Шрам времени

Глава 7

Глава 7. Тонкие ниточки Лиды

В воздухе повисло молчание — густое, вязкое, как смола. Только треск поленьев в буржуйке да тихий шорох ветра за окном.

Герман смотрел на Крота.

Кличку “Шрам”— ни один человек в 1952-м не мог знать его. Ни случайно, ни иначе.

— Ты… — Герман сглотнул. — Ты тоже с того поезда?

Крот усмехнулся — впервые с искоркой усталости в глазах.

— Нет. Я не с того поезда.

Он помолчал, будто подбирая слова, которые можно произносить вслух, а какие — Нет, я скажем так… с другого поезда.

Герман резко шагнул вперёд, почти опрокинув свой стул, и навис над ним:

— Какого чёрта ты здесь? Кто ты? Откуда знаешь про меня?

Телефон на его столе вздрогнул коротким треском, словно откашлялся, прежде чем зазвонить. Старый аппарат сделанный из карболитового пластика словно разрушил это напряжённый момент и заставил его на минуту отвлечься.

В трубке раздался мягкий женский голос:

— Коля, это Лида. Прости, что может отвлекаю тебя, но время как бы уже позднее, ты скоро приедешь домой?

Герман на секунду застыл. Имя “Коля" ударило неожиданно, будто холодной водой по лицу. Так звали того самого пропавшего майора. Того, чей мундир он теперь носил, чьи документы лежали в верхнем ящике стола.

Он сделал короткий вдох и постарался придать голосу спокойствие человека, который всё держит под контролем.

— А, это ты Лида… скоро. Задержался чуть. Работы много.

Она тихонько выдохнула, словно улыбнулась:

— Я ужин подогрею. Ты ведь, наверное, опять ничего толком не ел?

— Бывает… — проговорил он, стараясь попасть в тон, не слишком холодно, но и не слишком тепло.

— Главное — не переутомляйся. Я жду. Только не задерживайся, хорошо?

— Хорошо, скоро буду.

Когда он положил трубку, в кабинете стало ещё тише. Он вдруг понял: У него есть дом, где тепло, где ждут. Женщина, которая говорит ему мягким голосом, будто это — обычный, семейный вечер где-то посреди жизни, а не провал в 1952 год с чужим именем. Решение пришло быстро.

Допрос отложим до завтра, а сейчас — домой. Он действительно сильно устал за сегодня, день был слишком суматошный. Никуда этот непонятный тип не денется, а завтра он его допросит, как полагается с пристрастием и тот расскажет ему всё что знает и не знает. Он знал, где сделать человеку больно, чтобы тот запел соловьём и выдал всё что от него требуют.

Конвоир увёл обратно в камеру арестованного, а Герман накинув шинель вышел на улицу.

На крыльце управления, в промозглом ветре, он поёжился. Поблекшая служебная “Победа” уже ждала. Водитель — молодой лейтенант — вскочил, открыл дверцу:

— Товарищ майор, домой?

— Домой, — кивнул Герман.

Машина мягко качнулась, выехала со двора и покатила по вечерним улицам Неборска. В окнах домов то и дело мелькали квадраты тёплого света, редкие прохожие спешили мимо, запах угольного дыма висел над кварталами плотным пледом. Все казалось упорядоченным, тихим — не как в его времени.

С каждой минутой у него внутри поднималось странное чувство — смесь тревоги и странного, непривычного тепла. Его ждут. Его дом. Женщина. Ужин.

Машина остановилась у четырёхэтажного дома из красного кирпича. Лейтенант выскочил из машины и открыл ему дверцу.

— Доставил. Спокойной ночи, товарищ майор. Я завтра заеду за вами в восемь.

— Да, хорошо ступай…

Поднимаясь по лестнице, Герман чувствовал запахи подъезда — варёной картошки от соседей, чуть сырости, старой краски, подгоревшей каши, кислых щей и гуталина каким сапоги смазывали. На втором этаже кто-то слушал радио — тихо играло что-то лирическое.

Перед своей дверью он собрался, но не успел нажать звонок, как ключ повернулся в замочной скважине и дверь мягко открылась.

Лида стояла в прихожей — светлая домашняя кофта, на плечи наброшен тёплый, вязанный платок, волосы убраны в простую, аккуратную причёску. Она не выглядела женщиной, пережившей великие драмы, скорее — женщиной, которая слишком долго ждала тепла.

— Коля… — сказала она едва слышно, и в её голосе не было ни подозрения, ни тревоги. Только забота.

Она помогла ему снял шинель и аккуратно повесила её на тремпель.

— Иди мой руки, я уже всё подогрела.

На кухне пахло жареной курицей, луком и свежим хлебом. Лида поставила на стол глубокую эмалированную миску с горячим картофельным пюре, тарелку с хрустящей жареной курицей, салат из солёных огурцов и сметаны. Всё — скромно, но невероятно по-домашнему.

