Шестой прыжок с кульбитом

Глава 30

Глава тридцатая, в которой политик должен уметь предсказать, что произойдет завтра, через неделю, через месяц и через год. А потом объяснить, почему это не произошло

Работа с пациентами — это постоянное напряжение. Неважно, в отпуске ты, в командировке, или взял выходной. В любое время суток, семь дней в неделю ты находишься в подвешенном состоянии¸ как часовой на боевом посту — и стоять тяжко, и уйти нельзя. Если пациенту вдруг стало хуже, персонал позвонит без всякой жалости к тебе. И если пациенту неожиданно стало лучше, персонал позвонит тоже. Еще бывает так, что пациент сам до тебя достучится, едва почувствовав недомогание: «Кишечник мой исправился, боярин, это твоими молитвами я жив. Но в боку чего-то колет».

Лекарь не имеет права болеть. Нельзя даже делать вид, что бодришься — ты обязан быть бодрым, веселым и смотреть на мир уверенным взглядом! Невзирая на специализацию, ты психотерапевт, и никого не интересует, чем ты занят и как себя чувствуешь. Тут дело такое, элемент психологии: взялся лечить — доведи до конца. (Шутки черного юмора в этом месте отключаю).

Именно в таком режиме живет руководитель страны. И я главе не завидую, дай бог ему здоровья. Мне, как и главному по стране, телефон отключать нельзя. Впрочем, мой аппарат живет своей жизнью — даже если случайно забуду его дома, прилетает в карман сам, позвякивая с важным видом. Как он определяет степень важности, только одному ему известно.

Легкий на помине телефон ожил, когда собачка гуляла в кустиках. Серьезно так гуляла, вдумчиво. Оставалось надеяться, что дождь смывает все следы. Однако волновало меня это много меньше, чем звонок. А хотел меня маршал Захаров, которому я выдал старенький мобильник «Нокиа». Для экстренных случаев, но в нарушение всех инструкций.

Коля Уваров частенько любит напоминать нам, что инструкции пишутся кровью. И нарушать установленные правила могут только безответственные люди, штатские шпаки вроде меня. Коля опекает меня и заботится обо мне, как когда-то Генри Форд печалился о своем конвейере. В отличие от конвейера, в Колиных планах моя задача чисто транспортная: «Смирно! Шагом марш!». Впрочем, именно в этом заключалось и мое сходство с конвейером, а не с человеком, управляющим им. Эдакий грузовой лифт с функцией «экрана вслух». А я очередной раз отклонился от линии, самовольно занявшись Захаровым. Не дождался команды «Вольно, разойдись».

В больничку маршал попал под левым именем. Формально ему делали профилактику атеросклероза, а свое вмешательство мне удалось скрыть. Да, я частенько заглядывал в палату к больному поболтать, по легенде оказавшимся старинным приятелем. Тут все логично, полгорода со мной в знакомстве состоит. И многие знакомцы пребывают в таком состоянии, которое требует регулярного ремонта в стационаре. Для истопника и кухарки легенду вообще придумывать не пришлось, на старости лет прислуга частенько становится семьей.

Лечение прошло успешно, Коля Уваров ничего не узнал. И еще он не знал о моем намерении переправить Лизавету Авдееву к маршалу Захарову. Когда-нибудь узнает, конечно, такое в тайне не сохранишь. Но пока ничего не срослось, я решил помалкивать — будет день, и будет пища.

Все эти мысли промелькнули по краю сознания, пока я подносил трубку к уху.

— Михалыч, выручай, — трагическим голосом простонал Захаров.

Начало разговора мне не понравилось.

— Что случилось?

—Марфа Ивановна, кормилица моя, захворала сильно. Тошнота и тяжесть в животе. Полночи промаялась, под утро скорую вызвала.

— Так-так, — буркнул я. И подстегнул разговор: — Что врачи сказали?

— Оказалось, что острый панкреатит. Чего-то кольнули, таблетку дали, стало легче. Доктор велел в больничку идти, там, мол, помогут. А зачем нам в больничку? Тебя мы знаем, у тебя гарантия. Приходи, обедом накормлю. Борщ на косточке — пальчики оближешь!

