Штамм «Ратоньера»

Долиной смертной тени. Продолжение

Отчество у Ивана было. Он его даже сообщил, но при первой встрече Максим не расслышал, а потом оно вроде как и не потребовалось. Разумеется, не слишком хорошо знакомого человека под семьдесят называть просто по имени не стоило, но, во-первых, такие правила этикета остались в ушедшей эпохе, а во-вторых он оказался славным парнем… ну, пусть славным дедом. И главврач был золотой дядька — устроил Максиму одноместную (да, крошечную, но много ли ему было надо, помещались кровать с капельницей, и хорошо) палату, когда угроза сепсиса миновала и из реанимации его выпустили. Здесь словно воздух был другим, от каждого вдоха становилось легко и радостно, и надежда, что для рода людского не все потеряно, не исчезала теперь ни на миг.

Потом, конечно, эйфория схлынула. Например, санитарка (или медсестра, он не разбирался) в Максимовой палате точно не была милой. Этакая ведьма неопределенного возраста с вязальной спицей вместо носа и крючком вместо подбородка, которая, похоже, ненавидела весь мир, а в особенности доставшихся ей на попечение больных. Он даже пожалел, что просился на выпуск из реанимации, но, с другой стороны, там рядом лежали хрипящие умирающие коматозники, а он-то шел на поправку, хоть и со скрипом. Врач — Максим начал различать этих людей в белых халатах в лицо только на второй день, — чиркая ручкой что-то в медицинской карте, строго спросил:

— А вы знаете, что у вас диабет?

Максим воспринял не самую приятную новость без особых потрясений, после всего пережитого это казалось сущей ерундой, Лиза расстроилась куда больше него.

— Ну как же, — повторяла она огорченно. — Добро бы, ты как-нибудь неправильно питался… Эх, я же напоминала тебе сдавать регулярно кровь. В этом году сдавал?

— Некогда, замотался… Да ерунда это. Это же второй тип. Врач сказал, сейчас он часто бывает.

— Да, я знаю, — вздохнула Лиза, изучая неразборчивые каракули, начертанные рукой медика, которые способен понять только медик, и то не всегда. — Это же и гормональное тоже, а нас у всех после ратоньеры гормоны никакие. Только это значит, что и рана теперь заживать будет плохо.

— Ерунда это, Лиз, ерунда, по сравнению с тем, что… — Максим одернул ее грубоватым тоном, и тут же сам почувствовал вину. Вроде бы положение больного и давало ему индульгенцию на любые срывы, но на Лизу срываться было совсем скверно, и из-за смерти Кирилла она переживала не меньше. — В общем, у меня же ничего страшного.

— Восемь молей у тебя сахар. Теперь как воздух нужна диета, — сказала Лиза, отворачиваясь к окну. — Какой тут сад, весь в цвету. У нас между корпусов тоже были яблони, но они заглохли, а тут просто листьев за цветами не видно. Весной на могиле быстро цветы вырастут…

Она всхлипнула, вытерла глаза и заговорила дальше обычным голосом:

— Иван сказал, за телом получится выехать уже завтра. Сегодня на побережье планируют, где координаты… Там получается место указано прямо посреди моря. Неужели там какая-то ошибка?

В дверь вошла та самая ведьма со спицей вместо носа и сразу заняла собой всю палату. На Лизино «здрасьте» даже не обернулась, только поджала еще сильнее тонкие губы, подошла к капельнице, начала переставлять трубку в новый резервуар.

— Там же еще немного есть! — Лизины возражения ведьма игнорировала так же, как и приветствие. Она вообще крайне редко подавала свой скрипучий бесцветный голос. Проверила, поступает ли жидкость, поглядела на Лизу, как на пустое место (та забормотала, что вообще-то тоже врач, но быстро стушевалась) и вышла, отстукивая каблуками так, будто войну объявляла. Дверь прикрыла, но не защелкнула, от хлопка та снова распахнулась. В коридоре шумели, раздавались голоса, жалобы, чей-то плач, кто-то сварливо ругался, — обычная больничная жизнь.

— Какая-то она неприветливая, — почти жалобно сказала Лиза, закрывая дверь. — Там амоксиклава еще чуть осталось.

— Чуть не влияет, наверное. Может, она торопилась.

