Сад принцессы Сульдрун

Глава 18

ВТантревальском лесу и вокруг него существовало не меньше сотни обителей лесного народца – зачарованных цитаделей древних кланов. Щекотной обителью на Придурковатой поляне, всего лишь в получасе ходьбы оттуда, где кончался лес и начинались поля, правили король Тробиус и его супруга, королева Боссума. Их владения не ограничивались Придурковатой поляной – власть повелителя фей распространялась на такое пространство окружавшего обитель леса, какое, с его точки зрения, подобало его высокому сану. В Щекотной обители прозябали восемьдесят шесть фей, эльфов и других полулюдей. Некоторых из них следует упомянуть особо.

Эльф БОАБ предпочитал являться в обличье бледно-зеленого юноши с крыльями и усиками кузнечика. Он носил с собой черное перо, выдернутое из хвоста ворона, и записывал на листках из лепестков водяных лилий все происходившие в клане события, а также сделки Щекотной обители с другими кланами.

Мелкий бес ЛОХМОУМ любил забираться в человеческие жилища и потешаться над кошками. Кроме того, он часто заглядывал в окна, издавая стоны и гримасничая, пока не привлекал чье-нибудь внимание, после чего мгновенно скрывался.

Фея ГУНДЕЛИНА, стройная и очаровательная проказница с развевающимися по ветру лавандовыми волосами и отливающими зеленью ногтями, передразнивала всех, кто ей встречался, вечно прихорашивалась и дурачилась, но никогда ничего не рассказывала, и никто не мог сказать, что хорошо ее знает. Она слизывала шафрановую пыльцу с пестиков в коробочках мака быстрыми движениями заостренного зеленого язычка.

Фея УОНА просыпалась раньше всех, до рассвета, и наслаждалась свежими каплями росы, смешивая их с ароматным нектаром избранных цветов.

Толстый темнокожий гоблин МЕРДОК дубил мышиные шкурки и плел из пуха совиных птенцов мягкие серые накидки и подстилки для детей эльфов и фей.

Эльф ФЛИНК ковал волшебные шпаги, применяя инструменты и могущественные заклинания древних чародеев. Большой забияка и фанфарон, он часто исполнял балладу собственного сочинения, посвященную его знаменитой дуэли с гоблином Данготтом.

Фея ШИММИР нахально дразнила королеву Боссуму и строила рожи у нее за спиной, подражая капризно подпрыгивающей походке своей повелительницы, в то время как остальные феи корчились, прижимая ладони ко рту, чтобы сдержать истерические приступы смеха. В наказание королева приставила ей ноги коленками назад и наградила вечным прыщом на носу.

Эльф ФАЛАЭЛЬ, как правило, являлся в образе бежевого бесенка с телом мальчика и лицом девочки. Фалаэль бесконечно измышлял проказы; когда селяне ходили в лес собирать ягоды и орехи, именно Фалаэль заставлял их орехи взрываться пылью и превращал землянику в головастиков и жуков.

В той же обители прозябала фея Твиск, обычно выглядевшая как девушка с оранжевыми волосами в полупрозрачном, как туман, облачении до пят. Однажды, когда она бродила по мелководью в пруду Тильильвелли, ее застал врасплох тролль Манжон. Обхватив ее за талию, он вытащил фею на берег, сорвал с нее невесомую туманную ткань и приготовился предаться эротическим утехам. При виде приапического органа тролля, абсурдно огромного и покрытого бородавками, Твиск, охваченная отвращением, панически удвоила усилия, вырываясь, пинаясь и акробатически выкручиваясь. Вспотевший Манжон, однако, был гораздо сильнее, и под его весом силы начинали оставлять хрупкую фею. Она надеялась защитить себя волшебством, но от волнения не могла вспомнить ничего лучше заклинания, исцелявшего водянку рогатого скота. Заклинание это, впрочем, оказалось вполне эффективным: массивный орган Манжона съежился и превратился в нарост не больше желудя, потерявшийся в складках выдающегося серого брюха.

Тролль взвыл, приведенный в полное смятение и уныние, и взмолился о пощаде, но Твиск не знала жалости. Взбешенный ее упорством и бессердечием Манжон закричал:

– Смазливая ведьма, ты дважды меня провела: сначала заманила, а потом унизила! Будь ты проклята – я придумаю тебе подходящее наказание!

Он отвел ее на дорогу, огибавшую лес. На перекрестке он соорудил нечто вроде позорного столба и привязал фею к этому сооружению. У нее над головой он повесил знак: «ДЕЛАЙТЕ СО МНОЙ ВСЕ, ЧТО ХОТИТЕ!» – и отошел на пару шагов:

– Здесь ты останешься, пока трое прохожих – будь то болваны, нищие или князья – не отведут с тобой душу. Таково мое заклинание в отместку за твое, и впредь будь поуступчивее с теми, кого встречаешь на берегу пруда Тильильвелли!

Манжон решительно удалился, и Твиск осталась в одиночестве.

Первым путником, проезжавшим мимо, оказался рыцарь, сэр Джосинет из Облачного замка в Даоте. Остановив коня, он удивленно оценил ситуацию.

– «Делайте со мной все, что хотите!» – прочел он вслух. – Леди, почему вас подвергли такому унижению?

– Уверяю вас, уважаемый рыцарь, я оказалась в этом положении не по своей воле, – ответила Твиск. – Не я привязала себя к позорному столбу, согнувшись в три погибели, и не я повесила этот знак.

– Кто же это сделал и почему?

– Тролль Манжон, чтобы мне отомстить.

– Тогда, разумеется, я сделаю все возможное, чтобы вас освободить.

Сэр Джосинет спешился и снял шлем, обнажив белобрысую голову и достаточно приятную физиономию с длинными висячими усами. Он попытался развязать путы, удерживавшие фею, но не добился успеха: позорный столб был заколдован.

– Леди, мои усилия тщетны, – признался наконец рыцарь. – Чертовы узлы не развязываются.

– В таком случае, – вздохнула Твиск, – пожалуйста, выполните предписание, начертанное на знаке. Я смогу освободиться только после того, как ему последуют трое прохожих.

– Это не слишком благородно, – покачал головой сэр Джосинет. – Я обещал, однако, по возможности способствовать вашему освобождению и не могу взять свои слова обратно. – И он выполнил обещание с подобающим случаю усердием.

Сэр Джосинет хотел было остаться, чтобы составить компанию одинокой красавице и оказывать ей по мере необходимости дальнейшие услуги, но Твиск попросила его удалиться:

– Другие путники могут не остановиться, если увидят вас рядом. Поэтому продолжайте путь и поспешите! Уже вечер, а я надеялась вернуться домой до наступления темноты.

– Дорога пустынна, – заметил рыцарь. – Тем не менее время от времени ею пользуются бродяги и прокаженные, так что вам еще может улыбнуться удача. Будьте здоровы, леди, и всего хорошего!

