Северный волк

Глава 7

За семнадцать дней его отсутствия я едва не сошла с ума от страха и переживаний. Счастье, что коболы, видимо, не получившие никаких указаний о пресловутых трех днях ожидания, не приставали. Боюсь, перебила бы всех до единого. Думать ясно не могла, руки дрожали. Обычные заклинания оборачивались против меня, поэтому пришлось отказаться от упражнений и создания даже простых одноразовых артефактов. Поначалу винила во всем волнение. И в возросшем аппетите, и в тошноте, и во временами накатывающей слабости, и в непредсказуемости результата волшебства я видела следствие нервного перенапряжения. И только за два дня до возвращения Эдвина поняла ошибку.

Вполне закономерная мысль о беременности меня поразила, но оказалась логичным объяснением всем странностям. Я бесконечно обрадовалась этому нежданному ребенку, а воодушевление сложно было описать словами. Оставалось только дождаться возвращения Эдвина и сообщить ему счастливую новость.

Он опаздывал больше, чем на неделю. Я дневала и ночевала под дверью, ждала.

Он вернулся около полуночи. Магический резерв опустошен, лицо осунувшееся, взгляд лихорадочно возбужденный, улыбка радости и облегчения. Эдвин стиснул меня в объятиях и молчал, замерев в этой позе. Я была так измучена ожиданием и неизвестностью, что просто вцепилась в любимого, а по щекам текли слезы. Их впитывала и без того мокрая от дождя одежда Эдвина. Битву с рыданиями я проиграла, как только увидела его, а теперь лишь судорожно всхлипывала.

Тот момент воссоединения с едва не утраченной частью себя полнился счастьем, единением даров и неподдающимся описанию запахом весны.

Эдвин едва ноги переставлял от усталости, на разговоры у него не было сил. Но я и не приставала с расспросами, мне вполне хватало того, что он вернулся.

Горячая вода в купальне, мягкий свет разноцветных фонариков, цветочный запах мыла… Обнявшись, мы лежали в затончике на шершавых камнях. В воде растворялись все невзгоды и волнения. Эдвин, все еще молча, встал, подал мне руку, помог подняться, отвел в свою спальню. Было что-то чарующе правильное в том, что мы за пару часов не сказали друг другу и слова.

Эдвин заснул, едва коснувшись головой подушки. Мне, уютно устроившейся в его объятиях, потребовалось немногим больше времени.

Меня разбудил поцелуй. Дразнящий, вызывающе игривый. Его и пары уверенных движений хватило, чтобы я не только окончательно проснулась, но и ответила на ласку. Он был великолепно напорист, восхитительно нежен и обжигающе страстен. В сплетении вздохов и даров, когда вершина исцеляющего наслаждения только что осталась позади у обоих, я неожиданно для себя призналась в любви.

Первые слова, сказанные с момента его возвращения, казалось, обладали особенной силой. Я смотрела в голубые глаза, от волнения позабыв дышать. Сердце пропустило несколько ударов, ожидая ответа.

— Я тебя тоже, — осиплость и сбивчивое дыхание добавили его голосу очарования. Эдвин сильней обнял меня, поцеловал ямочку между ключицами.

В тот момент я была уверена в том, что эти признания связывают нас крепче любых брачных уз и клятв. Что никто, кроме Смерти, не сможет разлучить нас. Я не могла и не хотела сдерживать слезы счастья, обнимая Эдвина. И тут, на свою беду, случайно положила ладонь ему на затылок и вдруг оказалась в чужом воспоминании.

Та же кровать, та же поза, черноволосая девушка, вцепившаяся Эдвину в плечи так, что кое-где выступила кровь, откинулась назад, изогнулась в крике и замерла, тяжело дыша.

Через несколько мгновений тряхнула головой и посмотрела Эдвину в глаза. Над полной верхней губой поблескивали мельчайшие капельки пота, волосы на лбу были влажными, в глазах сияло озорство.

— Я люблю тебя, жизнь за тебя отдам, — хрипло признался Эдвин, желая ее, мечтая поцеловать маняще приоткрытые губы.

