Сад принцессы Сульдрун

Глава 22

В замке Санк бригаде Тауссига поручили работать на лесопилке. Громоздкое водяное колесо, приводившее в движение чугунный рычажный механизм, поднимало и опускало прямое полотно пилы из кованой стали больше трех ярдов длиной, стоившее дороже, чем если бы оно было отлито из золота. Пила позволяла разделывать бревна со скоростью и точностью, которые Эйлас находил удивительными. Опытные скалинги управляли механизмом, любовно затачивали зубья пилы и, судя по всему, работали без принуждения и без присмотра. Бригаду Тауссига направили на склад для сушки и выдержки пиломатериалов, где они складывали и перекладывали штабели досок.

На протяжении нескольких недель – постепенно, то из-за одной, то из-за другой мелочи – Эйлас стал вызывать у Тауссига все более откровенную неприязнь. Хромого бригадира выводили из себя изобретательность и разборчивость принца, а также его упрямое нежелание работать энергичнее, чем это было абсолютно необходимо. Недовольство Тауссига распространялось и на Ейна, так как тот умудрялся выполнять норму без заметных усилий, что заставляло бригадира подозревать тухту, хотя он и не мог обосновать эти подозрения какими-либо доказательствами.

Сперва Тауссиг пытался увещевать Эйласа:

– Послушай-ка, парень! Я за тобой давно слежу, ты меня на мякине не проведешь! Что ты пыжишься, как бывший лорд? Этим ты не поправишь свое положение. Знаешь, что у нас делают с белоручками и бездельниками? Отправляют в свинцовые рудники – там они быстро откидывают копыта, а кровью их трупов в кузницах закаляют сталь. Советую тебе проявлять больше усердия.

Эйлас отвечал как можно вежливее:

– Ска поработили меня против моей воли и перевернули вверх дном всю мою жизнь. Они причинили мне огромный ущерб – почему бы я стал проявлять усердие в их интересах?

– Твоя жизнь изменилась, это верно! – возражал Тауссиг. – Ну и постарайся, чтобы остаток твоих дней не пошел насмарку. Тридцать лет – не так уж долго. Тебе выплатят десять золотых и позволят идти куда глаза глядят – или выделят участок земли с хижиной, женщиной и скотом. Причем твоим детям будет гарантирована защита от рабства. Разве этого не достаточно?

– В качестве возмещения за лучшие годы моей жизни? – Эйлас усмехнулся и повернулся к бригадиру спиной.

Тауссиг рассвирепел и схватил его за плечо:

– Для тебя, может быть, будущее ничего не значит! Но не для меня! Когда моя бригада не выполняет норму, мне делают выговор и урезают премиальную пайку! Я не намерен голодать из-за таких, как ты! – Подпрыгивая на искалеченной ноге, побагровевший бригадир удалился.

Через два дня Тауссиг отвел Эйласа и Ейна на задний двор замка Санк. При этом он не говорил ни слова, но резкие движения локтей и частые кивки его подпрыгивающей головы не предвещали ничего хорошего.

Остановившись в воротах, ведущих на двор, бригадир повернулся к подчиненным и дал волю накопившейся злости:

– Им нужна пара слуг, так я и сказал им все, что о вас думаю! Теперь ваш начальник – Имбоден, заведующий хозяйством. Посмотрим, как ему понравятся ваши изнеженные манеры и разговорчики за спиной!

Эйлас внимательно посмотрел в искаженное ненавистью лицо хромого раба, пожал плечами и отвернулся. Ейн стоял в позе, выражавшей полное безразличие и скуку. Говорить было не о чем.

Тауссиг окликнул пробегавшего по двору поваренка:

– Позови Имбодена! – Злобно усмехнувшись через плечо, он добавил: – Поработаете на Имбодена – помянете меня добрым словом. Заведующий тщеславен, как павлин, и норовит вцепиться в горло, как хорек. Вам больше не придется загорать на солнышке!

Имбоден вышел на высокое крыльцо с другой стороны двора – пожилой субъект с тощими руками и ногами, узкоплечий, с дряблым животиком. Влажные пряди волос липли к его лысеющему черепу; казалось, у него не лицо, а коллекция нелепых крупных компонентов: длинные уши торчком, длинный шишковатый нос, круглые черные глаза, обведенные сизыми кругами, обвисший сероватый рот. Имбоден сделал повелительный жест, адресованный Тауссигу, но тот заорал:

– Сюда, сюда! Я шагу не ступлю на замковый двор!

