Донне нравилось ходить в школу через Ботанический сад.
Легкая прогулка вниз по холму среди деревьев и цветов под пение туи и других местных птиц делала путешествие приятным. Иногда Донна встречалась со школьными друзьями.
В этот понедельник прогулка мало успокаивала. Девушка не заметила никого из приятелей, а пение птиц тонуло в грохоте сдвоенного двигателя двухмоторного вертолета. Изначально предназначенный для переноса военного «железа», вертолет перетаскивал на гору, что находилась в нескольких сотнях метров, стволы слабых деревьев, которые спилили по настоянию регионального совета. Десятки жителей уже написали жалобу на шум, но чиновники оставались глухи.
Донна беспокоилась, как одноклассники воспримут обвинение в нацизме, выдвинутое против отца. На выходных друзья заверяли ее, что никому дела нет до россказней жалкой газетенки, а больше нигде о нацизме и не писали.
Анна пыталась помочь Донне взглянуть на ситуацию с другой стороны, предположив, что на ее отца просто затаил обиду какой-нибудь студент. И все же из-за событий последнего месяца Донна чувствовала себя уязвимой. Она, словно беженка в военной зоне, не знала, куда свернуть, чтобы не наткнуться на врага.
Она вышла из сада на тротуар перед китайским посольством — бывшим мотелем старой части города. На Тинакори-роуд взглянула на пролетающий вертолет — пугающе близко к центру города.
«Как связывают бревна, что они не падают?» — гадала Донна, а вертолет взлетал с двумя громадными стволами, которые раскачивались в воздухе на длинных стальных кабелях.
Из-за любопытства Донна отвлеклась и не заметила невзрачный серый «форд», который мягко притормозил рядом. Не увидела она и то, как из машины тихо выбрался какой-то мужчина.
Слишком поздно девушка заподозрила неладное.
Она почувствовала, как ее крепко схватили сзади за плечи. Тут же сработал инстинкт самосохранения. Донна взвизгнула и в ужасе лягнула мужчину. Без толку. Похититель был гораздо сильнее, и застал ее врасплох. Рев двигателей вертолета, надрывающихся от груза сосновых стволов, превышал сто двадцать децибел — хватит, чтобы заглушить самый шумный салют и уж точно призывы школьницы на помощь.
Сумку с мобильным телефоном, домашним заданием и ланчем, который она сама себе приготовила, следом за девушкой швырнул на заднее сиденье водитель, пришедший на помощь могучему сообщнику. Донна попыталась ударить молодого человека в темных очках, но ей скрутили руки.
В отчаянной попытке освободиться она рванулась к ближайшей дверце и попыталась открыть ее зубами. Похититель схватил девочку за волосы и рывком усадил на место.
— Уроды! — взвизгнула Донна от страха и бессилия. Через сорок секунд машина, сорвавшаяся с места, вдруг застыла — полицейский из охраны диппредставительств выпускал автомобиль премьер-министра из резиденции.
Может, он сумеет расслышать визг. Донна открыла рот и глубоко вдохнула, готовясь к самому громкому крику в своей жизни. Не раздалось ни единого звука. Она успела почувствовать на лице холодную мокрую тряпку с резким запахом, прежде чем провалиться в темноту. Благодаря урокам химии она распознала хлороформ.
Донна просыпалась медленно. Хотелось пить, кружилась голова.
— О господи, — в глубоком отчаянии проговорила она. На глаза навернулись слезы.
Она лежала на старом матрасе со сломанными пружинами. Скомканное грязное пуховое одеяло и подушка валялись рядом.
Тюремной камерой ей служила сырая, пропахшая плесенью комната в ветхом доме конца XIX века, как она догадалась по штукатурке на высоком потолке и заляпанным обоям. Окна закрывали толстые доски, надежно прикрученные длинными шурупами. Свет исходил только от тусклой лампочки в сорок ватт под немытым пластиковым абажуром на потолке.
Издалека доносилось приглушенное блеянье. Донну завезли в деревню. Но куда конкретно? Чтобы попасть в сельскую местность, достаточно отъехать километров десять от веллингтонского делового центра.
Рядом с кроватью обнаружился ланч из сумки, пластиковая кружка и кувшин с водой.
Подстраховались на случай, если она вздумает осколком перерезать себе вены или им горло. Донна совсем сникла.
В углу стояло ведро и шесть упаковок туалетной бумаги — одному человеку хватит на две-три недели.
— О черт, они собираются меня здесь долго продержать, — негромко всхлипнула Донна.
Наконец ее осенило, зачем она здесь. Ее похитили. В голове замелькали кадры из десятков фильмов, где пленникам отрезали уши, пальцы на руках и ногах, присылали родным видеозаписи и фотографии умоляющих жертв, чтобы добиться своего.
Донна вспомнила, как сбегали некоторые пленники: отрывали доски с окон, прыгали на похитителей с притолоки, рыли подземные ходы.
