Сад принцессы Сульдрун

Глава 17

На дне глубокой подземной темницы Эйлас больше не чувствовал себя одиноким. С азартным терпением он аккуратно рассадил вдоль стены дюжину скелетов. В давно минувшие дни, когда эти персонажи завершили вольное прозябание на поверхности земли и проводили время в заточении, каждый из них выцарапал на каменной стене свое имя, иногда сопровождая его кратким лозунгом или заявлением: двенадцать имен соответствовали двенадцати скелетам. Их никто не вызволил из темницы, никто не помиловал, никто из них не сбежал – в этом, судя по всему, состояла сущность их общего обращения к новоприбывшему. Пользуясь углом ременной пряжки, Эйлас начал было выцарапывать свое имя, но в приступе раздражения прекратил это занятие. Подражать предшественникам значило признать поражение, смириться с тем, что он станет тринадцатым скелетом.

Эйлас повернулся к новым товарищам. Каждому он присвоил то или иное имя – вероятно, ошибочно.

– Тем не менее, – заявил Эйлас невозмутимым собеседникам, – лучше как-то называться, чем оставаться безымянным, и если бы кто-нибудь из вас принял меня за другого, я не стал бы особенно обижаться.

Он призвал сообщников к порядку:

– Господа! Мы заседаем в совете, чтобы поделиться опытом, а затем согласовать общую стратегию. Я не предлагаю какой-либо определенный порядок выступлений или голосования; стихийная самопроизвольность меня вполне устраивает – разумеется, в рамках общепринятых приличий.

Основной темой нашего совещания является так называемый «побег». Каждый из нас уже внимательно рассматривал этот вопрос – и, судя по всему, никого из присутствующих еще не посетило спасительное озарение. Некоторые могут возразить, что для них решение этой задачи уже не имеет практического значения; тем не менее победа одного из нас в каком-то смысле станет нашей общей победой, не так ли? Давайте определим проблему. В предельно упрощенном виде ее можно сформулировать как поиск способа восхождения через шахту, начиная от пола подземелья до поверхности земли. Думаю, что, если бы я мог добраться до нижнего отверстия шахты, мне удалось бы выкарабкаться на поверхность, упираясь в стенки шахты руками и ногами.

С этой целью потребуется подняться примерно на два с половиной человеческих роста, что весьма затруднительно. Я не могу подпрыгнуть так высоко. У меня нет никакой лестницы. Вам, уважаемые сокамерники, хотя у вас еще достаточно крепкие кости, явно не хватает мышц и сухожилий… Не позволит ли мне удачное использование ваших костей и веревки, оставшейся на полу, как-нибудь решить эту проблему? Передо мной дюжина черепов, дюжина тазовых костей, две дюжины бедренных костей, две дюжины берцовых костей, такое же количество костей предплечья и рук, множество ребер и широкий ассортимент мелких вспомогательных деталей.

Господа, нам предстоит потрудиться на славу! Настало время распустить наше собрание. Желает ли кто-нибудь выдвинуть соответствующее предложение?

Гортанный низкий голос произнес:

– Предлагаю распустить собрание на неопределенный срок.

Эйлас уставился на вереницу сидящих скелетов. Кто это сказал? Или он услышал со стороны свой собственный голос? Помолчав некоторое время, он спросил:

– Есть возражения?

Никто не ответил.

– В таком случае, – встрепенулся Эйлас, – совещание считается закрытым.