— От борща отказываться грех, — в этом месте душой я не кривил. — Что сейчас Марфа?

— Лежать не может, в боку колет. На стуле скорчившись сидит.

— А Митрич?

— Крутится вокруг нее, как Отелло возле Дездемоны.

— Собрался душить, что ли?

Голос маршала потеплел:

— Старик Шекспир расписал длинную историю, но у нас пока первый акт пьесы — старшина только собрался ухаживать и охмурять. На войне эта история у них уже была, теперь повторяется вновь.

— Скрюченной женщиной овладеть легко, — предположил я. — Тем более повторно. А как сам, Матвей Васильевич?

— Терпимо, — не стал распространяться он.

Глядя на телефон, я задумался. Маршала Захарова мы починили капитально, в этом сомнений нет. А вот кухарку и истопника надо бы дернуть на повторный медосмотр и профилактику.

— Собирайтесь, скоро буду, — решил я. — Все трое, форма одежды — домашняя. И продуктов берите на три дня, если больничный супчик не по нраву.

— Михалыч, ты чего? — возмутился маршал. — «Эй, вы, трое, оба идите сюда»? Ага. У совещание в ЦК КПСС, пленум в Верховном Совете и еще меня куча дел!

Мне оставалось лишь вздохнуть. Можно подумать, у меня своих дел нет.

— Опять вы забыли о темпоральном парадоксе, Матвей Васильевич. Время — понятие относительное. А в нашем случае даже субъективное. Это здесь пройдет три дня, а вы вернетесь всего через пару минут.

— Ах да, — крякнул он. — Тогда берегись, Михалыч. Мы не закончили один важный разговор.

На это оставалось только хмыкнуть. Подумаешь, напугал кота котлетой! Если кто представляет реальную опасность, так это Лизавета Сергеевна, к которой я так и не дошел. Поэтому звонить ей не стал, наклацал на ходу сухое сообщение: «Буду через пару часов. Ожидайте. Привет из дальних лагерей, целую крепко. Крепко, твой Андрей».

Лысый доктор прижимал к груди огромный окорок, врученный Митричем в качестве взятки. Глаза его туманились, лаская взглядом копченое бедро вепря. Тем не менее, вещал он внятно, не заглядывая в историю болезни:

— Ну что я вам скажу, голубушка: панкреатит подтвердился. Так бывает, особенно после приема жирной и копченой пищи. Боль локализуется в подложечной области, с левой стороны живота, носит опоясывающий характер. Временами присоединяется рвота, не приносящая облегчения. Именно как у вас, верно?

Марфа кивнула. Боль и рвоту я снял сразу, еще на даче. И ауру подлатал, однако мрачные воспоминания женщины никуда не делись.

— А как мы себя чувствуем сейчас, голубушка?

— Лучше, — выдавила она.

— Надо полагать, вчера была вечеринка? — доктор не спрашивал, он утверждал.

Марфа снова кивнула.

— И выпивали вы, Марфа Ивановна, чрезмерно… То есть на протяжении всего вечера? — в голосе доктора звучали укоризненные нотки.

Видимо, содержание алкоголя в крови больной зашкаливало — Марфа стыдливо опустила глаза. Многие люди твердят, что здоровье для них дороже всего, однако никто этого правила не соблюдает. Вчера у поварихи случился день рождения, к ужину наготовили всякого и много. И так вышло, что на дачу заглянул генерал Куликов, сменивший Захарова на посту начальника Генерального штаба. Старшину Марфу Ивановну со старшиной Митричем он знал давно, в узком кругу посидели без чинов. Видимо, хорошо посидели.

— Поджелудочная железа, голубушка, это вам не шутки. И острая фаза — последний звоночек. Теперь строгая диета, — доктор вынес приговор, баюкая румяный окорок. — Ничего жирного, жареного и копченого. Категорический запрет на алкоголь. Также не следует использовать пищевые приправы, особенно острые.

— Манная каша? — догадалась Марфа, поджимая губы.

— Таковы реалии, — доктор направился на выход. — Только каша будет завтра. А сегодня вообще ничего не будет, вам назначен разгрузочный день. Разве что таблеточки и укольчики в ассортименте. Думаю, в процедурной уже готовятся к сеансу связи.

