Рожденные водой

Глава 8. Изнанка событий

Чудовищность — это отражение нас самих

в тех, кого мы не понимаем.

Автор неизвестен

Где-то в старшей школе Дэш наткнулся на термин алекситимия — неспособность выражать свои эмоции, даже неспособность их осознавать, — и предположил, что Гертруда Холландер алекситимик. Она чувствовала себя уверенно только в ситуациях, когда эмоции не требовались: в очереди за одеждой в химчистке, при встрече с курьером, при уборке и готовке. В любых ситуациях, где эмоции были неотъемлемой частью коммуникации, она пасовала, заканчивая такое общение сразу. Дэшу казалось, что объяснения, ссоры и скандалы вызывали у нее чувство неловкости и стыда. Вероятно, она просто не знала, что и как переживать, и по возможности избегала любых проявлений чувств, как у себя, так и у другого, пресекала попытки оппонента выразить свои эмоции, потому что ей они были непонятны и не нужны. Радость и счастье тоже давались ей с трудом, а уж принимать подарки она терпеть не могла, ведь тогда нужно изображать восторг или признательность, а вряд ли она чувствовала их на самом деле. Скорее всего, любой разговор с сыном представлялся для нее пыткой, ведь она не понимала до конца, что с ним происходит и не могла дать ему ни одного внятного ответа, более того, она, возможно, даже не понимала зачем ему нужны ответы.

Много лет Дэш думал о своей матери именно так, пока не произошло событие, коренным образом перевернувшее его представление. Гертруда не была алекситимиком, она сознательно лишила себя права испытывать эмоции и так в этом преуспела, что почти разучилась чувствовать. Это понимание далось Дэшу через боль, зато принесло облегчение, и в какой-то момент он понадеялся, что в холодном отношении матери к нему есть причина, что дело вовсе не в нем.

А потом узнал, что как раз в нем.

Лето 1986

После того как Эштон позвали в комнату матери и поведали что-то явно важное, жизнь Дэша стала хуже. Теперь еще и сестра смотрела на него иначе, будто презрительно. Конечно, ей же раскрыли семейные секреты, а его просто проигнорировали. Дэшу было обидно, страшно и одиноко. Даже сестра от него отвернулась. Еще прошлым летом все было хорошо. На всю жизнь Дэш запомнил чувство единения с другим человеком, ощущения тех последних месяцев с сестрой: стоптанные сандалии, дикие яблоки, занозы на пальцах, лесные поляны так далеко, как только может увезти велосипед, посиделки допоздна.

Эштон быстро осознала, что мнением брата никто не интересуется, как и им самим. В семье Дэша постоянно задвигали на задний план, как колченогий стул, и выдвигали только когда Эйзел нужна была помощь с занавесками, или когда пришла пора травить насекомых, или как в тот раз, когда позвонили из школы, спросить, почему он месяц не посещал занятия. Бабушка обозвала Дэша лентяем и сказала, что позориться и оправдываться перед директором не пойдет, а мама уже уехала. Седьмой класс он закончил кое-как, в основном выезжая на прошлогоднем багаже, а учитель рисования больше не предлагал ему углубленный курс.

Перед окончанием учебного года он постарался вернуть прежние отношения с сестрой и предложил ей сгонять на великах к песчаному карьеру.

— Знаешь, у меня спортивные сборы, — сказала Эштон и отвела взгляд. — На озере. Мы с тобой уже не маленькие, думаю, пора заканчивать с играми.

Эта фраза окончательно подвела черту в их отношениях. Казалось, до — еще можно было что-то вернуть, а после — уже нет.

Дэш сначала не хотел ехать в лагерь скаутов на все лето, но потом даже порадовался перемене: находиться дома он больше не мог, внутри от страха и неопределенности было больно. К тому же спорить с матерью он опасался, а то отошлет еще дальше, куда-нибудь на луну. И он уехал, сожалея о расставании с домом и Енотом. Енот остался с Эйзел. Дэш рассказал бабушке о его любимой еде, принес его игрушки и коврики и все время тщательно следил за реакцией. Вроде она не отмахивалась, делая вид, что все это несущественно, и Дэш надеялся, что пса не выгонят на улицу, не усыпят и не отдадут в чужие руки, пока его не будет.

Мать молча отвезла его к автобусу, который забирал школьников от вокзала, высадила и уехала, даже не попрощавшись, будто скорее хотела вернуться к своим делам. Или, скорее всего, к Эштон. Дэш впервые почувствовал ревность. Чем его сестра лучше? С горечью на душе он сел в автобус и всю дорогу смотрел в окно, потому что петь песни и играть в «правду или действие» не мог. Он ощущал себя ненужной вещью, которую отодвинули подальше, чтобы не мешала. Ненужные вещи не умеют веселиться, им всегда грустно.

В лагере скаутов оказалось интереснее, чем он ожидал. В его отряде было еще девять мальчишек. Целыми днями они ходили в походы, учились вязать морские узлы, варить еду в походных котелках и читать следы животных. Дэш даже удивился тому, что жизнь вне дома может быть интересна и разнообразна. Именно это открытие он вынес из двух месяцев в лагере, потому что остальные премудрости забылись, поглощенные тревожными раздумьями о том, что творится дома: как там Енот, что такого сказали Эштон, когда он станет чудовищем и все в таком духе. С какой-то стороны Дэш даже радовался, что уехал. Издалека он маме точно не навредит.

