Глава 14. Прощай

Наш долг — это право, которое другие имеют на нас.

Фридрих Ницше


Какое мороженое выбрать: шоколадное или клубничное? А куда поехать в отпуск: в снежные горы или на песочный пляж? В жизни всегда приходится выбирать, чего бы ни касался вопрос. Иногда приходится выбирать путь чудовища, чтобы спасти то, что тебе дорого. Взращивать внутреннего монстра, холить и лелеять его, позволять окружающим его подкармливать, пока не поймешь, что он стал слишком большим, чтобы слушаться хозяина.

Январь 1991

Дэш проболел все рождественские каникулы. У него поднялась температура, ему снились кошмары — Эштон с керамбитом в руке, утекающие в песок струйки, встревоженный взгляд матери, крик и шипение, — иногда одна из картинок застывала перед глазами и не исчезала даже после тяжелого пробуждения, например русалка в цветастом платье и с родинками на щеке. Он представлял себя на ее месте, представлял, как непреодолимая сила выдернула его из жизни — оторвала от размышлений над подарком Розали, от Енота, заманила на мокрый пляж, толкнула на нож, и его жизнь превратилась в воду, утекла в песок, затерялась в миллиардах капель океана. Тело его разорвалось на части, разлилось химическим соединением с двумя буквами и цифрой, а потом испарилось вместе с памятью о нем. И его не стало.

Мысли его постоянно возвращались к пляжу Памлико и всему, что там произошло. Дэш не мог избавиться и от ощущения бессилия, оно возникло, когда под громко включенное радио он сидел в машине и сквозь лобовое стекло наблюдал за сражением. Хотя слово «сражение» сюда не подходило, скорее истребление. У русалок, пришедших отомстить за свою подружку, не было шансов — их остановили заклятием, а потом превратили в ручейки.

Он провел затворником так много мучительных часов, что уже ненавидел стены и пол, скрипучие створки платяного шкафа и тени на стене за входной дверью. Четвертого января он вышел из комнаты и доплелся до кухни.

— Господи, в гроб краше кладут, — проворчала Эйзел и сунула в руки стакан.

Дэш понюхал и обнаружил какой-то травяной настой. Бабка отвернулась к духовке, а Дэш поплелся в гостиную, стараясь по дороге не расплескать жидкость.

Эти несколько слов все равно были самым большим, на что он мог рассчитывать от Эйзел. Она совсем перестала с ним разговаривать. Ей явно пришлось не по душе решение Гертруды посвятить его во все секреты. Теперь вся суровая сталь ее взгляда, которая раньше доставалась и почтальону, припозднившемуся с почтой, и Еноту, сбившему с чайного столика стакан, и Эштон, не предупредившую, что задержится после тренировки, направлялась на Дэша. Гневный взгляд бабки преследовал его везде, будто она мысленно проклинала и самого внука, и каждое его слово, и каждую минуту его жизни, и все, что он когда-либо делал и сделает, и даже каждый его вздох. Для нее он был олицетворением сломанной магии, неправильности, да еще и сующей теперь во все свой нос. Дэш вызывал у нее стойкое раздражение, которое не утихало что бы он ни делал. Еще пару месяцев назад он сколотил ей кресло-качалку, чтобы она могла сидеть на крыльце и любоваться садом, которому отдавала много сил, но Эйзел приняла подарок как должное, не изменив своего отношения.

В гостиной на диване сидела Эштон и читала книгу. Дэш постоял на пороге пару секунд, заново привыкая к обстановке и сестре, ибо мутные кошмары последних двух недель вытеснили реальность. Обстановка — книжные шкафы, деревянный стол с подсвечником на три свечи, коричневый угловой диван, любимые Эйзел коврики и Енот, радостно вскочивший при виде хозяина, — покладисто уложилась в сознании, а вот с сестрой получалось хуже. Она выглядела непривычно, и Дэш никак не мог понять, что в ней изменилось. Потом сообразил — дело в прическе. Начиная с двенадцати лет Эштон стриглась все короче и короче, и теперь над ее головой торчал самый короткий черный ежик из всех. Колючий, как и она сама.

Ее правая рука все еще висела на перевязи — Дэш действительно выбил ей плечо, а синяк на скуле еще не сошел и переливался прощальными светло-лиловыми оттенками.

— Я уже присмотрела тебе местечко на кладбище, — сообщила Эштон, не отрываясь от книги.

Дэш ненавидел сестру в этот момент. Сейчас ему особенно остро казалось, что он смотрит в кривое зеркало: оно отражало другой нос, более тонкий; другие глаза, более настойчивые; волосы темнее; подбородок острее, повадки резче. Ненавидел, но и любил тоже, потому что несмотря ни на что она оставалась самым близким ему человеком.

Он аккуратно поставил стакан и плюхнулся на стул. Эштон покосилась на него, осмотрела и усмехнулась, видимо, любуясь последствиями своих усилий на его лице. Хотя Дэша больше беспокоили боли где-то в подреберье и редкие спазмы при вдохе. Врач сказал, что ничего не сломано, так что оставалось только терпеть и ждать.

— Иди к черту, — буркнул Дэш.

— И ты туда же, братик, — улыбнулась Эштон. В ее улыбке светилась настоящая теплота и искреннее участие.

Дэш медленно пил настой под шелест страниц и звяканье посуды на кухне. Из магазина вернулась мать, отнесла сумки к Эйзел и заглянула в гостиную. Дэш спиной чувствовал ее взгляд, боялся, что она к нему обратится, и в то же время страстно этого желал.

Мать неслышно пересекла комнату. Дэш вздрогнул, когда она положила руку ему на плечо и нагнулась, заглядывая в глаза.

— Я рада, что тебе лучше, — улыбнулась она. — Нам о многом нужно поговорить, согласен?

В ее голосе тоже звучало участие, а во взгляде светилась искренность, от которой Дэшу стало больнее, чем от ударов Эштон. Он впитал эту боль без остатка, выстоял перед ней и кивнул. Мать застыла с непривычным выражением на лице, и они молча смотрели друг на друга. Между ними словно происходил безмолвный разговор, чуть ли не самый важный в их жизни. Они осторожно нащупывали новые границы.

Две прошедшие недели, валяясь в горячке, Дэш пытался свыкнуться с тем, что он убийца, ожидая, что полиция вот-вот нагрянет по его душу, защелкнет на запястьях наручники, отведет в самую темную и холодную камеру и оставит там лет на двадцать, что, по сути, приравнивалось к вечности. Полиция не приходила, и позже Дэш начал опасаться другого: что придет Вероника и накажет его за то, что он проболтался. Или накажут Розали. Как? Ее ведь не за что сажать в тюрьму. Может, ее запугают? Неужели убьют? Стоит ли признаться матери? Возможно, она подскажет, как быть, или, наоборот, сдаст его Веронике. Неопределенность и собственное малодушие изматывали все сильнее. Сейчас, смотря матери в лицо, Дэш снова перетряхивал кладовку со своими страхами. Он ведь хотел стать Охотником. Первый раз всегда страшно, потом станет проще. У Эштон же получилось. Если он продолжит вести себя как раньше, ни у кого не будет повода заподозрить Розали, а вот дома все должно измениться, и Дэш рассчитывал на лучшее: теперь он по-настоящему часть семьи, часть, которую больше не игнорируют и не считают убийцей. Там, за стенами дома, он убийца, но не здесь.

Он едва заметно кивнул, и мать приняла его согласие, как монаршие особы принимают безусловное поклонение, не ожидая иного.

— Пора обедать, — пригласила она.