Что же, хорошо, что так. Из палаты Марфы я перешел в свою палату, где разместился маршал Захаров. Подоткнув под голову две подушки, он смотрел фильм на планшете. Судя по звукам, там гремело военное кино.

— Ну что там Марфа? — оживился маршал.

— Жить будет, — философски ответил я. — Какое-то время будет грустно жить, без коньяка и копченостей. Вас с Митричем, кстати, это тоже касается. Раздухарились, понимаешь, старики-разбойники… Небось, пока всё не выпили, не угомонились?

Захаров ловко ушел от ответа встречным вопросом:

— Я проштудировал книги, что вы мне дали. Как думаете, советские люди лояльны по отношению к государству?

В прошлый раз я снабдил пациента целой стопкой книг, безжалостно ободрав обложки и срезав листы с выходными данными. Варварство, конечно, но красиво делать было некогда. Вот следующая партия книг будет выглядеть аккуратно, с фальшивыми обложками и незаметно удаленными страницами.

Однако быстро маршал читает, настоящий профессор… И еще несколько удивлял вопрос о лояльности. Эта тема мне казалась не главной в том ряду, что мы обсуждали. Хотя…

В переводе с французского «лояль» означает «верный». И эту верность следует понимать как обоюдную. Верность гражданина своему государству предполагает готовность следовать его законам и правилам. Впрочем, гражданская лояльность — понятие растяжимое. Внешне она кажется истинной, в то время как человек может придерживаться заявляемой позиции только на словах. Смуты и народные волнения тому подтверждение — они случаются в тех странах, где истинная лояльность граждан опускается до крайне низкого уровня. И неважно, вооруженный конфликт там или невооруженный, это уже не лояльность.

Лояльность может принимать причудливые формы, когда человек верен и государству, и своему профессиональному долгу. К примеру, верный клятве Гиппократа врач оказывает медицинскую помощь и своим бойцам, и солдатам противной стороны. В таких случаях применим термин «двойная лояльность».

А еще бывает явная неверность, когда граждане страны таковыми себя не считают, открыто требуя выезда за границу. Это серьезная проблема, глубину которой правители Советского Союза еще не осознали. Ведь осложняя жизнь «отказникам», власть накаляет обстановку не только внутри, но и в мире. Тут действует закон крысы, припертой к углу: когда людям делают гадости, они начинают огрызаться очень громко.

Вслух я сказал осторожно:

— Государство существует для людей, а не наоборот.

— Ясное дело, — кивнул маршал. — У нас государство рабочих и крестьян. Смотрите: бесплатная медицина, бесплатное образование, бесплатное жилье. А пансионатов с санаториями сколько настроили? Тыщи по всей стране. Развивается наука, спорт, культура и искусство. Реально работают социальные лифты.

— Вам бы лектором общества «Знание» трудиться, — хмыкнул я.

— Не пойду, — открестился он. — Мелко плавать — дно задевать. У маршала зарплата больше.

— Говоря о лояльности, возьмем для примера Солженицына. Вот что говорят о нем либералы: «Без его книг, перехватывающих сердце, нет боли за Россию, с которой не расстаешься, пребывая внутри его произведений. В книгах Солженицына незаживающая рана правды, которую он открыл нам и всему миру». Как считаете, этот человек патриот, болеющий за свою страну, или тонкий демагог, стремящийся к очернению?

— Тоже мне, нашли пример лояльности, — фыркнул Захаров. — Правильно говорят его критики: Солженицын — это рвотный рефлекс, выложенный на бумагу. Подонок, врун и предатель. Гений плевка. Сознательный диссидент и типичный враг народа. Он не против коммунизма выступал, он против России бочку катил. Да вы взгляните на фото! У него это все на лице написано. Иуда… Что касается литературы, он вообще не писатель. Корявый крючкотвор. Какой, нахрен, нобелевский лауреат? Нет, здесь чистая политика, и не более того. Свои награждают только своих.

Литературный спор в мои планы не входил, поэтому я неожиданно вопросил:

— Как вы думаете, почему Сталин ликвидировал ленинскую гвардию?