Пожалуй, больше всего из того лета Дэшу врезался в память цирк шапито, раскинувшийся в паре километров от их лагеря, рядом с маленьким тенистым городком, название которого Дэш не запомнил. В тот день все юные скауты дружно взяли отгул. Орава из полусотни мальчишек прибежала смотреть на иллюзионистов и фокусников, гимнастов и укротителей тигров.

Дэш долго пробирался через палатки, стоявшие так, что напоминали военный лагерь, о котором им как-то раз рассказывали в школе: складные столы и стулья и колышки в земле с натянутыми для защиты от солнца и пыли тентами. Разница была в том, что палатки шапито были разноцветные, а на боках грузовиков красовались яркие изображения: на одних пухлые панды протягивали лапы дружбы пузатым бегемотам, на других — супергерои, готовые отразить нападение, грозно смотрели вдаль. Дэш отдал честь всем Капитанам Америка. На поляне вокруг купола гимнасты в желтых шароварах жонглировали булавами и катались на колесе, а факиры изрыгали пламя. Подскочил клоун и вытащил у Дэша из-за уха монетку. Только Дэш знал, что монетки у него за ухом не было, и это просто фокус. Он сам пытался делать такие на Рождество, поэтому усмехнулся клоуну, чувствуя себя очень взрослым, и степенно прошествовал дальше.

Он засмотрелся на разодетую, как павлин, даму и чуть не споткнулся об очередной колышек в земле. Дама сидела под разноцветным тентом и обмахивалась веером, который блестел и переливался даже в тени. На ней была пышная юбка в зеленую, коричневую и желтую полоску и кофта в стразах и кружевах, лицо напоминало кукол Эштон — яркое и слишком четкое, нарисованное; а на голове — муравейник. Вспоминая ее позже, Дэш сообразил, что гадалка просто надела парик, но тогда ему казалось, что этот расплывчатый ком походил на муравейник, и вот-вот ждал, что из-под волос выползет муравей, и пялился в ожидании. Она сидела словно в воздухе, потому что стул прятался под раскинутыми складками юбки, и явно скучала. Дэшу в глаз попал солнечный зайчик от ее веера, а когда он проморгался, оказалось, что женщина-муравейник смотрит на него.

— Иди сюда, парень. — Она поманила его пальцем, на котором зеленым прыщом торчал перстень с крупным камнем.

Она завела его под полутемный полог и усадила за стол, на котором лежал круглый шар на черной подставке. Он вроде бы казался прозрачным, но одновременно туманным и ничего не отражал. Дэш никак не мог понять, что это за странная штука и наклонился пониже, чтобы рассмотреть.

— Сфера видения тебе не подойдет, — заявила женщина-муравейник, усаживаясь напротив и отодвигая шар. Откуда-то из-под стола она достала колоду разноцветных карт и протянула Дэшу: — Сними на себя левой рукой. Карты должны впитать твою энергию.

Он снял, немного испугавшись последних слов. Они что, заберут его душу? Женщина-муравейник выкладывала карты по одной, муравейник на ее голове покачивался и покачивался, а муравьи все не вылезали и не вылезали. Дэш заставил себя отвести взгляд от завораживающей прически, чтобы его любопытство не казалось невежливым. В углу стояла девушка в цветастом платье. Дэш ее не сразу заметил и сначала удивился, что его позвали, когда под тентом другой клиент, но потом подумал, что это, наверное, помощница или ученица. Она внимательно смотрела на то, что происходило на столе, и выглядела отчего-то очень печально.

Женщина-муравейник шумно втянула носом воздух, — Дэш аж испугался, — закрыла глаза, а потом выбросила вперед руку и поводила ей над картами. Потом она так же резко открыла глаза и склонилась над столом, и Дэш с ужасом приготовился к тому, что муравейник упадет.

Но он удержался.

— Тебе выпали старшие арканы, а это влияние внешних сил, — нараспев заговорила гадалка, рассматривая карты. — Тебя ожидают значимые события и большая ответственность. Высшие силы возлагают на тебя надежды, не противься, иначе это разрушит тебя.

Дэш ничего не понял. Его смутило упоминание разрушения, но в целом слова звучали бессмысленно.

— Твой удел — провожать заблудших. Помогать им находить путь.

— Куда?

— Думаю, тебе лучше знать, — быстро пробормотала гадалка и снова заговорила нараспев: — Тебе будет знак, который приведет в нужное место. Ты должен следовать указаниям. Это изменит тысячи жизней. — Она хмыкнула и уставилась на карты почти как бабушка Эйзел на свои любимые цветы, когда те распускались.

Последнее предложение он понял и удивился. Как же можно изменить жизнь тысячи людей? Нужно быть президентом или волшебником.

— Правда?

— Конечно! — Гадалка покосилась на него и сгребла карты. Ее взгляд из настороженного превратился в ироничный. — А может и нет. Выбирать тебе.

— Как же я выберу, если ничего не понятно? — возмутился он. — Напридумывали ерунды. — Он снова посмотрел на печальную девушку. — А почему ваша помощница такая грустная?