Дэш встал, игнорируя боль под ребрами, и перехватил настороженный взгляд сестры. Она явно обеспокоилась тем, что упустила нечто важное, но не уловила, что именно.

Обед проходил в молчании, и Дэш против обыкновения не наслаждался блюдами, а напряженно размышлял, даже не замечая, что ест. Его волновало много вопросов, ответов на которые он не нашел в Книге, и надеялся, что ему ответят сейчас. Но точно не бабка. Она направляла на него гневные взгляды каждый раз, как он поднимал голову от тарелки.

— Как твоя медитация, милая? — спросила мать у Эштон.

Та фыркнула и закатила глаза, словно давая понять, что все уровни сати, дзена и випассаны ею освоены, и нечего мусолить эту скучную тему.

Дэш не мог поверить, что ведутся такие банальные разговоры после того, что он сделал на пляже. После того как убил… Мысль споткнулась сама об себя. Он взмок и сосредоточился на кусочке мяса. Интересно, если отделить в нем все волокна друг от друга, сколько их всего получится?

— Ты должна помириться с сестрами, — мрачно заявила Эйзел. Дэш бросил на нее взгляд, но она смотрела на свою полную тарелку. Последнее время с аппетитом дела у нее обстояли плохо, а сегодня, судя по той позе, в которой она сидела — неловкой, искривленной, — у нее болела спина, и аппетита не было совсем. — Даже если придется унижаться. Тебе скоро понадобится медиум.

— Мама, прекрати, — теперь глаза закатила мать. — Ты уже какой год собираешься помирать. Просто не нервничай и не напрягайся. Всех очень обяжешь.

Эйзел так на нее посмотрела, что любой другой непременно сгорел бы от стыда и развеялся пеплом по ветру, но мать была не из таких. Она лишь слегка приподняла брови, выждала несколько секунд и, не услышав возражений, вернулась к своему жаркому. Бабка метала молнии молча.

— Ты не хочешь мириться с сестрами? — спросил Дэш у матери. — Если это из-за меня, то, может быть, стоит им рассказать, что я в курсе?

Мать раздраженно вздохнула.

— Вряд ли это что-то изменит. Они сами не хотят общаться.

— Из-за меня, — заключил Дэш. И это было фактом, который оспаривать никто не стал. Он ощущал вину за то, что разлучил мать с ее сестрами.

— Бабушка, — повернулась к ней Эштон, — давай попробуем еще. Вдруг у меня все же получится.

Эйзел отмахнулась:

— Что толку. Не дал тебе бог способности. Занимайся тем, что умеешь, не лезь в чужой огород.

Уязвленная Эштон бухнула на стол чашку. Звякнула потревоженная вилка, а из-под стола испуганно тявкнул Енот.

— Милая, так что там по поводу твоей медитации? — поинтересовалась мать.

Дэш прикинул, что из двух зол — выслеживать или убивать — он бы выбрал первое, и осторожно предложил:

— Может, попробуем со мной?

Все уставились на Дэша, как на цирковую невидаль. Эштон через пару секунд начала ржать, а Эйзел от возмущения и гнева пошла красными пятнами.

— Никогда ты не подойдешь к амулету! — выдавила она. — Даже не думай.

— Почему? Я же подошел к Книге и русалке. Почему к амулету не могу?

— Это уже никуда не годится, Гертруда! — возмущалась бабка. — Дэшфорду нет места в наших делах.

— Мама, я разберусь сама! — отрезала та.

— С чем ты разберешься, Гертруда? Ты уже со многим так хорошо разобралась!..

— Дайте мне попробовать еще раз, — настаивала Эштон. — Мне нужно еще раз взять в руки камень, кажется, я начала что-то улавливать…

— Эштон, не пытайся прыгнуть выше головы…

— Мама, не отказывай ей так категорично…

Енот подошел к Дэшу, встал на задние лапы и положил морду ему на колени, будто вопрошая: «Чего шум поднялся?» Дэш потрепал его по загривку. К скандалам и спорам он не привык, ведь раньше любое несогласие просто игнорировалось и гасло в самом начале, а теперь в семье произошла перестановка сил, и Дэш перестал быть центром недовольства для всех. Теперь члены семьи не знали, на кого им вылить накопленное раздражение.

Он дождался, пока все угомонятся, и попробовал зайти с другой стороны.

— Мама, ты же сама просила у меня помощи. Ты хочешь понять, что не так с магией. Не хотите пускать меня к амулету, ладно, давайте попробуем что-нибудь еще. Я хочу пойти в колледж, выучиться на врача, разобраться в физиологии русалок и придумать…

— Их убивать надо, а не изучать, идиот! — фыркнула сестра. — Ты только потратишь время.

— Мое время, хочу и трачу!

— На то, что никому не нужно? Вали пустыни подметать!

— Свалю, главное, чтобы тебя там не было!

— Мама, почему он вообще упоминает колледж? — возмущенная Эштон повернулась к матери. — Ты говорила, мы не будем учиться в колледже.

— Господи, да замолчите! Уже голова от вас заболела. Никто не будет изучать русалок.

— Почему?.. — начал Дэш.

— Потому что это бессмысленно!

— С чего ты взяла? — возмутился Дэш. — Я видел записи в Книге по поводу их физиологии. Их ты сделала.

— Я вырву эти страницы, чтобы они не забивали тебе голову!

— Только попробуй!

— Сядь на место! — прошипела мать. По ее лицу было видно, что она теряет терпение и что разговор лучше прекратить. — Все сидят на местах.

Дэш не понял, когда успел вскочить, и медленно сел. Мать вышла из кухни. Он, Эштон и бабка остались и недовольно переглядывались.

Мать поднялась по лестнице — ступени чуть скрипели под ее ногами — походила над головами, то есть в своей комнате, и спустилась. Зайдя на кухню, она положила перед Дэшем стопку газетных вырезок.

По выражению лиц бабки и Эштон, он понял, что они в курсе, взял в руки вырезки и просмотрел заголовки: «Группа активистов устроила забастовку около офиса «Петрол Плюс», «Правительство нам лжет: грунтовые воды уже загрязнены…», «Цена человеческой ошибки — гибель трех тысяч дельфинов», «Тысячи гектаров земли погибли», «Экономическое рабство: мы все заложники корпораций»… На фото к статьям — увядшие деревья, трупы дельфинов, митинги и демонстрации.

— Что это? — спросил он у матери. — Вырезки про «зеленых»?

— Это чужие ошибки, на которых стоит поучиться, — отрезала мать и покопалась в вырезках. — Ну вот, например, эта. Посмотри.

Дэш посмотрел. Истертая черно-белая фотография была слишком зернистая, зато лицо девушки с плакатом попало в центр и поэтому ярко выделялось среди безликой толпы, несущей нечитаемые надписи. Растрепанные волосы, широко распахнутые взбудораженные глаза, на лице — непреклонная решимость. На плакате мелкая надпись: «Прекратите убивать океаны!» Вокруг — парк и смазанные фигуры, не захваченные фотокамерой так же четко. У Дэша сам собой дорисовался образ: вытоптанная трава, скомканные листовки и обертки из-под шоколадок и сигарет в тех местах, где проходили митингующие. Возможно, они пикетировали перед Белым домом, возможно, в Центральном парке Ипсиланти или и вовсе перед Индепенденс-холлом в Филадельфии (*). Рядом дежурили полицейские на случай, если кто-то начнет бузить или полезет к ограждению. В такие пикеты Дэш не верил, он считал, что никто не видит усилий этих бедняг и до них никому нет дела. Этот пикет, как и многие другие, скорее всего, закончился без результата. В статье говорилось, что ярую пикетчицу Эбигейль Дункан арестовали, дата — почти десять лет назад.

