Шестой прыжок с кульбитом

Глава 11

Глава одиннадцатая, в которой все не так плохо, однако признаки улучшения носят недостаточно последовательный характер

Парторг назидательно поднял палец:

— Честь и ответственность!

Антону удалось сохранить каменное выражение лица. Парторг не оценил выдержку, даже слегка огорчился. Хм… Бедненький. Он что, ожидал увидеть дикий восторг? Так заслуги его в том нет. Наоборот, бурную деятельность развили два немецких педагога — дирижер студенческого оркестра и руководитель творческой делегации. Они оказались пробивными тетками, и буквально потребовали от городских властей включить «Надежду» в делегацию. Козловская так и сказала: проявили немецкое упорство. Вот кому надо в ноги кланяться! А у нее источники надежные.

Пока я думал думу, парторг продолжал вещать:

— По коллективу «Надежда» состоялся расширенный худсовет. С участием очень ответственных товарищей, — теперь он со значением посмотрел в потолок, и перевел взгляд на Антона.

Тот снова не проникся моментом. Бровью не повел, сохраняя невозмутимость. Можно было бы сказать «надул губки», но точнее подходило выражение «сделал морду кирпичом». Тогда Яков Моисеевич вытащил из папки несколько листков, где многие строчки подверглись вычеркиванию карандашом.

— На худсовете коллектив «Надежда» представляла педагог Швец, Наталья Николаевна. Мы внимательно изучили репертуар и внесли некоторые изменения.

Ага, «некоторые». Почикали безжалостно программу, вот что они сделали. Сатрапы! Сейчас парторг расскажет, что джаз и рок — это не музыка, а буржуазная отрыжка, которая плохо влияет на неокрепшую психику молодого поколения. Знаем, плавали. Аргументы всегда приводятся доступные: «сумбур вместо музыки», и «лохматые чудовища переходят границу».

Здесь надо отметить, что ничего особенного не произошло. Худсовет всегда крайне придирчиво смотрит репертуар ансамбля, выезжающего за рубеж. На каждую песню выдается документ с подписями цензоров, именуемый «литовка». Каким бы гениальным ни казался текст, за одну крамольную строчку весь номер могли вычеркнуть безжалостно. Редко кому предлагали исправить текст. Худсовет мыслил рационально: им волю дай, они поправят, и людям потом снова собираться, что ли? Головняк и лишние хлопоты. Легче зарезать.

Исполнение номеров без разрешения запрещалось. Не то что бы под страхом смертной казни, но близко к этому. Строптивый коллектив могли просто запретить. Вычеркнуть из анналов, что, по сути, музыкальная смерть и есть. Кроме того, исполнителям выдвигалась куча дополнительных требований: от «умеренного звучания на сцене» до запрета гитарных примочек типа квакушек, бустеров и ревербов. Поведение на сцене тоже жестко регламентировались. Образцом здесь являлась статичные позы и вокальные академические манеры.

Очень хорошо, что Надежда Константиновна не пошла на судилище, отбоярилась состоянием здоровья. Это Алене респект, отговорила. Козловская хоть и ученая, но повелась на уговоры дочери, согласилась остаться в сторонке. И правильно, здоровые нервы матери — залог здоровья ребеночка.

Тем временем парторг пригладил редкие волосы и приступил к промывке мозгов. Ему не привыкать, так что возражать тут без толку. Проще расслабиться и получать удовольствие.

— Что значит симфо-рок? Придумают же, даже слово само нескладное! А что такое «металл»? С каких пор музыка стала режущим инструментом? Так глядишь, и до жертв псевдомузыки дойдет!

Он задавал острые вопросы и не ждал ответов. Он жалил словом и жег глаголом. Да, на кафедре марксизма-ленинизма лохов не держат. Там работают мастера агитации и пропаганды. Чувствовалось, что парторг смело применяет живые примеры из ценных указаний Центра. Там, наверху, рок-музыку делили на три куска: грудку, спинку и гузку. То есть музыку разрешенную прямо, разрешенную сквозь зубы, и запрещенную. С некоторыми особенностями, конечно. Так, к группе «Битлз» относились благосклонно. По радио крутили. В «сельский полдень» объявляли: «Квартет Беатлез исполняет песню Йестердей, запевает Пол Маккартни». Печатали пластинки «жуков», одобряли каверы. Их только ленивый не исполнял, а Валерий Ободзинский прогремел на всю страну с песней «Girl» на русском языке.