Нетерпеливо выругавшись, Имбоден спустился по ступеням и пересек обширный двор, демонстрируя странную журавлиную походку, смешившую Тауссига:

– Давай-давай, шевели копытами, старый похотливый козел! Я тут давно из-за тебя время теряю! – Обернувшись к Эйласу и Ейну, бригадир заметил: – Он ска-полукровка – ублюдок, прижитый с кельтской потаскухой. Для скалинга нет ничего хуже, вот он и вымещает обиду на всех, кто не может дать сдачи.

Имбоден остановился у ворот:

– Что тебе нужно?

– Не мне, а тебе – пара домашних мартышек, к твоим услугам. Этот – чистоплюй, слишком часто моется. А этот думает, что умнее всех, в частности умнее меня. Оба в отличном состоянии.

Разглядывая предложенных слуг, Имбоден ткнул большим пальцем в сторону Эйласа:

– Достаточно молод, но глаза чудные, диковатые. Он, случаем, не болен?

– Здоров как бык!

Имбоден изучил внешность Ейна:

– Какая-то у него разбойничья рожа. Надо полагать, я снова ошибаюсь и он просто ангел, самоотверженный праведник?

– Сметливый, проворный работник, умеет ходить тише призрака дохлого кота.

– Ладно, подойдут, – Имбоден едва заметно махнул пальцами правой руки.

Злорадствующий Тауссиг подтолкнул Эйласа и Ейна:

– Это значит «идите за мной»! А, вы еще научитесь понимать его ужимки! Разговаривать он не любит.

Имбоден смерил Тауссига уничтожающим взглядом, повернулся на каблуках и размашистыми шагами направился к крыльцу; Эйлас и Ейн последовали за ним. Поравнявшись со ступенями, Имбоден снова сделал едва заметный жест, чуть приподняв указательный палец. Тауссиг, еще торчавший у ворот, заорал:

– Он хочет, чтобы вы стояли и ждали! – Захлебываясь от смеха, хромой бригадир удалился.

Прошло несколько минут. Эйлас начинал ощущать беспокойство и нетерпение. Все его мысли были заняты необходимостью побега. Он обернулся к воротам и к обещающим свободу просторам за воротами.

– Может быть, сейчас? – тихо спросил он, повернувшись к Ейну. – Другая возможность может не представиться!

– Никакой возможности нет, – возразил Ейн. – Тауссиг только этого и ждет. Теперь его не высекут, если мы сбежим, а он выслужится, если сразу позовет стражу.

– Ворота открыты, почти сразу за ними начинаются луга – трудно удержаться!

– Как только обнаружат, что мы пропали, спустят собак.

На крыльце появился щуплый человечек со скорбной физиономией, в двухцветной ливрее – сером жилете поверх желтой рубашки и желтых бриджах, стянутых застежками под коленями; нижнюю часть его ног обтягивали черные чулки. Коротко подстриженные волосы скрывала черная шапочка, напоминавшая формой глубокую миску.

– Меня зовут Киприан, – сказал человечек. – Должности у меня никакой нет; считайте меня кем угодно: погонщиком рабов, бригадиром-надсмотрщиком, заступником или главным скалингом. Распоряжаться вами буду я, но только потому, что я единственный скалинг, которому разрешено говорить с Имбоденом. Имбодену дозволяется говорить с сенешалем. Сенешаль – ска, его зовут сэр Кель. Он получает указания непосредственно от герцога Лухалькса – те самые указания, которые в конечном счете даю я и выполняете вы. В том случае, если вы пожелаете что-нибудь сообщить герцогу, вам придется обращаться ко мне, а я уже передам ваше сообщение, если оно того заслуживает, кому следует. Как вас зовут?

– Ейн.

– Ульфского происхождения, значит. А тебя?

– Эйлас.

– Эйлас? Ты откуда-то с юга. Лионесс?

– Тройсинет.

– Что ж, в любом случае это не имеет значения. В Санке происхождением интересуются не больше, чем сортом мяса, из которого делают колбасу. Следуйте за мной – подберу вам форму и разъясню, как следует себя вести. Будучи разумными людьми, вы, конечно же, уже знаете правила. В сущности, они очень просты. – Киприан поднял четыре пальца: – Во-первых, в точности выполняйте приказы. Во-вторых, содержите себя в чистоте. В-третьих, будьте невидимы, как воздух. Никогда не привлекайте внимания ска. Насколько я знаю, ска не только не замечают, но и неспособны заметить скалинга, если тот не делает что-нибудь из ряда вон выходящее или не производит невероятный шум. В-четвертых, что само собой разумеется, не пытайтесь бежать. Такие попытки огорчают всех, кроме псов-ищеек, обожающих рвать беглецов на куски. Они чуют след, оставленный месяц тому назад, и вас скоро найдут.