Он тут же принялся за работу, разбирая каждый из скелетов, сортируя компоненты и проверяя их различные сочетания, чтобы выявить оптимальные соединения. Затем он занялся строительством, внимательно и аккуратно подгоняя кость к кости, притирая сочленения по мере необходимости с помощью шероховатого каменного пола темницы и крепко связывая их волокнами веревки. Он начал с четырех тазовых костей, соединив их распорками из перевязанных ребер. На этом основании он воздвиг четыре крупнейшие бедренные кости, поверх которых установил еще четыре тазовые кости, опять же скрепленные распорками из ребер. На сооруженном основании он укрепил еще четыре бедренные кости и, наконец, последние четыре тазовые кости, постоянно обеспечивая дополнительную жесткость конструкции перевязанными распорками и поперечинами. Таким образом ему удалось соорудить двухступенчатую лестницу-этажерку, надежно выдерживавшую его вес. Затем он принялся за изготовление следующих ступеней. Эйлас работал не торопясь – дни проходили за днями и недели за неделями, но он делал все, чтобы в критический момент лестница его не подвела. Для того чтобы предотвратить поперечные колебания, он плотно загнал острые обломки костей в зазоры между плитами пола и оснастил лестницу растяжками из веревки. Теперь надежность сооружения вызывала в нем яростное удовлетворение. Лестница стала целью всей его жизни, вещью в себе и объектом эстетического наслаждения – даже побег начинал приобретать в его глазах меньшее значение, нежели величественная лестница из человеческих костей. Эйласа восхищали красотой и эффективностью строгие белые распорки, аккуратные соединения, благородное стремление всего сооружения ввысь.

Лестница была готова. Верхний уровень, состоявший из локтевых и лучевых костей, находился на расстоянии протянутой руки от нижнего отверстия шахты. Соблюдая исключительную осторожность, Эйлас протиснулся в шахту. Теперь его уже ничто не задерживало, кроме ожидания следующей корзины с водой и хлебом – разумеется, он не хотел случайно встретиться с Зерлингом, разносившим пайки. А еще через три дня Зерлинг поднимет из подземелья корзину с нетронутым пайком, многозначительно кивнет – и больше не будет никаких корзин.

Хлеб и воду спустили в полдень. Эйлас взял их из корзины, и ее подняли на поверхность.

Вечерело; никогда еще время в темнице не тянулось так медленно. Верхнее отверстие шахты темнело: наступала ночь. Эйлас взобрался по лестнице, прижался плечами к одной стороне шахты и уперся ступнями в другую, тем самым заклинив себя. После этого он стал рывками подниматься, каждый раз примерно на ладонь – сначала неуклюже, боясь соскользнуть, затем со все большей уверенностью. Однажды он остановился, чтобы передохнуть; находясь уже недалеко от верхнего отверстия, он снова задержался, чтобы прислушаться.

Тишина.

Эйлас продолжил подъем, теперь уже сжимая зубы и гримасничая от напряжения. Выдвинув плечи над краем низкой стенки, он подтянулся и перевалился через нее. Оказавшись на твердой земле, он встал во весь рост.

Его окружала молчаливая ночь. С одной стороны звезды закрывала черная громада Пеньядора. Пригнувшись, Эйлас подбежал к старой стене, окружавшей Урквиал. Пробираясь в тенях подобно огромной черной крысе, он приблизился к ветхой дощатой двери.

Дверь, распахнутая настежь, висела на нижней петле – верхняя была сорвана. Эйлас неуверенно смотрел на тропу, ведущую вниз. Продолжая неуклюже пригибаться, он проскользнул в проем. Никто не окликнул его из темноты. Эйлас чувствовал, что в саду никого не было.

Он спустился по тропе к часовне. Как он и ожидал, внутри не мерцала свеча, очаг давно погас. Эйлас продолжил путь вниз. Луна, всходившая над предгорьями, бледно освещала мрамор развалин. Эйлас остановился, пригляделся и прислушался, спустился еще на несколько шагов.

– Эйлас.

Он остановился. И снова услышал безотрадно-тоскливый полушепот:

– Эйлас.

Эйлас подошел к раскидистому цитрусу:

– Сульдрун? Я здесь.

У ствола дерева стояло видение – едва различимый полупрозрачный силуэт из струящегося тумана:

– Эйлас, Эйлас! Ты опоздал. Нашего сына уже забрали.