Гадалка вздернула брови, посмотрела на свою помощницу, а потом еще и другой угол зачем-то оглядела.

— Помощница? Грустная, говоришь… Надо же! А что она делает?

Дэш в недоумении уставился на гадалку. Помощница стоит столбом и молчит, не видно, что ли?

— Скучно ей у вас, — буркнул он, — и неинтересно.

Гадалку ответ восхитил. Она наклонилась к Дэшу и заговорщически прошептала:

— Скажи, а ты можешь сделать так, чтобы моя помощница ушла? Ей пора… в другое место. Но сама она уйти не может. Видимо… — добавила она едва слышно.

Она ждала ответ, тасуя карты и загадочно улыбаясь. Дэш ничего не понял и смотрел, как в такт ее движениям качается муравейник. Потом бросил взгляд на печальную девушку. Могла бы что-нибудь сказать в ответ на такое заявление, ее же прогоняют, но она по-прежнему печально смотрела на стол и молчала. Наверное, грустила, потому что осознала свою ошибку, поняла, что ей здесь не нравится. Так пусть возьмет и уйдет! Он-то здесь при чем? Дэш рассердился от бессмысленности разговора и встал.

— Сами разбирайтесь со своими помощницами. Мне тоже пора.

Гадалка схватила его за руку и удержала.

— Тебе сложно, я знаю, — сочувственно прошептала она. — Сейчас тебе кажется, что ты везде лишний, но это не так. Все обретет смысл, обещаю.

У Дэша по спине пробежали мурашки.

— Как? — прошептал он.

— Стихия твоей семьи — Вода, но вы живете по законам Земли. Это неправильно, сбивает баланс. Вода течет туда, куда ее направляют берега. Подумай об этом.

Она отпустила его руку и вернулась к картам, перетасовывая их так и этак. Казалось, гадалка сама себя успокаивает монотонными движениями.

Уходя, он оглянулся на печальную помощницу. Она неожиданно подняла взгляд, и пронзительно посмотрела, так пронзительно, что Дэша будто током ударило — она как будто о чем-то умоляла. Девушка показалась ему какой-то неправильной, но он не мог объяснить, что с ней не так. Будто она просвечивала, и через нее проглядывал противоположный край тента. Дэш моргнул и ощущение ушло: она просто была очень тоненькая, почти изможденная. Ее тут и не кормят еще? Почему-то ему вспомнилась их соседка из дома с качелями.

Девушка снова уставилась на стол. Дэш постоял еще и ушел. У него испортилось настроение и вспыхнуло неуютное раздражение: слишком все непонятно и зыбко под этим тентом.

Дэш потом много лет пытался вспомнить, как звали женщину-муравейник, но память не давала зацепок, возможно, ее имя и не звучало в тот день. Эйзел обычно все непонятное называла дичью, у Дэша так и отложилось в голове — мадам Дичь.

В середине августа скауты разъехались по домам. Дэша на автобусе довезли до автовокзала, и тренер помог ему дотащить тяжеленный рюкзак до автобуса. Дэш доехал до вокзала Хоннакона и, безрезультатно прождав мать два часа, поймал такси. У дома вытащить рюкзак ему помог таксист, но потом пришлось тащить его до крыльца самому. Дэш совсем запыхался и бросил его прямо на веранде.

Дверь была не затворена на замок, а с кухни доносился мамин голос. Дэш обрадовался, остановился перед зеркалом в холле, чтобы отдышаться и привести себя в порядок перед встречей. Одернул футболку, пригладил волосы.

Только вот Енот не выбежал его встречать. Куда же он делся?

С кухни послышался другой женский голос, скорее даже девчачий, незнакомый. Дэш замер на секунду от недоумения, а потом решительно направился туда.

Две девчонки сидели за столом напротив друг друга и пили колу — шатенка в пестрой футболке и еще одна, смутно знакомая: худая, с коротким черным каре. Она повернулась, и Дэш с трудом узнал сестру.

— Ты что здесь делаешь? — удивленно воскликнула она и встала, не спуская с него недоуменного взгляда. — Мы тебя не ждали.

Голос у нее так походил на материнский, что Дэш даже опешил.

— Я из лагеря приехал, — выдавил он. Ее фраза про «мы тебя не ждали» уязвила.

Новая прическа делала Эштон старше и строже, подчеркивала высокий лоб и тонкие губы и превращала в незнакомку. Да и от такого приветствия Дэш никак не мог собраться с мыслями.

— Ты должен был вернуться через три дня.

— Нет, я должен был вернуться сегодня. — Он огляделся в поисках матери. Не может быть, что в коридоре он слышал сестру. — А где все?

Эштон решительно направилась к нему и вытолкала из кухни, даже не потрудившись представить гостье.

— Ну раз вернулся, не мог бы тогда тихонечко пройти к себе и сидеть там? Я занята.

За лето Эштон вытянулась и стала чуть выше Дэша, и опять-таки голос… Если бы не стрижка, то сестру уже можно было назвать чуть более мелкой копией матери. Дэш испытал острый приступ сожалений по той Эштон, которую оставил, когда уезжал в лагерь.