– И что тогда? – спросил Эйлас.

Киприан рассмеялся тихим печальным смехом:

– Допустим, тебе принадлежит лошадь и эта лошадь то и дело норовит сбежать. Что бы ты с ней сделал?

– Это во многом зависело бы от достоинств лошади.

– Совершенно верно. Если это старая, хромая и норовистая лошадь, ты ее прикончишь. Если лошадь молодая и сильная, ты не станешь ее убивать или калечить, но отправишь к специалисту, умеющему приучать лошадей к послушанию. Если беглая лошадь годится только для того, чтобы крутить мельницу, ее можно и ослепить.

– Я не стал бы делать ничего такого со своей лошадью.

– Так или иначе, в этом заключается принцип. Опытному писарю могут отрубить ногу. В пользу ска можно сказать только то, что они редко, почти никогда не прибегают к пыткам. Чем полезнее ты для ска, тем легче будет твоя судьба после того, как тебя выследят собаки. А теперь пойдем в общежитие. Цирюльник вас обстрижет.

Следуя за Киприаном, Эйлас и Ейн прошли по прохладному коридору пристройки в общежитие скалингов. Прикладывая к их головам горшок, цирюльник обстриг им волосы на уровне середины лба. В бане они помылись мягким мылом, смешанным с мелким песком, стоя под непрерывным потоком воды, после чего побрились.

Киприан принес им серые с желтым ливреи:

– Помните: чем неприметнее скалинг, тем реже его упрекают. Никогда не обращайтесь непосредственно к Имбодену – он высокомернее самого герцога. Леди Храйо – доброжелательная женщина с ровным характером; она настаивает на том, чтобы скалингов хорошо кормили. Поведение лорда Альвикса, старшего сына, временами трудно предугадать, он отличается непостоянством и рассеянностью. Леди Татцель, дочь герцога, привлекательна, но вспыльчива. Тем не менее она не злопамятна и с ней довольно легко ладить. Если вы будете вести себя тихо и не следить за тем, что делают ска, они вас не заметят. В течение некоторого времени вам придется мыть полы – с этого мы все начинаем.

Эйлас видел много прекрасных дворцов и роскошных усадеб, но замок Санк отличался особым суровым величием, производившим сильное впечатление по не вполне понятным для него причинам. В замке не было изящных открытых галерей или прогулочных террас; помещения соединялись короткими, часто искривленными переходами. Высокие потолки терялись в тенях, создавая ощущение таинственного пространства. Окна, узкие и невысокие, чередовались неравномерными промежутками стен, а стекло в них поблескивало светлым туманно-янтарным или синеватым оттенком. Не все помещения выполняли функции, понятные иноземцу, впервые попавшему в замок, – столь же необъяснимыми оставались многие поступки и привычки герцога Лухалькса, его супруги, леди Храйо, и их детей, Альвикса и Татцель. Каждый из них передвигался по мрачному замку так, словно ходил по сцене, предназначенной для одного актера. Все они говорили тихо, нередко на скахаде, языке, древнее истории человечества. Они редко смеялись – судя по всему, их чувство юмора ограничивалось легкой иронией или немногословным преуменьшением. Личность каждого ска напоминала окруженную стенами цитадель: чаще всего они казались погруженными в глубокое раздумье или одержимыми некими внутренними побуждениями, настолько важными, что они не подлежали обсуждению. Время от времени тот или иной из хозяев замка проявлял к чему-нибудь внезапный живой интерес или совершал какой-нибудь экстравагантный поступок, но эти вспышки угасали так же быстро, как разгорались. Эйлас, ни на минуту не забывавший о собственных проблемах, не мог, тем не менее, избавиться от постоянно нараставшего любопытства по поводу ска. Будучи рабом, он оставался незаметным, как привычный предмет мебели. И Эйлас потихоньку наблюдал за повседневной жизнью странных обитателей замка Санк.

