Штамм «Ратоньера»

Долиной смертной тени. Окончание

Сам — это коротенькое слово из трех букв поселилось внутри и зажило отдельной жизнью. Лежал ли он, уставившись в стену, подходил к окну, бродил по своей крохотной палате — три шага от двери до койки, три шага от койки до окна. Сам виноват. Сам послал ее на смерть. Должен был включить интуицию, вспомнить, сколько лет этим вертолетам и обслуживающим их техникам! Если бы она села в другой вертолет, если бы Кирилл пробежал удачно те несколько метров по насыпи…

Рухнул в море только один из трех вертолетов. При не таком уж сильном ветре, не очень далеко от берега, да и не изношен он особенно был… Рассказывал об этом Максиму один из уцелевших активистов, худощавый, моложавый человек, которому нельзя было дать больше тридцати. Он постоянно в своем рассказе возвращался к этим обстоятельствам — шторма не было, вертолет в нормальном состоянии, пилот опытный, — словно оправдывался или доказывал сам себе и Максиму заодно, что трагедии просто не должно было случиться.

Но она случилась. А активист пришел только два раза, потом появляться перестал. Скорее всего, просто не мог выбрать время, ведь и его близкие погибли. В больнице о Максиме бы позаботились — она превратилась в нечто вроде лагеря беженцев, туда, помимо действительно больных, постоянно поступали еще старые, бездомные, приехавшие из других мест и не нашедшие родственников, к которым ехали. Документы были не у всех, кто-то в новую эпоху безвременья лишился бумаг, кто-то рассудка, кто-то сразу всего. Единственное, что могли еще сделать городские власти вкупе с добровольцами, это приютить таких бедолаг, подлечить и подкормить.

Конечно, не совсем безвозмездно. Уже дня через три после прибытия врач ненавязчиво так поинтересовался у Максима, кто тот по профессии. Это означало — как начнешь поправляться, так сразу пора бы и пользу начинать приносить. Ему сочувствовали, конечно, но здесь, в водовороте общей гибели и горя одна чья-то беда была всего лишь еще одной бедой. Максим не единственный, кто потерял близких.

Выздоровление затянулось. Повредил ли он себе сам, когда шел по коридору, потеряв капельницу, или же дело было в качестве лекарств, только рана снова воспалилась, вернулась лихорадка. Дня через три ему стало немного лучше, но рана продолжала пульсировать болью и температура задержалась на тридцати восьми. А в голове постоянно прокручивалось: если бы Лиза села в другой вертолет…

Все же он начал выходить. Навестившего его активиста он не нашел, и не знал, кого расспросить о поисковых работах на месте падения вертолета или о поездке к железнодорожной станции. Встречные пожимали плечами, однажды врач дал ему свой телефон, чтобы позвонить, но номер не ответил. Максим потихоньку бродил по территории больницы, зашел на станцию скорой помощи. Там узнали о его профессии и обрадовались, как родному. Он даже поговорил с санитарами совершенно спокойно, обменялся парой шуток. Все они тоже пережили трагедии, каждый день из чистого энтузиазма выезжали хоть чуточку отсрочить окончательный финал для людского рода, рискуя собственной жизнью, ибо не все больные были безобидны и адекватны, и не стоило нагружать их еще и своей болью.

Но у него еще и не болело по-настоящему. Осознание еще не пришло, мозг отказывался принимать и верить. Внутри все словно замерло в неподвижности, иногда ему казалось, что он видит в больнице женщину, похожую на Лизу, и сердце мгновенно заходилось от радости: то известие ошибка, она на самом деле жива! Всякий раз к нему оборачивалось чужое лицо, но уже за следующим поворотом вдруг мелькала такая же прическа, и снова сердце останавливалось: на этот раз точно она! Если бы Лиза села в другой вертолет… а вдруг так и было?

После визита к санитарам рана заново воспалилась. Это признала и спиценосая медсестра, признание выразилось в том, что она принесла обед в палату. А ведь Максим слышал, что на такую же просьбу из соседней комнатушки ведьма реагировала так:

— Дойти не можешь — не голоден.

Максим молча разглядывал жидкую рисовую кашу, морально готовясь приступить к трапезе. Все это время, несмотря на сосущее чувство под ложечкой и даже легкую тошноту от голода, у него не было аппетита. Он заставлял себя есть, потому что так надо, и еще потому, что вспоминал рассказы Лизы, как в ее больнице отказывающихся от еды кормили насильно, чтобы те не вздумали таким образом покончить с собой.