Она быстро оглядела комнату: тяжелые доски, прикрученные намертво, тонкую балку над дверью, пластиковые кружку с кувшином, — и эти варианты сразу отпали. Дверь открывалась наружу, за ней не спрячешься, чтобы потом выпрыгнуть и со всей силы ударить входящего. Даже будь у нее нужный инструмент, Донна не смогла бы вытащить стержни из дверных петель. Они тоже были с другой стороны. Лампочка висела слишком высоко, и Донна не могла до нее дотянуться без табуретки, к тому же мешал абажур. Так что если кинуть пластиковую кружку или кувшин, лампочка все равно не разобьется. Значит, нет ни единого шанса спрятаться в темноте и вынырнуть за дверь, когда похитители навестят ее в следующий раз.
В кино герои освобождают пленников в мгновение ока, или похитители срывают злость и разочарование на несчастных жертвах, облегчают себе жизнь, убив заложника и подавшись в бега — иногда прихватив выкуп. Донна вздрогнула, ее затошнило от одной мысли.
— В живых бы остаться. Что подумают, когда я не приду в школу? Скажут, застеснялась, потому что отца обозвали нацистом… если вообще заметят, что меня нет, — простонала она.
Чем сейчас занимаются ее одноклассники? Донна подняла левую руку, взглянуть на часы, и уставилась на ободок бледной кожи. Забрали. Теперь она представления не имеет, день на дворе или ночь.
Девушка выпила воды, подошла к двери и подергала ручку. Естественно, с другой стороны не пускал засов. Сев на матрас, она пыталась уговорить себя не поддаваться панике. Зачем ее похитили? Ответ ясен: им нужен Q.
Под пытками она скажет только, что видела манускрипт, а потом отец его куда-то спрятал — не дома… в университете или в деревне, точно не знает. Папа ее не посвятил.
Но похитители ведь не поверят. Они продолжат пытать, пока не убедятся наверняка. Если только ее не собираются убить. Донна нужна им, чтобы обменять на манускрипт. Отец ее очень любит и пойдет на все.
От страха воображение разыгралось вовсю. Что на самом деле случается с заложниками?
Донна вспомнила, как спорила с отцом о свободе воли. Когда ей было четырнадцать, она до полуночи гуляла после кино с подружками. Приходя домой, умоляла Рубена понять, что не могла бросить друзей. Рубен становился в позу философа и заявлял, что Донна свободный человек и в ее власти уйти домой вовремя, не нарушая обещаний папе.
Потом он рассказал дочери, как в середине семидесятых одну из наследниц издательского дома «Херст», Патрицию Херст (или Пэтти, как ее обычно звали), похитили из квартиры в Беркли неподалеку от Сан-Франциско городские партизаны «Единой армии освобождения». В обмен на жизнь Пэтти ее семья пожертвовала миллион организации, которая бесплатно кормила бедняков. Похитители не сдержали слова.
Вскоре после этого в прессе появилась фотография: Пэтти с ружьем наперевес грабит банк. Еще она позировала с оружием на листовке «Единой армии освобождения», утверждала, что сменила имя на «Таню» и поверила в идеалы своих похитителей.
Когда ее наконец арестовали за участие в ограблении, Пэтти говорила, что похитители завязывали ей глаза, держали в чулане, постоянно били и насиловали. Адвокаты объясняли, что из-за долгих издевательств она не соображала, что делает, действовала вразрез со своим характером и убеждениями.
Говорят, ее постигла та же судьба, что и американских военнопленных, захваченных Северной Кореей, которые публично признавались в совершении «военных преступлений». Пэтти, по словам адвоката, пострадала от так называемого «стокгольмского синдрома» — когда пленники завязывают отношения с похитителями в отчаянной попытке сохранить шкуру и на время перенимают чужой образ мыслей.
— По собственной ли воле действовала Пэтти Херст? На такой вопрос предстояло ответить судьям, когда ее поймали и отдали под суд, — говорил Рубен. — Но ее похитили из дома в ночной рубашке, и унижали под дулом пистолета. Это не то же самое, что слушаться друзей, которые зазывают погулять ночью или вступить в отряд городских партизан. В любом случае, по мнению судей, Пэтти осознавала, что идет на преступление, хотя могла воспользоваться шансом и сбежать. Никто не угрожал ей пистолетом, заставляя грабить банки. К тому же она хвасталась, что стала членом группы, ее похитившей, и ей вынесли обвинительный приговор.
Рубен добавил, что до сих пор выясняют, справедливо ли посадили Пэтти. Президент Джимми Картер смягчил ей наказание, а Клинтон амнистировал в последние дни пребывания на посту.
Отцовская проповедь эхом отдалась в голове, и Донну скрутил новый приступ страха — да так, что она кинулась к ведру, и желудок вывернуло наизнанку. Вдруг ей тоже завяжут глаза, будут избивать и насиловать, как Пэтти Херст?
— О господи! Прошу тебя, только не это!
Все ее прекрасные романтические мечты о первой ночи с любимым человеком рассыпались, наткнувшись на безжалостные силы, которых она не понимала, а потому не могла предсказать или взять под контроль.
— Черт.
Донна вспомнила один фильм, который смотрела по телевизору несколько месяцев назад. Там пленница сбежала, соблазнив одного из похитителей.