Она засмеялась и, резко оттолкнув его, повалила на подушки. В улыбке красавицы мне виделись самодовольство и триумф, незамеченные ослепленным страстью Эдвином. Меня выбросило из воспоминания так же резко, как и втянуло. Эдвин все еще крепко обнимал меня, нежно целовал шею. Но теперь я усомнилась в искренности его слов, во взаимности своего чувства. Слезы, ставшие невыносимо горькими, помогали справиться с болью. А Эдвин не обратил внимания на перемену настроения.

Я убеждала себя, что воспоминание еще ни о чем не говорит. Что у каждого есть история, что нельзя позволять прошлому подчинять настоящее. Но в самовнушении я оказалась несильна, хорошо хоть новости и тренировки отвлекали от навязчивого видения. Все казалось, та черноволосая девушка смеялась надо мной.

О делах и своих наблюдениях Эдвин говорил с прежней искрящей напряженностью, тщательно скрываемой злостью и решимостью. Я не делилась опасениями, только слушала. Спорить, доказывать правоту хотелось меньше всего. Отчего-то была уверена, что так непременно потеряю Эдвина.

Ему удалось выяснить личность лиса. Этим магом оказался нетитулованный дворянин, некто Аллон Форт. Он всего четыре года назад присоединился к Инквизиции, а до того всячески старался не вмешиваться в ее дела. Насколько Эдвин мог судить, Форт так и не стал приверженцем идеалов Великого Магистра. Лис был посредственным боевым магом, сносным целителем и доказывал свою преданность Ордену, работая в архиве.

Ходили слухи, что Форт нашел в бумагах план поместья Великого Магистра и хотел проникнуть туда, выкрасть ценные артефакты. Официальных обвинений никто не предъявлял, но поговаривали, что именно его несколько недель назад разыскивал Орден. Считалось, Форт пустился в бега. Желание как можно скорей освободить лиса теперь усиливалось чувством вины. Эдвин корил себя за то, что произошло с Фортом, сложившаяся ситуация его раздражала. Красивый родной дар казался колючим и холодным, а ожесточенность во взгляде Эдвина меня пугала. — Нам нужно готовиться, — твердо заключил он.

— Ты не сказал, как Орден отнесся к принесенным тобой амулетам, — напомнила я.

— Я рассказал о неудачах с серьезными артефактами. Главный инквизитор провинции знает, что длительное целительство, длительная защита от ядов — очень сложные и хрупкие заклинания. Очень трудоемкое плетение. Он даже мне посочувствовал, — усмехнулся Эдвин, — и сказал, что понимает желание испытать успех после столь длительной полосы трудностей.

— А магистр Лейод всегда сам принимает у тебя работу? — явная заинтересованность мага, которого Серпинар считал своим другом, настораживала.

— Чаще всего, — кивнул Эдвин, вставая.

— Почему?

Вдруг подумалось, что Орден всегда следил за Эдвином, и страх проявился в голосе.

— Это связано не со мной, а с артефактами, — верно

истолковал он мое беспокойство. — Магистр боится, что хорошие артефакты пройдут мимо его глаз. Он честно распределяет вещи по потребностям. Почему-то он и его любимчики — всегда в числе самых нуждающихся, — усмехнулся он, пожал плечами, придерживая для меня дверь.

— Артефакторов мало. И в обозримом будущем их станет еще меньше. Поэтому магистр Лейод даже обрадовался, когда я привез много довольно простых вещей. Они не так престижны, но, в конечном счете, выгодней Ордену, чем серьезные, действительно сложные в исполнении вещи.

— Не понимаю, почему артефакторов станет мало, — я спустилась за Эдвином в подвал, подошла к двери в нашу тренировочную. — Учить некому?

— И это тоже. Учить некому, учить некого, потому что даров должной силы мало, а истощаться полностью ради создания слабого артефакта никто не хочет. Но, главное, знания теряются, — невозмутимо пояснил он. — Эльфов больше нет. Их магия считается неугодной Единому, поскольку заклинания черпают силу не из молитв ему.