– Нашего сына? – изумленно переспросил Эйлас.

– Его зовут Друн, и теперь я потеряла его навсегда… О Эйлас, ты не знаешь, как отвратительна смерть!

Слезы покатились из глаз Эйласа:

– Бедная Сульдрун! Как жестоко с тобой обошлись!

– Жизнь обманула меня, и я с ней рассталась.

– Сульдрун, вернись ко мне!

Бледный силуэт чуть пошевелился – казалось, он улыбнулся:

– Не могу. От меня веет холодом и сыростью. Разве ты не боишься?

– Я больше никогда и ничего не буду бояться. Возьми меня за руки, я тебя согрею!

И снова призрак дрогнул в лунном свете:

– Я все еще Сульдрун, но не та, которую ты знал. Меня пронизывает мороз пустоты, твое тепло меня уже не согреет… Я устала, мне пора.

– Сульдрун! Останься, не уходи!

– Увы, Эйлас! Боюсь, теперь я тебе только помешаю.

– Кто нас предал? Жрец?

– Конечно, жрец. Друн, наш милый маленький мальчик! Найди его, ему нужны забота и любовь. Обещай!

– Обещаю – сделаю все, что в моих силах.

– Ты молодец, Эйлас! Мне пора…

Эйлас стоял на берегу один – сердце его билось так часто и жарко, что слезы высохли. Призрак исчез. Луна поднималась выше по небосклону.

Наконец Эйлас заставил себя взбодриться. Порывшись под корнями цитруса, он вытащил из расщелины пророческое зеркало – Персиллиана – и шейный платок с завязанными в нем монетами и драгоценностями из будуара Сульдрун.

Остаток ночи Эйлас провел в траве под оливковыми деревьями. На рассвете, взобравшись по скалам, он спрятался в зарослях кустарника у дороги.

Из Керселота, городка на восточном побережье, в столицу направлялась ватага нищих и паломников. Эйлас присоединился к ним и таким образом пришел в город Лионесс. Он не боялся, что его кто-нибудь узнает. Кто узнал бы в изможденном оборванце с пепельно-серым лицом Эйласа, тройского принца?

Там, где Сфер-Аркт пересекался с Шалем, бросались в глаза вывески множества постоялых дворов. Остановившись в заведении под названием «Четыре мальвы», Эйлас уступил наконец упрекам желудка и не спеша подкрепился капустными щами с хлебом и стаканом вина, принимая меры предосторожности, чтобы непривычная еда не вызвала внезапную реакцию. После завтрака его стал одолевать сон; поднявшись в свою каморку, Эйлас вытряхнул пыль из соломенной подстилки и проспал до полудня.

Очнувшись, он подскочил и стал оглядываться по сторонам с тревогой, граничившей с ужасом. Дрожа всем телом, Эйлас снова опустился на спину; мало-помалу бешеное сердцебиение успокоилось. Некоторое время он сидел, скрестив ноги, взмокнув от испуга и волнения. Как ему удалось не сойти с ума в темном подземелье? В голове кружился рой неотложных забот; на самом деле ему следовало набраться терпения и подождать, чтобы восстановить внутреннее равновесие, подумать, определить последовательность дальнейших действий.

Поднявшись на ноги, Эйлас спустился в таверну перед гостиницей, где беседка, увитая виноградными лозами и шиповником, защищала скамьи и столы от полуденных солнечных лучей.

Эйлас уселся на скамью у самой дороги; прислуживающий паренек принес ему кружку пива и поджаристые овсяные лепешки. Два несовместимых желания боролись в груди Эйласа: почти невыносимая тоска по дому, по Родниковой Сени – и мучительное стремление найти сына, удвоенное напутствием тени несчастной Сульдрун.

Работавший на набережной цирюльник побрил его и подстриг ему волосы. Эйлас купил в лавке кое-какую одежду, выкупался в общественной бане, переоделся – и почувствовал себя гораздо лучше. Теперь его можно было принять за моряка или мастерового.