— Может, потому, что мы нездешние? Типа нахлебники, — она горестно вздохнула. — Я когда по талону, который мне Иван выдал, за перевязочными ходила, в аптеке дедка видела, тоже придрался. Что бинтов не напасешься на всех. Я говорю, их как раз до недавнего времени точно производили, у них неужели нет? А он мне — как будто вы врач. Я — да, врач. Репродуктолог. А он с такой ненавистью — много сделала ваша репродуктология.

— Но ведь бинты дал? Так что не стоит из-за этого расстраиваться.

— Нет, он прав… Действительно, ничего репродуктология не сделала. Что же там может быть, в этом море… я пока результатов дождусь, наверное, просто умру от нетерпения. Надо спросить, возьмут меня на время тут работать, хоть медсестрой, хоть кем, людей-то не хватает. А ты, — добавила она очень строго, — лежи! Тебе еще поправляться и поправляться.

В коридоре послышались шаги, не похожие на шаги сердитой медсестры, то была тяжелая поступь мужчины. В палату сперва аккуратно просунулся, а потом вошел Иван, новый знакомый и местный активист, человек крупный, загорелый, с открытым взглядом и доброй улыбкой, настоящий состарившийся богатырь из былин. Казалось, он может принести исключительно добрые вести. Но начал Иван, как положено, с расспросов:

— Ну, вы как? Поправляетесь? Доброго здоровьичка, Лизавета Михална! — спохватился он, энергично потряс Лизе руку. Галантность в мире без детей умерла давно, хорошо, если люди сохранили обычную вежливость.

— Лучше, — соврал Максим. На самом деле его до сих пор лихорадило, но как бы Иван не вздумал деликатничать и уйти, не сообщив никаких новостей.

— Вот и славно. К железной дороге за телом надеемся завтра выехать. Вертолет задействуем на всякий случай, народа побольше подтянем. Та банда, ребятки мои, там не одна.

— Но если есть вертолеты, почему же нельзя было их раньше… — голос Лизы дрогнул. — Или у них тоже вертолеты?

— Эх, Лизанька Михална! Сейчас у них вертолетов нет, так и в городе немного, потому как техника портится. А раньше были. Тут и так пороховая бочка была, южное направление всегда как медом для некоторых намазано. Нам повезло чем, мэр толковый оказался, команду собрал, потом народную дружину — ну и сохранилось у нас худо-бедно чего-то. А Волгоград, огромный город вроде, вот просто заявилось туда несколько таких шаек, и все. Говорили, среди них был какой-то лидер, старик, бывший военный, пока он не погиб, они там кайфовали. У Москвы помощи просить невозможно, далеко. У соседей свои проблемы. Центр города за несколько месяцев просто разбежался, а этим склады остались… так они напоследок, говорят, водоочистную станцию изгадили. Подорвали просто, чтобы напакостить. И свалили. Пока нашлись живые умельцы, пока резервную запустили, еще часть народа разбежалась по дачным поселкам и огородам. Да, а в Нальчике? Там вообще власть какие-то сектанты взяли, начали неверных вырезать… хорошо, народ боевой, скрутили их в оборот, а в скольких местах не скрутили? Те города просто из Интернета выпадают, и все, никто не узнает, где могилка моя!

Иван замолчал, тяжело переводя дыхание и утирая со лба выступившие капельки пота, потом заговорил снова, уже медленнее:

— Ну, а мы вот потихоньку и блокпосты организовали, и электричество-вода остались, на бывшем заводе жилую базу делаем — потому как оборудование рядом, удобно. Вот топливо, конечно… с тех пор, как АЭС стоит.

— Правильно остановили, — перебила Лиза, — вдруг что, потом радиация.

— Да я спорю разве? Нам-то хватит того, что есть, вот если из дела нашего с вами общего чего выйдет, тогда придется искать резервы! Но тут уж весь мир подтянется, я надеюсь, — Иван снова тяжело выдохнул и вытер лоб. Он тоже боялся сглазить и избегал называть объект их поисков лекарством, антидотом, панацеей, предпочитая что-нибудь обезличенное. Лиза быстро кивнула, и всем видом выразила готовность слушать дальше. Максим тоже молчал. Его снова лихорадило, от этого он задремывал время от времени, и голоса собеседников доносились глухо, будто он наблюдал за ними издалека.