— И все же ею активно пользуются. Даже Серпинар. Всегда думала, что Орден скоро найдет какое-нибудь красивое объяснение и узаконит ее, — призналась я.

— Это вряд ли, — разочаровал Эдвин. — Не в ближайшие десять лет точно. Орден придумывает новые заклинания. Они работают, они эффективны. Но пока они получаются неживые, топорные. А заклинание должно быть не только стабильным, но и гибким. Это важно в бою, это отражается на действии, на продолжительности хранения артефакта без использования. Он говорил об особенностях плетения, сравнивал техники, указывал на слабые места заклинаний Ордена и эльфов. Я помогала готовить комнату к занятию и внимательно слушала. Не хватало наглядных примеров, и мы договорились вернуться к этой теме на следующий день, чтобы не расходовать резерв перед боем.

Тренировка прошла без досадных неожиданностей. Я не зря винила тревогу за Эдвина в нестабильности своей магии. Рядом с ним мне удавались все заклинания, а единственным признаком беременности стала искристость моего волшебства. Ее Эдвин, к счастью, не заметил. Момент для разговора о ребенке был исключительно неудачным.

За прошедшие две недели боевое мастерство Эдвина повысилось. В ответ на мои похвалы, он признался, что тренировался с наставниками Ордена.

Хмурый и сосредоточенный Эдвин отрабатывал боевые заклинания и просчитывал расход своего резерва. Почти не разговаривал, но хватило и нескольких фраз, чтобы понять его мысли. Лис, скорая вылазка к Золотому ручью в место нонраффиен, фантомное заклинание, ядовитые змеи Серпинара.

Мне тоже было о чем подумать. Подсмотренное воспоминание ранило сильней, чем я вначале считала. Сомнения в искренности Эдвина засели в сердце саднящей, глухой обидой, как ядовитая заноза. Хотелось вначале увериться в его любви и только потом говорить о беременности. Чтобы он не чувствовал себя как-то привязанным ко мне.

Во время обеда и до самого вечера занимались расчетами. Выяснили, сколько нам нужно усиливающих артефактов, сколько успеем сделать до назначенной ночи.

Следующий день, как и последовавшие два, посвятили созданию необходимых амулетов. Разговаривали мало. Он нервничал, старался этого не показывать, но его выдавал дар. В золотом сиянии мелькали всполохи.

Меня от страха мутило, но я храбрилась, работала над артефактами, даже успешно обезвредила подряд три ловушки на время. Эдвина это успокоило. Не только на словах. Я видела это по глазам, по изменению дара. Его тепло и ласковое сияние ненадолго отогрели меня, но не утешили. На этом фоне напряженная отчужденность последних дней казалась особенно колкой и болезненной.

Ночь перед решающей вылазкой запомнилась пьянящей смесью страсти и нежности. Эдвин был бережен и ласков. Каждое его движение, каждое касание растворяли тревоги и сомнения. Стало так легко, что мне даже подумалось, он зачаровал меня, чтобы успокоить. Но никакой магией он не пользовался. В ту ночь я верила в его любовь. Целовала своего волка, целиком отдаваясь ощущениям, забывая о происходящем за пределами наших объятий.

— Не переживай, — укутывая мои плечи, Эдвин нежно поцеловал меня в висок. — Все обойдется.

К сожалению, он сам в это не верил. Голос звучал ободряюще, взгляд подчеркивал спокойствие улыбки. Я прижалась к Эдвину всем телом, спряталась от мира в уютных объятиях и, закрыв глаза, прислушивалась к его дару. Он, как и беспокойно частые глухие удары сердца, выдавал тревогу. Льдистые отблески, едва заметные искры завораживали. Они преображали ставший родным дар, и я любовалась его воинственной красотой. Не заметила, как заснула.

Встали рано. Перед ночной вылазкой хотели приготовить еще несколько артефактов, а потом отдохнуть. Если повезет, выспаться, чтобы восстановить резерв.