— Ладно. И что? — недоумевал Дэш.

— Половина этих митингующих наркоманы и лодыри. Они даже не понимают смысла лозунгов, которые выкрикивают во весь голос. — Мать вернулась к своему месту и села, положила себе десерт, отщипнула вилкой кусочек пирога, но до рта не донесла. — В газетах писали, что, когда эту девушку выпустили под залог, она наглоталась «колес» и под ЛСД зарезала какого-то чиновника из морского ведомства.

— Ну значит, они действительно наркоманы и лодыри. Еще и убийцы, — предположил Дэш и поежился. И чем он от них отличается?

— Нет, — возразила мать, положив вилку обратно на тарелку, — я знала Эби, она была моей подругой. Она потомственный Охотник, и никогда не принимала наркотики, ее проблема была в другом. В свободомыслии, в неуместном стремлении изменить мир, который в изменении не нуждается. Она собирала митинги против добычи нефти, что совершеннейшая глупость. Угрожала рассказать о русалках всему миру, предъявить доказательства их существования и хотела убедить наших боссов, что их нужно изучать.

— И она решила, что убийство чиновника морского ведомства поможет им это понять?

— Не думаю, что она его убила. Ее накачали наркотиками и навесили на нее убийство, чтобы другим неповадно было.

Раздался хруст, и Дэш вздрогнул. Но это оказался Енот, который под столом расправлялся с косточкой.

У Дэша никак не укладывались в голове слова матери: получалось, что ее боссы подставили невинного человека, убив ради этого другого невинного человека.

— Не уверен, что понимаю. Если Эби была невиновна…

— Виновна, невиновна… Кого интересует такая ерунда, если мы говорим о гигантской финансовой машине, смазанной нефтью.

Дэш совершенно сбился с мысли. Так она защищает своих нанимателей или обвиняет? Почему разговор вообще сполз к убийствам и заговорам?

— Зачем ты это говоришь? Ты точно знаешь, что было именно так?

Мать нахмурилась и сжала губы.

— Я не хочу, чтобы ты оказался на месте Эби, а если продолжишь упорствовать, то окажешься. Тебя выставят невменяемым фанатиком или радикальным экстремистом, повесят на тебя то, что плохо лежит, и уничтожат. Им это ничего не будет стоить, а ты отдашь за это жизнь и ничего не изменишь.

Дэш посмотрел на сестру — она ответила хмурым взглядом исподлобья, посмотрел на Эйзел — в ее взгляде сквозило неуместное ехидство, будто она ждала именно такого исхода для внука. Никто не считал это шуткой и смеяться не собирался.

— И что случилось с Эби потом? — спросил Дэш.

— Зарезали в тюрьме.

Дэш озадаченно хмыкнул и тщательно обдумал новую информацию, перебирая вырезки.

— Давай уточним. То есть я не могу заняться изучением русалок. Я не могу о них никому рассказать. Не могу никуда уйти. Не могу проявить ни капли неудовольствия ни по какому поводу. Все, что мне разрешено, это убивать русалок. Так? И у меня нет выбора?

Сестра отвела глаза, бабка копалась в своей тарелке. Они обе будто бы оставили их с матерью наедине, не вмешивались.

— Почему же? Ты свободен выбирать, — холодно сообщила мать. Если минуту назад она казалась скорбящей по подруге, то сейчас осталась только равнодушная невозмутимость. — И сделать рациональный выбор держаться своей семьи. Мы не убийцы, мы — спасители.

Дэш внимательно изучил ее лицо, теперь, впрочем, как и обычно, не дающее подсказок, что она на самом деле сейчас чувствует. Может быть и ничего. Но он помнил страх матери, ее панику на пляже в Памлико. Она проговорилась о корпорации и договоре, о том, что ее сын практически заложник в родной семье, помнил он и ее ужас при разговоре о будущем, поэтому сейчас Дэш сомневался, что мать искренне считает себя спасителем. Как можно добровольно каждый раз выбирать жизнь в клетке, ограничения и удел убийцы? Может быть, она просто не готова говорить правду? Или, что еще хуже, сама не осознает ее? Может быть, все члены его семьи заблуждаются, опасаясь последствий от нарушений договора. Ведь они живут со своей парадигмой целую жизнь, даже Эштон, лишь Дэш способен отличить истину от навязанных установок и помочь своей семье это понять.

— Вы же понимаете, что чем-то подобным прикрывались крестоносцы, а потом вырезали половину Европы. Это была не какая-то неизведанная сила, а люди.

— Если и есть какая-то неизведанная сила, то это наши собственные шумные мысли, сбивающие нас с толку. И тебя сейчас сбивают с толку мысли о твоем поступке, я понимаю. Но ты совершил не убийство, ты сделал то, для чего был рожден. Это твое предназначение. Каким бы странным это ни казалось… Для всех нас… — Мать помолчала, устало потерла переносицу и отпила сока из бокала. — Мы не те, кто меняет законы вселенной, Дэшфорд, мы можем лишь приспосабливаться к ним. И принимать дары с благодарностью.

— Да, например те, что сейчас на столе, — назидательно добавила Эйзел. — Они нам достаются за наш труд. И возможность жить в этом доме тоже.

Мать неодобрительно посмотрела на нее, и та замолчала. Бабкин аргумент вверг Дэша в еще большее уныние: идея получать вознаграждение за убийства казалась ему нелепой.

Сейчас Дэш чувствовал себя слишком усталым и подавленным, чтобы строить смелые планы. Эбигейль Дункан пыталась что-то поменять, но у нее ничего не вышло. Может быть, она просто была недостаточно сильна? Или ей не хватило упорства? Дэш не был уверен, что у него хватит сил и упорства. Слова матери оглушили, парализовав способность с любопытством смотреть в будущее.

— Ну хорошо, — сдался он. — Русалки зло. Чего ж их не перестреляли из пулеметов и не взорвали одним махом? Зачем Охотницы с ножами?

— Взорвать одним махом? Что это за выбор слов? — неодобрительно протянула мать. — Ты что же имеешь в виду? Динамит? Тогда пострадают рыбы, киты. Никто не будет глушить русалок в океане. А перестрелять… Это как палить по воробьям из пушки. Русалки редко собираются большими группами. А самое важное, обычные люди не отличают русалок от человеческих девушек. Убьют туристок на пляжном отдыхе, и кто же будет за это отвечать?

Она отодвинула недоеденный десерт и раздраженно швырнула следом салфетку. Дэш совершенно отчетливо ощутил то, что она сейчас чувствует — страх. Она боится чего-то, что гораздо больше ее самой и всех ее возможностей. Испуганная Гертруда Холландер ужасала его похлеще приветливой.

Через пару дней вечером Дэш отправился на работу. На первую смену в новом году Дэш принес Розали белый ирис и вручил в подсобке. Ему хотелось извиниться перед ней, но простого «спасибо» казалось недостаточно. Едва на фоне кривобоких стоек с отбитыми ножками и заваленных хламом стеллажей он увидел Розали в нелепом желтом худи, ему будто немного полегчало. Все произошедшее на пляже Памлико стало казаться липким кошмаром с послевкусием тоски.

— Ну спасибо, мелкотня. — Розали взяла цветок и выглядела довольной. — Чего нос повесил? Работать не хочется?

Дэш не сомневался, что если бы Розали узнала, как он провел каникулы, о том, что сделал на пляже в Памлико, то возненавидела бы его. Он неопределенно пожал плечами.