С другой стороны, группа «Блэк Саббат» оказалась в числе запрещенных. В этой связи товарищ Косач упомянул тлетворное влияние Запада, идейно вредные произведения и религиозных мракобесов. Нет, я понимаю: элементы сатанизма в рок-культуре есть. Демонические облики и все такое. Но как «Черный шабаш» может мешать большевикам, которые не верят ни в бога, ни в дьявола? В микроскоп не видят, какая им разница? Нелогично.

Наконец, парторг перешел к конкретике.

— На новогоднем вечере вы исполнили несколько странных песен. Как понимать слова «я убью тебя, лодочник»?

Антон пожал плечами:

— Грустный блюз о трудностях жизни. Отлично подходит для танцев, медляк.

— Не знаю, Бережной, не знаю. О чем ты говоришь? Герой этой песни, явно неадекватный, угрожает гранатой некому лодочнику. Какая, к чертям, грусть? Это агрессия. К чему вы призываете нашу молодежь?

— Кажется, мы это уже проходили, — пожаловался мне Антон.

Мне оставалось лишь согласиться:

— Да, дежавю преследует нас. Кошмарные воспоминания вернулись.

Между тем парторг заострил новый вопрос:

— А что утверждает со сцены комсомолка Ксения Люлька? «Одиночество сволочь». Нет, одиночество, конечно, сволочь. И где-то даже сука. Но зачем так откровенно? Могла бы сказать что-нибудь о коллективизме.

— В смысле, о колхозе? — предположил Антон, обращаясь ко мне.

— А почему нет? — мысленно я пожал плечами. — Хотя так можно договориться до группового секса.

Антон прыснул, прикрывшись рукой, но товарищ Косач не слышал нашего диалога.

— Идем дальше. «Остановите Вите, Вите надо выйти». Это намек на что, Бережной? Нет, так не пойдет. Музыка должна звать вперед, к новым свершениям! — он остро взглянул на Антона и пошел дальше: — Теперь о песнях на иностранном языке. Мне тут перевели, что пела Анна Швец со сцены. Вот: «Не знаю никого, кроме тебя, кто может взволновать меня. Я всего лишь хочу танцевать с тобой».

— Обычный танцевальный номер, — не врубился Антон. — А что не так? Аня хорошо это исполняет.

— Да, хорошая девочка, и текст нейтральный вроде бы. Но припев! «Ку ка чу». Вы знаете, как это переводится?

Антон знал, но промолчал. Ибо нечего. Хочешь казаться умным — лучше промолчи. И правильно сделал, потому что парторгу удалось докопаться до сути.

— Преподаватели английского языка помогли мне разобраться. Выражение «ку ка чу» используют хиппи. На их жаргоне оно означает «всё классно, не о чём беспокоиться». Но это культурный перевод. А буквально «ку ка чу» надо понимать как «всё пофиг». Им на все наплевать, понимаешь? Это полный нигилизм, Бережной. Нет, нам такие песни не нужны. Нам вообще такое настроение чуждо!

Парторг попил воды из граненого графина, а затем неожиданно сменил тему:

— Старшие товарищи нам подсказывают, — он снова закатил глаза к потолку, — чтобы наше партбюро проявляло больше интереса к молодежи. К тому, какова политическая зрелость студентов.

— Хм… — отозвался парень. Незрело хмыкнул, лишь бы показать интерес к разговору.

— Бережной, вы будете представлять советскую молодежь в Германии! Это большая честь и великая ответственность. И мы настоятельно советуем создать в оркестре комсомольскую ячейку. После каникул соберем комитет комсомола, и выберем комсорга коллектива. Есть решение рекомендовать тебя. Справишься?

— Ну, если выберут… — промямлил офигевший парень.

Неожиданное решение. Да уж, партийное руководство не обвинишь в отсутствии фантазии.

— Кроме концертов, будут записи на радио и телевидении Германии, — значительно сообщил товарищ Косач. — А вы заявляете со сцены «Ду хаст». Какой ду хаст, друг мой? Не о злости надо петь, а о дружбе между народами.

— Но это же антивоенная песня, — возразил Антон.

Вышло не очень убедительно.

— Здесь играем, здесь не играем, здесь рыбу заворачивали, — пробормотал я.

— Бережной, вы же будущие музыкальные педагоги! — проникновенно произнес парторг. — Партия ориентирует наших студентов на серьезную, сложную музыку, проверенную временем. Поэтому программа оркестра должна быть серьезной. И решение наше такое: будете исполнять классическую музыку и русские народные песни. Всё.

Антон посчитал, что аудиенция закончена, начал поднимать. Но парторг вдруг припечатал:

— Брюки.

— Что?

— Никаких брюк на сцене! В смысле, на девушках.

— Яков Моисеич, это не брюки! — горячо возразил парень. — Это слаксы.