— А где все? — повторил он.

— Мама у косметолога, бабушка у себя отдыхает. Иди уже в свою комнату.

Она хотела вернуться на кухню, но Дэш ее остановил:

— А Енот?

Она обернулась, в глазах ее мелькнула какая-то незнакомая ему эмоция, что-то типа жалости. Эштон вздохнула и сообщила трагическим шепотом:

— Мне жаль, но он сбежал.

— Что? — Дэш не поверил своим ушам. Его друг, который спал на домашних подушках и любил тепло, сбежал? Что за глупость? — Почему? Вы его обижали?

— Никто никого не обижал. Может, он тебя отправился искать? Ты же уехал.

— И где он?

— Мне почем знать?

Эштон опять развернулась к кухне. Он схватил ее за руку.

— Да что ты мне нормально ответить не можешь?!

— Ты мне мешаешь. И маме мешаешь. Тебя тут держат из жалости. Так что быстро захлопни свою варежку и вали к себе!

Дэш не мог поверить в то, что слышал. Это уже какой-то перебор.

— Да что с тобой случилось?! Эш! Я вам собаку свою доверил, а вы ее потеряли!

— Знаешь, что? — Эштон резко скинула его пальцы с рукава. — Мне плевать на псину и на тебя. Тебя вообще здесь быть не должно! Иди в свою комнату и радуйся, что тебя еще не выгнали!

— Иди ты знаешь куда! — рассвирепел Дэш и толкнул ее.

И тут же оказался на полу, даже не понял как, когда Эштон применила на нем какой-то приемчик из карате. Еще и локтем прижала так, что Дэшу стало трудно дышать.

— Мать тебя терпит, а вот я не хочу! — шипела она, склонившись над ним. — Ты подвергаешь опасности нас всех! Как тебя вообще угораздило родиться?!

Дэш пихался, пытаясь ослабить ее хватку и оттолкнуть. На их крики и возню из кухни выбежала гостья и растерянно застыла рядом.

— Пусти… — Дэш колотил сестру по руке, пока она не отпустила. — Чокнутая!

— А ты лишний! От тебя один вред! — огрызнулась она.

— Думаешь, я чудовище? — в отчаянии заорал Дэш, спихивая сестру. — Чудовище! Чудовище!

Эштон отскочила и ошеломленно уставилась на Дэша.

— Идиот ты, — сказала она, взяла гостью за локоть и утянула обратно на кухню. Та уже переборола растерянность и взирала на Эштон чуть ли не с восхищением, не возражая против такого обращения. Они скрылись за поворотом.

Донесся голос сестры:

— Не обращай внимания. Мой братец тот еще…

Дэш вскочил, разрываясь между желаниями догнать сестру и врезать ей как следует и наорать. Пока он боролся с противоречивыми чувствами, тело решило за него — он заорал. Сестра была единственной поддержкой, — теперь и этого не осталось. Когда Эштон стала такой? Где его прежняя подруга для игр? Ощущение, будто за лето сестру подменили. Нет, ее подменили в тот день, когда пригласили в материнскую комнату и что-то рассказали. А ему нет.

Дэш взлетел по лестнице и забежал к себе. Все здесь казалось чужим: и книги на полках, и рисунки, и старые тетради, будто он пришел к кому-то в гости. Но ведь так и есть — он не должен быть здесь, он лишний. Эштон высказалась вполне определенно. Его не встретили на вокзале, потеряли его пса и даже не хотят видеть дома.

Он для них чужой! Он им не нужен! Он опасен!

«Я поеду к отцу, — думал Дэш, вываливая из школьного рюкзака хлам, — надо было решиться еще год назад. Махну в Боде́тт, Миннесота. Вот отец меня точно любит!»

Бравый Капитан уже давно не являлся к нему в фантазиях, потому что Дэш вырос, но теперь ему хотелось найти настоящего отца, а не довольствоваться выдумкой.

Дэш без сожалений покинул комнату, сбежал по лестнице и выскочил на веранду. Из большого рюкзака он переложил в маленький смену белья, книги и остатки денег, забрал из сарая велик и покатил по улице. Когда он немного остыл, то все же остро пожалел о двух вещах: что не посмотрел на маму в последний раз и что подвел своего друга Енота. Что с ним теперь? Есть ли шанс найти маленькую собаку в большом городе?

Несколько часов он ездил по Хоннакону, надеясь найти Енота, но все оказалось бесполезно — он не обнаружил и следа. Что ж, если с Енотом случилась беда, то виноват только Дэш и больше никто. Поразмыслив, он решил, что поступает верно, уезжая подальше. Возможно, мама просто боится сказать ему, что он опасен. Так вот и не надо ему говорить, он уже сам понял.

Дэш повернул на юг и выехал на шоссе.

До Миннесоты он не доехал, даже до границы с США не добрался — у велосипеда спустило колесо. Ремкомплекта у него с собой не было, а еще пришлось искать ночлег. Одну ночь он переночевал в лесу, потом набрел на какой-то городок. Купил ремкомплект в спортивном магазине, а на последние деньги — еды. В маленьком городке он привлек внимание полиции, его задержали и передали социальной службе.

