Шрам времени

Глава 5

Глава 5. След на снегу

Герман вышел из управления, будто ступал на сцену. На нём была новая утеплённая синяя шинель, отливающие позолотой погоны, с большой пятиконечной звездой по центру, красные нашивки на петлицах, кожаная портупея с кобурой, в какой лежал тяжёлый военный “ТТ", на голове барашковая шапка-ушанка, а на ногах утеплённые чёрного цвета ботинки. Для человека ни дня не служившего в армии форма выглядела карикатурной, а для вора вообще несмываемым позором, но он сейчас был не в своём времени, поэтому уличить его в нарушение блатных правил было решительно некому. Ему до смешного хотелось поправить воротник шинели “по-ментовски” — он видел так в старом фильме с Комиссаровым, который крутился по телевизору перед самым Новым годом, в семьдесят пятом. Там капитан поднимал воротник и медленно шёл вдоль улицы, будто знал всё заранее. Герман попробовал повторить — воротник тут же встал колом, царапая щёку.

“Ладно… Буду просто идти”, — подумал он и поджал губы.

Снег скрипел под ботинками — тяжёлыми, чужими. Шаги отдавались в груди, будто он шёл в такт собственному страху.

Первое дело…

Ну давай, Шрам, не облажайся.

Он оглядел станцию. Вроде всё как в кино: милиционер у входа, проводница с красным носом, дежурный из мегафона на столбе бубнит себе под нос, что-то про перегон поезда. Только вот кино никогда не пахло угольным дымом, мышиным смрадом из складов и кислым потом, который шёл от людей, пока те стояли в очередях за покупкой горячей воды

какую продавали в специально обустроенной будке, называемой “кубовая”, где можно было получить кипяток и холодную воду, так как титаны для кипячения воды в поездах начали появляться недавно и были ещё не везде.

Герман подошёл к месту происшествия. На снегу — затоптанные следы, вперемешку с окурками. Он наклонился, взял один двумя пальцами, покрутил, понюхал.

“Беломор”. Старый, крепкий.

В 1976-м такие курили старики или курильщики со стажем. Молодняк предпочитал “Стюардессу” с фильтром или дешёвую “Астру”. Здесь же картонная гильза “Беломора" лежала вперемешку с какими-то длинными, потемневшими сигаретами. Не советскими. Он понюхал. Запах — резкий, с пряными нотами. Такая дрянь шла по блату. В его времени — да, редкость, но встречалась.

Он улыбнулся уголком губ.

Первый след.

Обернулся на своего помощника по имени Порфирий Прохоров, угловатого крепкого парня в звании лейтенанта который сопровождал его как тень.

— Видишь? — Герман сморщился, пытаясь говорить уверенно, как в кино. — Разные окурки. Кто-то сидел тут, как в засаде ожидая подельников пока пройдёт поезд, а это значит…

Он на секунду застыл.

А что это значит?

Он лихорадочно перебирал варианты.

Быстро, Герман! Думай!— …значит, один из них мог быть не местным, — выпалил он и выдержал паузу, будто это было очевидно.

Порфирий уважительно кивнул.

Фух.

Он почувствовал, что отыграл сцену, и даже неплохо.

Снежный ветер бил в лицо, а мысль в голове ныла: “Ты вор, а не сыщик. Ты должен искать как вор. Как бы ты сам сделал? Где бы спрятал награбленное добро? Куда бы рванул после?

Герман подошёл к краю платформы.

Налетел всполох памяти из его времени: как он сам однажды удирал через грузовой двор от патруля. Там, где куча ящиков, мусор, где можно затеряться, смешаться.

“Преступник — всегда выбирает тень, где не видно силуэта”, — сказал он себе.

Он перешёл через путя и оглянулся—слева был тёмный проход между двумя складами. Узкий, неприметный. Ну конечно,туда и пошли бы.

Он направился туда быстрым шагом. Порфирий — за ним.