Он вернулся в беседку перед гостиницей «Четыре мальвы»; дело шло к вечеру, и на скамьях почти не оставалось свободных мест. Потягивая пиво из кружки, Эйлас прислушивался к обрывкам разговоров, надеясь узнать что-нибудь новое и полезное. Напротив за стол уселся старик с плоской багровой физиономией, седой шелковистой копной волос и мутноватыми голубыми глазами. Дружелюбно поздоровавшись, он заказал пива и рыбных котлет, после чего, не теряя времени, завязал разговор. Опасаясь вездесущих осведомителей Казмира, Эйлас притворился деревенским простаком. Старик обменялся приветствиями с проходившим мимо приятелем, благодаря чему Эйлас узнал, что его собеседника звали Биссанте. Словоохотливый Биссанте не нуждался в расспросах, охотно предоставляя Эйласу всевозможные сведения. Когда разговор зашел о войне, стало понятно, что обстоятельства в сущности не изменились. Тройсинет продолжал блокировать порты Лионесса. Тройские боевые корабли одержали достопамятную победу над ска, фактически предотвратив их дальнейшие набеги на побережья Лира.

Эйлас ограничивался дежурными высказываниями типа «Бесспорно!», «Так я и думал!» и «Увы, бывает и такое». Но этого оказалось достаточно – особенно после того, как Эйлас заказал еще пива на двоих, тем самым подстегивая велеречивость собеседника.

– Боюсь, что далеко идущие замыслы короля Казмира заранее обречены на провал – хотя, если бы Казмир услышал мое мнение, он мигом приказал бы подвесить меня за одно место. И все же дела могут пойти еще хуже – все зависит от тройского престолонаследия.

– Каким образом?

– Свирепый король Гранис состарился – никто не живет вечно. Как только Гранис помрет, корона перейдет к Осперо – ему-то свирепости как раз не хватает. Сын Осперо утонул в море, и теперь наследником Осперо будет сын Арбамета Трюэн. Если Осперо умрет раньше Граниса, принц Трюэн сразу получит корону. А Трюэн, говорят, только и ждет повода повоевать – и всем нам в Лионессе придется туго. На месте короля Казмира я вел бы переговоры о перемирии на приемлемых условиях, пока еще не поздно, и отложил бы грандиозные планы.

– Вполне возможно, что так было бы лучше всего, – согласился Эйлас. – Но как насчет принца Арбамета? Разве не ему принадлежит преимущественное право престолонаследия?

– Арбамет умер от ушибов, когда свалился с лошади – больше года тому назад. И какая разница, в конце-то концов? Один принц, другой принц – у всех у них мозги набекрень! А тройский флот настолько силен, что теперь даже ска их сторонятся. Я слишком много болтаю – глотка пересохла! Не выпить ли нам еще, как ты думаешь? Разорись еще на кружку пива для ветерана-наемника?

Эйлас неохотно подозвал паренька-официанта:

– Еще кружку этому господину! Мне больше не нужно.

Биссанте продолжал болтать, а Эйлас мрачно размышлял над тем, что услышал. Когда они отплывали из Домрейса на «Смаадре», принц Арбамет, отец Трюэна, был жив. Престолонаследие было прямолинейным: от Граниса, в связи с отсутствием у короля отпрысков мужского пола, трон переходил к его старшему брату Арбамету, затем к Трюэну как старшему сыну Арбамета, и так далее. В Иссе Трюэн навестил капитана тройского судна и, по-видимому, узнал о гибели своего отца. Смерть Арбамета сделала процесс престолонаследия, с точки зрения Трюэна, мучительно несправедливым: теперь, после кончины Граниса, корона перешла бы к Осперо, а от Осперо – к его старшему сыну Эйласу. Трюэн, таким образом, оставался с пустыми руками! Неудивительно, что Трюэн вернулся на корабль угрюмый и злой как черт. И теперь совершенно ясно, почему он воспользовался первой же возможностью отправить Эйласа на тот свет!