Тот день Дэш запомнил очень хорошо, потому что никогда в жизни так сильно не удивлялся. Во-первых, семья заявила о его пропаже, когда он был уверен, что они даже не заметят его отсутствия. Потом работник социальной службы, который с ним беседовал, показал ему карту. До Боде́тт, Миннесота, почти две тысячи километров — если бы Дэш ехал даже ночью, то добрался бы только через четыре дня, а с ночевками в лучшем случае через неделю. В-третьих, его спросили, не бьют ли его дома, и Дэшу это показалось настолько нелепым, что он рассмеялся. Эштон могла бы его побить, без сомнений, а вот бабушка вряд ли, да и от нее он бы точно сбежал. Мать бы просто не стала тратить время и силы. Он вообще не мог представить ее за таким занятием. После реакции Дэша соцработник заулыбался и явно расслабился. Да, Дэш был весь в синяках, но он ехал часов пятнадцать, часть пути тащил велосипед на себе, падал по дороге. Как любой двенадцатилетний мальчишка он не обращал внимания на царапины и ушибы и даже не озадачивался вопросом, как это выглядит.

А потом приехала мать. Сначала его не выпустили из комнаты, соцработник ушел с ней говорить. Дэш подслушал их разговор. Конечно, соцработнику хотелось знать, почему ребенок рванул в Боде́тт? К друзьям или родственникам? Мать и соцработник обсудили двух теток Дэша, одна из которых жила в Онтарио, а другая — в Калифорнии. Этого Дэш не знал. И тут соцработник спросил про отца. Дэш затаил дыхание.

— Я не видела его много лет. Понятия не имею, где он, — сказала мать и добавила после паузы: — Знаете, есть мужчины, с которыми лучше не общаться. Надеюсь, вы понимаете, о чем я.

Потом они обсудили, как Дэш провел лето.

— Думаю, в летнем лагере моему сыну привили слишком большую уверенность в том, что он выживет один в диких условиях, — заявила мать. — Стоит обратиться в соответствующие органы, чтобы они проверили их учебную программу. Очень безответственно с их стороны так играть с неокрепшей детской психикой. Хорошо, что ему не пришло в голову выследить медведя, понимаете, о чем я?

Соцработник понимал и горячо поддержал рвение устроить проверку сомнительным организациям.

— Вдобавок, они неверно сообщили дату возвращения ребенка из лагеря, — возмущалась Гертруда. — Совершенно вопиющий случай!

Дэша вернули матери.

На обратном пути в машине они молчали. Дэш пытался сообразить, что значит ее поведение. То есть он ей все-таки не безразличен? Она же приехала за ним, а не как обычно проигнорировала. И что теперь? Его накажут? Ему даже хотелось, чтобы мать на него наорала, потому что тогда она хоть что-то скажет, произнесет слова, которые, может быть, развеют неопределенность, что-то объяснят.

— А если бы я решил выследить медведя, и он бы меня задрал, ты переживала бы хоть чуть-чуть? — выпалил Дэш и замер от страха: так он матери еще никогда не грубил.

Она резко вздохнула и открыла рот, будто собиралась что-то сказать, но в следующую секунду сжала губы и прищурила глаза.

— Где живет мой отец? — Дэш попробовал еще. — Я хочу с ним познакомиться.

Она поморщилась. Вопрос явно пришелся ей не по душе.

— Почему Боде́тт? — медленно произнесла она. — Откуда ты это взял?

— Так он живет не в Боде́тт? — Дэш твердо решил не отвечать на ее вопросы. — А где?

— Что за муха тебя укусила? — Мать помотала головой, и рыжие кудри взметнулись и разметались по плечам. — Если хотел внимания, ты его получил.

— Так я могу познакомиться со своим отцом или нет?

— Представляешь, что мне пришлось пережить? — Мать посмотрела в боковое зеркало и включила поворотники. — Я возвращаюсь домой, твой рюкзак стоит на веранде, а тебя нет. Мы думали, ты уехал кататься на велосипеде, но к ночи так и не вернулся. Разве можно так обходиться с матерью? А с сестрой? Она переживала, что никогда больше тебя не увидит.

Мать говорила ровно, будто обсуждала список покупок, а Дэш впитывал каждое слово. Так много она ему никогда не говорила. Смущала только неискренность в ее словах, ведь про сестру явно прозвучала какая-то ерунда.

Вспоминая этот разговор спустя много лет, Дэш не был уверен, что все произошло именно так. Детские воспоминания хрупки и ненадежны, меняются под воздействием новых впечатлений. Возможно, он не спрашивал про отца, возможно, Гертруда говорила вовсе не это, а его воображение подставило те слова, которые он хотел бы услышать. Он четко помнил разговор про усыновление, подслушанный в детстве, да и то, что Эштон пустили в комнату матери, а его нет, было твердым фактом наряду с черным цветом их машины или тем, что сейчас они съезжали со скоростного сто пятого шоссе, чтобы въехать в Хоннакон, а вот этот разговор запомнился не четко. Дэш лишь хотел добиться от нее хоть какого-то ответа. У него заканчивалось время — скоро они припаркуются, выйдут из машины, и мать снова выстроит стену отстраненной безмятежности.

— Что со мной не так? Почему я тебе не нравлюсь?