Прошел целый час – солнце склонялось к западу. Наконец фея услышала мелодичный свист и вскоре увидела молодого крестьянина – весь день он работал в поле и теперь возвращался домой. Так же как и сэр Джосинет, парень остановился в изумлении, после чего осторожно приблизился.

Твиск печально улыбнулась ему:

– Как видите, сударь, меня тут привязали. Я не могу освободиться и не могу вам сопротивляться, каковы бы ни были ваши побуждения.

– Мои побуждения достаточно просты, – отозвался молодой пахарь. – Но я не вчера родился и поэтому хотел бы знать, что написано на этом знаке.

– На нем написано: «Делайте что хотите».

– Ага, в таком случае все в порядке. Я боялся, что с меня возьмут деньги или заставят сидеть в карантине.

Без лишних слов крестьянин задрал повыше длинную рубаху и совокупился с феей, проявляя пикантную топорность.

– А теперь, мадам, с вашего позволения мне нужно торопиться домой. Сегодня у нас пареная репа с ветчиной, а из-за вас я задержался и проголодался.

Насвистывая, пахарь скрылся в вечерних сумерках, а фея Твиск осталась у столба, беспокойно размышляя об опасностях ночи.

Уже стемнело, в воздухе холодало; звезды померкли, затянутые сплошной тучей, – наступила глухая ночь. Съежившись и дрожа, несчастная фея с ужасом прислушивалась к звукам, доносившимся из леса.

Медленно тянулись часы. В полночь внимание Твиск привлек ритмичный шорох – отзвук неторопливых шагов, приближавшихся по дороге. Шаги прервались: нечто, способное видеть в непроглядном мраке, остановилось и внимательно разглядывало ее.

Нечто приблизилось; было настолько темно, что даже чуткие глаза феи не могли разглядеть ничего, кроме высокого силуэта.

Нечто протянуло руку и прикоснулось к ней холодными пальцами. Твиск спросила дрожащим голосом:

– Сударь, кто вы? Пожалуйста, назовитесь!

Существо не ответило. Твиск почувствовала прикосновение облачения незнакомца – чего-то вроде плаща или рясы; от него исходил тревожный запашок.

Существо приблизилось вплотную и заключило фею в холодные объятия, от которых она почти лишилась чувств.

Через некоторое время незнакомец продолжил неспешную ночную прогулку, а Твиск упала на землю – оскверненная, но свободная.

Она побежала к Щекотной обители. Звезды в разрывах между облаками помогли ей находить дорогу, и она вернулась домой. Умывшись в чистом ручье, Твиск смогла наконец найти покой в своей бархатной зеленой спальне.

Феи не забывают обид, но и не унывают перед лицом неудач. Твиск довольно скоро перестала думать о своих неприятных переживаниях на перекрестке, но ей пришлось о них вспомнить, когда она обнаружила, что забеременела.

В свое время она родила рыжеволосую девочку. Лежа под одеяльцем из пуха совиных птенцов в корзинке, сплетенной из прутьев ивы, дитя взирало на мир с преждевременной мудростью.

Кто был ее отцом? Или что? Отсутствие ответа на этот вопрос изрядно досаждало фее – и ребенок не доставлял ей никакой радости. Однажды Уайна, жена дровосека, взяла с собой в лес младенца. Поддавшись внезапному порыву, Твиск схватила милого светловолосого мальчика и подменила его своей не по летам смышленой девочкой.

Таким образом Друн, сын Эйласа и принцессы Сульдрун, поселился в Щекотной обители – и таким образом Мэдук, принцесса неизвестного происхождения, поселилась в Хайдионе.

Дети фей нередко отличаются капризностью, склонностью к истерическим припадкам и злонамеренностью. Друн, веселый мальчик с подкупающе невинными повадками, очаровал фей спокойным нравом, блестящими русыми кудрями, темно-голубыми глазами и слегка поджатым ртом, постоянно кривившимся так, будто он вот-вот улыбнется. Феи нарекли его Типпитом, осыпáли его поцелуями, кормили орехами, цветочным нектаром и хлебцами из травяных семечек.

Неотесанность, с точки зрения фей, – непростительный грех; не теряя времени, они приступили к образованию Друна. Его научили преданиям цветов и причудам трав, он лазил по деревьям и досконально изучил всю Придурковатую поляну, от Кустистого холма до Звонкого ручья. Он понимал язык леса, в том числе тайные переклички фей, так часто напоминающие птичий щебет.

В обители фей время идет быстрее, и за один звездный год в жизни Друна прошло восемь лет. Первую половину этого срока он провел безмятежно и беззаботно. Когда можно было сказать, что он достиг пятилетнего возраста (в обители полулюдей такие понятия не поддавались однозначному истолкованию), он обратился с вопросом к Твиск, к которой относился примерно так, как младший брат мог бы относиться к благосклонной, но взбалмошной сестре:

– Почему у меня нет крыльев, как у Дигби? Я тоже хочу летать – пожалуйста, сделай что-нибудь.

Твиск, сидевшая в траве и занимавшаяся плетением первоцветов, ответила неопределенным жестом:

– Летают только дети фей. А ты не совсем эльф, хотя у нас тебя все любят, ты самый восхитительный, Типпит! Сейчас сделаю тебе венок из первоцветов, и ты станешь еще милее, гораздо красивее Дигби – у того хитрая рожа, как у лисенка.

Друн настаивал:

– Если я не совсем эльф, то кто я такой?

– Ну, надо полагать, ты благородного происхождения – наверное, принц королевской крови. А зовут тебя на самом деле Друн. – Эти сведения фея Твиск почерпнула необычным образом. Любопытствуя по поводу того, что поделывает ее рыжеволосая дочь, Твиск посетила хижину Грайта и Уайны как раз тогда, когда к ним нагрянула делегация короля Казмира. А впоследствии, спрятавшись на соломенной крыше, она подслушала причитания Уайны, сожалевшей о потерянном младенце Друне.

Друн был не вполне удовлетворен полученной информацией:

– Кажется, мне больше хочется быть эльфом.

– Мы еще посмотрим, кем ты будешь, – вскочив на ноги, воскликнула Твиск. – А пока что ты у нас – принц Типпит, повелитель всех первоцветов!

Некоторое время дела на Придурковатой поляне шли своим чередом, и Друн старался не думать о неприятном вопросе своего происхождения. В конце концов, король Тробиус владел чудесными тайнами волшебства, и в свое время, когда Тробиус будет в духе и Друн его вежливо об этом попросит, конечно же запросто превратит Друна в эльфа.