Проход вёл к небольшому углублению, где снег был перемешан с грязью, а на земле твёрдой коркой лежали остатки вчерашнего дождя. Здесь вмёрзли три следа — глубокие, тяжёлые. И присутствовали маленькие тёмные капли, словно кто-то здесь, что-то разлил.

Герман присел.

Капли были бордовыми. Пальцем трогать не стал — и так понятно. Кровь. Явно кто-то из нападавших получил здесь травму, а вот и место, где этот некто поранился—из земли торчит кусок арматуры какой в темноте сложно было увидеть и на его краю так же заметны замёрзшие капельки крови.

Он встал, посмотрел по сторонам.

Слева — кусты. Справа — старый деревянный забор, покосившийся, прям как на окраинах его родного района. За ним — просёлочная тропа.

Там следы заканчивались.

Ветер посвистывал, а в груди у Германа что-то словно повернулось винтом: вот оно. Вот куда они ушли.

Но как сказать это по-сыскарски?

В 70-х таких фраз он насмотрелся в кинофильмах и поэтому желая создать необходимый образ поднял руку и уверенно бросил:

— Ушли здесь в обход. Через сторожку или кустарник к грузовым сараям. Двигаемся туда.

Порфирий покорно кивнул, не проронив ни слова. А Герман в этот момент мысленно ржал от нервов:

“Ну ты и артист, Шрам. Только бы не спалиться…”

Дальше — складская зона. Длинные тёмные ангары, металлические двери, из которых тянет холодом. У одного из сараев стояла бочка. На бочке — пустая бутылка из-под “Московской”. На бутылке — тонкий отпечаток пальцев, скрытый инеем.

Герман подошёл и на секунду прикрыл глаза, чтобы снова вспомнить старые ментовские фильмы: как там они брали улики… бесшумно, уверенно, будто всё под контролем.

Он поднял бутылку носовым платком, который Лида сунула ему утром “на всякий случай”. Вор бы так не делал. Но сыщик — должен. Повернул бутылку к свету, отпечаток нескольких пальцев был виден довольно хорошо.

— Отпечатки, — сказал он вслух. — Порфирий, есть с собой сумка? Очень аккуратно положи её туда, потом в отделение снимем с неё отпечатки пальцев и сравним по картотеке.— Порфирий кивнул, достал из кармана своей шинели большую холщовую сумку и со всеми предосторожностями уложил в неё пустую бутылку словно это была китайская ваза.

Шрам про себя снова подумал: как бы сказать это так, чтобы выглядело профессионально по ментовски низким голосом для важности:

— Запиши. Возможно, нападавшие уверенные, что за ними никто не погонится, здесь сделали короткую остановку, распили для сугреву бутылку водки, об этом свидетельствует вытоптанный вокруг бочки снег и снова такие же окурки. Один из них возможно ранен, здесь тоже видны брызги замёрзшей крови.— Порфирий быстро записал всё в свой блокнот.

Герман отвернулся, и угол его рта дрогнул.

Господи… Да я же угадал…

Дальше он повёл осмотр так, будто всю жизнь этим занимался: методично, уверенно, шаг за шагом.

Хотя внутри было только одно — паника, разбавленная воровской смекалкой.

Он искал не по правилам УПК 1952 года — о которых не имел ни малейшего понятия.

Он искал так, как искал бы сам, будь он преступником в 1976-м:

где можно спрятать вещдоки;

где пройти незаметно;

где быстро обменять что-то ценное;

кто в округе торгует по-тихому;

кто умеет закрывать глаза на это за пару монет.

И чем дольше он ходил по снегу, тем больше понимал: возможно он сможет сыграть эту роль. Он сможет быть сыщиком. Не через службу. Через преступление.

В конце концов сказал Порфирию:

— Нам нужно проверить мастерские, лавки у вокзала и тех, кто торгует ночью. Они всегда знают больше, чем официальные люди.

Если кто-то из них слышал про драки, про чужаков, про продажу барахла — они скажут. Надо только правильно спросить.

Порфирий снова уважительно кивнул.— Давай вызывай этих…оперов, лучше с собаками и пусть пройдутся здесь на всякий случай— о результатах потом мне доложат, а мы с тобой ещё немного пройдёмся.