— Да хоть джинсы! Безобразие надо снять, и заменить юбкой! Нормальной юбкой, до колен. И последнее. В связи с тем, что Козловская не сможет поехать в Германию по состоянию здоровья, принято решение назначить вам нового руководителя.

Антон замер, потому что парторг взял эффектную паузу. Так делает Якубович в программе «Поле чудес», перед тем как закричать: «Приз в студию! Автомобиль!».

Парторг врезал не хуже:

— Руководителем коллектива «Надежда» назначили меня.

Мы с Антоном одновременно сели на пятую точку.

В Малый зал Антон тащился, будто шахтер после смены. И палочкой стучал как старичок. Я тоже молчал, слов не было. Хвостатые студенты продолжали мельтешить перед глазами. Но если прежде нас мало волновали их проблемы, то теперь мы вообще не замечали окружающих.

— Все-таки бога нет, — неожиданно сказал Антон. — Или он спит.

— С чего решил?

— А за что мне такое наказание? Еще жить не начал, а уже весь израненный, живого места нет. И грудь вся синяя. У воров в законе там купола, а у меня один большой купол!

— Да когда это было? — попытался я уйти от ответственности. — Быльем поросло. И синяк почти не видно.

Антон горько продолжил:

— А дырка в ноге? Я этих каникул ждал, не знаю как. На лыжах хотел покататься вволю, коньки наточил. В сарае раскопал санки и снасти для зимней рыбалки. Вера мне шапку новую связала. Ага, как же! Вместо этого — снова костыли.

Крыть мне было нечем. Антон добавил:

— И теперь вот это… Или бог думает, мне это надо?

— Свезло, так свезло, — пробормотал я, переводя стрелки в другую плоскость. — Руководитель, блин, оркестра.

Антон согласился:

— Так-то парень неплохой, только ссытся и глухой.

Он вытащил из кармана методичку, чтобы углубиться в чтение. Заинтересовали его не проблемы научного атеизма, а последняя страница, с выходными данными. Вся полезная информация там нашлась.

Автор научных трудов Яков Моисеевич Косач не сразу сделался кандидатом философских наук и доцентом кафедры марксизма-ленинизма. До этого он преподавал политэкономию в рыбном техникуме. Затем вел занятия в советской партийной школе. Из текста вытекало, что с педагогом нам повезло: сложный материал Косач умел подать доходчиво, на живых примерах, и терпеливо относился к разным мнениям на семинаре.

Конечно, автор методички понимал, что для студентов музыкально-педагогического института главное заключается в профессиональном обучении. Но это не снимает со студентов ответственности и за изучение научного коммунизма. Приводилась яркая цитата из лекции доцента: «музыканты призваны нести искусство в народ, и потому должны разбираться в коллективных производственных отношениях».

В молодости Косач служил в Красной Армии, получив назначение политруком медсанбата. В этой должности оборонял Москву. Хм… Как можно оборонять военный объект, сидя за спинами врачей, я не понимал. Впрочем, основы научного атеизма никогда не были моим коньком. Поэтому вернулся к чтению методички.

Обладая редким лекторским даром и философской мудростью, а также общительным характером, Яков Моисеевич не представлял своей жизни без диалога с творческой молодежью. А пытливые студенты восхищались фантастической неутомимостью и силой мысли доцента. Прогулов занятий автора не было. И не потому, что студенты боялись «расплаты» на экзаменах, а потому что Косач открывал дверь в мир непознанного, щедро делясь своими обширными знаниями.

После заключительных слов методички мне захотелось плакать. Очень это напоминало надгробную эпитафию святому. Парень порыв не поддержал, зато за мысль ухватился:

— А если парторг внезапно скончается?

— Хм, — я сделал вид, будто не понял намека. — Больным он не выглядит. Да с таким лицом только пиццу рекламировать!

Антон не отступал:

— Но может же он застрелить себя из наградного маузера? — и, предупреждая мой вопрос, даже причину нашел: — Не вынесла душа поэта позора мелочных обид, и все такое.

— Почему вы, молодежь, такие жестокие? — возмутился я. — Какой-то культ насилия, ей богу. Вот если бы он в подъезде у меня нагадил, как недавно какой-то паршивец учудил — тогда да. За такое убить мало. А этот ничего пока не сделал, только собирается.

Антон не смутился.

— А может, тогда несчастный случай? — предложил он.

— Как это?

— Ну, поскользнулся, упал. Очнулся — гипс. Учить тебя, что ли?

— Дурное дело не хитрое, — пробормотал я. — Там видно будет.

— Но ты подумаешь?

— Хороший вопрос, — дипломатично уклонился я от прямого ответа. — Об этом стоит подумать, но несколько позже. Может быть, завтра.