В обители фей только одно существо относилось к Друну с откровенной неприязнью: Фалаэль, эльф с девичьим лицом и телом мальчика, непрестанно изобретавший новые проказы. Фалаэль командовал двумя армиями мышей, наряженных в роскошные униформы. Первая армия красовалась в красных с золотом мундирах, а вторая носила голубые камзолы с белыми отворотами и серебряные шлемы. Они храбро маршировали навстречу с противоположных сторон поляны и устраивали великую битву, а феи Щекотной обители аплодировали доблести победителей и оплакивали падших героев.

Кроме того, Фалаэль был изрядным музыкантом. Он собрал оркестр из ежей, горностаев, ворон и ящериц и научил их пользоваться разными инструментами. Они играли так хорошо и мелодично, что король Тробиус позволил им исполнить «Великую павану» на весеннее равноденствие. Впоследствии, однако, Фалаэлю надоело заниматься оркестром. Вороны разлетелись, два горностая-контрабасиста напали на ежа, барабанившего с чрезмерным усердием, и ансамбль распался.

После этого, изнывая от скуки, Фалаэль решил превратить нос Друна в длинного зеленого угря, который, изогнувшись головой назад, гипнотизировал Друна неподвижным взглядом. Испуганный и расстроенный Друн, естественно, прибежал к своей мачехе Твиск, та возмущенно пожаловалась королю Тробиусу, а король вынес справедливый приговор: лишил Фалаэля дара речи на восемь дней, что, с точки зрения болтливого эльфа, было жестоким наказанием.

Отбыв восемь дней немоты, Фалаэль продолжал молчать еще три дня – исключительно из свойственного ему извращенного упрямства. На четвертый день он подошел к Друну:

– Ябеда! Из-за тебя мне пришлось претерпеть унижение – мне, Фалаэлю, превосходящему всех множеством талантов! Почему тебя удивляет мое негодование?

– Не забывай, что я не превращал твой нос в угря! – с достоинством ответил Друн.

– Чья вина в том, что ты не понимаешь шуток? И почему бы ты стал уродовать мое прекрасное лицо? У тебя-то вообще не лицо, а комок теста с двумя сливами вместо глаз! Вульгарная физиономия, отражающая глупости, блуждающие в пустой башке! Но чего еще ожидать от простого смертного? – торжествующий Фалаэль подскочил в воздух, трижды кувыркнулся и, застыв в позе античного героя, величественно поплыл над поляной.

Друн нашел фею Твиск:

– Это правда, что я смертный? И мне никогда не стать эльфом?

Пристально взглянув на него, Твиск ответила не сразу:

– Да, ты смертен. И ты никогда не станешь эльфом.

Друн еще не совсем понимал, что произошло, но с этой минуты его жизнь изменилась. Безмятежная невинность привычных забав стала напряженной, эльфы и феи искоса наблюдали за ним, и с каждым днем он чувствовал все большее отчуждение.

На Придурковатой поляне настало лето. Однажды утром Твиск подошла к Друну и произнесла голосом, похожим на перезвон серебряных колокольчиков:

– Время пришло. Тебе пора покинуть обитель и найти собственный путь в этом мире.

Друн стоял, пораженный горем, слезы катились по его щекам.

– Теперь тебя зовут Друн, – продолжала Твиск. – Ты сын принца и принцессы, но оба они исчезли с лица земли, так что искать их бессмысленно.

– Но куда же я пойду?

– Куда дует ветер? Иди туда, куда тебя приведет судьба!

Друн отвернулся и собрался уходить – слезы слепили его.

– Постой! – окликнула его Твиск. – Все собрались, чтобы с тобой попрощаться. Ты не уйдешь без наших подарков.

Обитатели Придурковатой поляны, приунывшие вопреки обыкновению, пожелали Друну счастливого пути. Король Тробиус провозгласил:

– Типпит, или Друн, как тебя следует именовать отныне! Время пришло! Сегодня ты сожалеешь о том, что расстаешься с нами, потому что мы рядом, потому что, кроме нас, ты никого не знаешь. Но скоро мы погаснем в твоей памяти, как искры костра, разлетаясь, гаснут во мраке ночи. Когда ты состаришься, ты сам будешь удивляться странным снам своего детства.

Эльфы и феи окружили Друна, плача и смеясь. Они нарядили его в прекрасную одежду: темно-зеленый камзол с серебряными пуговицами, синие бриджи из крепкой льняной саржи, зеленые чулки, черные башмаки и черную шапочку с загнутыми полями, заостренным козырьком и алым плюмажем.

Кузнец Флинк подарил Друну волшебную шпагу:

– Эту шпагу зовут Дассенах. Она будет расти вместе с тобой, всегда подходя тебе по росту. Ее лезвие никогда не затупится, и тебе стоит только позвать ее, как она очутится у тебя в руке.

Боаб надел ему на шею цепочку с медальоном:

– Это талисман, отгоняющий страх. Носи с собой этот черный камень в оправе, и тебя никогда не покинет отвага!

Эльф Нисмус подарил ему свирель:

– Пусть тебя сопровождает музыка. Где бы ты ни заиграл, все вокруг начнут танцевать, и в компании с тобой всегда будет весело.

Король Тробиус и королева Боссума поцеловали Друна в лоб. Королева дала ему небольшой кошель, содержавший золотую крону, серебряный флорин и медный грош.

– Это волшебный кошель, – сказала она. – Он никогда не опустеет; больше того, если ты дашь кому-нибудь монету, но захочешь, чтобы она вернулась, тебе стоит только постучать по кошельку, и монета прилетит обратно!

– А теперь храбро иди вперед! – кивнул король Тробиус. – Ступай своей дорогой и не оглядывайся – если оглянешься, семь лет тебе не будет сопутствовать удача. Только так можно покинуть обитель фей!

Друн отвернулся и зашагал по Придурковатой поляне, глядя только перед собой. Фалаэль, сидевший поодаль, не принимал участия в прощальной церемонии. Но теперь он отправил вслед за Друном зачарованный пузырь звука, который никто не мог услышать. Плывя над поляной, пузырь догнал Друна и неожиданно лопнул у него за спиной:

– Друн! Друн! Один момент!

Друн остановился и обернулся, но увидел только пустую поляну, отзывавшуюся эхом издевательского смеха Фалаэля. Где была обитель? Куда делись павильоны, гордые штандарты с плещущими по ветру хоругвями? Все, что осталось, – пологое, поросшее травой возвышение там, где посреди поляны кривился чахлый дуб.

Огорченный Друн отвернулся и побрел прочь. Может ли быть, что король Тробиус в самом деле ниспошлет ему семь лет сплошных неудач только потому, что Фалаэль снова сыграл с ним злую шутку? Законы полулюдей изредка нарушались, но только изредка.