Эйласу совершенно необходимо было срочно вернуться в Тройсинет – но как быть с Друном, его сыном?

Словно отвечая на его мысли, Биссанте хлопнул Эйласа по плечу шершавой багровой ладонью:

– Гляди-ка! Повелители Лионесса соизволили подышать вечерним воздухом!

В авангарде гарцевали два всадника-герольда, в арьергарде шли двенадцать солдат в парадных мундирах: вниз по Сфер-Аркту катился роскошный открытый экипаж, запряженный шестеркой белых единорогов. На заднем сиденье, лицом вперед, ехали король Казмир и четырнадцатилетний принц Кассандр, стройный и пучеглазый. Напротив в длинном зеленом шелковом платье сидела королева Соллас в компании Фарёльты, герцогини Рельсиморской, державшей на коленях – точнее, старавшейся удержать – темно-рыжего младенца в белой сорочке. Невзирая на упреки леди Фарёльты и явное раздражение короля, ребенок во что бы то ни стало решил залезть на спинку сиденья. Королева Соллас молча смотрела в сторону.

– Вот она, королевская семейка! – Благосклонно махнув рукой, Биссанте решил объяснить простаку-провинциалу, кто есть кто: – Король Казмир, принц Кассандр, королева Соллас и леди… не припомню, как ее зовут. А у нее на коленях – малолетняя принцесса Мэдук, дочь принцессы Сульдрун, которая повесилась.

– Принцесса Мэдук? Дочь?

– Да-да – говорят, у нее бедовый нрав. – Биссанте покончил с остатком пива. – Тебе повезло, парень! Не каждый день удается посмотреть на королевский кортеж! А теперь мне пора вздремнуть часок-другой.

Эйлас поднялся к себе в каморку. Усевшись на стул, он развернул магическое зеркало, Персиллиана, и поставил его на тумбочку у изголовья кушетки. Зеркало, будучи явно в ироническом настроении, сначала отразило Эйласа вверх ногами, потом Эйласа горизонтально, потом противоположную стену без Эйласа, потом окно каморки, выходившее на конюшни, и, наконец, грозную физиономию короля Казмира, заглядывающую в окно.

– Персиллиан! – тихо позвал Эйлас.

– Я здесь.

Эйлас чрезвычайно осторожно выбирал слова, чтобы какое-нибудь случайное замечание нельзя было истолковать как вопрос:

– Я могу задать тебе не больше трех вопросов.

– Можешь задать и четвертый – я отвечу и освобожусь от заклятия. Ты уже задал один вопрос.

Эйлас продолжал еще осторожнее:

– Я хочу найти своего сына, Друна, взять его под опеку и как можно скорее безопасно вернуться с ним в Тройсинет. Скажи мне, как лучше всего это сделать.

– Ты должен сформулировать свое требование в виде вопроса.

– Каким образом я могу сделать то, о чем я только что говорил?

– Ты перечислил три цели. Таким образом, ты желаешь задать сразу три вопроса?

– Хорошо: как мне найти моего сына?

– Спроси Эйирме.

– И это все? – вскричал Эйлас. – Два слова?

– Ответ достаточен, – сухо обронил Персиллиан и замолчал. Эйлас завернул зеркало в кусок материи и засунул его под соломенную подстилку кушетки.

Начинало смеркаться. Глубоко задумавшись, Эйлас вышел прогуляться по Шалю. Остановившись у лавки мавританского золотых дел мастера, он предложил ему купить два принадлежавших Сульдрун изумруда, величиной с горошину каждый.

Мавр тщательно изучил изумруды, пользуясь удивительным новым изобретением – увеличительным стеклом. Закончив проверку, ювелир поднял глаза и произнес нарочито бесстрастным тоном:

– Превосходные драгоценные камни. Я заплачу сотню серебряных флоринов за каждый – примерно половину их стоимости. Торговаться не стану, принимайте предложение или уходите.