Ответа, конечно, не последовало. Мать вела машину, даже не посмотрев на него, только сильнее сжала губы и слишком резко повернула руль на очередном повороте.

— Я недостаточно способный? Или делаю что-то не так? Что есть у Эштон, чего нет у меня?

— Не нужно сравнивать себя с Эштон. Ты — не она! — холодно отрезала мать.

Дэш поразмыслил над ее словами.

— То есть у меня нет ни единого шанса узнать семейный секрет? Потому что я не Эштон? Потому что я чудовище?

Мать молчала, не отрывая взгляда от дороги. Дэш изучил ее нахмуренные брови и крепко сжимавшие руль руки. Вспоминая позже разговор, он всегда говорил, что Гертруда в тот момент явно сплоховала. Вместо того чтобы рассмеяться над глупыми страхами подростка и сказать, что все ерунда и бред, она замешкалась. Дэш понял ее колебания единственным возможным способом — подтверждением того, что он вырастет и станет чудовищем.

— Тебе поэтому предлагали отдать меня на усыновление?

Мать резко вздохнула, а Дэш ощутил ускорение — его вжало в сиденье, когда они проехали перекресток, как метеор, и со всех сторон загудели машины, за что мать обозвала других водителей растяпами и дебилами.

Дэш выдохнул только через пару кварталов. Они молчали до самого дома. Лишь когда мать остановилась на подъездной дорожке и заглушила мотор, но осталась сидеть в машине, у Дэша мелькнула надежда, что она скажет что-то еще. Он ждал.

— Бабушка забила тебе голову глупыми сказками. Никакое ты не чудовище. Ну подумай сам, если бы ты был чудовищем, то значит, и я тоже была бы им, ты ведь мой сын, мы генетически связаны. — Она смотрела на руль и говорила спокойно и рассудительно, то есть как обычно. — Тогда и Эштон пришлось бы стать чудовищем. Это же глупо, не находишь?

Он молчал, потому что не верил.

Мать повернулась, улыбаясь своей фирменной отстраненной улыбкой, под которой обычно проглядывали холод или равнодушие, но сейчас там было что-то другое, чего Дэш никак не мог уловить. Мать будто чувствовала неловкость, но представить Гертруду Холландер в замешательстве он не мог.

— Где мой отец? Я хочу жить с ним, — настаивал он.

— Тебе стоит остаться со мной.

— А если я не хочу? — разозлился Дэш.

Мать вздохнула, явно теряя терпение.

— Сейчас у тебя есть все, что нужно. Чем же ты будешь заниматься? Как зарабатывать на жизнь?

— Придумаю что-нибудь. Мне уже двенадцать, я почти взрослый.

— Дэшфорд, если ты сбежишь, то действительно станешь чудовищем, потому что бросишь свою семью, — холодно отчеканила мать, — а сейчас у тебя есть шанс доказать, что это не так. У тебя есть выбор.

— Что я должен сделать, чтобы ты меня полюбила?

Мать моргнула, откинула голову, несколько раз открыла рот, но так ничего и не сказала. В ее глазах вспыхнуло что-то похожее на сочувствие, но Дэш не понял до конца. Ему показалось, что у нее дрожит подбородок, но рассмотреть получше не успел: она отвернулась, заслонившись копной рыжих волос.

— Отвези меня в аэропорт! — решился Дэш. — Я доберусь в Боде́тт на самолете.

— Не уверена, что в Боде́тт летают самолеты. — Мать повернулась. На ее лице снова играла отстраненная улыбка, и в целом она была сама безмятежность. — Да и странно слышать от тебя такое. Собираешься бросить своего любимца?

— Что?..

Дэш не сразу понял, о чем речь, а потом повернул голову и увидел, что рыжий неугомонный комок подпрыгивает у машины, пытаясь достать до стекла.

— Он ничего не ел эти два дня и спал на твоей кровати. Понял, что ты был здесь, но не мог тебя найти.

Дэш выскочил из машины и подхватил скулящий от счастья рыжий теплый комочек. Енот визжал от радости и облизывал Дэшу нос, щеки, руки, лоб, а Дэш не мог поверить своему счастью. Вот же Енот! Нашелся! Он бухнулся на газон и обхватил пса. Теплое живое подтверждение того, что он кому-то нужен, разрывало сердце. Он чуть не бросил Енота одного!

Дэш жадно впитывал любовь и преданность собаки, потому что до другой любви никак не получалось дотянуться. Мамины ноги в бежевых сабо на толстой подошве топтались рядом, и Дэш пробормотал Еноту в шею:

— Эштон сказала, он сбежал.

— Да, по поводу этого… — прокашлялась мать. — Сестра хочет тебе кое-что сказать.

В гостиной их ждали. Бабушка сидела на диване, а нахохлившаяся Эштон со сведенными бровями стояла рядом. Она наблюдала за Дэшем все время, пока он заходил и поправлял коврик у входа, который сдвинул вертящийся под ногами Енот, а потом нахохлилась еще больше, когда мать многозначительно на нее посмотрела. Эштон сжала губы, а мать выжидающе прищурилась.

— Енот не сбежал. Прости, что я так сказала, — выдавила сестра.

Дэш посмотрел на мать. Явно ее авторская постановка.