Флотилия летних туч закрыла солнце, и лес заметно помрачнел. Друн потерял способность ориентироваться и вместо того, чтобы направиться на юг, где кончался лес, побрел сначала на запад, а потом стал постепенно поворачивать к северу, все дальше углубляясь в чащу под древними дубами с шишковатыми стволами и огромными раскидистыми ветвями, взбираясь на припушенные мхом скальные обнажения, вдоль тихих ручьев, окаймленных папоротниками… и так прошел весь день. Перед заходом солнца Друн изготовил нечто вроде постели из папоротника и с наступлением темноты улегся в зарослях орляка. Он долго лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к звукам леса. Зверей он не боялся – они издали замечали выходца из обители фей и обходили его. Но в чаще бродили другие существа – что, если одно из них его почует? Друн не хотел даже думать о последствиях. Он прикоснулся к талисману, висевшему на шее, и подумал: «Хорошо, что я не знаю страха. Иначе мне не удалось бы уснуть от беспокойства».

Наконец веки его отяжелели, и он заснул.

Тучи разбежались; полумесяц воспарил в небо, и лунный свет стал просачиваться сквозь листву на лесную подстилку. Так прошла ночь.

На рассвете Друн встрепенулся и приподнялся в гнезде из мятых листьев папоротника. Озираясь по сторонам, он вспомнил изгнание из обители фей. Безутешный, он сидел, обняв руками колени, одинокий и потерянный… Издалека, из лесной чащи, послышался переливчатый свист – Друн насторожился, прислушался… Нет, это была всего лишь птица, а не перекличка фей. Поднявшись на ноги, Друн стряхнул с себя остатки травы и земли. Неподалеку он нашел заросший каменный уступ, сплошь покрытый земляникой, и таким образом позавтракал. У него несколько поднялось настроение. Наверное, все было к лучшему. Так как он не родился эльфом, ему давно уже пора было проложить себе дорогу в мире людей. Разве он не был, в конце концов, сыном принца и принцессы? Ему нужно было только найти своих родителей – все остальное приложится.

Друн снова огляделся. Вчера он явно повернул куда-то не туда – а куда надо было идти? Друн практически ничего не знал о землях, окружавших Тантревальский лес, и никто не научил его ориентироваться по солнцу. Он выбрал случайное направление и вскоре вышел к ручью; вдоль берега ручья можно было заметить некое подобие тропы.

Друн задержался, чтобы приглядеться и прислушаться. По тропам ходят, а в глубине леса встреча с другим путником не сулила ничего доброго. Может быть, лучше было бы перейти ручей и снова углубиться в лес, оставив тропу позади. С другой стороны, тропа могла куда-нибудь привести и, если соблюдать осторожность, опасностей можно было избежать. В конце концов, какого врага он не посмел бы встретить лицом к лицу и победить с помощью своего талисмана и надежного клинка Дассенаха?

Друн расправил плечи и зашагал по тропе, направившись на северо-восток, то есть еще глубже в лес. Через два часа он вышел к просеке, усаженной давно одичавшими сливовыми и абрикосовыми деревьями.

Просека заинтересовала Друна. Она казалась тихой и заброшенной. Пчелы жужжали среди лютиков, красного клевера и портулака; нигде не было признаков жилья. Но Друн все еще медлил, не выходя под открытое небо, – его удерживал целый рой подсознательных предупреждений. Друн позвал:

– Кто хозяин этих фруктов? Послушайте! Я голоден и хотел бы сорвать десяток абрикосов и десяток слив. Можно?

Молчание.

Друн громко сказал:

– Если вы не запрещаете, я буду считать ваше молчание согласием и благодарю вас за щедрость!

Из-за дерева шагах в двадцати пяти от Друна выскочил узколобый тролль с огромным красным носом, из ноздрей которого торчали метелки волос. У него в руках были сеть и деревянные вилы.

– Вор! – заорал тролль. – Запрещаю собирать мои плоды! Если б ты сорвал хоть один абрикос, ты попал бы ко мне в рабство! Я бы тебя связал и откармливал абрикосами, а потом продал бы тебя огру Арбогасту! За десять абрикосов и десять слив изволь заплатить медный грош.

– Дороговато – за фрукты, которым все равно придется гнить, – заметил Друн. – Разве моей благодарности недостаточно?

– Благодарность не сваришь в горшке вместо репы. Давай грош – или закусывай травой!

– Хорошо, – сказал Друн.

Он вынул из кошелька медный грош и перебросил его троллю; тот удовлетворенно хмыкнул:

– Десять абрикосов и десять слив, не больше! И смотри не жадничай, не бери только самые лучшие.

Друн сорвал десяток абрикосов и десяток слив, а тролль стоял и подсчитывал. Как только Друн взял последнюю сливу, тролль закричал:

– Все! Теперь проваливай!

Друн шагал по тропе, закусывая фруктами. Закончив, он напился из ручья и продолжил путь. Пройдя еще полмили, он остановился, постучал по кошельку и заглянул в него: грош вернулся.

Ручей расширился и превратился в пруд под сенью четырех величественных дубов.

Друн вытащил из болотистой земли несколько стеблей камыша и промыл их хрустящие белые корневища. Обнаружив на берегу также побеги кресс-салата и дикой капусты, он подкрепился пахучей свежей зеленью и направился дальше по тропе.

Ручей впадал в реку; чтобы идти дальше, нужно было как-то перебраться на другой берег. Неподалеку Друн заметил аккуратный деревянный мост через реку. Снова побуждаемый осторожностью, он задержался, не решаясь поставить ногу на настил моста.

Вокруг никого не было; не было и каких-либо признаков того, что проход по мосту мог быть запрещен или ограничен. «Все это очень хорошо, – подумал Друн. – Но лучше все-таки попросить разрешения».

– Кто бы ни был хозяином этого моста, я хотел бы им воспользоваться! – закричал он.

Ответа не было. Друну показалось, однако, что из-под моста послышались какие-то шорохи и хлюпанье.

– Хозяин моста! Если проход запрещен, выйдите и объявите об этом! Иначе я пройду по мосту и вам придется удовольствоваться моей благодарностью!

Из глубокой тени под мостом выскочил тролль в лиловом вельветовом сюртуке. Он был еще уродливее предыдущего – бородавки и жировые шишки покрывали его лоб, нависший подобно утесу над маленьким красным носом с обращенными вперед ноздрями:

– Чего ты тут разорался? Не дают ни минуты покоя!

– Я хотел бы пройти по мосту.

– Только посмей взойти на мой драгоценный мост, и я мигом засуну тебя в корзину! За проход изволь заплатить серебряный флорин.

– Это очень дорого.

– Воля твоя – плати, как делают все уважаемые люди, или убирайся восвояси!

– Что ж, так и быть!

Друн открыл кошелек, достал серебряный флорин и бросил его троллю. Надкусив монету, тот спрятал ее в сумку на поясе:

– Давай, иди! И намотай на ус: незачем поднимать такой шум!