Завтрак прошел в молчании. Эдвин медленно, ложку за ложкой, ел овсяную кашу, но думал явно не о еде. Он сосредоточенно изучал карту и расчеты возможностей наших резервов, даже не смотрел в мою сторону. Я пыталась осилить кусок свежего хлеба с сыром. От волнения глотать было больно, еда казалась бумажной, пресной. Чай с имбирем, напротив, обладал раздражающе резким вкусом и запахом. Но это лекарство от тошноты я упрямо пила. Не могла позволить себе слабость.

Ложка с характерным звуком проехала по фарфору. Эдвин вздрогнул и глянул в почти пустую тарелку.

— Я задумался. Прости.

Чуть виноватый взгляд, легкая полуулыбка, жар его ладони, когда он коснулся моей руки, теплое и мягкое сияние дара. Мой волк в этот моменты был прекрасен. Близкий, родной, задумчивый, но решительный.

— Ничего. Я тоже думаю о сегодняшнем вечере. Волнуюсь, — тихо призналась я.

— Все обойдется, — сказал он уверенно, сжал мою ладонь в своей.

Эти слова произносились так часто, будто мы надеялись через повторение наделить их особой силой, сделать защитным заклинанием. Кивнула, попробовала улыбнуться в ответ, чуть онемевшие от переживаний губы слушались плохо.

— Я тут поразмыслил, — осторожно начал он, пряча глаза. Я насторожилась, подалась вперед, с замиранием сердца ожидая продолжения. — Если придется бежать оттуда в темноте, нам понадобятся ориентиры. Чтобы найти дорогу. Медленно выдохнула. С удивлением поняла, что до последнего дня боялась его решения отказаться от моей помощи, боялась проснуться рядом с запиской с извинениями. — Согласна, — стараясь совладать с голосом, я говорила медленно. — Почему ты думаешь, что нам придется убегать в темноте?

— Опасаюсь западни, — после недолгой паузы честно признался Эдвин. Смотрел исподлобья, закусив нижнюю губу, словно не знал, какой реакции ожидать.

— Я тоже, — даже мой шепот прозвучал сдавленно, прерывисто.

— Я тоже. С самого начала. Все это время.

— И все равно идешь? — его брови удивленно поползли вверх, а между ними залегли неглубокие морщинки недоверия.

Я только кивнула. Горло перехватило, и выдавить из себя хоть слово не получилось бы при всем желании. — Почему? — его голос чуть охрип, дар искрил, выдавая волнение.

Ответить словами, объяснить, описать свои эмоции я бы не смогла. И не стала даже пытаться. Потянула Эдвина за руку, вынуждая приблизиться. Он наклонился, недоуменно хмурясь. Я робко, неуверенно улыбнулась, сморгнула выступившие от страха слезы и поцеловала своего волка.

Он обнимал меня, отвечал с такой нежностью и страстностью, будто от того, насколько полно ему удастся проявить чувства, зависела его судьба. Хотя, возможно, дело было во мне. Тогда я жаждала его ласки, его любви так сильно, что желание затмевало действительность.

Опомнилась на подоконнике в столовой, обнимая Эдвина, вдыхая аромат его чуть терпких прохладных духов, прижимаясь к любимому, вбирая жар его обнаженного тела. Не помнила, как мы разделись, как восхитительное помешательство переплело нас, соединило, связало дары. Помню наслаждение, игольчатые огненные цветы восторга на вершине, нежные и уверенные прикосновения Эдвина, отзывающиеся сладостной истомой.

— Я люблю тебя, — выдохнула я, когда мы оба преодолели пик наслаждения.

— Люблю, — шепотом повторила Эдвину на ухо.

— Я тебя тоже, — признался он, крепче обнимая меня.

Я хотела верить.

Гнала воспоминания о черноволосой девушке в его руках, о ее триумфальной улыбке, о его ярком признании. Мне хотелось надеяться, что его чувства ко мне были, по крайней мере, столь же глубоки.

Изящное кружево восстанавливающего резерв заклинания медленно впиталось в основу. Я как раз закончила работу над третьим артефактом и любовалась остаточным сиянием магии.