— Ну ладно, — Розали воткнула ирис в чашку, сдвинула папки с отчетами, извлекла оттуда журнал и раскрыла его на странице кроссвордов, — иди пока в ряд «Би», стойка с печеньем упала, все красочно разлеглось по полу. Скоро приду.

— Так это ты журналы портишь?

— Ну надо как-то мозги тренировать.

Розали склонилась над кроссвордом, а Дэшу стало так хорошо, как не было уже очень давно. Вот человек, который не боится нарушать правила. Он искренне рассмеялся над выходкой Розали, а она тут же вновь вскинула голову.

— Эй, давай завтра в кино сходим. «Пробуждение» (**) показывают, а в Молл привезли свежий попкорн, захватим.

Ничего себе! Пойти в кино с девчонкой на год старше! А что, если она предложит сесть в заднем ряду? Дэш опешил на секунду, вдохновился, но потом представил лицо Розали, когда она узнает, что ее сосед в кинотеатре убийца.

— Не, я занят завтра… — Он попытался придумать чем. — Енота надо к ветеринару везти, у него… лишай.

— А-а, — протянула Розали после паузы. — Ясно.

Она снова уткнулась в кроссворд. Дэш собрался уходить, но потом повернулся к ней и осторожно произнес:

— Знаешь, насчет того, что я наговорил. Про русалок.

Розали подняла голову.

— В общем, придумал я все. Просто нафантазировал. Нет никаких русалок.

Розали вскинула брови, пару секунд удивленно размышляла, а потом лицо ее вытянулось будто бы от разочарования. Только что ее так разочаровало: то, что мифических существ на самом деле нет, или сам факт обмана?

— М-м, ладненько, — протянула она. — Ну, выдумываешь ты хорошо. Может, писателем станешь.

Дэшу не понравился ее тон — холодный, даже колючий. Обиделась. Розали уткнулась в кроссворд и разговаривать больше не желала.

— Прости за это. И не говори никому, хорошо? Ну знаешь, это же моя идея, не хочу, чтобы ее украли.

Розали промычала что-то невнятное не поднимая головы.

Всю смену у Дэша было паршивое настроение, коробки и баночки выскальзывали из рук, пакеты рвались, а колесики у роликов, на которых Дэш разъезжал по супермаркету, заедали. С работы они с Розали вышли позже, а потом молча шагали по Паркуэй Роад. Рассвет уже случился, и улицы оживали: торговцы открывали магазины, громыхая рольставнями на дверях, на дорогах скапливались машины, предвещая пробки, а клерки из расположенного за углом бизнес-центра стремились на работу в душные офисы, на ходу глотая кофе. Настроение Дэша перевалило за отметку «паршивое» и приблизилось к «отвратительно». Он закурил, а потом подумал, что можно еще раз попробовать кое-что посильнее.

Парень, который продавал самокрутки, жил всего в трех кварталах прямо по улице. Дэш не свернул, как обычно, направо.

— Мы договорились не курить марихуану, — укорила Розали. — Нам нужна ясная голова.

Дэш скривился. Сейчас бы он не отказался от туманной.

— Нет, мы туда не пойдем! — заявила Розали и остановилась.

— Уходи, сам разберусь, — буркнул Дэш.

— Ты меня отпускаешь?

— Что? — недоумевая, Дэш повернулся к Розали. Вопрос прозвучал нелепо, с какой-то безумной надеждой, будто Роуз только об этом и мечтала, свалить подальше. Почему? Разве они не друзья? Дэш и удивился, и тут же обиделся. Да не держит он ее! Не нравится, пусть валит на все четыре стороны, переживет, но представив, что останется совсем один, он чуть не задохнулся. — Роуз…

Она стояла на тротуаре, печальная и измученная, с кругами под глазами после бессонной ночи, бледная и какая-то потерянная.

— Отпусти меня, а потом укуривайся сколько хочешь, болван!

Он окончательно перестал ее понимать.

— Да не кури, если не хочешь. Давай завтра встретимся. Ну давай в кино, ладно.

У Розали по лицу пробежала тень.

— Ненавижу тебя, Дэшфорд Холландер!

Дэш опешил. Да за что? За то, что сначала отказался идти с ней в кино? Какое кино, когда такое происходит?! Розали не может уйти сейчас, она — единственный человек во всем мире, который его понимает. Он шагнул к ней, чтобы взять ее за руку, ощутить тепло ее тела, ощутить ее рядом…

Дэша толкнули, и он чуть не слетел с тротуара. Он хотел возмутиться и уже развернулся сказать пару ласковых мужику, который шел не разбирая дороги, но не успел: мужчина начал падать. Дэш подхватил его в последний момент, чуть не завалившись вместе с ним на тротуар. Мужчина, по виду какой-то офисный клерк, сипел и задыхался, царапая руками горло и грудь, словно хотел раздвинуть ребра. Дэш механически помог ему распустить галстук, но легче мужчине не стало: он мучительно пытался дышать, в ужасе распахнув рот и глаза.

Люди, идущие мимо стали останавливаться, шуметь и встревоженно восклицать. Розали затерялась где-то в толпе. Из ближайшей кофейни выбежал продавец, парнишка со взъерошенными волосами. Он твердил:

— Я уже вызвал девять-один-один. Я вызвал девять-один-один.

Мужик начал синеть, и Дэш засомневался, что помощь успеет. Что с ним? Сердце? Удушье? Перед глазами промелькнули книги, которые Дэш читал, видео, которые он смотрел. Что там было? При астме человек не может выдохнуть, а при отеке Квинке вдохнуть. Дэш попытался послушать дыхание, но слышал только беспорядочные сипы, видел вытаращенные в ужасе глаза. Он начал шарить по карманам бедняги в надежде найти астматический спрей или адреналин, который используют аллергики. Нашел портмоне, ключи, какие-то записки, ручку и прочий мусор.

Может, воткнуть ему ручку в ногу? Выделится адреналин. Хрень полная!

Мозг Дэша в панике выдал совет — искусственное дыхание. Он уже набрал в рот воздуха, примериваясь, но тут раздался характерный звук сирены и спустя несколько секунд суровая женщина в комбинезоне с надписью «911», растолкав всех, склонилась над беднягой, который бился в руках Дэша. Она требовательно произнесла:

— Всем отойти! И тебе тоже.

Его отпихнули, все утонуло в шуме и переполохе, Дэш болтался вокруг толпы, пытаясь высмотреть исчезнувшую Розали, но ее не было. Пациента погрузили в машину скорой помощи, и Дэш пролез поближе.

— Если бы кто-нибудь догадался, что он подавился, — сказала врач, устало откидываясь на сиденье, — у него был бы шанс.

Дэш шел по улице, не понимая, куда идет и сколько времени прошло. В какой-то момент ему показалось, что с другой стороны улицы на него печально и сочувственно смотрит Розали, но когда он присмотрелся, то увидел просто похожую девчонку. И прекрасно! Не нужна ему сейчас ее жалость!

Как он мог так ошибиться?! Это была не астма. При астме человек не может выдохнуть, а этот бедняга не мог вдохнуть, как будто что-то ему мешало. Инородное тело, конечно! А он собирался делать искусственное дыхание, идиот! И сделал бы хуже. Какое право он имеет думать, что справился бы, помог? С чего он взял, что смог бы выучиться на врача? Он полное ничтожество!