Герман, уходя от склада, впервые почувствовал не страх, а азарт.

“Может, я и правда смогу играть этого Кондратьева… По крайней мере — пока меня не раскусили.”— Подумал он.

Они шли от складских ангаров, чувствуя, как мороз въедается в кожу, будто проверяя его на прочность. Снег становился плотнее, тяжелее, и ветер гнал его по рельсам, стелил по земле тонкую, серебристую пелену. В этой пелене вещи исчезали быстрее, чем появлялись: следы, окурки, грязь. Но в его голове всё стояло на месте. И даже выстраивалось в какую-то схему. Он впервые ощущал то, о чём раньше слышал только в чужих рассказах — ту самую “воровскую жилку”, будто где-то внутри, между привычкой замечать лазейки и умением ускользнуть, всегда жила и другая способность: понимать путь. Тропу. Нить, по которой бежит преступник. А теперь он шёл по собственной нити — но в чужом времени и под чужим званием.

— Товарищ майор, я в отдел позвонил, они сказали скоро будут, а мы дальше куда? — спросил Порфирий, догоняя его и поправляя полу шинели.

“Товарищ майор… ну и тема” — хмыкнул про себя Герман.

— Вдоль рынка пройдёмся, там ночью всегда кто-то шевелится, — сказал он уверенно, даже слишком.

Порфирий кивнул без тени сомнения, и Герман, сжав зубы, пошёл вперёд. Через путя, мимо сторожки, где на стекле замёрзла неровная надпись мелом: “Не входить”. Дальше — к рыночной площади.

Вечерний рынок был похож на большую дрожащую груду серого железа и брезента. Половина ларьков закрыта, другие — держались на честном слове, освещённые тусклыми керосиновыми лампами. Из-под шатров сочился запах гари, мокрых досок и дешёвого спирта.

— Здесь вечером всякая публика бывает, — тихо сказал Порфирий, делая вид, что знает об этом больше, чем говорит. — Спекулянты, мастера, ночные торговки… Может, кто-то и заметил чужаков.

Герман обвёл взглядом площадь.

Глаза воровского мальчишки, каким он был когда-то, сами находили нужных людей: тот, что в ватнике — перекупщик; тот, что стоит боком — на крюке у местных оперов; тот, что в рукавицах с дырами — бегунок, который в любой момент рванёт прочь.

— Пойдём к сапожнику, — решил Герман. — Такие знают всё: кто пришёл, кто ушёл, кто с чем приходил.

Сапожник сидел под навесом, окружённый запахом жжёной кожи и аммиака. На нём был старый армейский бушлат, а под ним — свитер с вытянутыми локтями. Он поднял голову, увидел шинель с майорскими погонами и тут же вытёр руки о фартук.

— Добрый вечер… товарищ майор, — проговорил он, явно чувствуя себя не в своей тарелке.

— Не видел ли тут чужих? — Герман сделал голос ниже, жёстче. — Ориентировочно трое. Двое крепких, один худощавый. Могли быть ранены или в спешке.

Сапожник почесал затылок шилом и не спеша ответил:

— Народ проходит разный… Но вот… вчера… ближе к ночи… были. Двое. Третий прихрамывал. Тяжёлый такой, дышал громко. В руке держали мешок… или узелок. Какой-то увесистый. И всё бы ничего, но один из них спросил про дорогу к “Сырной казарме”.

— Куда? — переспросил Порфирий, нахмурившись.

Сапожник усмехнулся и пожал плечами.

— Это тут так называют старый молочный склад. Вид у него, как казарма, а внутри давно никто не работает. Место глухое.

Герман кивнул. Там, в его времени, “казармой” называли склад на окраине — за заброшенным хлебным двором. Пустое, продуваемое ветром место, идеальное для тех, кто хочет затаиться.

— Спасибо, — коротко сказал он.

Сапожник сглотнул.

— Товарищ майор… я ничего… если что, я ничего не видел.