— А Кирилла очень жаль, — добавил Иван после паузы, когда понял, что ответной реплики не будет. — Молодой совсем, особенно по нынешним временам. Хоть и видел я его всего два раза, и то давно. Но он на Руслана похож был, на брата матери его. Руслана-то я хорошо знал, служили вместе. Он вроде в вашем городе тоже хотел базу жизнеобеспечения делать? Со мной списывался, советовались… так и не увиделись больше вживую. Ну ничего, — теперь Иван заговорил зло, глаза у него, как оказалось, могут сверкать совсем не по-доброму, — эти твари ответят! Жизнь положу, а народ соберем со всего побережья… пора, давно пора было. Я, понимаете, до конца не верил, что Кирилл все-таки решиться ехать через это гуляй-поле. А вот решился.

— Что же их с вертолетов-то… — Лиза не окончила фразу. — Если они есть и были.

— Вертолеты снизу легко обстрелять, а сейчас у нас пилотов мало, очень мало, чтобы моложе пятидесяти, так и вовсе нет. Не в обиду вам будет сказано, молодые, те, кто в ратоньеру рос, учиться-то не шибко хотели, тем более, по техническим специальностям.

— Макс механик, — немного обиженно сказала Лиза. — Мы говорили.

— Да, да, Лизанька Михална, помню я! — поспешил заверить Иван. — И про вас обоих помню, и, если хотите, легко тут оставайтесь навсегда! Людей нам не хватает, особенно молодых да работящих.

— Ой! — спохватилась Лиза. — Да, а дедушка наш? Я у врача спрашивала, он сказал, тот в палату не захотел, в пристройке остался, а теперь? Он же нездешний!

— И деда мы тут с радостью оставим, жить-то есть где, нам всякие люди нужны! А такой старик, который в восемьдесят машину у бандитов угнал, трех молодых стоит!

— Сколько же теперь людей в городе? — спросил Максим.

Иван задумался:

— Не скажу, последняя перепись лет пять назад была, когда еще тот самый мэр не помер, а так все время меняется… Тысяч двести пятьдесят было.

— Это с миллиона-то! — ахнула Лиза.

— Потому что город. Многие в деревни едут, массового мора боятся, только ведь и в деревнях опасно, и сколько люди там живут — богу ведомо. Лет пятнадцать назад, когда эпидемия шла, очень много народу разбежалось.

— Эпидемия?

— Ну да. Это когда начали интернет засекречивать… не вышло, конечно. Но эпидемия быстро кончилась, больше слухов было, что чума началась и идет из Европы. Хотя да, болели многие, пневмония — не пневмония, а протекала тяжело, и умирали часто, впрямь на чуму похоже. Народ тогда на севера массово ломанулся. А у нас тут, смешно сказать, иммуномодуляторы в порошке придумали рассыпать с вертолетов, и это, опять же смешно сказать, помогло. А рыба потом была — во! — он широко раскинул руки.

Лиза рассмеялась почти беззаботно, но быстро смолкла. На лицо ее опять набежала тень. И одновременно снаружи из открытого окна донеслось гнусавое нестройное многоголосое пение, не похожее на отдельные голоса больных. Можно было разобрать только отдельные слова: «суде последние», «кара великая», «воля господняя».

— Это чего? — Лиза обернулась к окну. Иван сморщился, будто ему под нос сунули тухлую рыбу. Снаружи из многоголосья выделился один резкий дискант:

— И сохранение от диа-а-а-вола!

— Это молитва? — удивилась Лиза. — Как-то они непохожи.

— Это придурки, — буркнул Иван. — Местная секта, надоели хуже «Саранчи». Сначала это были свидетели Иеговы, потом объединились с кем-то вроде старообрядцев. Когда базу вокруг завода обустраивали, они тут как тут. И зачем вы это делаете, и страшный суд близок, покайтесь, ложитесь и помрите. Если дружинники или полицейские мародера застрелят, эти тоже вопили громче всех.

— А здесь они против чего? Против того, что людей лечат, что ли?

— Они… — Иван выглядел немного смущенным, — короче, узнали они как-то, куда мы собираемся и зачем. Хотя я только нескольким проверенным ребятам сказал, чтобы людей не обнадеживать. И все равно слухи поползли. Мы же вертолеты готовили, специалистов искали… Знать бы еще — каких.