Друн прошел по мосту и снова зашагал по тропе. На другом берегу деревья росли редко, и солнечный свет, согревая плечи, радовал Друна. В конечном счете не так уж плохо было ни от кого не зависеть и идти куда глаза глядят! Особенно будучи хозяином кошелька, в который возвращались вынужденно потраченные деньги. Друн постучал по кошельку, и в нем появилась серебряная монета с отметиной, оставленной зубом тролля. Насвистывая веселую мелодию, Друн поспешил дальше.

Древесные кроны снова сомкнулись над тропой; Друн шел мимо крутого холма, густо заросшего кустами цветущего мирта и белой торенией.

Внезапный лай заставил его подскочить и обернуться: на тропу у него за спиной выскочили два огромных черных пса, брызжущих слюной и скалящих зубы. Цепи сдерживали псов – рыча, они бросались к Друну, поднимаясь на задние лапы и рывками натягивая цепи. Ошеломленный Друн с волшебной шпагой в руке встал лицом к собакам, готовый защищаться. Он начал было потихоньку отступать, но с оглушительным ревом еще два пса, такие же злобные, как первые, бросились ему на спину, и Друну пришлось срочно отскочить вперед.

Он оказался в западне между двумя парами бешеных псов, каждый из которых старался превзойти другого, пытаясь сорваться с цепи и вцепиться зубами в горло незадачливого путника.

Друн вспомнил о талисмане.

– Поразительно, что я не в ужасе! – сказал он себе дрожащим голосом. – Что ж, придется проявить отвагу и уничтожить этих чудищ.

Он взмахнул своей шпагой, Дассенахом:

– Вот я вам покажу, сукины дети! Небось зубы-то вам больше не пригодятся, когда я поотрубаю вам башки!

Сверху послышалась строгая команда. Псы замолчали и застыли в позах, выражавших готовность возобновить нападение. Взглянув наверх, Друн заметил крохотную бревенчатую хижину, ютившуюся на уступе холма в трех ярдах над тропой. На крыльце стоял тролль, в котором, казалось, сочетались все отвратительные качества двух предыдущих. На нем были штаны и камзол табачного цвета, черные сапоги с чугунными пряжками и странная коническая шапка набекрень.

– Только посмей тронуть моих собак! – в ярости закричал тролль. – Если я замечу на них хоть одну царапину, свяжу тебя по рукам и ногам и отнесу к Арбогасту!

– Прикажите собакам отойти! – воскликнул Друн. – Я пойду своей дорогой и никого не трону.

– Не так все просто! Ты их потревожил – и меня тоже разбудил – своими пересвистами и шарканьем. Надо было вести себя тише! А теперь тебе придется заплатить штраф – не меньше золотой кроны.

– Это грабеж! – заявил Друн. – Но время дороже, и мне придется платить. – Он вынул из кошелька золотую монету и бросил ее троллю. Тот взвесил ее в руке:

– Ладно, на этот раз ты дешево отделался. Псы, домой!

Собаки скрылись в кустах, и Друн поспешно оставил хижину тролля позади – у него все еще мурашки бегали по спине. Он бежал по тропе, пока не начал задыхаться, после чего остановился, постучал по кошельку и продолжил путь, уже немного успокоившись.

Примерно через милю тропа вывела его на дорогу, выложенную коричневатым кирпичом. «Странно найти такую хорошую дорогу в глубине леса!» – подумал Друн. Не зная, куда податься, он повернул налево.

Целый час Друн шагал по кирпичной дороге; тем временем косые солнечные лучи, пробивавшиеся через листву, постепенно тускнели… Он остановился как вкопанный. Кирпичи под ногами ритмично дрожали, послышались глухие тяжелые шаги. Друн срочно спрятался за деревом у обочины. По дороге, переваливаясь на толстых кривых ногах, приближался огр – существо в три раза выше человека. Грудь, руки и ноги огра пучились бугристыми мышцами, а брюхо выпирало, как туго набитый мешок. Широкая мягкая шляпа затеняла невероятно уродливое лицо. За спиной огра покачивалась большая корзина из прутьев – в ней сидели, скорчившись, двое детей.

Огр прошел мимо, тяжкие отзвуки его шагов постепенно замерли в отдалении.

Вернувшись на дорогу, Друн стоял, обуреваемый дюжиной противоречивых чувств; самым сильным из них было странное ощущение, от которого сама собой опускалась челюсть и что-то ныло внутри. Страх? Не может быть! Талисман предохранял его от столь немужественной эмоции. Что же тогда? Надо полагать, возмущение – да, несомненно, возмущение таким обращением Арбогаста с бедными детьми!

Друн последовал за огром. Идти пришлось недалеко – кирпичная дорога поднялась по склону невысокого холма, а затем спустилась на луг. Посреди луга возвышался чертог огра: громадное мрачное сооружение из темно-серого камня с кровлей, выложенной позеленевшей медной черепицей.

Земля перед чертогом была вспахана и засажена капустой, луком и репой, в стороне росли кусты смородины. Дюжина разновозрастных детей, от шести до двенадцати лет, работала на огороде под бдительным взором паренька лет четырнадцати. Черноволосый и коренастый подросток-надсмотрщик отличался необычной физиономией: под выпуклым широким лбом казались непропорционально маленькими лукавый рот, будто сложенный трубочкой, и едва заметный заостренный подбородок. Надсмотрщик держал в руке самодельный кнут из веревки, привязанной к ивовой розге. Время от времени он громко щелкал кнутом, побуждая подчиненных к дополнительному усердию. Прохаживаясь по огороду, он развлекался язвительными замечаниями и угрозами:

– Давай, давай, Арвил, пошевеливайся! Подумаешь, запачкаешь свои нежные ручки! Сегодня нужно вырвать все сорняки, все до единого! Бертруда, тебе что-то не нравится? Сорняки разбегаются и ты не можешь их поймать? Давай, не ленись! Уже вечер, а нам велено прополоть весь огород… Не повреди капусту, Под! Разрыхляй землю, но не подрывай корни!

Притворившись, что он только что заметил Арбогаста, надсмотрщик козырнул:

– Добрый день, ваша честь! У нас все идет хорошо – пока Нерульф следит за порядком, можете ни о чем не беспокоиться!

Арбогаст перевернул корзину, вывалив на траву двух девочек. У одной оказались русые волосы, у другой – темные; обеим было лет по двенадцать.

Огр скрепил вокруг шеи каждой из пленниц железное кольцо и гулко проревел:

– Вот так! Попробуйте сбежать – и узнаете то, что уже многие узнали!

– Совершенно верно, хозяин, совершенно верно! – откликнулся из огорода Нерульф. – Никто не посмеет вас покинуть. Даже если это взбредет им в голову, я их поймаю, можете быть уверены!

Арбогаст не обращал на него внимания.

– За работу! – оглушительно приказал он новоприбывшим. – Я люблю капусту, смотрите, чтобы у меня всегда была капуста! – Переваливаясь, огр направился по поляне к своему жилищу. Распахнув огромную дверь, Арбогаст зашел внутрь и оставил вход открытым.