Дэш корил и ругал себя, пока не довел до злости. Он злился на то, что позволил себе мечтать, за то, что мысленно видел себя в белом халате, в больнице, за проведением операции или осмотром пациента, тогда как с самого начала это было недостижимой мечтой: у него нет денег, нет способностей и нет ничьей поддержки. Его никто не отпустит. Он обнаружил, что стоит у калитки своего дома, а Енот радостно подскакивает, в нетерпении ожидая, когда его потреплют за ухом. Злость, потрясение и обиду Дэш выместил на садовом домике. Его дверь просела и не открывалась. Дэш рванул так, что сорвал ее с петель. Он яростно швырнул полотно в стенку, старое дерево не выдержало и раскололось. Следом за погибшим полотном полетел стеллаж с гвоздями и шурупами, сваленный ногой, а затем верстак. Енот заскулил и в страхе убежал.

Дэш в одиночестве посылал свою жизнь к черту.

* * *

Нью-Йорк мелькал в окне машины и оставался позади, картинки, едва нарисовавшись перед глазами, проносились мимо: дороги, забитые желтыми такси, сине-серые небоскребы, витрины магазинов с игрушками и одеждой — разноцветные мазки перед глазами; бомжи на перекрестках навьюченные в несколько слоев дешевых тонких курток, с намотанными на ноги тряпками вместо обуви, а рядом сверкающие витрины шикарных ресторанов, внутри — каскадные люстры, золоченые бра, вышколенные официанты в белом. Дэш не успевал толком рассмотреть названия и вывески и удивлялся толпам на пешеходных переходах и тротуарах. В Ипсиланти такую толпу не увидишь даже на главной площади в день города.

Дэш раньше не бывал в мегаполисах. Конечно, в детстве он жил в столице Тонакавы, но Ипсиланти по сравнению с Нью-Йорком казался яликом рядом с крейсером, а уж их нынешнее захолустье — городок Хоннакон — так и вообще рыбешкой у весла. Эштон так же восторженно пялилась в окна, принимая скучающий вид всякий раз, как ловила на себе взгляд Дэша.

Ради встречи с Главной — Вероникой Бэк — мать вырядилась, как на похороны, в черное строгое платье, и их обрядила как клоунов: Эштон — в такое же строгое платье-футляр и туфли на каблуках, а Дэша заставила надеть пиджак и галстук, которые он сроду не носил. Эштон ругалась и злилась все время, пока привыкала к каблукам, расхаживая по гостиной в манере пьяного матроса, которого штормит на поворотах. Дэш отметил для себя две вещи: что у них с сестрой есть общее — они оба любят джинсы и футболки, а еще, что его сестра красавица. Раньше он этого не замечал.

В костюме Дэш нервничал еще больше и периодически оттягивал ворот рубашки на горле, чтобы вдохнуть. Распустить галстук мать не позволила. Эштон нервно оглаживала платье без единой складки, оно сидело как влитое, но она то и дело поправляла то пояс, то воротник.

Пока они ехали, мать рассказывала про Веронику. Когда-то рядовой сотрудник одного из филиалов службы безопасности «Петрол Плюс», она смогла дослужиться до руководителя Департамента безопасности всего холдинга, и сейчас люди под ее руководством отвечали за охрану всех объектов нефтедобычи, бесперебойное функционирование, найм сотрудников и еще миллион других вещей. Именно она догадалась о том, кто нападает на буровые и убивает нефтяников; именно она вышла на след Охотниц, чтобы заключить с ними сделку, и именно она все эти годы зорко следила за тем, чтобы информация о русалках и их действиях не вышла за пределы нескольких высокопоставленных кабинетов и ряда скучных документов. С помощью своих связей она лоббировала законопроект по созданию специального охранного подразделения, за которым на самом деле скрывались Охотницы, выбила в Палате Представителей немыслимый бюджет на этот проект, тянула за ниточки в Сенате и Верховном суде, несколько лет не спускала на тормозах юридическое урегулирование в Международном суде, делала все, чтобы специальное подразделение стало законным. Для непосвященных это была лишь очередная трата бюджета, зато Вероника добилась, чтобы охота на русалок стала законной и выгодной для всех сторон. Охотницам досталась весомая доля: возможность убивать законно, по контракту, а не прятаться и пробираться тайными тропами.

Слушая рассказ матери, Дэш все больше терял себя на фоне исторических свершений, колоссальных проектов и участия такого количества влиятельных людей. В конце концов он ощутил себя пылинкой под сапогами сильных мира сего и окончательно сник.

После очередного оживленного перекрестка мать свернула направо и заехала под козырек небоскреба. На КПП у них проверили документы и назначенное время и только потом пропустили. Внутри — огромные пространства, высокие потолки, колонны с отметками направления. Даже подземная парковка выглядела так, будто ее делали не для обычных людей, а для великанов. Название «Петрол Плюс» и логотип в виде черной капли попадались каждые несколько метров: на колоннах, на стенах, на дверях. В голове Дэша всплыли детские соревнования и награды сестры, а еще ее спортивная форма и кроссовки с таким же изображением. Стало неуютно из-за ощущения, что за ними следят всю жизнь. Мать заглушила мотор и вышла, следом неуклюже выбралась Эштон, а потом и Дэш.

Они втроем встали у машины.

— Главное, не нервничай, — произнесла мать. — Это знакомство. Сразу никто ничего не решает.

Ее рука тряслась, когда она закрывала машину на ключ, прятала его в сумочку и откидывала назад волосы. Дэш не понял, кому она это сказала — ему или сестре, — но на всякий случай принял к сведению.

— Я еще сам на них посмотреть должен, — буркнул Дэш.

— Вот именно! — с неожиданно бурным оживлением подхватила мать. — Считай это собеседованием.

— Если тебя сразу убьют, то и переодевать для похорон не понадобится, — ухмыльнулась Эштон. — Ты уже при параде.

— Иди ты! — Дэш пихнул ее, но тут же кинулся ловить, когда она не смогла удержаться на каблуках и начала валиться.

Потом он довел сестру до лифта и прислонил внутри к стене. Эштон ухватилась за поручень и сосредоточенно застыла, уставившись на ноги. Мать нажала на кнопку пентхауса.

— А если что-то пойдет не так? — тихо поинтересовалась Эштон, по-прежнему изучая свои колени и каблуки.

Мать молчала, смотря перед собой в закрытые двери лифта. У Дэша от ужаса возникла тянущая боль где-то внизу живота.

— Если что-то пойдет не так, то Дэшфорду останется сесть в машину и ехать куда глаза глядят, — сказала мать и выпрямила и без того прямую спину.

Эштон бросила на него короткий напряженный взгляд и тоже уставилась на двери лифта, выпрямилась, вздернула подбородок. Приготовилась. Дэш подумал, что если что-то пойдет не так, то пусть его сразу прикончат и пытка закончится.

— Все будет хорошо, — неожиданно уверила мать.

Двери лифта распахнулись с тихим перезвоном, явив сверкающую бежевую плитку, уводящую в светлый широкий коридор. Все — пол, стены, противоположная стена, логотип «Петрол Плюс» — искрилось и блестело, ослепляло.

Их встретила девушка в простом черном платье по фигуре, с зачесанными назад волосами и невозмутимостью на лице, поприветствовала легким кивком и сообщила:

— Мама вас ждет. Прошу за мной.

Мама? Дэш постарался не выдать своего удивления.

Мать царственно кивнула в ответ и вышла из лифта. Эштон вцепилась тонкими пальцами в локоть Дэша, практически повиснув на нем. Стук ее каблуков разносился по всему коридору. Они прошли вперед мимо двух охранников и свернули налево. Там оказалась комната с диванами, журнальным столиком и стойкой ресепшена. Еще одна девушка в черном узком платье и убранными волосами равнодушно кивнула в приветствии. Это тоже дочь Главной или называть босса мамой обязывает корпоративная политика?