– По рукам! – сказал Эйлас. Мавр выложил на прилавок золотые и серебряные монеты; Эйлас быстро собрал их в сумку на поясе и тут же удалился.

Уже в темноте Эйлас вернулся в гостиницу «Четыре мальвы» и поужинал жареной рыбой с хлебом и вином. Он крепко заснул и хорошо выспался; наутро воспоминание о темнице уже казалось дурным сном. Позавтракав, он уплатил по счету, перекинул через плечо котомку, содержавшую Персиллиана, и отправился на юг по прибрежной дороге.

По маршруту, который он помнил как нечто из другой, почти чужой жизни, он прибрел к крестьянскому дому, где жила Эйирме. Как и в прошлый раз, он задержался, притаившись за живой изгородью, и внимательно изучил обстановку. Как и в прошлый раз, несколько мужчин и подростков работали в поле, складывая скирды сена. В огороде коренастая старуха ковыляла вдоль головок капусты, подрубая мотыгой сорняки. Эйлас ждал и наблюдал. Три годовалых поросенка умудрились вырваться из свинарника и прытко засеменили к грядке репы. Старуха издала странный переливчатый вопль; из хижины выбежала маленькая девочка и принялась гоняться за поросятами, разбегавшимися куда угодно, только не в сторону свинарника.

Толкнув калитку, поросенок выскочил на дорогу; запыхавшаяся девочка выбежала за ним. Эйлас остановил ее:

– Скажи Эйирме, что у ворот ее ждут; нам нужно поговорить.

Девочка боязливо смерила его подозрительным взглядом. Она позвала старуху, продолжавшую окапывать капусту, и возобновила погоню за поросятами, в чем ей стала помогать маленькая черная собачка.

Старуха приковыляла к калитке; головной платок почти скрывал ее лицо.

Эйлас с испугом смотрел на приближающуюся скрюченную фигуру: неужели это Эйирме? Передвигаясь, старуха с трудом делала шаг правой ногой, после чего неуклюжим поворотом бедра подтягивала левую. Она остановилась. Все лицо ее состояло из заживших шрамов; глаза, казалось, запали глубоко в череп.

Заикаясь от волнения, Эйлас спросил:

– Эйирме? Что с тобой?

Эйирме открыла рот – из него донеслись дрожащие звуки, совершенно непонятные. В отчаянии всплеснув руками, старуха подозвала девочку – та встала рядом и сказала Эйласу:

– Король Казмир разрезал ей язык и живого места на ней не оставил.

Эйирме что-то промычала; внимательно выслушав ее, девочка повернулась к Эйласу и перевела:

– Она хочет знать, как ты сюда попал.

– Меня бросили в подземную темницу. Я сбежал и теперь хочу найти своего сына.

Эйирме издала несколько настойчивых звуков; девочка стала отрицательно трясти головой. Эйлас спросил:

– Что она говорит?

– Она бранит короля Казмира.

– Эйирме, где мой сын, Друн?

В ответ послышалось продолжительное мычание; девочка объяснила:

– Она не знает, что случилось. Она отослала ребенка к своей матери, в большой лес. Казмир отправил за ребенком целый отряд, но они вернулись с девочкой. Значит, мальчик все еще в лесу.

– Как я его найду?

– Ступай по Старой дороге, потом на восток, в Малый Саффилд. Оттуда сверни на север по боковой дороге в Тон-Тимбл; дальше по той же дороге – Глимвод. Там спроси, где живут дровосек Грайт и его жена Уайна.

Эйлас покопался в поясной сумке, достал ожерелье из розовых жемчужин и передал его Эйирме. Сначала та не хотела принимать подарок.

– Это ожерелье Сульдрун, – объяснил Эйлас. – Когда я вернусь в Тройсинет, я прикажу тебя привезти, и ты проведешь остаток дней в покое, окруженная всеми возможными удобствами.