Дверь в палату приоткрылась без стука, и вошел старик Семен. Максим узнал его, хотя разбойничья борода была аккуратно подстрижена, и одежду Семену тоже выдали цивильную и неношенную. Специальные бригады шарили по всем заброшенным магазинам в поисках годных для применения вещей, и раздавали найденное нуждающимся.

Семен с минуту молчал, возможно, дожидаясь приглашения сесть. Не дождался, опустился на край кровати и сказал просто:

— Соболезную.

Максим молча кивнул. Ему и самому не раз приходилось говорить что-то похожее, и всегда слова казались дежурными и бессмысленными. Тем более от малознакомого человека, о существовании которого он и не подозревал две недели назад. Их объединяли путь и общая опасность, а еще друзья, которых больше не было. Кто был ему Семен? Попутчик? Но дорога закончилась. Товарищ, спасший жизнь? Но сначала они спасли его, так что теперь они ничего друг другу должны не были. Семен, видимо, думал так же. Но все же повздыхал и добавил:

— Я тоже жену потерял.

— Я — всех, — буркнул Максим. Скорей бы старик перестал вымучивать вежливые слова и оставил его в покое. Но Семен с мрачным удовлетворением человека, которому есть чем парировать словесный выпад, заметил:

— И я — всех.

— Сочувствую, — машинально сказал уже Максим, надеясь, что старик перестанет меряться, кому хуже, и уйдет.

— Жену недавно, два месяца назад, — продолжал Семен. — В нашем возрасте пора бы своей смертью, а так вышло, что нет. Мы вот в таком же общаке жили, как здесь. Только он из бывшей гостиницы… Наш дом сгорел, замкнуло проводку. С ней тогда был первый инфаркт. Ну, в тот раз оклемалась. А вот гостиница начала гореть, тут у нее сердце не выдержало.

— Тоже проводка?

— Может, поджог. А может, свеча опрокинулась или керосин. Нам тоже электричество по часам давали.

— Понятно.

— А перед этим, — Семен помедлил немного и заговорил быстро, будто решившись открыть что-то важное, — дочь перестала на связь выходить. Уже пять лет. Мы-то ее в Европу успели отправить, родня там… Во Франции задержалась. Мы радовались, что хоть за нее душа не болит, потом, конечно, везде херня началась… Тоже неспокойно было, помнишь?

Максим покачал головой.

— Она говорила — да ерунда все это… В их городке все тихо. А потом пропала, просто абонент не абонент.

— Так может не могла связаться? Живет где-то? Там не было терактов или еще чего, где она жила?

Семен молча смотрел на него, потом сказал:

— Вашему поколению в чем повезло, у вас детей нету. За них больше переживаешь. А теракт не единственное, от чего можно… — он запнулся, закашлялся. — С сыном я давно рассорился, сказал ему еще, что он для меня умер. Давно, очень давно. А тут этот грипп…

Максим снова машинально кивнул.

— Жена когда умерла, я сам копал яму, — продолжал Семен. — Ты не видел, как земля на тело сыплется, понимаешь? Тебе в этом тоже повезло.

— Хватит, а? Повезло, повезло…

— Ты слушай старика. Я в ту комнатушку пришел, что нам дали, гляжу — в потолке крюк. А у меня галстук остался. Смешно, да? Хороший такой, крепкий. Я и повесился.

— А как же ты со мной теперь разговариваешь?

— Из петли сосед вынул. Услышал, что я хриплю. Мне уже не больно было, ничего, а как я на этого дурака разозлился… Потом подумал — если так получилось, значит, это зачем-то было надо. Решил хоть сына попробовать разыскать.

— И что?

— Не найду, это понятно.

— Домой собираешься?

— Дома? — Семен поглядел в окно. — Дома то же самое. Смерть, тоска, бардак. Здесь из завода одного общежитие сробили, кто может работать и с глузду не съехал — милости просим. Вот там пристроился, а дальше видно будет.

— Я того мужика не могу найти, что приходил ко мне, — сказал Максим. — Он знал Ивана, в другом вертолете был. Такой моложавый с виду, худой, высокий, черный — армянин или азербайджанец. Я хотел у него спросить, тела после крушения искали…

Семен сжал его руку.