Здесь каблуки Эштон молчали. Дэш посмотрел на пол — бежевый ковролин. Почему-то стало спокойнее. Возможно, мерный стук порождал ощущение утекающих секунд жизни.

Вслед за сопровождающей они прошли еще одним коридором, гораздо более скромным — со скучными плафонами на потолке и напольными растениями, стоящими на мягком ворсе, — а потом попали в светлый круглый холл с кучей дверей. Девушка распахнула перед ними одну из них и застыла у входа. Два охранника встретили их внимательными взглядами.

Блеск деревянного пола и белых стен оттенял журчащий вдоль правой стены водопад. За длинным продолговатым столом сидели три женщины. Одна из них, высокая, худощавая, в строгом офисном костюме с юбкой, встала при их появлении. Видимо, Главная. Светлая кожа, высокие скулы, цепкий взгляд, зачесанные назад пепельные волосы со вставленными в них сверху шпильками крест-накрест — она вся была какая-то узкая и заостренная, как спицы Эйзел для вязания. А еще Главная напоминала Дэшу стамеску: инструмент, которым при должной настойчивости, снимая слой за слоем, можно оголить нутро до самой глубины.

— Гертруда, рада тебя снова видеть.

Мать склонила голову в легком кивке и сухо поздоровалась. Вероника перевела взгляд на Дэша и Эштон.

— Эштон, как ты выросла. Тебя прямо не узнать. Настоящая красавица! — сообщила она таким тоном, будто гордилась собственным совершенным творением. — Дэшфорд, наконец-то мы познакомимся лично. Прошу, присаживайтесь, — указала она на стулья и уселась, даже не подумав представить двух незнакомок.

Те сидели молча и безучастно смотрели перед собой. Выглядели они бледно и замучено, хуже, чем мать после двухнедельной командировки. Дэш решил, что суд планируется не только над ним, но еще и над этими в чем-то провинившимися женщинами.

Он провел сестру к тому месту, на которое указала мать, усадил ее и сам сел рядом, а мать устроилась между ним и Вероникой. Молчуньи оказались ровно напротив него.

— Дана, будь добра, принеси мне кофе, а гостям, что они пожелают.

Дана, та самая девушка, которая их привела, устремила на них выжидающий взгляд. Гости ничего не пожелали, как и две присутствующие дамы. Дана молча ушла за кофе и закрыла за собой дверь. Два охранника остались внутри комнаты и застыли по бокам от двери.

— Дэшфорд, — энергично произнесла Главная, и он вздрогнул, — очень рада тебя видеть.

— Приятно познакомиться, мисс Бэк, — пробормотал он, изо всех сил стараясь не коситься на мать и сестру, чтобы не видеть их реакцию, отчего-то ему казалось, что сегодня он должен ответить за себя сам.

— Можешь обращаться ко мне Вероника, договорились? — Главная не спускала с него изучающего взгляда до тех пор, пока он не кивнул.

За ее спиной в огромном панорамном окне пульсировал Нью-Йорк. С такой невероятной высоты, сорок этажей, он выглядел еще более захватывающим: средоточие денег, власти, интеллекта, мечтаний и вдохновения. По крайней мере таким город представлялся в воображении Дэша раньше, и пока он видел подтверждение своим фантазиям. И это пугало: огромные пространства, большие деньги, великие амбиции. Он чувствовал себя мелким и незначительным, неспособным тягаться с таким величием.

Он огляделся. Комната больше походила на переговорную, чем на офис: на лакированном столе ни бумажки, вдоль стены диваны и стеллажи с книгами, у панорамного окна и по углам — горшки с цветами и разной зеленью. На стенах висели картины, изображающие города в абстрактных стилях, и Дэш не удивился бы, если бы ему сказали, что это подлинники каких-нибудь известных художников. Он не разбирался в живописи, давно забросил мысль о творчестве, но сама витающая повсюду атмосфера будто бы говорила, что размениваться на копии здесь не привыкли.

— Что ж, — Вероника откинулась на спинку крутящегося стула и чуть покачнулась, — расскажите, как вы справляетесь.

— Вполне, уверяю тебя, — тут же откликнулась мать. На фоне любезно-энергичной Вероники ее голос звучал почти безжизненно.

Вероника вскинула брови, вежливо улыбнулась, и морщинки побежали у нее вокруг глаз и рта. Она вовсе не так молода, как могло бы показаться на первый взгляд. Такие сухопарые люди всегда кажутся моложе своих лет, обычно их выдают глаза. В глазах Вероники Бэк светились безграничная уверенность и жесткость, и понимание того, что этого вполне хватает, чтобы двигаться вперед.

— Я получила выводы врачей о здоровье нашей дорогой Эйзел. К сожалению, утешительных новостей нет. Вашей семье нужен медиум. Гертруда, как ты собираешься решить эту проблему?

Вот так, несколькими словами, Вероника Бэк вынесла вердикт семье Холландеров — признаны ущербными, подлежат ремонту.

— Отчеты врачей не отражают всей картины. Моя мать — невероятно стойкий человек и гораздо крепче, чем показывают анализы.

Вероника поразмышляла несколько секунд, а потом перевела взгляд на Дэша, и ему показалось, что на него направлены два лезвия, которые разрежут плоть, стоит ему ошибиться хоть в чем-то.

— Дэшфорд, скажи, ты знаешь о формуле Стражек?

— Нет, что вы!

— Неужели? — Вероника даже будто удивилась.

— Ну, я подумал, что невежливо говорить, что кто-то знает ее, кроме вас.

Слова вырвались у него сами собой, он даже не успел их обдумать. Липкий страх заполз под тесный пиджак — неужели он вот так сразу все испортил? Мать не пошевелилась, а Эштон повернула к нему голову, наверное, хотела одарить возмущенным взглядом, но он словно одеревенел и смотрел только на Веронику.

Она рассмеялась. Смех вышел удивленным и почти искренним.

— Как мило он хамит, Гертруда, ну не чудо ли?

Дэш засомневался, что мать поддержит такое заявление, и все же покосился на нее. Она сидела, задрав подбородок и нацепив на себя обычную приторно-вежливую улыбку, за которой могло скрываться что угодно — от неловкости за сына до панического ужаса.

— Я знаю о формуле Стражек. Можно?

Вероника повернулась к Эштон.

— Конечно.

— Каролина Стражек была очень сильным медиумом, — с готовностью выпалила та. — Она умерла почти сто лет назад, но оставила наследие — формулу. По ней рассчитывают потенциал каждой семьи охотниц. По формуле можно оптимально распределять ресурсы и территорию. Достаточно знать размер семьи и силу ее медиумов.

Дэш испытал досаду. Конечно, он знал о формуле Стражек, ведь он читал о ней в Книге, но сам же загубил возможность понравится Главной, а вот Эштон не преминула воспользоваться случаем. Выскочка!

— Спасибо, дорогая, — улыбнулась ей Вероника. — Позволь, я продолжу твою мысль. При верном планировании снижаются риски. Снижаются риски — растет прибыль. Растет прибыль — мои боссы довольны, а когда они довольны, довольна и я. Сейчас по этой формуле у вас слишком высокие риски. Я имею в виду, что из четырех членов семьи у вас всего два охотника, и велик шанс, что в самое ближайшее время вы лишитесь медиума. Я очень не хочу стать недовольной.

— Я заменю Эйзел. Стану Хранительницей Книги и медиумом.