Герман приложил указательный палец к губам сапожника и многозначительно произнёс:

— Не болтай лишнего никому и всё будет хорошо. — Тот в ответ только испуганно закивал. Порфирий глядел на Германа почти с восхищением. А Герман внутренне хмыкнул:

“Интересно, настоящий майор так себя повёл бы?"

Они шли по узкой дорожке между рядами. Ветер тут резал, как бритва. Снег толкался в лицо, задувал под воротник. Где-то вдалеке простучал поезд — глухо, будто по пустой консервной банке. Всё вокруг казалось декорацией — серой, облезлой, но живой.

— “Сырная казарма”… — задумчиво протянул Герман. — Она недалеко?

— Минут пятнадцать ходьбы, если идти через двор кирпичного завода, — ответил Порфирий. — Я знаю место. Там пацаны по вечерам в войнушку бегают бывает играют. Сейчас, правда, пусто.

— Вот и проверим, — сказал Герман.

Он чувствовал нервное дрожание внутри — знакомое, как перед дерзким делом в молодости. Только теперь он был не в роли преследуемого, а преследующего. И это ощущение странно нравилось.

— Товарищ майор, — вдруг сказал Порфирий тише. — Можно вопрос?

Герман напрягся, но кивнул.

— Вы будто… всё видите заранее. Прямо как в кино. Как вы догадались, что они пойдут через те склады?

Герман остановился. Снег падал на его шинель, на барашковую шапку, на ресницы. Он посмотрел на Порфирия — молодого, честного, наивного.

И вдруг сказал почти правду:

— Я знаю воров. Слишком хорошо. И знаю, как они бегут, когда рядом тень.

Порфирий кивнул медленно, задумчиво.

— Ясно…

Они снова двинулись вперёд.

Когда подошли к кирпичным корпусам старого завода, небо совсем потемнело. Только желтоватый свет от дежурного прожектора резал воздух, как рваный нож.

“Сырная казарма” стояла вдалеке — тёмный, длинный барак с обвалившейся крышей. Уцелевшие стёкла окон заклеены крест-накрест полосками бумаги. Дверь перекошена. Герман подошёл ближе.

Снег у входа был сбит. И среди следов — глубокий провал ботинка, вязкий, будто оставленный тем, кто прыгал на одной ноге.

— Хромой, — сказал Герман.

Порфирий напрягся.

— Значит, они здесь.

— Нет, — Герман покачал головой, присев. — Слишком свежо. Но ушли недалеко.

Он дотронулся до следа рукой. Снег был чуть тёплый — едва заметно, но достаточно, чтобы понять: следу не больше часа.

— Они ищут, где переждать ночь, — сказал он. — И где согреться.

Порфирий вопросительно посмотрел на него.

Герман указал на еле заметную тропку, уходящую в сторону:

— Вон туда. К старым баракам железнодорожников. Там наверняка есть печки буржуйки какие ещё не разобрали. Если бы я был ранен — пошёл бы туда.

Порфирий посмотрел на него широко раскрытыми глазами.

— Товарищ майор… вы прямо как по следу идёте.

Герман вздохнул.

“Если бы ты знал… я иду по тому следу, который когда-то сам бы выбрал”.

Они медленно приближались к ряду старых бараков. В одном из окон мерцал тусклый огонёк. Едва различимый. Как дыхание.

Герман поднял руку, останавливая Порфирия.

Метель стихла. На секунду стало так тихо, что он услышал собственный стук сердца.

— Порфирий, — сказал он тихо. — Обходим слева. И приготовься. Там может быть раненый. Или двое. В любом случае — осторожно.

Порфирий кивнул, рука легла на кобуру.

Герман вдохнул холодный воздух, чувствуя, как в груди стало пусто, как перед провалом или перед взлётом.

И подумал: “Первое дело… Ну давай, Шрам. Теперь точно не облажайся. Тебе надо показать и доказать всем, что ты один стоишь пятерых “.

Он шагнул к бараку — туда, где среди метели мерцал крошечный огонёк.