Солнце начинало заходить; дети работали все медленнее – даже угрозы Нерульфа и щелчки его кнута становились несколько безразличными. В конце концов дети вообще перестали копаться в огороде и постепенно собрались молчаливой гурьбой, опасливо поглядывая в сторону чертога. Нерульф высоко поднял кнут:

– А теперь построились парами, живо! И в ногу – марш!

Дети образовали нечто вроде двух неровных параллельных верениц и прошагали в чертог огра. Тяжелая входная дверь захлопнулась с судьбоносным гулким ударом, отозвавшимся по всему лугу.

Сгущались сумерки. В окнах, высоко в стене чертога, появились желтые отблески светильников.

Друн осторожно приблизился к жилищу огра и, предварительно прикоснувшись к талисману на шее, взобрался по выложенной из неровных глыб стене к одному из окон, цепляясь за трещины и промежутки между камнями. Подтянувшись, он влез на наружный каменный подоконник. Ставни были открыты; потихоньку продвигаясь вперед, Друн смог рассмотреть обширную внутренность чертога, озаренную шестью факелами в настенных укосинах и пламенем огромного очага.

Арбогаст сидел за столом, прихлебывая вино из оловянной кружки. В дальнем конце зала, вдоль стены, сидели испуганные дети, наблюдавшие за огром широко раскрытыми глазами. Один маленький мальчик начал хныкать. Арбогаст повернул голову и холодно взглянул на нарушителя спокойствия. Нерульф тут же тихо приказал мелодичным тоном заботливого воспитателя:

– Молчать, Даффин, молчать!

Вскоре Арбогаст покончил с ужином и выкинул кости в очаг, а детям позволили доесть капустные щи.

Некоторое время огр пил вино, то засыпая за столом, то просыпаясь от собственной отрыжки. Затем он повернулся в кресле и воззрился на детей, тут же прижавшихся друг к другу. И снова маленький Даффин захныкал, и снова Нерульф стал укорять его; тем не менее подросток-надсмотрщик казался встревоженным не меньше других.

Поднявшись на ноги, Арбогаст открыл притаившийся высоко под потолком шкафчик, вынул из него два флакона: узкий, высокий зеленый и приземистый, пузатый черновато-лиловый – и поставил их на стол. Вслед за тем он достал две кружки, зеленую и лиловую, и плеснул в каждую немного вина из кувшина. В зеленую кружку он аккуратно добавил каплю жидкости из зеленого флакона, а в лиловую – каплю из лилового.

Теперь Арбогаст выпрямился во весь рост; шумно сопя и что-то бормоча себе под нос, он направился к детям нетвердыми тяжелыми шагами. Отбросив Нерульфа пинком в угол, огр остановился, разглядывая узников, после чего ткнул пальцем в сторону двух новоприбывших девочек:

– Эй, вы! Идите сюда.

Дрожа, те чуть отступили от стены. Друн, смотревший на них сверху из окна, решил, что обеих природа наградила довольно привлекательной внешностью, особенно русоволосую, хотя брюнетка была, пожалуй, на полгода старше.

– Кто у нас тут завелся? – напустив на себя пьяное подобие игривости, глупо-лукавым тоном произнес Арбогаст. – Парочка отборных курочек, пальчики оближешь! И как же вас кличут? Ты! – Огр ткнул пальцем в блондинку: – Как тебя звать?

– Глинет.

– А тебя?

– Фэренс.

– Чудно, чудно! Очаровашки! И кому из вас сегодня посчастливится? А, я уже знаю! Сегодня очередь Фэренс.

Огр схватил темноволосую девочку, отнес ее в другой конец зала и бросил на громадную постель, где могли бы свободно поместиться человек десять:

– Раздевайся!

Фэренс заплакала и стала молить о пощаде. Арбогаст яростно хрюкнул то ли от раздражения, то ли от удовольствия:

– Поторопись! Или я сорву с тебя платье, и тебе больше нечего будет носить!

Всхлипывая, Фэренс сбросила длинную блузу. Восхищенно щелкая языком, Арбогаст стал потирать руки:

– Чудно, чудно! Что может быть аппетитнее голой девушки, робкой и грациозной? – Вернувшись к столу, огр выпил содержимое лиловой кружки. Он тут же уменьшился в размерах, превратившись в коренастого мускулистого тролля ростом не выше Нерульфа. Не теряя времени, он подбежал к постели, вскочил на нее, сбросил одежду и занялся эротическими утехами.

Глядя на все это из окна, Друн чувствовал, как у него слабели колени; кровь, пульсируя, поднималась к голове и душила его. Отвращение? Ужас? Конечно же, не страх! Друн с благодарностью прикоснулся к талисману. Тем не менее охватившие его чувства, какова бы ни была их природа, оказывали любопытное обессиливающее действие.

Арбогаст был ненасытен. Фэренс давно обмякла и перестала двигаться, а он все еще продолжал ее насиловать. Наконец огр-тролль откинулся на спину с удовлетворенным стоном и мгновенно заснул.

Друна посетила забавная идея – так как он не знал страха, ничто не мешало ему осуществить свой замысел. Повиснув на руках с внутренней стороны окна, он дотянулся ногами до высокой спинки кресла и спрыгнул на большой стол. Выплеснув содержимое зеленой кружки, Друн добавил в нее немного вина и две капли зелья из темно-лилового флакона. Затем он снова взобрался на подоконник и спрятался за ставней.

Тянулась ночь; угли в очаге догорали. Арбогаст храпел; дети тихо лежали у стены, время от времени всхлипывая во сне.

Серый утренний свет стал просачиваться в чертог через окна. Арбогаст проснулся. Покрутив головой и потянувшись, он соскочил на пол. Направившись в уборную, он шумно помочился, после чего вернулся к очагу, разворошил угли и подбросил охапку дров. Когда дрова затрещали и высоко взметнулись языки пламени, огр-тролль подошел к столу, взобрался в кресло, взял зеленую кружку и залпом осушил ее. Благодаря зелью, добавленному Друном в вино, Арбогаст мгновенно съежился, превратившись в существо величиной с трехлетнего ребенка. Друн тут же спрыгнул с подоконника на спинку кресла, на стол и на пол. Выхватив шпагу, он разрубил кудахтавшую маленькую тварь на куски. Куски эти, однако, судорожно ползли один к другому и воссоединялись, так что Друну приходилось рубить их снова и снова. Глинет подбежала и стала бросать отрубленные куски в огонь, где они наконец превращались в пепел. Тем временем Друн положил голову огра в кухонный горшок и накрыл его крышкой; голова пыталась выкарабкаться, упираясь языком и хватаясь зубами.

Остальные дети тоже подошли. Вытирая шпагу покрытой жирными пятнами мягкой шляпой Арбогаста, Друн сказал:

– Вам больше нечего бояться – Арбогаст ничего не может сделать.