Герман ел молча первые минуты — он проголодался сильнее, чем думал. Лида смотрела на него с мягкой улыбкой, но не назойливо.

— Тяжёлый день? — спросила она, наливая ему компот.

— Да. Пришлось много бумаги разбирать… и людей слушать и преступников ловить. Такой первый рабочий день был насыщенным, что просто пропасть…

— Коля… а я сегодня целый день места себе не находила, ты так внезапно появился…я никак не могу привыкнуть к мысли,что ты теперь рядом. И ведь подумать только, если б тебя не вызвали и на тебя не напали грабители, получается я бы ничего о тебе так и не узнала. Я как подумаю об этом и мне становится страшно…Страшно, что я могла разминуться с тобой.

Герман откинулся чуть назад, выждал паузу, чтобы придать лицу более задумчивое выражение словно он обдумывает её слова.

— Лида, я потерял память ещё до того, как меня избили возле станции. Я уехал, как ты знаешь на эту… как её? Повышение квалификации, ну и в каком-то месте, кто-то дал мне по голове, меня лечили, потом согласно моим документам отправили в Москву на эту…стажировку, но так как я ничего не помнил о своей прошлой жизни, то длительное время жил там, пока меня не направили для оказания правовой помощи городку этому…Неборску. А когда меня на станции ещё раз по голове стукнули тут то у меня в голове и прояснилось, и я начал вспоминать о тебе.— Герман сам удивился насколько складно получилось у него всё разложить по полочкам объясняя долгое отсутствие её настоящего мужа, то бишь в данном случае его.

Лида чуть наклонила голову:

— Знаешь, с того момента, как увидела тебя в больнице всё время думаю… Ты вернулся — и я будто снова учусь быть рядом. Тебя как будто мало дома… и я хочу… ну… — она смутилась. — Хочу чувствовать, что мы по-прежнему вместе.

Он посмотрел ей прямо в глаза. Этот взгляд был чистым, без хитрости. Женщина, которая просто хочет быть нужной.

— Я понимаю, Лида. И я постараюсь быть ближе. Честно.

Она улыбнулась — маленькой, хрупкой улыбкой, в которой было столько облегчения, что у него всё сжалось внутри.

Они говорили ещё долго — о соседях, о том, что надо бы починить шкафчик в прихожей, что Маша с третьего этажа просила вернуть книгу. Разговор тёк ровно, уютно. Лида рассказывала о мелочах, он слушал, поддакивал, вовремя вставлял фразы. И чем дольше это длилось, тем легче находились слова. Он будто вписывался в жизнь, которая ждала его без него.

Когда ночь опустилась окончательно, Лида подошла к нему, осторожно положила руку ему на плечо.

— Ты не замёрз спать на диване? — почти шёпотом спросила она.

Он поднялся, и она будто сама шагнула ближе. Их разделяла всего пара сантиметров — почти ничего.

Сначала была неловкость — словно двое, которые слишком долго не позволяли себе касания, теперь вспоминали, как это делается. Лида коснулась его груди, как будто проверяла, настоящий ли он. Он обнял её — аккуратно, почти боясь спугнуть. Она дрогнула, вдохнула чуть глубже, прижалась щекой к его плечу. И в этой минуте растворилась пустота обоих. Не было чужеродности — только голод по теплу, по любимому человеку рядом.

Она первой подняла лицо, её губы дрогнули. Он наклонился. Поцелуй вышел осторожным — но тёплым, настоящим. Лида отвечала так, будто её долго держали в темноте и наконец вернули свет.

Неловкость быстро уступила место близости. Той, что не требует слов, а только дыхания. Лида вела его в комнату, не выпуская его руки. Шаг, другой — и уже стены казались мягче, темнее, уютнее. Он чувствовал её запах — тёплый, домашний, живой. Она расстёгивала его рубашку медленно, словно боялась ошибиться, но при этом — нуждалась в нём всем телом. Он отвечал ей так же — осторожно, но жадно, вспоминая, каково это: женщина рядом, горячая кожа, неторопливые движения, тяжёлый, прерывистый вдох.

Страсть пришла не бурей, а теплом — густым, накопленным, долгожданным. И когда они наконец были рядом полностью, без барьеров, всё между ними будто расправилось — тёплое, живое, настоящее. Лида держала его крепко, будто боялась, что он исчезнет снова. А он отвечал, потому что впервые за долгое время чувствовал себя не беглецом во времени, а мужчиной, которого ждут.

Когда тишина накрыла их после, Лида лежала рядом, чуть касаясь его плеча ладонью. Не спрашивала ничего. Не искала подвохов. Только была — рядом.

— Спасибо, что пришёл вовремя, — прошептала она.

И Герман понял: тонкие ниточки, которыми она тянулась к своему мужу, сейчас тянулись уже к нему. И он держал их — аккуратно, но крепко.