Герцог Лухалькс, его семья и их гости всегда носили формальные, весьма изощренные костюмы и переодевались несколько раз в день, в зависимости от обстоятельств. Костюмы эти и сопровождавшие их украшения имели для них большое символическое значение, понятное только им самим. Эйласу нередко приходилось слышать упоминания о вещах, совершенно неизвестных и невразумительных. И в частной жизни, и при общении с посторонними семья Лухалькса демонстрировала церемонность, у других народов связанную, пожалуй, лишь с торжественными приемами иностранных послов. Если даже родители и дети испытывали друг к другу какую-то привязанность, о ней свидетельствовали признаки, ускользавшие от внимания Эйласа.

Герцог Лухалькс – высокий, сухопарый, с резкими чертами лица и глазами цвета морской волны – вел себя решительно, с непринужденным достоинством, выражаясь вежливо, но недвусмысленно. Эйлас никогда не видел герцога в затруднении или в замешательстве: в любой ситуации, на любой случай жизни у Лухалькса был наготове надлежащий ответ. Герцог был сто двадцать седьмым прямым наследником своего титула; в «Палате древних почестей»[24] герцог выставил деревянные маски предков, вырезанные в Норвегии задолго до нашествия ур-готов. Леди Храйо, высокая и стройная, казалась почти противоестественно отстраненной. Даже когда она находилась в обществе супруг высокопоставленных гостей, Эйлас замечал, что она сидела в одиночестве за прялкой или покрывала затейливой резьбой чаши из грушевого дерева. Она стригла прямые черные волосы в строго традиционном стиле, ровно обрезая их по бокам и сзади так, чтобы они едва закрывали уши, а спереди – на уровне середины лба.

Шестнадцатилетняя леди Татцель, грациозное и подтянутое создание с небольшой, но заметной грудью и узкими, как у юноши, бедрами, излучала живость и энергию в такой степени, что, когда она проходила мимо, казалось, что она ступает по воздуху. Именно при ходьбе она проявляла самые привлекательные манеры, то и дело наклоняя голову набок с дрожащей на губах полуулыбкой, отвечавшей каким-то тайным, забавлявшим ее мыслям. Прическа Татцель походила на прическу ее матери и большинства женщин ска – волосы были ровно подстрижены поперек лба и чуть ниже ушей. Черты лица дочери герцога отличались приятной неправильностью, а нрав – пылкой непосредственностью в рамках традиционной сдержанности. Ее брат, лорд Альвикс, ровесник Эйласа, играл самую беспокойную и напряженную роль на сцене замка Санк. Он держал себя с преувеличенной чванливостью и придавал своим словам больше значения, чем другие. По словам Киприана, Альвикс доблестно сражался во многих битвах и, учитывая количество убитых им «двуногих», мог бы претендовать на рыцарское звание, даже не будучи представителем древнейшего рода.

Эйласу поручили самые низменные обязанности. Он должен был прочищать камины, драить каменные плиты полов, полировать бронзовые светильники и заправлять их маслом. Выполнение этих функций позволяло посещать почти все помещения замка, за исключением спален. Качество его работы вполне удовлетворяло Киприана, и Эйлас вел себя достаточно неприметно для того, чтобы Имбоден даже не вспоминал о нем. Каждую свободную минуту, однако, тройский принц посвящал обдумыванию всевозможных способов побега.

Киприан, по-видимому, читал его мысли.

– Собаки, собаки! Огромные, кровожадные псы! – напоминал он. – Их порода известна только ска; почуяв след, они никогда не прекращают погоню. Конечно, некоторым рабам удавалось бежать при помощи магических средств. Но ска тоже разбираются в чародействе и даже таких скалингов ловят.

– Я думал, волшебство в Скагане неизвестно.

– Кто знает? – спрашивал Киприан, пожимая плечами и разводя руками. – Я в этом не разбираюсь. Может быть, ска помнят какие-то древние ритуалы. Что правда, то правда: среди ска чародеи почти не встречаются; по крайней мере, я ни одного не знаю.

– Не могу поверить, что они согласны тратить столько времени и усилий на поимку беглых рабов.

– Может быть, ты прав и для них это не так уж важно. К чему им беспокоиться? На каждого беглого раба приходится сотня пойманных. Не чародеями, а псами.

– Разве беглецы не крадут лошадей?

– Были такие попытки, но они редко удаются. Лошади ска подчиняются только командам на скахаде. Когда простак-даот или ульф вскакивает на такого коня, конь не трогается с места, пятится и садится или начинает бегать кругами, брыкается и сбрасывает седока. Не надейся ускакать в горы, погоняя лошадь ска. Ты об этом думаешь?