Пение за окном стихло, зато прежний дискант выкрикнул:

— Воле всевышнего противиться грех!

— Грех! — послушно взвыла группа поддержки.

— Участь земная — тлен!

— Тлен! — согласился хор.

Иван поднялся, рывком оттолкнул стул, распахнул окно и рявкнул свирепо:

— Охрана! Охрана, вашу мать! Уберите посторонних с территории больницы!

— Ну их и собралось, — Лиза тоже глядела на улицу. — Подожди, Макс, не вставай, я сейчас на телефон фотку сделаю и тебе покажу. Вот — видишь?

Фотография через ветки росших под окном яблонь получилась нечеткой, но все же можно было различить не менее трех десятков людей, столпившихся на газоне, и выглядели они не как смиренные богомольцы, а просто кучкой оборванных бомжей.

— Вам господь волю свою явил! — продолжали меж тем за окном. — А вы противитесь! Это враг вас соблазняет!

— Погодите, — дошло наконец до Лизы, — так они против поиска лекарства от ратоньеры, что ли, выступают?

— Ну да, — Иван виновато вздохнул. — Откуда узнали эти придурки… ладно, лишь бы вышло, потом пусть лопнут со злости. Они раньше все областную больницу оккупировали, где лаборатория. Расстреливать толпу все же негуманно.

— Я бы эту бы толпу да из шланга бы водой, — зло выплюнула Лиза. Глаза у нее потемнели, ноздри слегка раздувались. Она встретилась глазами с Максимом и слегка кивнула — поняла, что он тоже вспоминает встреченного на дороге старого психопата.

Снаружи послышались другие голоса, увещевавшие протестующих убраться подобру-поздорову.

— Идите, идите. А то вот я вас!

— Имеем право, — препирались в ответ. — Территория проживания…

— В корпус свой иди, территория! Как шляться где попало, так здоровый!

Шум перепалки стал удаляться и стих за шелестом ветра и общим уличным гулом. Потом с улицы еще кто-то вернулся под окна и крикнул:

— Там пятеро в хосписе, Матвеич! Остальные убрались!

— Так главврачу сказать надо, что никакие они не больные! — ответил Иван сердито. — В хосписе умирают, а не агитируют.

— Скажу!

— В хосписе здешнем типа общежития для совсем больных и старых, — пояснил Иван, захлопнув окно. — В бывшем здании роддома, — он запнулся, — ну, понимаете, чего было пропадать зданию…

Лиза кивнула.

— Да, у нас тоже. Будем надеяться, оно заработает.

— Ох, хочется верить, да не хочется разочаровываться, — вздохнул Иван. — Что там вообще может быть? Вакцина какая? Так весь мир уже переболел.

— Я всю дорогу думала, — оживилась Лиза. — Самая большая проблема это олигозооспермия. За тридцать с лишним лет многое решили технически, в Израиле создали инновационную искусственную матку, но материала для нее уже нет, потому что мужчины, не достигшие половой зрелости в год эпидемии, получили азооспермию, то есть полную стерильность. Олигозооспермию — это когда сперматозоиды в семенной жидкости присутствуют, но в незначительном количестве, — выявили у тех, кто при заражении был уже взрослым. Но ее не удалось скорректировать лечением — ни гормональным, ни физио, никаким. А вот женская олигоменорея хоть и с трудом, но поддается корректировке, и именно в лечении женского бесплодия какие-то шаги были сделаны, например, вместо дюфастона разработали более эффективный препарат…

Лиза говорила убежденно, и одновременно с профессиональным спокойствием, без всякого смущения. Зато Иван, кажется, впервые сообразил, что перед ним все-таки дама, и что тема человеческого воспроизводства довольно интимная, он покраснел, отвел глаза, и тут его осенило во второй раз.

— Погодите! Так вы специалист по этому всему, нет?

— Не нет, а да. Я как раз училась в Москве, потом, правда, вернулась в родной город, может, зря, но тоже в этом направлении работала. В конце концов, успехов не добились нигде, ни в столицах, ни в провинции.