— Ты уж пойми… Да, они искали. Но аппаратура сейчас понимаешь, в каком состоянии. Не вышло. Только людьми рисковать зря.

— Понятно.

Если бы Лиза села в другой вертолет, если бы Кирилл добежал…

— К железнодорожной станции, значит, тоже не поехали? Без Ивана?

— А туда ездили, ты уж прости, без тебя, я дорогу показывал, — оживился Семен. — Мне тогда сказали, что ты с температурой под сорок два. А ребята эти собрались, они тут и впрямь боевые, повезло. Где такие организованные находятся, там все намного лучше. Сейчас в городе рейд готовят против тех бандюков.

— Так тело привезли?

— Тело… ты уж пойми. Ехали просто на внедорожниках, закопали там. Но место приметное. Там насыпь чуть поднимается. Холмик насыпали, как положено. А вот где машины перевернулись, уже не полезли. Хотя тут энтузиасты есть, очень упертые, все рвутся землю очистить от старых машин, мусора, вообще от всего. Ну пускай. Когда цель есть, легче.

Максим молча кивнул. Возможность нормально похоронить близких у него тоже отняли.

Семен подождал чуть, понял, что ответа не будет, неловко протянул сухую смуглую руку, покрытую пигментными пятнами:

— Ну, бывай. Приду еще. Жаль очень, душевная была девка. Как она рвалась этот чудо-препарат сделать мировым достоянием.

Максим поднял голову. Да! Это была ее цель. Как он не подумал?

— Семен! А не знаешь, нашли там чего? На том рифе? Не забросили поиски?

Семен остановился в дверях, лицо у него просветлело.

— А я думал, ты в курсе. Нашли, нашли. Только пока исследуют, но это не розыгрыш и не шутка. Еще один набор бактерий.

— И?.. — пересохшими губами спросил Максим.

— Это я не скажу, я в медицине не шарю. Исследуют. Народу съехалось, врачей с ближайших мест — тьма. Все надеются, — Семен слабо улыбнулся. — На ваше поколение надежда. Остальным уже поздно.

— Нам тоже поздно, многим. Лиза разбиралась, она говорила, уже больше половины женщин моложе сорока пережили климакс. Так что особо я не надеюсь.

— Хоть тысяча останется, и то, знаешь, достаточно. С испанцами связались, где там еще? — с Израилем. В общем, лучшие умы копают… Да ты сам в интернете-то погляди!

— У меня зарядки нет, — Максим вытащил из крохотной прикроватной тумбочки, этого обязательного больничного атрибута, безжизненный черный корпус телефона. — Тем более, розетка заколочена.

— Да попроси у кого или я тебе принесу! Найду уж, где. Сейчас всяких гаджетов больше, чем людей. А эту фанерку на стене ногтем сколупнуть можно. Ты что ж такой законопослушный?

— Не знаю. Не думал пока об этом.

— Ладно, зарядку найду. Да, я же так и не спросил, где вы такую информацию добыли? Про этот риф?

Максим впервые за последние дни почувствовал, что грызущий сердце изнутри червь затих. Хотелось не то улыбнуться, не то заплакать.

— Я тебе расскажу, потом. Когда все будет, — голос у Максима задрожал, он просто неопределенно махнул рукой, но Семен понял, и, пробормотав: «Увидимся», вышел.

Жизнь не то чтобы приобрела смысл. Жертва во имя выживания людей оказалась не напрасной. То есть, конечно, еще много было работы, которую предстояло совершить не ему.

Максим боялся верить, и нарочно не расспрашивал никого — ни персонал в больнице, ни новых товарищей. Только с яростным упорством самостоятельно разрабатывал руку, надеясь быть полезным, когда это понадобится. Лечащий врач его за это отругал, но, в общем, был доволен результатом. Физиоотделение в больнице работало на последнем издыхании, не справляясь с огромным потоком больных, а Максим обошелся своими силами.

Из палаты его пока не выселяли. Договорились, что после выздоровления он сможет работать на станции скорой помощи. В прежнем городе-миллионнике никто не доверил бы машину ни водителю, ни ремонтнику только с одной здоровой рукой, но теперь движение на улицах было и в четверть не такое оживленное, как раньше, слишком большую скорость из-за скверного состояния асфальта развивать было запрещено, и Максима взяли. Людей с техническими специальностями не хватало отчаянно. К тому же каждая бригада на случай неадекватного поведения больных должна была состоять минимум из четырех мужчин.