– Я ни о чем не думаю, – сухо ответил Эйлас.

Киприан улыбнулся своей скорбной улыбкой:

– Поначалу я был одержим мыслью о побеге. Шли годы, и огонь, горевший у меня в груди, стал понемногу гаснуть. Теперь я знаю, что в моей жизни ничего не изменится, пока я не отбуду тридцатилетний срок.

– А Имбоден? Разве он не провел рабом тридцать лет?

– Его срок истек десять лет тому назад. Перед нами Имбоден изображает из себя свободного человека и ска. Ска считают его скалингом высшей касты. Он оскорбленный жизнью, одинокий человек. Проблемы его происхождения придают ему странный, даже извращенный характер.

Однажды вечером, когда Эйлас и Ейн ужинали баландой с хлебом, Эйлас упомянул о былой одержимости Киприана мыслями о побеге:

– Каждый раз, когда я с ним говорю, он об этом вспоминает.

Мрачно усмехнувшись, Ейн хмыкнул:

– Привычку думать о побеге я замечаю не только у него.

– Наверное, все это пустые разговоры, несбыточные мечты. Всем охота иногда поболтать о том, что могло быть и чего никогда не будет.

– Возможно. Тем не менее, если бы я собирался поспешно покинуть замок Санк, я не стал бы предварительно докладываться об этом Киприану.

– Согласен, это было бы излишней вежливостью. Особенно учитывая тот факт, что я знаю, как сбежать из замка Санк вопреки возмутительно дрессированным лошадям, кровожадным псам и доносчику-Киприану.

Ейн покосился на собеседника:

– Это ценная информация. Ты намерен ею поделиться?

– В свое время. Какие реки протекают поблизости?

– Только одну можно назвать рекой – Малькиш, примерно в трех милях к югу отсюда. Беглецы всегда спешат к реке, но она становится ловушкой. Тот, кто пытается спуститься вниз по течению к морю, гибнет в пучине порогов. Того, кто идет по пояс в воде вверх по течению, собаки ищут по обоим берегам и в конечном счете находят. Река тебя предаст; ска ее знают лучше, чем мы.

Эйлас кивнул и больше не обсуждал этот вопрос. Впоследствии, разговаривая с Киприаном, он упоминал о побеге только в самых отвлеченных выражениях, как о чем-то практически неосуществимом, и через некоторое время надсмотрщик потерял интерес к таким беседам.

Пока им не исполнилось одиннадцать или двенадцать лет, девочки ска мало отличались от мальчиков как внешностью, так и поведением. Только после этого они неизбежно менялись должным образом. Юноши и девушки общались беспрепятственно и без надзора – их вполне достаточно сдерживали формальности, повсеместно и ежеминутно диктовавшие поведение ска.

После обеда, если не мешала погода, в замке Санк молодые люди собирались в небольшом саду, устроенном с солнечной южной стороны, – там, в зависимости от настроения, они играли в шахматы или в триктрак, лакомились гранатами, подшучивали друг над другом в осторожной манере, которую другие народы считали натянутой и косной, или наблюдали за тем, как кто-нибудь соревновался с изощренным механизмом, известным под названием «карусель тумаков». Это напоминавшее вóрот устройство для тренировки фехтовальщиков, желавших придать выпадам точность и быстроту, награждало оглушительной затрещиной неловкого бойца, не успевшего поразить подвижную мишень и вовремя отскочить.

Лорд Альвикс, считавший себя непревзойденным мастером поединков с «каруселью тумаков», любил красоваться умением обращаться со шпагой и всегда был готов продемонстрировать свою удаль, особенно если Татцель приглашала в сад подруг.

Для того чтобы подчеркнуть ритм и грацию движений, Альвикс часто замирал в красивой позе, поднимая над головой выгнутую левую руку, после чего с неожиданным мелким топотом набрасывался на мишень, широко размахивая шпагой и сопровождая выпады боевыми возгласами на языке ска.

Однажды вечером два приятеля Альвикса уже получили по оплеухе от безжалостной машины и теперь сидели, потирая синяки. Покачав головой с издевательским сочувствием, лорд Альвикс взял одну из шпаг, лежавших на столе, и накинулся на тренировочную машину с гортанными выкриками, высекая щепки из мишени и отскакивая назад, пригибаясь, уворачиваясь и всячески понося многострадальную карусель:

– А, чертова вертушка! Не можешь меня достать, не можешь? Получи по заслугам! И опять, и опять! Ага, ты меня почти поймала! Ну так получай же снова! – Отпрыгнув в очередной раз, Альвикс опрокинул мраморную урну – та свалилась на каменные плиты и разлетелась вдребезги.