Эйирме что-то тихо прокаркала.

– Она благодарит тебя за великодушие, но говорит, что ее сыновья не захотят покинуть свою землю.

– У нас будет время обо всем договориться. Здесь и сейчас я не более чем бродяга, мне нечего предложить, кроме благодарности.

– Поживем – увидим.

Уже к вечеру Эйлас добрался до Малого Саффилда, славившегося своим рынком городка на реке Тимбл, где стены всех домов были выложены из местного камня серовато-охряного оттенка. В центре городка он заметил гостиницу «Черный вол» и решил там переночевать.

На рассвете он отправился на север по дороге, затененной тополями, высаженными вдоль берега реки. Над полями летали вороны, громко оповещавшие о его приближении всех интересующихся.

Солнечные лучи пронизывали утренний туман и согревали лицо: бледность, характерная для узников, уже начинала покидать Эйласа. Пока он шагал вдоль реки, странная мысль пришла ему в голову: «Когда-нибудь я вернусь и навещу дюжину старых друзей… – Он мрачно хмыкнул: – Что за причуда! Вернуться в эту темную дыру? Нет, никогда…» Эйлас подсчитал в уме прошедшие дни. Сегодня Зерлинг опустит в темницу корзину с пайком. Хлеб и вода останутся нетронутыми, и все будут считать, что бедняга, томившийся в подземелье, наконец скончался. Скорее всего, палач отчитается об этом перед Казмиром. Как отреагирует король на эту весть? Безразлично пожмет плечами? Испытывает ли он вообще какое-нибудь любопытство по поводу отца ребенка своей дочери? Губы Эйласа растянулись в недоброй усмешке, и некоторое время он развлекал себя, представляя возможные события будущего.

Вдали, на северном горизонте, появилась темная полоса – Тантревальский лес. По мере приближения к лесу пейзаж менялся, будто все больше проникаясь древностью. Казалось, что цвета становились богаче и насыщеннее, тени – более подчеркнутыми, наполненными собственными странными оттенками. Излучины Тимбла величаво поблескивали между ивами и тополями. Дорога повернула в сторону от реки, и Эйлас вошел в городок Тон-Тимбл.

В местной таверне Эйлас подкрепился вареными бобами и выпил пива из глиняной кружки. Тропа, ведущая в Глимвод, пересекала луга, мало-помалу приближаясь к чаще Тантреваля, иногда углубляясь в рощу на краю леса, но тут же выводя путника под открытое небо.

После полудня Эйлас прибрел наконец в Глимвод. Владелец постоялого двора под названием «Желтолицый пришелец» объяснил, как пройти к избушке дровосека Грайта, не преминув выразить удивление:

– Что это все, кому не лень, повадились навещать Грайта в последнее время? Человек как человек, рубит себе дрова, ни в чем особенном не замечен.

– Все это просто объясняется, – заговорщически понизив голос, сказал Эйлас. – Одна знатная семья из столицы хотела, чтобы к нему на время устроили ребенка – так, чтобы никто ничего не знал, вы же понимаете, как это бывает. Ну а теперь, по-видимому, они отказались от своего намерения.

– Ага! – трактирщик лукаво приложил палец к носу. – Тогда все понятно. И все же, казалось бы, они могли бы приютить своего ублюдка и поближе.

– Не нам судить, что и почему взбрело в голову тем, у кого денег куры не клюют! Им не нужен здравый смысл.

– И то правда! – заявил хозяин заведения. – Задирают нос выше облака ходячего! Что ж, вы знаете, как пройти к дровосеку. Не забредайте в лес, особенно после наступления темноты – там вы можете найти то, чего не искали.

– Скорее всего, я вернусь еще до захода солнца. Вы не приготовите мне ночлег?

– Ладно. Если ничего лучше не найдется, вы всегда можете устроиться на сеновале.