— О-о, так, может быть… — начал Иван, но вынужден был прерваться на мелодию телефонного звонка:

— Простите…

Выходить из палаты Иван не стал, просто отвернулся к окну:

— Да! Да, в больнице я, в городской. Что? Уже можно вылетать? И где нашли? Ну да, пока погода… Ждите, я подъеду!

Иван дал отбой и широко заулыбался:

— Вот, нашли то место, сейчас летим, — сказал он, демонстрируя экран телефона, будто это подтверждало его слова. — Риф там, оказывается, крошечный островок. Уж найдем, не найдем, я вам сообщу сразу, хотя… Лизавета Михална! А вы не хотите с нами поехать, а?

— Я? — растерялась Лиза. — Но я… даже не знаю, а что надо будет делать, копать, искать… — она быстро, с испугом и надеждой в глазах обернулась на Максима: — я помешаю вам…

— Ну, копать — это вы спешите! Мы даже не знаем, что найдем. Как-никак, вы флешку довезли, вам и честь первооткрывателя, и вдруг мы вправду сразу что-то этакое медицинское обнаружим? Если что, вы не бойтесь, с нами две дамы едут, такие боевые дамы, доложу я вам. Они и в патруле были, и здесь в хосписе дежурят, но вот не врачи они!

— Да разве же в городе больше нет врачей-репродуктологов? — удивилась Лиза.

— Есть, конечно, но не они флешку привезли. Или вы на вертолете боитесь лететь?

— На вертолете? — в глазах Лизы светился только восторг. — Всю жизнь хотелось попробовать… Нет, я не могу, я же не одна.

— Езжай, Лиз, — сказал Максим. — Как раз по тебе дело, развеешься…

— А ты? По-твоему, ты будешь тут больной валяться, а я поеду?

— Ну почему валяться? И что ты будешь делать, рядом сидеть? Зачем при огнестрельном ранении врач-гинеколог?

Иван, до сих пор деликатно помалкивавший, подал голос:

— Вы, конечно, как знаете, но это недолго совсем! На вертолете часа полтора туда, часа полтора обратно, к вечеру вернемся.

— А если не найдем ничего?

— Ну, энтузиасты останутся, вас мы никак задерживать не будем.

— Лиза, езжай, — повторил Максим. — Я же не при смерти.

Она чуть помрачнела:

— Не надо так говорить… — но тут же отмахнулась от неприятной мысли. Видно было, что Лиза готова лететь на поиски хоть без вертолета. Ее деятельная натура просто задыхалась в ожидании.

— Неужели можно вот так просто сесть и полететь, там же граница рядом? Отношения между странами и так никакие были, а уж сейчас…

— Сейчас до правительств, как до Луны, а простые люди между собой всегда договорятся, — заверил Иван. — Пограничники бандитов гоняют сообща, и, если действительно там вакцина, врачей надо будет со всего мира звать! Либо все вместе, либо все пропадем, третьего не дано! С испанцами, кстати, списались… там тоже группа активистов, даже русскоязычные есть. Может, они у себя что найдут.

Лиза присела у койки на корточки, хотя рядом был стул.

— Ты правда не возражаешь? Ты скажи, я останусь…

Иван деликатно вышел в коридор, бормоча, что подождет там.

— Ну как я могу возражать? Мы же действовать ехали, а не сидеть в ожидании. Езжай, хорошо? Хоть нахлебниками нас считать не будут. А пара дней пройдет, и мне дело найдется.

— Какие пара дней? Ты знаешь, сколько еще рукой шевелить не сможешь? — возмутилась Лиза и тут же спохватилась: — Ну, прости. Восстановится рука, не сразу, но заработает. Тогда и… Ты правда не возражаешь?

— Правда.

— Спасибо, — прошептала Лиза, счастливая, как девочка, которую отпустили в кино. — Ты мой такой хороший. Я виновата, да… я же знаю, что ты отпустишь, и злиться потом не будешь, и недовольство не будешь показывать. Я там не буду задерживаться, честно. Просто я верю, что не может же это все быть зря. И теперь, в смерти и безнадежности рождается новое человечество… и оно обязательно будет сильным и светлым. Правда ведь? Правда? И пусть я просто в лаборатории работать буду… хоть пробирку подам… я же уже полгода никак не могу быть донором. Мне это важно, понимаешь? Ну вот… я скоро!