Первый вызов, на который ему пришлось ехать, оказался трагикомическим. Какой-то бомж (в городе, лишившемся большей части населения, жилья было предостаточно, бродяги ухитрялись преодолевать преграду в виде домофонов и ночевать то здесь, то там) нашел в опустевшей квартире тайник с консервами. Помимо пролетарских тушенок и разной рыбы в томате, там имелось несколько баночек черной икры, и бедняга не устоял, устроив себе пир желудка. Его не остановил даже давно истекший срок годности. Грех чревоугодия оказался наказуем, соседи услышали хрипение злополучного гурмана и вызвали скорую, но пока та приехала, бомж умер.

— Хоть поел напоследок, — философски заметили санитары, вызвали труповозку и отправились на следующий вызов.

Этот больной был глубокий старик с онкологией. В скорую позвонила лишь чуть более молодая соседка с распухшими ногами, передвигалась она по стеночке и еле смогла открыть дверь. Врач с тяжким вздохом пощупал пульс и махнул рукой:

— Зачем звонила, бабка? Полчаса он еще протянет, как умрет, труповозку вызывай.

— Так страшно же, — запричитала старуха, но врач просто отрезал:

— Всем страшно, все умрем.

Поехали на вызов в доме через две улицы. Пострадавший глотнул уксусной кислоты, нарочно или случайно, сказать было трудно. Заплаканная сестра, сухощавая женщина средних лет, еле открыв дверь, унеслась в туалет с криком: «Плохо, тошнит». Больной лежал на полу, практически не дыша, в комнате стоял резкий кислый запах.

— Труповозку вызываем? — спросил Максим.

— Зачем? — удивился врач. — Промоем, в больницу отвезем, может и оклемается. Тем более, — врач потянулся за лежащими на столе документами, — ему всего пятьдесят и он электрик, полезная профессия.

Потом был полубезумный бродяга, которого порвали бродячие собаки, потом свой же товарищ санитар, которому проломил голову неадекватный пьянчуга… Неудавшихся самоубийц было больше всего. Их откачивали, от многих выслушивали потом гневные упреки, но редко кто повторял попытку. Большинство, словно очнувшись, продолжало тянуть лямку дальше.

Максиму предложили перебраться в полуподвальное помещение, ближе к скорым. Он отказался, хотя там и было удобнее. В своей палате он в последний раз видел Лизу живой, помолодевшей от радости, счастливой, и в душе жила тень безумной надежды — если не покидать палату, Лиза сюда вернется.

В автомобильный парк скорой неожиданно привезли мини-комбайн. Дежурный механик, вытирая руки промасленной тряпкой, проследил за недоуменным взглядом Максима и сказал:

— Сечешь в таком? Посередине, между корпусами, места сколько, надо под посевы приспособить, а то лапу сосать придется. Будем рис выращивать.

— Почему рис?

— Он дольше всего хранится, — объяснил механик. — А что?

— Мне рис сказали не есть особо.

— А-а, диабетик. Да и гречу посадим, жалко, что ли. Правда, она плохо хранится.

Работа горя не приглушила, но помогала убить время. Новые товарищи держались с Максимом как обычно, не вспоминая лишний раз о его несчастье. Лишь однажды дежурный врач положил руку ему на плечо и сказал:

— Сорок дней пройдет, легче будет.

— Уже прошли, — ответил Максим.

Они действительно казались вечностью, а прошли внезапно. Он побывал в храме Екатерины и поставил свечку, подумав, поставил свечку и за Кирилла, — если кому-то там это будет неугодно, свечку он может не принимать. Максим побродил по церкви, постоял под иконой Екатерины, поставил еще три свечи — родителям и приемной матери. Ради этой скромной покупки ему пришлось вытряхнуть все наличные деньги. Воска не хватало, свечи лепили заново из огарков, и стоили они много.

Настоящая цель у Максима теперь была одна — дождаться исполнения Лизиной мечты. Подобно Эдмону Дантесу, желавшему увидеть клад сразу и целиком, он не пытался узнать подробности раньше времени. Но все же подтверждения замечал везде. У областной больницы стояло несколько автобусов, в которых раньше возили туристов, пролетал над городом вертолет («Ого! Что-то они разлетались!» — удивлялись местные). Сердце замирало, потому что означать это могло только одно — сюда съезжаются ученые. Старый террорист не обманул. Эх, знал бы он, чем обернется путешествие… но, с другой стороны, если он безвылазно торчал в какой-нибудь деревушке на берегу балтийского моря, откуда ему было это знать?