Оно всегда меня завораживало своей незамутненной чистотой. Посмотрев на Эдвина, убедилась, что он все еще с головой погружен в расчеты. Заклинание было новым, ориентированным только на него и на меня. Даже название волшебства отражало это. Эсфион должен был осветить золотом дорогу домой. Чертеж, над которым работал Эдвин, напоминал растение. По опоре, символизирующей направление, вились плети с крупными цветами. Черпающая силу из природы прекрасная эльфийская магия.

Я с интересом наблюдала за любимым, поражаясь его знаниям, пониманию истоков волшебства. Вспомнились отец и брат, просчитывающие боевые заклятия; мама, тонкими росчерками взращивающая на бумаге формулы целительных заклинаний. Вспомнилось трепетное благоговение перед ними, более опытными, умелыми магами. Наблюдая за ними, неизменно чувствовала себя опекаемым ребенком, которому предстоит еще многому научиться, чтобы сравняться в силе и мастерстве с родными.

Рядом с Эдвином я такого не испытывала. Мне не нужно было к нему тянуться, подражать, соответствовать, перенимать опыт, стараться выучить как можно больше в сжатые сроки, подспудно бояться разочаровать.

Глядя на его мягкие в золотистом свете лампы черты лица, я понимала, что никогда не считала его наставником, а он не видел во мне ученицу. Он был моим продолжением, неотъемлемой частью меня. Его успехи и неудачи становились моими, мои достижения и сложности он принимал так же близко к сердцу, как и собственные. Он давал мне силы, черпая мои. И, наверняка, чувствовал меня, как я его.

Любуясь своим сосредоточенным на чертеже волком, надеялась вскоре услышать от него не безликое и скованное "я тоже", а настоящее признание в любви.

Он завершил расчет, критически осмотрел получившуюся формулу, добавил к ростку у основания одного из листьев завиток усика. Я понимала смысл украшения, но от этого оно не показалось менее забавным.

Эдвин посмотрел на меня, а в его теплой и ласковой улыбке виделось отражение моей веселости.

— Ты уже закончила? — тихо спросил он.

Кивнула в ответ.

— И ты готова к новому заклинанию?

Кивнула вновь. Он придвинул стул ко мне, привычным движением поправил свою клиновидную подушку для правой руки. Положил на стол между нами лист с чертежом. — Написанное синими чернилами — твоя часть заклинания. Прочти, пожалуйста, пока мы не начали, — стараясь взять деловой тон, пояснил Эдвин.

Написанные четким почерком слова на раффиене сплетались в изящные и в то же время крепкие заклинания. Даже читая, я ощущала отголоски скрытой в словах мощи. Но непроизнесенные вслух, они были лишь буквами на бумаге и не имели никакой силы.

— Это будет красивое волшебство, — признала я, просмотрев свою часть до конца.

— Надеюсь, — откликнулся Эдвин, доставая из ящика бечеву. Заметив мой вопросительный взгляд, пояснил: — Это наша основа.

— А металл не подойдет? — скептически глядя на моток, спросила я. Признаваться в слабости, в боязни не справиться с нанесением незнакомого заклинания на непривычную основу не стала.

— Металл для такого недостаточно гибкий, — в его голосе слышалось утешение. Он взял меня за руки, ласково погладил костяшки пальцев, заглянул в лицо. — Мы справимся, Софи.

Справимся.

— Вместе, — выдохнула я, не в силах отвести взгляд от голубых глаз Эдвина.

— Вместе, — подтвердил он.

Казалось, его ни на минуту не посещали сомнения в успехе. Золотой дар сиял спокойствием и силой, разгоняя мои страхи, стирая неуверенность.