Мать велела Эштон продолжать, и та еще минут пять сбивчиво и занудно извинялась за резкость и ложь. Дескать, вырвалось случайно и она сожалеет, что так вышло. На самом деле Енот ездил с матерью к ветеринару, потому что пришла пора делать собаке прививку, а потом прокатился с матерью к косметологу, потому что ей пришла пора делать отбеливание лица, и, если бы Дэш вернулся домой чуть раньше или чуть позже, он бы их застал.

Эштон покраснела от натуги, выдавливая из себя слова, которые ее заставляли говорить, бросала на мать умоляющие взгляды, но та лишь просила продолжать, подбадривая жестом.

Пока Эштон все это рассказывала, Дэш не мог понять радует его возвращение домой или все же огорчает. Сестра выглядела виноватой по-настоящему, а мать встревоженной, будто ей было жизненно важно решить все здесь и сейчас, чтобы отголоски скандала больше никогда не просочились в их жизнь. Дэша пугало их желание с ним помириться, он не понимал — зачем. Если бы он ушел, всем было бы проще. Только Эйзел молча хмурилась, и Дэша это как раз успокаивало, потому что было привычным и понятным.

— Ну все, — выдохнула Эштон.

И Дэш тоже. Он хотел, чтобы это побыстрее закончилось, чтобы Эштон перестала давить из себя слова, которые говорить не хотела. Выглядела она жалко, и ему от этого было неловко, будто сестру прилюдно заставляли делать непристойности, например пукать в тишине на весь класс.

— Нет, не все! — заявила мать. — Попроси прощения у Дэшфорда за то, что его обидела.

— Прости, — выдохнула сестра.

— Да, ладно, хорошо, — покивал Дэш только бы поскорее уйти к себе в комнату.

— За что конкретно? — не отступала мать. — Произнеси это.

— Гертруда, да перестань уже, — встряла бабушка. — Она же уже десять раз извинилась. Что еще ты хочешь от девочки?

— Мама, не лезь! Ты вообще-то была дома и могла это предотвратить. Эштон, за что конкретно ты просишь у Дэшфорда прощения?

— Да я понял…

— Дэшфорд, помолчи! — рявкнула мать.

И он замолчал, мысленно подбадривая Эштон. Ему вообще казалось, что эти извинения больше нужны матери, что ее снова заело, как с занавесками на кухне, которые она все время меняла, как с ее готовкой миллиона блюд до изнеможения, пока она не начинала валиться с ног. Когда Гертруду Холландер заклинивало, бороться с этим не мог никто.

— Я не считаю, что ты лишний. И что без тебя было бы лучше. Прости за то, что я наговорила грубостей, — произнесла красная, как рак, Эштон, с отчаянием глядя на мать. — Я не хочу ничего менять. Я не хотела никого оскорбить. Я была не права.

Мать удовлетворенно вздохнула и улыбнулась. Эйзел с раздражением закатила глаза, демонстрируя, как к этому относится, а Эштон быстро выбежала из комнаты, наверное, расплакалась.

После ужина он сидел в своей комнате за письменным столом, пытаясь заново привыкнуть к нему, к полкам с книгами, виду из окна, и не отпускал Енота от себя дальше, чем на пару метров. Все вокруг казалось ему ненастоящим, выдуманным по чьей-то чужой прихоти, а воздух глухо звенел, как мешок с монетами. Дэш никак не мог пережить все, что случилось, и ощущал себя так, будто только что упал с высоты. Вроде ничего не сломано и крови нет, но ощущения точно такие. Его оглушило.

Дверь открылась, и Дэш удивленно повернулся. К нему обычно никто не заходил, только бабушка иногда, взять вещи в стирку или вручить пылесос для уборки.

Зашла Эштон и нерешительно застыла на пороге.

— Я стучала… Ты не хочешь меня видеть, понимаю, но… Может быть…

— Тебя мать подослала? — с подозрением спросил Дэш. Разговаривать с сестрой не хотелось, и вообще ни с кем не хотелось. Последнее время все, что говорили окружающие, либо пугало, либо было слишком непонятно, что в конечном счете тоже пугало.

— Нет. — Эштон помотала головой. — Я сама. Можно?

Дэш оценил ее намерения. Ему не хотелось обманываться, но было даже любопытно, что же такого она хочет сказать, чтобы не услышала мать. Он кивнул. Эштон тут же подошла и плюхнулась на кровать рядом со стулом Дэша.

— Такая некрасивая сцена вышла, — округлила она глаза, — я еле выжила.

— Некрасивая, — согласился Дэш. Только он подозревал, что они с сестрой имеют в виду разные сцены: он бы с удовольствием стер из памяти ее слова, которые она выкрикивала от сердца, о том, что он лишний и что его здесь держат из жалости, а сестра, скорее всего, говорила о материнской постановке, где ее заставили лгать. При всех недостатках лгуньей Эштон все же никогда не была. Она могла выпалить что-то на эмоциях или ошибаться сама, но прямо в лицо не обманывала.

— Слушай, я правда не считаю, что ты лишний. У меня просто вырвалось… Тебя долго не было, и… Я тебя увидела и испугалась… Подумала, что…

— Что домой вернулось чудовище? — буркнул Дэш.

