего запаха кожи и кедра, что окутывал меня. — Разве я не говорил, чтобы ты не беспокоилась обо мне?

Я кивнула и улыбнулась той мягкости, что светилась в его глазах. Он улыбнулся в ответ той самой полуухмылкой, которую я начинала любить. Мои губы чуть приоткрылись, дыхание участилось. Его взгляд скользнул к моему рту, и я подумала, что он сейчас…

— Периметр чист!

При звуке голоса Эзры Гэвин выругался себе под нос и отпрянул так резко, словно я была живым пламенем. Он провел руками по своим темным, до плеч волосам и отставил между нами целую пропасть.

Будто ему не следовало меня трогать, не следовало быть так близко. И он, черт возьми, прекрасно это знал.