Это волшебство было особенным и казалось сильней и важней той страсти, которую мы разделяли в постели. Мы творили вместе, наши голоса и дары сплетались, проникая друг в друга, становясь одним целым. Совершенное доверие, абсолютная открытость, сияющая радостью легкость и опьяняющее ощущение, что мы существовали друг ради друга. Подобного наслаждения я никогда прежде не испытывала. На фоне этого блаженства любовь к Эдвину играла новыми красками, усиливая все ощущения. Я необычайно ярко чувствовала его эмоции, очень сходные с моими. Видела его счастливым рядом со мной.

И тогда, держа в руках переливающуюся золотым и серебряным сиянием нить, растворяясь в одном на двоих волшебстве, поняла, что не так мне и нужно его признание в любви. Ведь эта магия показала глубину чувств Эдвина ко мне значительно полней, чем могли бы слова.

Часы в библиотеке показывали десять вечера, над горизонтом циферблата поднималась почти полная луна. Я следила за движением большой стрелки и ждала Эдвина, время от времени опуская руки в карманы, проверяя амулеты. В правом кармане приятно холодили руку подлечивающие артефакты, в левом лежали восстанавливающие резерв. По десятку одноразовых амулетов должно хватить на одну ночь.

Мы не создавали для себя никаких серьезных, долгое время действующих артефактов по двум причинам. Эдвин боялся, они будут конфликтовать с эльфийскими амулетами, скрывающими дары. Ослаблять их действие, появляться на карте Великого магистра не хотелось. Другая причина была чрезвычайно проста: мы много тренировались перед этой вылазкой. На сложные вещи не хватило бы резерва. — Ты уже готова, — раздался за спиной голос Эдвина. Обернулась, вложила ладонь в его протянутую руку и залюбовалась им. Мягкими чертами, ободряющей улыбкой на красиво очерченных губах, волшебством взгляда, вернувшего мне спокойствие. Его смутило мое внимание, щеки тронул румянец, Эдвин потупился, привлек меня к себе и обнял. Я бы хотела сутки провести так, прижимаясь к любимому, слушая мерное биение его сердца, наслаждаясь сиянием дара. Но нас ждало серьезное и опасное дело, поэтому объятия быстро распались.

Мы спустились на первый этаж, попрощались с коболами. Эдвин открыл входную дверь, мы оказались в темном и затхлом коридоре. В свете тусклого фонарика в десятке шагов поблескивала шапочками гвоздей дверь. Эдвин сдвинул засов, тихо скрипнули петли. В следующий момент меня обдало свежим, нестерпимо весенним воздухом. Показалось, что до того многие недели не дышала, не жила.

Мы шли по подземному ходу минут пять. Гладкий пол, низкий потолок и запах весны. На пороге, в шаге от полянки, проход перекрывал магический барьер. Прозрачное волшебство поблескивало бирюзой и изумрудом, а тонкие золотые прожилки словно дробили щит на десятки неравных ячеек. Барьер казался не просто красивым, а совершенным. И я обрадовалась, когда Эдвин просто прошел сквозь него, не рассеивая.

Очутившись на полянке у подножия небольшого холма, наслаждалась запахами влажной земли, распускающихся листьев, свежей травы. Прислушивалась к ветру, шевелящему в вышине пока еще голые ветки деревьев, к журчанию бойкого ручейка неподалеку. Эдвин уверенно вел меня по звериной тропе к реке. Она виднелась за деревьями, загадочно поблескивала серебром в лунном сиянии.

— Мы пойдем вниз по течению, — тихо объяснял он. — Бечевой воспользуемся у Золотого ручья, чтобы заклинание вывело к берегу реки. Оттуда найти дорогу домой проще простого. — Боюсь, я не запомню все эти повороты в темноте, — на ставшее уже привычным напряженное ожидание беды наслоилась новая тревога. Сердце заколотилось сильней, а чтобы дрожь в пальцах не раздражала меня, сжала кулаки. — Тебе и ненужно, — его голос прозвучал ласково и немного удивленно. Эдвин даже остановился, посмотрел мне в глаза. Это место и тропинка к нему давно зачарованы моей семьей.

Волшебство само направит тебя. Ты почувствуешь.

Он сказал это с такой уверенностью, с такой нежностью, что я ни на мгновение не усомнилась в его правоте.