Покинув таверну, Эйлас через некоторое время нашел жилище Грайта и Уайны на самом краю леса – почти спрятавшуюся под соломенной крышей бревенчатую хижину на каменном основании, состоявшую из двух комнат. Худощавый белобородый старик готовился расколоть большое бревно, пользуясь кувалдой и клиньями. Коренастая женщина в домотканом платье вскапывала огород. Заметив появление Эйласа, оба они выпрямились и молча наблюдали за ним.

Эйлас остановился в палисаднике и подождал; дровосек и его жена медленно приблизились.

– Вы – Грайт и Уайна? – спросил Эйлас.

Старик коротко кивнул:

– А ты кто такой? Что тебе нужно?

– Меня прислала ваша дочь, Эйирме.

Грайт и Уайна стояли и глядели на него, неподвижные как статуи. Эйлас кожей чувствовал исходящий от них страх. Он сказал:

– Я не хочу причинять вам беспокойство – совсем наоборот. Я муж принцессы Сульдрун и отец ее ребенка, мальчика по имени Друн. Эйирме прислала его сюда, а солдаты короля Казмира привезли в Хайдион девочку по имени Мэдук. Поэтому я хочу знать: где мой сын Друн?

Уайна начала было причитать. Грайт поднял руку:

– Молчи! Мы ничего плохого не сделали. Любезнейший, как бы тебя ни звали, мы с этим делом покончили. Нашей дочери пришлось перенести невыразимые страдания. Мы презираем и ненавидим всех, кто причинил ей горе. Король забрал ребенка – мне больше нечего сказать.

– Остается сказать только одно, – возразил Эйлас. – Казмир бросил меня в подземелье, и я только что сбежал. Я ненавижу его не меньше вашего, и настанет день, когда он получит по заслугам. Прошу вас только о том, на что имею полное право. Отдайте мне сына – или скажите, где его найти!

– А нам-то что! – вскричала Уайна. – Мы одной ногой в могиле, нам бы дожить до утра! Того и гляди, лошадь сдохнет – как мы будем возить дрова в деревню? Придет зима, помрем с голоду!

Эйлас открыл поясную сумку и достал еще одну драгоценность Сульдрун: золотой браслет, инкрустированный гранатами и рубинами. К браслету он добавил пару золотых крон:

– Сегодня не могу дать больше, но голодной смерти вы можете не бояться. Теперь говорите: где мой сын?

Уайна опасливо взяла золото:

– Хорошо, скажу, где твой сын. Грайт собрался в лес набрать хворосту, я пошла с ним. Несла ребенка в корзине и поставила ее на землю, пока искала грибы. И вот какая напасть! Неподалеку была Придурковатая поляна, и феи из Щекотной обители сыграли с нами злую шутку. Подменили мальчика в корзине ребенком феи! Я ничего и не приметила, пока не взяла младенца на руки, а он меня взял и укусил. Тогда я пригляделась – а у меня на руках рыжеволосое отродье какой-то феи-потаскухи! Нечистая сила унесла твоего сына!

Грайт вмешался:

– Сразу после этого прискакали королевские солдаты. Они потребовали отдать ребенка, угрожая отрубить нам головы, и мы отдали подкидыша, чтоб им пусто было!

Эйлас в полном замешательстве перевел взгляд с лица Уайны на лицо дровосека, потом повернулся и молча посмотрел в сторону темного леса. Наконец он сказал:

– Вы можете провести меня к Щекотной обители?

– Можем, как же! И как только ты им чем-нибудь досадишь, они превратят тебя в жабу, как они сделали с беднягой Вилклавом, перегонщиком скота. Или заставят танцевать до конца твоих дней по всем дорогам и проселкам – так они наказали паренька по имени Дингл за то, что он своровал у них мед.

– Никогда не приставай к феям! – серьезно посоветовала Уайна. – Скажи спасибо, что они к тебе не пристают.

– Но мой сын, Друн! Что теперь с ним будет?