— Ну что ты! — Эштон неестественно хихикнула и нахмурилась, но не удивленно, а скорее испуганно.

Дэш следил за ее мимикой и прислушивался к себе. Где-то внутри него сидит чудовище, не буквально, фигурально, и все это знают, с ужасом ожидая момента, когда оно покажет свою суть.

— Слушай, ну характер у меня такой, — начала сестра новый заход, — я иногда себя будто не контролирую. Делаю что-то или говорю, а потом жалею. Ну ты же меня знаешь, Дэш. Я не специально. — Она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась натянутая, как у матери.

Он кивнул, удивленный ее неожиданной откровенностью. Давно он не ощущал, что с ней действительно можно поговорить, а не получить в ответ кучу колкостей.

— Так о чем ты действительно сожалеешь? О том, что я ушел, или о том, что вернулся?

Эштон настороженно откинула назад голову:

— Тебе так сложно принять извинения?

— Я хочу, чтобы они были искренними, иначе в них нет смысла. Что ты на самом деле думаешь?

Эштон смутилась. Уставилась себе под ноги, постучала носком ботинка по полу, вздохнула. Дэш потрепал Енота по загривку, молча ожидая продолжение. Он пса больше не оставит, и если и уйдет снова, то только с ним.

— Знаешь, все так сильно изменилось за лето. Я уже не та Эштон, которую ты знал. Мне кажется, сейчас я сама себя не знаю. Мне страшно. Но не из-за тебя, нет, — торопливо вставила она, — просто все оказалось таким… пугающим.

Дэша насторожил ее тон. Она оставила попытки нарочитого веселья или чрезмерного оптимизма, а просто говорила о том, что скопилось на душе.

— Что — все? — переспросил он, затаив дыхание. Что могло испугать бесстрашную спортсменку?

У Эштон затуманился взгляд, будто она погрузилась в глубокие раздумья.

— Мне кажется за лето я прожила тысячу жизней, успела десятки раз умереть, но каким-то нелепым образом все еще продолжаю дышать. Вчера звонил тренер по роллер-дерби, напомнить, что меня ждут в команде, мы с ним договаривались в мае. А я даже не помню, нравилось ли мне роллер-дерби или нет… Ты не знаешь?

Дэш от ужаса даже дышать перестал. Растерянность Эштон выбивала опору из-под ног.

— Нет. Ты со мной роллер-дерби не обсуждала. Что произошло в тот день, когда мама позвала тебя в свою комнату? — прошептал он. — Что тебе рассказали?

Эштон вскинула голову, посмотрела на Дэша и будто опомнилась — моргнула и выдохнула. Спустя пару секунд хитрая ухмылка появилась на ее лице.

— Видел бы ты себя. Аж побелел. Я пошутила, глупый. Мне стоит вернуться в театральный кружок? — рассмеялась сестра. — Точно. Зря я ушла.

Дэш ей не поверил. При всех недостатках лгать она все-таки не умела.

— Ну да, лето было… сложное. Теперь я помогаю маме с… семейным бизнесом. И знаешь, что? — В ее взгляде больше не было неприятия или презрения, а лишь что-то похожее на горечь. — Завидую тебе.

— Что? — удивился Дэш. — В каком смысле?

Эштон хотела потрепать Енота по загривку, но он ловко увернулся и уставился на Дэша, будто спрашивая, что ему делать. Эштон нахмурилась и встала. Уже у двери она обернулась и добавила:

— Я рада, что ты вернулся. Ты — то, что осталось неизменным. Не лезь в это, Дэш. Это все не для тебя. Просто будь моим братом.

И ушла.

Дэш рассматривал закрывшуюся дверь и размышлял о разговоре. Что значит «это все не для тебя»? Эштон думает, он слабак и не выдержит семейную тайну, или хочет от чего-то оградить? Возможно, их семейный бизнес опасен для здоровья или даже для жизни, вспомнить хотя бы случай с матерью несколько лет назад, когда ее пырнули ножом. Дэш впервые задумался о такой стороне. Может быть, мама хочет его защитить? Выходит, Эштон тоже?

Потом он это отмел. Почему бы тогда просто не сказать? Он снова задумался о побеге. С точки зрения стороннего наблюдателя у Дэша было все — одежда, своя комната, велосипед, собака, карманные деньги, от голода он не страдал, никто его не бил. Зыбкую концепцию любви органы опеки еще не научились замерять.

За дверью незнакомый и опасный мир, а здесь — своя комната, Енот и возможность делать, что захочешь.

Что ж, пережитый опыт и слова сестры преподали ему ценный урок: всегда найдется кто-то, кто захочет оказаться на твоем месте. Сестра поставила Дэша в тупик, теперь он даже не знал, как к ней относиться. Никогда раньше она перед ним не извинялась, и, хотя извинения сильного впечатления на него не произвели, в глубине души он все равно надеялся, что ее раскаяние по крайней мере наполовину искреннее. Дэш решил остаться, а еще заниматься карате усерднее. На всякий случай.

И дал себе честное скаутское слово, что не станет чудовищем и никому не будет вредить. Что бы с ним ни происходило, он никогда не даст своей чудовищной части показаться наружу.