— Вдруг единственный способ отсюда смыться — переспать с охранником, чтобы он меня пожалел? Лучше смерть… А если я умру, папа жутко расстроится, как после маминой смерти… О боже… Что мне делать?
Мрачные мысли, неудобное ведро и запахи приводили в еще большее отчаяние. Донна привыкла управлять ситуацией и влиять на исход событий. Лишь однажды она была такой же беспомощной — когда мама умирала от рака.
Умываясь водой из кувшина, она представляла, как, потеряв рассудок, угрожает отцу пистолетом и приказывает ему отдать манускрипт. Потом задумалась, как папа воспримет новость о ее похищении.
«Бедняга, — размышляла Донна. — Он свихнется от беспокойства. Кроме меня, у него никого нет. Он так обо мне печется. Надеюсь, ему не взбредет в голову разыгрывать престарелого героя».
Донна поела, легла на кровать и, поплакав, забылась неспокойным сном.
Она проснулась, как от толчка. Что-то изменилось. Что? Конечно, свет погас, в комнате хоть глаз выколи. Полночь? Донна не представляла, который час. Она села и вгляделась во тьму.
Снаружи в висячем замке царапнул ключ. На долю секунды, когда дверь открывалась, в искусственном свете коридора мелькнули две фигуры. Потом луч фонарика ударил Донне прямо в глаза. Она загородилась ладонью.
— Что вам от меня надо? — девушка испугалась даже больше, чем во время похищения. Сопротивляться нет смысла, но ей отчаянно хотелось знать, что они задумали. Так гораздо легче справляться со страхом. — Если манускрипт, я могу рассказать не больше, чем журналисты в новостях или «Капитал Газетт».
Ответа не было. Даже намека, что ее услышали. Донна рискнула прикрикнуть:
— Сволочи, как я буду уроки здесь учить?
Похитители молчали. Им строго приказали скрывать лица, ничего не говорить и не приближаться к Донне. Их главарь прекрасно знал, как действует «стокгольмский синдром» в обратном направлении — как похитители привязываются к пленникам, особенно к детям, или, как в данном случае, к молодым девушкам. Как им становится трудно покалечить или убить жертву в случае необходимости.
Донна слышала, как заменили ведро. Бросили у входа новый кувшин с водой и поднос, пахнущий пиццей. Захлопнули дверь. Снова зажегся свет. Теперь ясно, где выключатель. За дверью.
Девушка достала большой кусок размокшей пиццы, которую положили на бумажную тарелку и разогрели в микро волновке. Пицца и груша — вот и вся еда. Еще Донне принесли почитать «Багл».
Она завороженно уставилась на первую страницу. Все-таки мир о ней не забыл. Совсем не забыл. Заголовок говорил сам за себя. «Юная героиня похищена». Справа поместили фотографию: она и Рубен после спасения мужчины из горящего автомобиля.
В статье рассказывалось, что она — дочь доктора Рубена Дэвиса, и бандиты, вероятно, похитили ее из-за манускрипта, стоящего несколько сотен миллионов долларов. Также была фотография предполагаемого места похищения. Полиция ошиблась на квартал.
Автор цитировал Рубена: тот передавал, что любит Донну, просит похитителей вернуть ее живой и сделает все необходимое, чтобы ее спасти.
— Слова типичного философа. Как понимать «все необходимое»? — вздохнула Донна. — С точки зрения полиции, похитителей или его собственной?
Дальше высказалась Эмма: «У Донны потрясающая жизнь. Но это уже слишком. Пожалуйста, отпустите ее и верните нам невредимой».
В конце поместили маленькую фотографию Бена и подписали: «Бен, парень Донны, говорит, что Донна классная. Она знает, как вести себя в сложной ситуации, и он надеется на ее скорое освобождение».
Напоследок автор напоминал читателям, что Рубен может иметь отношение к нацистам.
— Уроды! Когда только его оставят в покое. Он и так с ума сходит от беспокойства, а тут еще соль на раны сыплют.
Гнев на обидчиков папы заставил Донну позабыть о своих несчастьях, и ей вдруг полегчало. Перечитав статью, она поняла, что на ее поиски брошены немалые силы. Как только похитители связались с ее отцом, тот, конечно, позвонил в полицию.
Полиция удостоверилась, что Донна не появлялась в школе. Объявили тревогу, и полицейский у резиденции премьер-министра вспомнил странный автомобиль, резко затормозивший перед кортежем. За рулем сидел один мужчина, на заднем сиденье — второй, с девочкой в школьной форме. Полицейский заметил, как девочка уронила голову на мужское плечо.
Сидя на кровати и пытаясь проглотить невкусную еду, Донна представила два силуэта, мелькнувших в дверном проеме. Оба были в штанах, но того, что поменьше ростом, выдавала фигура — широкие бедра, узкая талия и колени слегка внутрь. Донна вспомнила просвет между крутыми бедрами. Значит, один из похитителей — женщина?
У девушки появилась надежда. Если рядом женщина, насиловать ее вряд ли будут. С другой стороны, женщина быстро раскроет и пресечет любые хитрости, на которые Донна может пуститься, чтобы разжалобить похитителей мужского пола.