Она провела своей ладошкой по его лицу и спросила:

— Коль, а откуда у тебя этот шрам на лице?

— На задание…под нож одного беспредельщика попал…случайно.— Герман лежал на спине гладя рукой по спине Лиду глядя в темноте в потолок.

Она поцеловала его в шею.

— Ты не спросил меня, чем я занимаюсь?!

— А чем ты занимаешься?

— Тебе это правда интересно или просто делаешь вид?

— Правда интересно, потому что делаю вид.— Он усмехнулся слегка ущипнув её за поясницу от чего она засмеялась.

Я работаю не на заводе, не в горисполкоме. Там… место другое. Оно носит кодовое название “Перепутье”.

Её голос стал ещё тише, но слова лились чётко, словесный рисунок будто выстраивался заранее. Герман слушал первые фразы, и что-то в мозгу — усталость, воспоминания чужой жизни — заставляло его подстраиваться под чужой темп и это начало мягко убаюкивать его.

— Это не какая-то химия или радиотехника в чистом виде, — продолжала Лида. — Это попытка понять, как ведут себя не только вещи, но и события, когда их “перекладывают” в иное положение времени. Мы — команда учёных, инженеров и техников — изучаем участки, где ландшафт, поле и, если можно так сказать, “плотность времени” меняется. Сначала мы научились находить такие места. Потом — формировать их так, чтобы они были устойчивы хоть пару секунд. Потом — увеличивать это время.

Она называла цифры неохотно, как будто боялась произнести их вслух, но всё же упоминала детали, которые делали рассказ живым: шум генераторов, запах озона, лёгкая дрожь в металлических конструкциях, когда включали коррекционные катушки.

— Первая была стация — “Горизонт” — это были простые наблюдения. Камни в яме меняли положение, но возвращались назад. Потом мы поставили в “мешок” — металлическую коробку — и обнаружили, что в ней появляются следы, которых раньше не было: царапины как от острых предметов, которые никто не наносил. Потом пришла “Эхо”-серия — мы добились, чтобы звук отдавало что-то, похожее на записанные старые голоса, совсем на секунды. Люди думали, что это помехи, а там — зацепки.

Она улыбнулась лёгкой, почти детской улыбкой, которая тут же исчезла.

— Самое важное: мы научились задерживать предметы в “слое”, — прошептала она. — На пару секунд, иногда минуту, иногда меньше. Вставляешь туда руку — и чувствуешь, что время идёт иначе. Сдвиг по ощущениям небольшой: часы будто замедляют ход, дыхание кажется тяжелей. Но объект, который прошёл через “слой”, возвращается изменённым. Это не фантазия — у нас есть протоколы: метки, радиосигналы, химические анализы. Мы увидели, что металл стареет по-иному. Бумага в этих пределах иногда приобретала запахи и пигменты, которых раньше не было… Как будто предмет собирал в себе микро-впечатления времени, где он побывал…—Её голос становился ровнее, отчётливее — машинная точность научной речи вдруг смягчалась тёплыми интонациями, когда она вставляла “мы” и “наши”.

Его дыхание стало глубоким и ровным. Лида на секунду посмотрела на него — на этот профиль, на щербатую линию шрама, на губы, чуть приоткрытые во сне. В глазах её ничто не дрогнуло. Она осторожно разгладила одеяло по его плечу, чтобы ему было теплее, и тихо встала.

Её шаги по комнате не были резкими. Она прошла в прихожую, закрыла за собой дверь и уселась у телефонного аппарата. Теперь её голос изменился: исчезла мягкость, уступив место хладнокровию и деловой точности. Это был голос человека, который умеет держать информацию и умеет отдавать точные указания.

Она коротко назвала номер. В трубке прозвучали механические щелчки — оператор, проверка. Лида говорила чётко, без эмоций, каждое слово — как отчёт:

— Подтверждаю: объект обнаружен. Объект находится на месте, состояние стабильное. Прошу отметить: субъект не осведомлён. Да. Проект “Перепутье” можно снова перезапускать. Возможна полная задействованность при подтверждении параметров. Повторяю: объект найден и может быть задействован. Ожидаю дальнейших распоряжений.—Она положила трубку, медленно, точно. В коридоре повисла та же тишина — но теперь она наполнялась чем-то тяжёлым, почти неуловимым: чувством, что обычный вечер только что пересёкся с чем-то большим, скрытым и опасным. Лида опустилась на стул, сложила руки на коленях, на мгновенье закрыла глаза — и вернулась обратно в комнату к спящему Герману. Укрыла его одеялом крепче, легла рядом, и прикоснулась к его волосам, словно прощаясь на ночь.

Он спал глубоко. Она смотрела на него минуту, потом медленно, едва слышно прошептала:

— Как долго я тебя искала…

И в этой фразе было и тепло, и стальная решимость. Тонкие ниточки между ними переплелись в тугой узел, от которого уже теперь было не оторваться.