— И охотницей одновременно? Гертруда, это нереально.

— Дэшфорд нам поможет.

Вероника раздосадовано выдохнула.

— Когда сестры отказались тебя поддержать, — она остановила задумчивый взгляд на Дэше, — я пошла тебе навстречу, Гертруда, ведь ты обещала укладываться в требования. Но у тебя ничего не вышло, пора это признать. У тебя слишком маленькая семья. Рассуди сама: вам нужно двое Охотников, один Медиум и одна Хранительница книги. Ты и Эйзел пытались совмещать. И что в итоге? У тебя самые низкие показатели.

— Вероника, мы справимся и без моих сестер, — твердо произнесла мать. — Уверяю тебя, нам не нужна их помощь, если у нас есть…

Возможно, она хотела сказать про Дэша, но Вероника ее перебила.

— Мои штатные медиумы обеспокоены тем, что происходит с магией. Охотницы все чаще рождаются без способностей к работе с амулетом, — она бросила быстрый взгляд на Эштон, — новых амулетов никто изготовить не может, а старые будто… — она помедлила, подыскивая слово, — выдыхаются. Да еще и вот это. — И остановила задумчивый взгляд на Дэше.

Он ощутил себя вещью. Неудачно приобретенной ерундой на распродаже, бракованным экземпляром среди безупречной партии.

— Твоя дочь, Гертруда, несомненно благословение небес, но в формулу Стражек вы катастрофически не укладываетесь. — Вероника подвела итог: — Вам нужно объединиться с сестрами.

— Они не примут Дэшфорда, — спокойно произнесла мать.

— Да, я знаю, я у них спрашивала, — вздохнула Вероника и перевела взгляд на Эштон. — Скажи, милая, ты бы хотела переехать к одной из своих тетушек и стать частью одной из лучших команд?

У Эштон от удивления расширились глаза. Она испуганно покосилась на мать, как и Дэш, но та смотрела только на Веронику.

— Так что скажешь? — настаивала Главная.

— Я не знаю… — растерялась Эштон. — Возможно.

Дэш пнул ее под столом ногой. Совсем обалдела, предательница!

— На семью из трех человек, Вероника, у нас будет один медиум и два Охотника, — невозмутимо сообщила мать. — Дэшфорд — Охотник, и доказал это, убив русалку.

— Вот как? — Вероника развернулась к нему вместе с крутящимся креслом.

Отворилась дверь. Вошла Дана с подносом. Подошла к Веронике, аккуратно поставила перед ней картонную подставку, на нее водрузила чашку, а вокруг расставила сахарницу, молочник и салфетницу.

— Благодарю. Можешь идти.

Дана молча ушла. В полной тишине Вероника насыпала себе в кофе сахар, налила сливок, аккуратно помешала.

— Что ж, мужчина-Охотник непредсказуемый риск. Не представляю, как это рассчитать по формуле Стражек. В ней даже не заложен такой параметр. Ты уже не выполняешь план, Гертруда, а если все скинуть на твоих детей, боюсь, потери только возрастут. Думаю, объединение — единственный выход.

Вероника печально вздохнула и сделала глоток.

Дэш начал злиться. Тактика матери — поклонение и уважение — не работала, а тактика сестры вообще форменное предательство. Почему мама ничего ей на это не сказала? А про объединение даже думать не хотелось. Мама — старшая из трех сестер, а ей предлагают пойти на поклон к младшим, уговаривать их принять ее сына, унижаться…

— И сколько же русалок нам с Эштон нужно убивать, чтобы ваши боссы не теряли прибыль, а вы, Вероника, были довольны?

Теперь Эштон ткнула его под столом каблуком, а мать обернулась с настороженностью на лице.

Вероника с интересом посмотрела на него над чашкой, делая еще глоток, поставила чашку на блюдце и с удовольствием сообщила:

— В три раза больше, чем сейчас твоя мать. Она сильно отстала от показателей других семей. В вашей вместо ожидаемых трех охотников, работают только два.

— Так может быть стоило снизить для нее показатели? Так, чтобы она смогла их выполнить?

— Дэшфорд, прошу тебя, замолчи! — одернула его мать.

— Нет, почему же? Пусть говорит. По-видимому, его интересуют цифры, я с удовольствием поделюсь цифрами. У меня есть специалисты, которые занимаются статистикой. Род Холландеров, — твой, Дэшфорд, — за пятьсот лет истребил около двадцати пяти тысяч русалок. Если мы посчитаем вклад всех кланов Охотниц, а их сорок, и примем его за примерно равный, то получится, что русалок убито всего около миллиона. А знаешь, сколько погибло людей за то же время? Больше двух миллионов. И это только те случаи, о которых можно сказать с уверенностью. Наверняка жертв было больше. Твари лидируют со счетом 2:1. Мы проигрываем. Любое промедление, потеря охотника или жалость к тварям — чья-то смерть.

— А еще потеря прибыли?

Эштон снова пихнула его под столом. Он не обратил внимания. Вероника одарила его долгим и внимательным взглядом. Ситуация ее скорее веселила, и Дэш попытался найти в этом силы: если оппоненту ты нравишься, он ведь не станет тебя убивать?

— Скажи, Дэшфорд, ты любишь свою семью?

— Хотите рассчитать мою любовь к семье по формуле Стражек?

Вероника снова рассмеялась.

— Какой забавный. — Она покрутилась на стуле, будто в раздумьях. — Дэш, ты идеалист, я понимаю. Наверное, тебе кажется, что ты попал в сердце зла, но подумай о мире без нефти. У нас не было бы машин и самолетов, пластика и синтетики, да половины лекарств. Ты не мог бы звонить подружке, чтобы поболтать, а чтобы не ходить с голой задницей ловил бы и стриг овец. Сейчас человечество способно излечить почти все болезни и выходит в космос, а ведь когда-то все началось с одной черной капли.

Вероника вздохнула, словно демонстрируя, как ее утомили глупые и неблагодарные мальчишки. Дэш не нашелся что ответить, Вероника отвернулась от него и обратилась к матери:

— По телефону ты уверяла меня, Гертруда, что твой сын готов стать частью нашей большой и дружной семьи, но я вижу перед собой легкомысленного задиру. Любая неосторожность и его зашепчут. Он выглядит сильным, думаю, убить сестру сможет, а потом и тебя, дорогая. Или ты убьешь его. Мы потеряем охотников, а мои боссы — свою команду. Потому что вы вместо того, чтобы защищать имущество моих боссов, решали внутренние проблемы.

Мать резко втянула воздух. Удивительно, как она умудрялась сдерживаться и молчать. От этого ее нечеловеческого усилия Дэшу становилось еще страшнее, и он осознал, что эта встреча совершенно бесполезна: Главная уже все для себя решила.

Повисла тишина. Вероника нетерпеливо барабанила по столу пальцами, будто недовольная тем, что гости сразу же не встали и не ушли, теперь придется их выпроваживать.

— Я прошу тебя обдумать ситуацию еще раз, ты ведь тоже мать, — сдавленно произнесла Гертруда.

Дэш осознал, что дело плохо. Никогда в жизни он не слышал, чтобы мать кого-то умоляла. До этого мгновения.

— И как мать, Гертруда, я советую тебе подготовиться к моему решению. Эштон отправляется к тетушкам, Дэшфорд — в изоляцию, а ты, Гертруда, вольна выбирать. Можешь попробовать брать частные заказы. Хотя не представляю, кто тебе будет платить. Горожане серебряными ложками? Подумай о карьере в частной охране. Не уверена, что у нас с тобой есть будущее. Ты нарушила договор и этим немного, скажем так, подпортила свою репутацию. Как я смогу тебе доверять? Ты даже с родными сестрами договориться не можешь!