Облизывая губы, вперед выступил Нерульф:

– А кто ты такой, позволь спросить?

– Меня зовут Друн. Я просто проходил мимо.

– Понятно, – Нерульф глубоко вздохнул и расправил мясистые плечи.

По мнению Друна, парень этот ничем к себе не располагал: грубые черты лица, рот трубочкой, заостренный подбородок и узкие черные глазки скорее производили отталкивающее впечатление.

– Вот как! Что ж, прими мои поздравления! – заявил Нерульф. – Кстати, я подумывал как раз о чем-то в этом роде; однако ты и сам неплохо справился. Теперь следует подумать. Необходимо все организовать по-другому: с чего начать? Прежде всего нужно убрать все это месиво. Под и Хлуд, возьмитесь-ка за швабры и ведра! Не ленитесь! Когда закончите, чтобы здесь не осталось ни единого пятнышка! Друн, можешь им пособить. Гретина, Зоэль, Глинет, Бертруда! Поищите в кладовке что-нибудь получше и приготовьте нам добротный завтрак. Лоссами и Фульп: вынесите на улицу одежду Арбогаста, да и его постельное белье тоже – может быть, тогда здесь будет меньше вонять.

Пока Нерульф отдавал дальнейшие приказы, Друн забрался на стол. Налив по глотку вина в зеленую и лиловую кружки, он добавил в них по капле зелья из соответствующих флаконов. Проглотив зеленое зелье, Друн тут же вырос на два человеческих роста, превратившись в великана. Спрыгнув на пол, он схватил Нерульфа за железное кольцо на шее. Взяв со стола лиловую кружку, Друн приказал начальнику-самозванцу:

– Пей!

Нерульф пытался было протестовать, но Друн не оставил ему никакого выбора:

– Пей!

Проглотив зелье, Нерульф превратился в коренастого бесенка – голова его едва достигала бедер двенадцатилетней девочки. Друн уже приготовился восстановить свои обычные размеры, но Глинет остановила его:

– Сначала сними с нас железные кольца!

По одному дети проходили перед Друном-великаном, и он, подрезая железо незатупляющейся волшебной шпагой, сгибал и разрывал толстые чугунные кольца. Покончив с ошейниками, Друн воспользовался каплей лилового зелья и снова стал таким, как прежде. Соблюдая чрезвычайную осторожность, он завернул оба флакона в кусок полотна и засунул их в поясную сумку. Тем временем другие дети, притащив палки из огорода, с напряженным наслаждением избивали Нерульфа. Бывший надзиратель выл, прыгал, бегал кругами и просил пощады, но пощады не было, пока он не упал без сознания, весь покрытый синяками.

Девочки объявили, что приготовят пир на весь мир: в кладовке они нашли ветчину и колбасы, засахаренную смородину, пирог с начинкой из мяса куропаток, свежий хлеб и масло. Они обещали также принести несколько бутылей лучшего вина из погреба Арбогаста – но отказывались пошевелить пальцем, пока из очага не будут удалены пепел и кости, слишком живо напоминавшие им о рабстве. Все охотно им помогли, и вскоре в чертоге стало относительно чисто.

К полудню огромный стол уставили яствами. Каким-то образом голова Арбогаста умудрилась добраться до края горшка и, вцепившись в него зубами, приподняла теменем крышку. Из глубины темного горшка два глаза наблюдали за тем, как дети объедались лучшими продуктами из кладовки огра. Отвлекшись от еды, Друн заметил, что крышка упала с горшка, а горшок опустел. Он громко предупредил об опасности, и дети принялись искать пропавшую голову. Под и Даффин нашли ее на лугу, уже на полпути от чертога к лесу – голова поспешно передвигалась, захватывая землю зубами. Дети прикатили ее пинками обратно в чертог, после чего соорудили перед входом нечто вроде небольшой виселицы и подвесили голову за грязные волосы на куске проволоки. По настоянию присутствующих Друн, засунув ложку в красный рот огра, заставил голову проглотить каплю зелья из зеленого флакона. Голова увеличилась до первоначальных размеров и даже принялась хрипло выкрикивать какие-то распоряжения, каковые дети радостно игнорировали.

Пока голова огра с гневом и ужасом наблюдала за их приготовлениями, дети собрали охапки хвороста, разложили их под головой и принесли угли из очага, чтобы поджечь хворост. Друн вынул из-за пазухи свирель и заиграл; взявшись за руки, дети стали водить хоровод. Голова ревела и умоляла, но ее никто не жалел. Наконец от последней части огра остался только пепел – существование Арбогаста наконец прекратилось.

Утомленные событиями дня, дети снова собрались в зале чертога. Подкрепившись кашей, капустными щами, свежеиспеченным хлебом с хрустящей корочкой и еще несколькими бутылями вина из погреба, они приготовились ко сну. Не обращая внимания на запах прогорклого пота, некоторые взобрались на огромную постель Арбогаста; другие разлеглись у очага.

Друн, изможденный донельзя бдением предыдущей ночи, не говоря уже о дневных подвигах, обнаружил тем не менее, что никак не может заснуть. Он лежал у огня, положив голову на сложенные руки, и размышлял о своих приключениях. Нельзя было сказать, что его преследовали неудачи. Может быть, король фей и эльфов все-таки решил не насылать на него семилетнюю порчу.

Дрова догорали. Друн сходил к поленнице и подбросил в очаг несколько чурбанов. Падая на угли, дрова взметали стайки красных искр, уносившиеся вверх по дымовой трубе. Огонь разгорелся и стал отражаться мерцающими блестками в глазах Глинет – она тоже не спала. Глинет сказала хрипловатым шепотом:

– Никто даже не поблагодарил тебя за наше спасение. Спасибо, Друн! Ты галантный, благородный, добрый и удивительно храбрый!

– Наверное, мне полагается быть галантным и благородным, раз уж я сын принца и принцессы, – с некоторым сожалением ответил Друн. – Но вот в том, что касается храбрости, честно признаться, ее мне недостает.

– Чепуха! Только отчаянный храбрец решился бы сделать то, что ты сделал!

Друн горько рассмеялся и прикоснулся к талисману:

– Феи хорошо знали, что я трусоват, и поэтому подарили мне амулет, придающий смелость. Без него я ни на что не решился бы.

– На твоем месте я не стала бы с уверенностью делать такой вывод, – возразила Глинет. – Я считаю, что ты очень храбрый, с амулетом или без него.

– Рад слышать, – горестно покачал головой Друн. – Хотел бы я, чтобы так оно и было!

– Кстати, почему феи сделали тебе такой подарок? Как правило, лесной народец не отличается щедростью.

– Я прожил почти всю жизнь с феями и эльфами в Щекотной обители, на Придурковатой поляне. Три дня тому назад они меня выгнали, хотя многим из них я нравился, и они снабдили меня подарками в дорогу. Но один эльф всегда мне завидовал и обманул меня, чтобы я обернулся, когда уходил с поляны, – теперь неудачи должны преследовать меня семь лет.