Однажды мимо него по коридору прошли два врача, незнакомых, пожилых, с виду профессоров, и один громко сказал:

— Гипоталамус! Понимаешь, это влияет на гипоталамус!

Обсуждают, понял он, бестолково улыбаясь. Лиза тоже говорила про гипоталамус.

Рука ныла по вечерам, но боль была вполне терпимой. Главврач появился на работе после перерыва и спросил, как у Максима дела, тот заверил, что нормально. Просить номер телефона и созваниваться с друзьями покойного Ивана он не стал. Пусть исследования проводят, пусть ставят опыты, он пока все равно ничем не может помочь.

Привезли оперировать работника бензоколонки, расположенной километров на сто севернее города. На заправку напали бандиты, из заправщиков и охранников выжило двое. Операция прошла удачно, и раненый выздоровел. Вся больница радовалась, ибо травма была сложнейшая. Только это все равно была омраченная, половинчатая радость доживающих последние годы людей.

Максим ждал радости настоящей. Ждал, что товарищи по работе хлопнут его по плечу и спросят: «Ты ничего не слышал?». Ждал, что начнут ремонтировать здание роддома, которое, несмотря на относительно приличное состояние, всем своим видом выдавало, что в нем живут глубокие старики. Но все оставалось прежним. Вызовы, умирающие старики, суицидники, рассыпающийся под колесами асфальт («„Дорстрой“ остановился в прошлом году» — «Да? Это он долго еще продержался!»), электричество по вечерам, серые лица окружающих и грызущая тоска в сердце.

Дни становились короче, хотя жара и не спадала. Шло к концу душное южное лето. Семен заходил в гости несколько раз. Старик теперь был в составе патрульной бригады и, похоже, новое дело пришлось ему по душе. Он всякий раз с удовлетворением рассказывал, как они шуганули несколько атакующих заправки сволочей. Максим слушал, кивал. Он чувствовал себя страусом, прячущим голову в песок, но не мог заставить себя спросить о ходе исследований. Если бы они дали результат, Семен бы и так сказал, ведь верно?

В конце августа он все же не выдержал. За четыре месяца можно изучить все, что угодно, если задаться целью. В тот день он встретил Семена под вечер, случайно, рядом со зданием больницы. У бывшего попутчика, знавшего Лизу и Кирилла лично, пусть и недолго, спрашивать об оплаченном страшной ценой рецепте было легче.

— Нашли там что? Ну, ты понимаешь. В этом штамме бактерий, ты говорил? — Максим боялся как ответа, так и того, что голос выдаст его страх. Если сейчас Семен просияет и скажет: «А я думал, ты знаешь!»

Но Семен вздохнул слегка, поджал губы, поглядел в сторону. Потом сказал:

— В общем, нашли, но это не совсем то… Ты не расстраивайся сразу, может, еще что раскопают…

Максим похолодел.

— То есть как? Это не антидот?

— Это именно антидот, поздно просто. Понимаешь, не врач я. Ты у них спроси, напомни, что ты его привез. Они особо не болтают, чтобы зря не обнадеживать.

— Нет, ты мне сейчас скажи! Что значит поздно?

Семен неопределенно пожал плечами.

— В общем, там был типа сейф. И в нем различные наборы бактерий. И этого сраного гриппа, и разные там… Ратоньеры два вида. Ну мне на пальцах объяснили. Основной — штамм А, и еще штамм Б, немного измененный. Он не такой заразный и вызывает просто грипп, без бесплодия. И если переболеть им раньше, дает иммунитет к ратоньере. Ну, к штамму А. Только это теоретически, потому что проверить не на ком. Нам колоть бесполезно, мы все переболели штаммом А.

— Так, — прошептал Максим. В мире не поменялось ничего. Только отсрочку приговора отменили. Какое счастье, что Лиза этого не узнает.

— Ты чего, Макс? — старик обошел его сбоку, пытаясь глянуть в лицо, и Максим понял, что отвернулся от собеседника и скорчился, как от сильной боли. — Ты ж это… ты сам говорил, что не надо особо надеяться! Ну?