Она прижалась к его губам, пригладила волосы, как ребенку, которого у них не было, улыбнулась напоследок и исчезла. Только из коридора донеслись быстро удаляющиеся легкие шаги и — совершенно неожиданно — пение. Хотя не так уж это было неожиданно. Просто ясный весенний день или тень надежды, витавшей в воздухе, наполнили мир чем-то неуловимо радостным и необычным. Сам воздух звенел, и Лиза, уходя, напевала пустяковую песенку, которую и не помнила толком:

— Бессовестно красивая, бессовестно влюбленная, бессовестно счастливая, мечтами окрыленная!

Теперь ожидание предстояло ему. Максим потянулся за телефоном, поглядел на часы, подумав, что время будет тянуться чертовски долго. Его снова стало лихорадить, и в некотором роде это оказалось к лучшему. Сознание ушло в полудрему, потом появилась спиценосая медсестра и разбудила его. Но солнечный квадрат на стене почти не сдвинулся, значит, времени прошло мало и звонить Лизе было рано. Можно было обдумать… похороны, например. В случившееся все равно не верилось, не вязались все эти привычные слова — кладбище, гроб, могила — с живым и ярким образом друга. Сам Кирилл об этом и не думал, говорил:

— Помру лет через пятьдесят где-нибудь в Греции, песком занесет и ладно.

А если на плите высечь то изречение про спартанцев: «Путник, поведай ты гражданам Лакедемона, что, их заветам верны, мертвые здесь мы лежим». Пойдут ли местные навстречу — он же и впрямь пока ни оплатить, ни предложить взамен равноценной услуги не сможет. Разве что заняться нанесением букв самому. В принципе, это несложно.

Заглянула снова ведьма, с ненавистью процедила:

— Обед. Вас просили предупредить отдельно.

Ответного «спасибо» она не услышала — исчезла за дверью быстрее, чем Максим даже голову в ее сторону повернул. Он с минуту поразмыслил, стоит ли кричать и просить принести порцию в палату, или не особо-то он и голоден. Диабетикам нельзя пропускать прием пищи, или это язвенникам? Можно было дотянуться до телефона и проверить это в сети, но заряд стоило поберечь, сколько его там осталось, и когда еще будет возможность его зарядить. Розетку на стене предусмотрительно закрыли дранкой, заклеили скотчем, сверху прикрепили лист, где было от руки написано: «Кипятильниками и электробритвой не пользоваться!!! Телефон не заряжать!!!» — аж с тремя восклицательными знаками для пущей убедительности. Впрочем, если бы Максим вздумал наплевать на запреты, зарядного устройства у него все равно не было, да и электричество, как предупредили, в палаты давали только по вечерам, берегли для операционных.

Сейчас был день, до заката времени оставалось много. Он хотел было попробовать встать и выбраться в коридор, поспрашивать других пациентов о здешних распорядках, но из руки по-прежнему торчала игла, соединенная с трубкой капельницы. Накатила страшная слабость. Черт, сколько же он еще будет беспомощной обузой? Если бы не рана, летел бы сейчас над морем… хорошо, Лизу уговорил отправиться. Она отвлечется от мрачных мыслей, почувствует себя при деле, может, ничего не получится, но хоть какое-то время она будет счастлива. А потом? Он запретил себе мечтать, чтобы не разочаровываться, но Лиза крушения надежд не перенесет. Все должно быть хорошо. Все непременно будет хорошо…

Электричество здесь все же было — снаружи играла еле слышная мелодия, определенно классическая музыка. Она не перекрывала общий больничный шум, но слышалась все же явственно. Неужели с улицы у кого-то из машины? Двадцать лет назад еще подобное случалось, а сейчас такого легкомыслия люди себе не позволяют.

Музыка стала громче. Она доносилась из коридора, и вроде как приближалась. Мелодия звучала спокойно и размеренно, но не усыпляла, а, наоборот, согнала остатки дремоты. Что-то знакомое послышалось в нарастающих скорбных аккордах. Вместе с музыкой усилилась непонятная тревога, может, там похороны, вот и играет…

Реквием. Максим сам не понял, как узнал мелодию, которую слышал один раз, и то давно. Но тогда просто запись проигрывали по радио, а сейчас сложнейшее произведение исполнял всего один музыкальный инструмент. То была дудка.