Глинет взяла Друна за руку и приложила его ладонь к своей щеке:

– Почему все они такие жестокие?

– Во всем виноват только Фалаэль – он жить не может, пока не устроит кому-нибудь какую-нибудь гадость! А ты? Как ты здесь оказалась?

Повернув лицо к огню, Глинет печально улыбнулась:

– Это невеселая история. Ты уверен, что хочешь ее выслушать?

– Если ты не против, расскажи.

– Я пропущу самое худшее. Я жила в Северной Ульфляндии, в городке Трокшо. Мой отец был помещиком. Мы жили в красивом большом доме с застекленными окнами и пуховыми постелями, а пол в нашей гостиной был застелен коврами. На завтрак мы ели яичницу с кашей, на обед – жареные колбаски и цыплят, приготовленных в духовке, а на ужин – добротный борщ с салатом из огородной зелени.

Граф Юлк правил нашим городком из замка Сфег; он воевал со ска, уже поселившимися в Прибрежье. К югу от Трокшо находится Поэлитетц – крепость, защищающая проход через Тих-так-Тих в Даот. Ска давно мечтали ее захватить. Они часто на нас нападали, но граф Юлк каждый раз давал им отпор. Однажды в Трокшо ворвалась сотня рыцарей-ска на вороных конях. Горожане вооружились и выгнали их. Еще через неделю целая армия из пятисот ска на вороных конях двинулась на нас из Прибрежья и сравняла Трокшо с землей. Они убили моих родителей и сожгли наш дом. Я пряталась во дворе, под скирдой сена, с моим котом Петтисом и видела, как они разъезжали взад и вперед и вопили как демоны. Граф Юлк прибыл со своими рыцарями, но ска его убили и захватили все окрестные земли – может быть, даже крепость Поэлитетц.

Когда ска уехали из Трокшо, я взяла несколько серебряных монет из тайника и убежала вместе с Петтисом. Дважды я едва спаслась от каких-то бродяг. Как-то ночью я решила устроиться на ночлег в старом сарае. Прибежала большая собака и стала на меня лаять. Вместо того чтобы убежать, храбрый Петтис напал на собаку, и она сломала ему шею. Фермер пришел узнать, почему пес поднял такой шум, и нашел меня. Он и его жена были добрые люди, они меня приютили. У них я была почти довольна жизнью, хотя приходилось тяжело работать в маслобойне и еще во время молотьбы. Но один из сыновей фермера стал приставать ко мне с неприличными предложениями. Я больше не смела одна ходить к сараю, потому что боялась, что он меня подстережет. Однажды мимо по дороге шла целая процессия – паломники, называвшие себя «наследниками древнего Гомара»[19]. Они спешили на празднество в руинах Годвин-Фойри, столицы древнего Гомара на краю Большого Леса, что за хребтом Тих-так-Тих, уже в Даоте. Я ушла вместе с ними и так покинула фермерский дом.

Мы безопасно поднялись на перевал и пришли в Годвин-Фойри. Паломники устроили лагерь в развалинах, и все было хорошо до того вечера накануне дня Иоанна, когда я узнала, в чем будет заключаться празднество и что от меня ожидалось. Мужчины из этой секты надевают козьи или оленьи рога и сбрасывают одежду. Они красят лицо синей краской, а ноги – коричневой. Женщины заплетают в волосы листья ясеня и носят только поясок на талии, украшенный двадцатью четырьмя ягодами рябины. Каждый раз, когда женщина совокупляется с мужчиной, она может раздавить одну из ягод, и та, которая первая раздавит все ягоды, объявляется воплощением богини любви Собх. Мне сообщили, что не меньше шести мужчин намеревались сразу же наложить на меня руки, хотя я еще не стала женщиной даже по их понятиям. Той же ночью я сбежала из лагеря и спряталась в лесу.

Я часто пугалась и несколько раз действительно едва избегала смерти, но в конце концов ведьма поймала меня заколдованной шляпой и продала меня Арбогасту. Остальное тебе известно.

Они молча сидели, глядя в огонь. Друн сказал:

– Конечно, я хотел бы странствовать с тобой и защищать тебя, но на меня напустили семилетнюю порчу – боюсь, как бы тебя тоже не стали преследовать неудачи.

Глинет положила голову Друну на плечо:

– Лучше рисковать с тобой, чем без тебя.

Они долго тихо беседовали в ночи, и дрова снова превратились в тлеющие угли. Снаружи, на лугу, было тихо, а в самом чертоге тишину нарушали только поскрипывания под крышей – по мнению Глинет, по кровле бегали призраки погибших детей.

Наутро дети позавтракали и совместными усилиями сломали замок окованной двери в сокровищницу Арбогаста, где нашли сундук с драгоценными камнями, пять корзин, наполненных до краев золотыми кронами, несколько дорогих серебряных чаш для пунша, покрытых резьбой, изображавшей события мифической древности, и великое множество других удивительных вещей.

Некоторое время дети веселились, играя драгоценностями и воображая себя владельцами обширных поместий; даже Фэренс, все еще бледная и поникшая, слегка оживилась.

На протяжении второй половины дня дети поделили сокровища поровну – только Нерульфу ничего не досталось, никто и не подумал ему что-нибудь оставить.

Поужинав холодным жареным гусем с луком-пореем, белым хлебом с маслом и пряным сливовым пудингом под винным соусом, дети собрались вокруг очага и принялись колоть орехи, прихлебывая сладкие настойки. Мальчиков, не считая обиженного молчаливого бесенка Нерульфа, было семеро: Даффин, Под, Фульп, Арвил, Хлуд, Лоссами и Друн. Девочек было шесть: Гретина, Зоэль, Бертруда, Фэренс, Виделина и Глинет. Младшими были Арвил и Зоэль, старшими, помимо Нерульфа, – Лоссами и Фэренс.

Несколько часов они обсуждали обстоятельства и возможные пути через Тантревальский лес в населенную людьми сельскую местность. Под и Хлуд, судя по всему, лучше всех разбирались в местной географии. Они заявили, что проще всего было направиться по кирпичной дороге на север до реки, а та неизбежно должна была впадать в Мурмейль. Следуя вниз по течению Мурмейля, они могли выйти к возделанным полям Даота; если повезет, они могли бы найти или купить лодку – или сколотить плот.

– Со всем нашим богатством, – считал Под, – нам ничего не будет стоить приобрести хорошую лодку и со всеми удобствами сплавиться по реке до башен Гехадиона или даже, если захочется, до самого Аваллона.

Наконец незадолго до полуночи все растянулись на полу вокруг очага и заснули – все, кроме Нерульфа, хмуро сидевшего еще часа два, глядя на гаснущие угли.