– Изобретательный маневр, Альвикс! – одобрила Татцель. – Ты застал противника врасплох, набросившись на него спиной!

Ее подруги смотрели куда-то в сторону и в небо с улыбочками, заменявшими у ска взрывы смеха.

Обнаружив разбитую урну, сэр Кель, сенешаль замка, известил о происшествии Имбодена, а тот, в свою очередь, дал указания Киприану. Вскоре Эйласу поручили убрать мраморные осколки. Он выкатил в сад небольшую тачку, погрузил в нее крупные куски мрамора и стал подметать обломки помельче с помощью метлы и совка.

Альвикс тем временем решил напасть на «карусель тумаков» энергичнее, чем когда-либо. Отскакивая, он наткнулся на тачку и упал среди осколков и мраморной крошки. Эйлас стоял на коленях, собирая остатки этой пыли. Взбешенный лорд Альвикс вскочил и с размаха пнул Эйласа в зад.

На какое-то мгновение Эйлас оцепенел, но накопившаяся ярость возобладала. Выпрямившись, он отшвырнул Альвикса в сторону фехтовальной карусели, не замедлившей нанести тому удар в висок кожаным мешком на конце деревянного бруса.

Пошатнувшись, Альвикс шагнул вперед и со свистом рассек шпагой воздух:

– Мерзавец! – Лорд сделал выпад. Эйласу пришлось отбежать и схватить со стола другую шпагу. Отразив второй выпад Альвикса, он набросился на обидчика с таким бешенством, что тому пришлось отступать по всему саду. Возникла беспрецедентная ситуация: ничтожный скалинг вступил в поединок с лучшим бойцом из присутствующих ска – и явно преобладал в поединке! Противники двигались то в одну, то в другую сторону. Альвикс пытался нападать, но приемы наглеца в железном ошейнике постоянно заставляли его занимать оборонительную позицию. Альвикс сделал отчаянный выпад и просчитался – Эйлас выбил шпагу у него из руки и прижал острие оружия к горлу побагровевшего ска, заставляя его опасно отклониться назад над балюстрадой.

– В бою я зарезал бы тебя как овцу, – сдавленным от гнева голосом произнес Эйлас. – Скажи спасибо, что я даже размяться не успел!

Резко опустив шпагу, Эйлас положил ее на стол. Он обвел глазами сад и встретился взглядом с леди Татцель. На мгновение ему показалось, что между ними возникло какое-то взаимопонимание. Эйлас отвернулся и, установив в прежнем положении опрокинутую тачку, принялся снова укладывать в нее обломки мрамора.

Альвикс угрюмо наблюдал за ним издали. Приняв решение, он подозвал рукой стражника-ска:

– Отведи эту скотину за конюшню и перережь ему глотку!

С балкона, откуда открывался вид на сад и на прибрежные луга Малькиша, послышался спокойный голос герцога Лухалькса:

– Этот приказ, лорд Альвикс, не делает тебе чести. Он запятнает репутацию нашей семьи и противоречит традициям нашей расы. Рекомендую тебе его отменить.

Альвикс поднял голову, уставившись на отца. Медленно повернувшись, он принужденно выдавил:

– Стража, приказ отменяется.

Поклонившись сестре, ее подругам и другим гостям, завороженно сидевшим вокруг, лорд Альвикс промаршировал прочь. Эйлас вернулся к своему занятию и кончил собирать осколки, пока леди Татцель и ее подруги вполголоса обсуждали поведение раба, искоса наблюдая за ним. Эйлас не обращал на них внимания. Опорожнив содержимое совка в тачку, он укатил ее из сада.

Киприан отреагировал на сообщение о скандале только печальной гримасой, но явно испугался и за ужином демонстративно молчал, стараясь держаться подальше от Эйласа.

Ейн тихо сказал Эйласу:

– Правда, что ты проткнул Альвикса шпагой?

– Ни в коем случае! Я фехтовал с ним буквально несколько секунд и прикоснулся к нему острием, вот и все. Велика беда!

– Это тебе так кажется. Для Альвикса это позор, он с тобой расплатится.

– Каким образом?

Ейн рассмеялся:

– Он что-нибудь придумает!