Торжественные мощные рулады ослабели, им на смену пришли робкие, задыхающиеся переливы. Максим поднялся с кровати, ухватившись здоровой рукой за стойку капельницы, и едва не упал. А музыка снова бурлила, дудка свистела и неистовствовала, перемежая нарастающие мелодичные ноты короткими, резкими звуками.

Дверь распахнулась сама, у вошедшего руки были заняты дудкой, и точно так же он не замыкал дверь за собой, она захлопнулась сама по себе. Мелодия свистела, вопила, оглушала. За мрачными аккордами, полными беспредельной тоски, следовали робкие, всхлипывающие ноты.

Крысолов остановился у окна. При свете дня он казался менее реальным, чем когда-либо. Зеленая рубаха, слишком просторная для тощего тела, желтые костистые руки, держащие дудку, шапочка с пером на соломенных волосах, черные провалы глазниц без единого проблеска света не могли существовать на самом деле. Этого не может быть. Сон. Бред. Галлюцинация.

Музыка оборвалась внезапно резким, захлебывающимся свистом. По ушам ударила тишина. Тощая фигура повернулась к окну, зеленая рубаха на глазах вытянулась в черный балахон, длинные спутанные волосы вывалились из-под капюшона, голые белые фаланги пальцев перехватили рукоять косы.

— Тебя нет! — выкрикнул Максим. — Ты мне снишься!

От окна снова повернулся Крысолов. В его пустых глазах ничего прочитать было нельзя, но в усмешке тонких губ явно чувствовалось злорадство. Крысолов поднял руку, указывая на небо, и вдруг отрывистым быстрым движением опустил ладонь вниз.

— Ты что? Ты что хочешь…

В крохотной палате уже больше не было никого. Руки тряслись так, что Максим еле нашарил телефон, потом не мог набрать номер Лизы, потом… «Абонент недоступен», — высветилось на экране. Нет, не может быть, просто зона покрытия не берет! Максим попытался вырвать трубку капельницы, но катетер был вставлен в вену здоровой руки, а больная все еще не слушалась.

Он шагнул к двери, перехватив стойку капельницы под мышку, споткнулся о торчавшую из-под кровати утку, едва не упал. «Предусмотрительно, черт!». В коридоре было на удивление мало народу, и вообще не видно персонала. Редкие больные шарахались от странного всклокоченного человека с капельницей наперевес. Максима при ходьбе пошатывало, он свернул за угол, оступился, с грохотом выронил свою ношу. В локте уколола острая боль — вывалился катетер.

Навстречу попался толстый рыхлый старик в неожиданно нарядном ярком спортивном костюме, более уместном на соревнованиях, которые тоже остались в прошлом.

— Кабинет главврача? — прохрипел Максим. Обладатель яркого костюма похлопал глазами и ткнул пальцем себе за плечо:

— Да вот дежурный… Э-э, мужик, у тебя кровь капает!

За стойкой дежурного не было никого, но рядом оказалась дверь административного кабинета с табличкой. Оттуда выглянул старый врач, тот самый, знакомый Ивана, который помог с отдельной палатой.

— Вы что тут делаете? — возмущенно начал он. — Вы зачем капельницу?..

— Ради бога, позвоните Ивану Матвеичу! — еле выговорил Максим. — Не отвечает номер!

На столе задрожала стопка бумаг, послышался гудок скрытого наваленными сверху медицинскими картами и документами телефона. Врач сдвинул бумаги в сторону, вытащил серебристый плоский корпус, покосившись быстро на Максима, поднес телефон к уху:

— Да! Да у меня все… Что?! Как упал? О, боже… мне выехать? У вас бригада, да… Сейчас сообщу.

Врач, чье имя Максим так и не вспомнил, опустил телефон на стол. Потянулся к рычажку селектора на стене, отдернул руку:

— Ах, да, электричества нет, — пробормотал он извиняющимся тоном, — все время забываю.

— Авария? — хрипло прошептал Максим. Его охватило жуткое чувство узнавания, так двадцать лет назад он не мог дозвониться до матери, а потом ее телефон ответил чужим голосом.

Врач поглядел на Максима так, будто только вспомнил о его существовании:

— Вы что стоите, — строго начал он и добавил мягче: — Вы сядьте…