Мать впилась в нее глазами и медленно произнесла:

— Нечестно наказывать меня за то, на что я не могу повлиять. Я не отвечаю за пол ребенка. У нас был договор…

— Договор действовал до тех пор, пока ты выполняла план. И пока соблюдала пункты относительно своего сына. Теперь он разорван, — холодно сообщила Вероника. — Я не вижу смысла рисковать. Оно того не стоит.

Сейчас будто решался вопрос, будет ли семейство Холландер и дальше топтать эту грешную землю. Дэш не понимал, что Вероника имела в виду под изоляцией. Его в тюрьму посадят? Вместо страха в нем поднималось упрямое несогласие и глухая ярость. Вероника все решила уже давно, а сейчас просто развлекается. Это суд не над ним, а над всей семьей Холландер.

— За шестнадцать лет никто не был в опасности из-за меня! — не удержался он. — Только из-за вас! — Он ткнул пальцем в Веронику. — Восемь лет назад на мою мать напал заговоренный. А как он нас нашел? Вы не обеспечили достаточную защиту…

— Дэшфорд, сядь! — шикнула на него мать.

Он отмахнулся.

— Охрана… — повела Вероника рукой.

— Это же суд! Разве у подсудимого нет права голоса? Моя мать была вам предана все эти годы! Она чуть не умерла из-за вас, а вы хотите выбросить ее как мусор! Что вы молчите? — обернулся он к двум наблюдательницам. — Может хоть что-то скажете?

Бледные женщины даже не шевельнулись.

— Да что вы сидите, как дохлые рыбины?! — заорал Дэш. — Зачем тогда вы тут нужны?

— Дэш, ты что?.. — прошипела Эштон в наступившей тишине.

Мать уставилась на Дэша и застыла, тщетно пытаясь выдавить хоть слово, а два подошедших к нему охранника остановились у него за спиной, будто тоже в недоумении. Вероника посмотрела на молчаливых женщин. Те по-прежнему никак не реагировали: сидели и пялились перед собой. Вот бы и ему такое безразличие, а то внутри уже все кипело от злости.

— Дэшфорд, — Вероника-«сама любезность» удостоила его внимательным взглядом, — сколько людей в этой комнате?

Он замолчал, пытаясь уловить подвох.

— Что? В каком смысле?

— Это же простой вопрос, — ласково произнесла она. — Просто посчитай и ответь.

— Восемь. — Ответ прозвучал ужасно глупо. Что за детский сад?!

— Ты совсем головой поехал? — зашипела Эштон через пару секунд.

— Я вижу только шестерых. Это что-то новенькое. Никогда о таком не слышала, — протянула Вероника, с интересом разглядывая Дэша и давая охране знак отойти. Впрочем, сейчас все смотрели на него: Эштон так, будто ей было за него стыдно, а мать с ужасом. — Хотя есть шанс, что твой сын, Гертруда, просто сумасшедший.

— Он не сумасшедший, — выдавила мать.

Вероника склонила голову, разглядывая застывшего Дэша с возрастающим интересом.

— Кого, кроме нас и охраны, ты видишь?

— Двух женщин.

Происходило что-то странное, но с ним или с другими он не мог сказать.

— Как интересно! — Вероника была в восторге. Она подалась вперед, оперлась на локти и даже чуть привстала.

Мать дернула его за руку и вопросительно посмотрела на него, но он не знал, что ей ответить. Этих женщин здесь на самом деле нет? У него галлюцинации? Или это призраки?

— Как он реагирует на амулет? — деловито поинтересовалась Вероника.

— Не знаю. Мы ему не давали. — Мать растерянно хмурилась.

— Давайте проверим.

Открылась дверь, и вошла Дана, будто ощутив на расстоянии, что нужна. Хотя, возможно, у Вероники под рукой была какая-нибудь кнопка вызова или Дана слушала их разговор.

— Дорогая, будь любезна, позови Анджелу, — попросила Главная, не спуская с Дэша взгляда.

Дана исчезла, а Вероника начала расспрашивать, как Дэш убил русалку. Он предпочел в этом разговоре не участвовать, чтобы вновь не свалиться в водоворот отчаяния и самобичевания, он рассматривал двух бледных молчуний, не реагирующих ни на что, и в голове у него крутились пугающие предположения. Он сошел с ума! Определенно. Причем еще в детстве, потому что сейчас вспоминал множество случаев, когда видел вот таких людей — будто бы пустых как тени. Они встречались ему на улицах и в магазинах, по дороге в школу и даже в автобусах. Они стояли безмолвно и недвижимо, когда он проходил мимо, никогда не реагировали, если он к ним обращался, не отвечали на вопросы, смотрели сквозь него. Девочка-соседка в желтом платьице, помощница гадалки в цирке-шапито, девчонка в школе… Никто их не видел, кроме него. Он абсолютный псих!

Дэш скорчился на стуле и обхватил голову холодными ладонями.

Через несколько секунд тишины он выпрямился и обнаружил, что все смотрят на него: мать с улыбкой, Эштон возмущенно, а Вероника пристально, будто препарируя, с удовольствием снимая слой за слоем ненужной шелухи из кожи, мечтаний и надежд.

За его спиной открылась дверь, наверное, пришла та самая Анджела. Перед ним положили карту и камень на подвеске. Такой же розовый камень, какой он видел в комнате матери много лет назад. Амулет.

— Знаешь, как пользоваться? — спросили у него.

Он мотнул головой.

Тот же незнакомый голос начал объяснять, что делать, но Дэш не слушал. Он просто взял камень в руки. Внутри заколыхалась розовая вода, разворачиваясь радугой оттенков от красного до лилового. Водоворот внутри камешка вращался и вращался, и Дэш вращался вместе с ним, проваливался в разноцветный вихрь. Комната и окружающие его люди остались где-то позади, а Дэш упал в центр воронки, на дне которой таилось понимание…

Амулет указал ему на место в восьмидесяти километрах к югу, где-то в районе Норманди Бич. Дэш был уверен, что там прямо сейчас, совсем рядом с берегом, есть несколько русалок. Не одна, а по крайней мере три, и как именно он это понял, осталось загадкой для него самого — что-то типа интуитивного восприятия, каким образом работает молния на брюках или кнопки на куртке. Ты просто знаешь это, едва попробовав.

— Получилось? — спросил кто-то.

Он поднял взгляд от карты. Две молчуньи смотрели прямо на него — пристально и настойчиво, будто хотели что-то сказать, но понимали, что не время и не место.

Дэш повернулся к Веронике. Она внимательно изучала его реакцию, явно понимая все совершенно правильно: что он справился с амулетом и что, судя по всему, у семьи Холландер теперь появился новый медиум. Дэш не собирался ничего говорить ни ей, ни кому-либо еще в этом офисе, потому что тогда они убьют тех русалок, а он хотел решить этот вопрос самостоятельно. Он сам решит, когда и кого он убьет, и кто заслуживает смерти.

Дэш не хотел быть чудовищем, но, возможно, никем другим ему стать было уже не суждено. Чудовища не выходят из морей, они живут рядом с нами, мы сами создаем их в себе.

* Индепенденс-Холл в Филадельфии — объект Всемирного наследия ЮНЕСКО, символ свободы.

** Пробуждение» — фильм с Робертом де Ниро и Робином Уильямсом, режиссер Пенни Маршалл. Шел в кинотеатрах в январе 1991 года.

Загрузка...