— Нет, нет, я не то, — Максиму удалось сказать эти слова почти нормальным голосом. — Желудок… пойду к своим, попрошу таблетку. Увидимся.

Он с трудом отвязался от старика и прошел в здание. Можно было расспросить товарищей по работе, они наверняка были в курсе, но не хотелось видеть никого. Накатила страшная слабость, хотелось только повалиться на койку и закрыть глаза.

Вот и палата, откуда выпорхнула счастливая Лиза, перед тем, как лететь на берег моря. Море… А как же их надежды увидеть Средиземное море, старую Прагу, Париж? Начиналось все тоже на морском берегу. Здорово ты посмеялся над нами, старый хрыч. Еще полгода назад у нас были планы, мечты, пусть даже мечты на прощальное путешествие! Даже смертникам оставляют последнее желание!

Он вдруг вскочил и заметался по палате. Апатия прошла так же резко, как и появилась, теперь ее сменил прилив лихорадочной энергии. Делать что-то, бежать куда-то… куда? На Финский залив? Тот старик не виноват. Он наверняка был в «Саранче» мелкой сошкой и ничего знать не мог. Нашел материалы, сам проверить не мог, отдал первым встречным, надеялся дать миру шанс… Вот он, шанс. Рухнувший вертолет и могила в степи.

Он сам, Максим, во всем виноват! Он был самым инертным из троицы, он должен был удержать остальных! Лиза бы и на Южный полюс понеслась за спасением, Кириллу в обычной жизни не хватало адреналина, и Максиму нужно было думать за троих. Что теперь? Что? Тупо дожидаться смерти?

Зажглась тусклая лампочка по потолком. Максим поднял голову. Электричество дали, так, ну и чего я, собственно, жду. Это будет не веревка, которую все равно не к чему прицепить, не нож, которого нет, и не окно. Этаж-то всего второй. И я никого не подведу, операции вечером не проводят.

Фанерка на стене поддалась не сразу, Максиму она стоила сломанного ногтя. В стене открылся кружок без штукатурки с двумя отверстиями. Без пластмассового корпуса это было еще больше похоже на поросячий пятачок. Смешно. Жизнь вообще такая штука, обхохочешься. Только зарядка для его целей не годится, и никакого провода нет!

Внезапно его осенило, он осторожно выглянул из палаты — коридор пустовал, — и вышел. На посту медсестер тоже никого не было. Максима это не удивило, под вечер уставшие дежурные частенько сбегали в курилку или просто отдохнуть. А вот если сегодняшний дежурный еще и беспечность проявил… Максим заглянул за стойку, дотянулся до ящика под поверхностью стола. Так и есть, проявил, бросил без присмотра кипятильник. Как оно без чая-то. Даже если само название через пару десятилетий исчезнет. Извини, друг, но сегодня не придется тебе чаевничать…

Ножика, даже перочинного, на посту не нашлось, и Максим поспешил обратно в палату, пока ему не помешали. Зато кипятильник оказался каким надо, с толстым проводом. Перерезать было нечем, Максим перетер провод о край стола и разлохматил изоляцию. Пойдет. Больно будет совсем недолго и в последний раз!

Это нельзя было сравнить с болью. Его затрясло, разом и быстро, руки свело судорогой, во рту защипало кислым, перед глазами вспыхнул обжигающе яркий свет. Сердце дрогнуло сильнее обычного и остановилось. Затем в белом сиянии возникла человеческая фигура, дернувшая провод. Тряска исчезла мгновенно, тело заныло, сердце осторожно стукнуло раз, другой, и пошло опять как часы. В меркнувшем свете проявились знакомые черты — зеленая шапка с пером, свисающие патлы, черные провалы вместо глаз. Желтая костистая рука Крысолова легла на стену рядом с почерневшим отверстием розетки.

Максим задохнулся, зажмурился от отчаяния: жив! Как дико, как несправедливо! Лицо Крысолова расплылось, вместо него над Максимом наклонился обычный человек с залысинами, в очках — кто-то из персонала, возможно, тот дежурный, любитель чая. Он сердито сказал:

— От тебя никак не ожидал! Тут же с бригадой ездишь, сам все понимаешь!

Рядом, медленно кружась в воздухе, опускалось на пол зеленое перо.