Разрывая стены

1. Бэй

Сознание вернулось смесью неприятных ощущений.

Жар. Как в разогретой печке.

Вонь. Словно лежишь в ворохе протухших овощей, залитый подсохшими помоями.

Боль. Во многих местах, но сильнее всего — в большом пальце правой ноги, который грызла какая-то зараза.

Бэй дернул ногой и услышал тонкий визг, в течение секунды поднявший его в вертикальное положение. Одного затяжного мгновения — бывают и такие, когда слишком многое вмещается в короткий миг, — хватило, чтобы он увидел больше, чем достаточно.

Вокруг него плескалось кривыми волнами вонючее море отходов и суетилась целая стая огромных, с крупную кошку, крыс. Кобейн был в одном белье и в рваном панцире из застывшей крови и грязи. Кроме прокушенного пальца, болел нос (ну сколько можно!), не обошлось без ссадин на голове и плечах. Щетина короткой бороды торчала, как иглы дикобраза.

Была ночь, но он смог хорошо осмотреться из-за совершенно ненормальной Луны. Слишком большой, слишком яркой, затмившей еще одну, висевшую в стороне над темной полоской острых, словно вырезанных из черного картона, гор. Вторую луну?!

Всего этого было достаточно, чтобы снова лишиться чувств! Но мысль, что в следующий раз он очнется без нескольких пальцев и, может, даже без многострадального носа, сработала лучше нашатыря.

Пытаясь отогнать кошко-крыс, Бэй завертелся на месте, отмечая больные места в теле, размахивая руками и издавая крики, достойные американских индейцев. Хвостатое полчище метнулось в стороны, но осталось невдалеке, сверкая круглыми глазами.

Совершенно не к месту и не вовремя вспомнился рождественский Мюнхен — весь в снегу и огнях иллюминации. Карина — в теплой куртке, из капюшона которой выбивались каштановые волосы и смешивались с меховой оторочкой. Ее смех. Разговор о Мышином Короле. Бэй предлагал распугивать хвостатое войско наточенными коньками.

Странный выворот памяти, потому что вокруг все было наоборот! Ни холода, ни коньков, ни Мюнхена…

Ни даже, кажется, Земли…

Где он оказался?!

В одной из мусорных волн торчала длинная палка. Потянувшись за ней, Бэй едва не упал в отбросы.

Какая вонь!

Зато у него появилось оружие против хозяев свалки, желавших поживиться свежим мясом. Мясо было против.

Несколько часов назад (не могло же это быть несколько дней, недель, вечности), отправляясь на встречу с Кики и Скользящим, Кобейн сделал некоторые приготовления на случай своего непредвиденного отсутствия. Проснуться спеленутым в провода от датчиков и капельниц казалось невероятным, что тогда говорить о мусорке и компании крыс под двумя ночными светилами?!

«Как далеко ты готов пойти за Тайной?» — спрашивал себя Кобейн на Майорке. Далеко. Слишком далеко!

Приступ безудержного громкого смеха согнул его пополам, скручивая мышцы живота, заставляя кашлять, выплевывая напряжение и страх вместе с резкими рваными звуками.

Помогло — и разогнать крыс, и справиться с неестественным волнением. Взяв себя в руки и завершая сольное выступление в ночи, Бэй выпрямился и крикнул в незнакомые небеса:

— Приведение на свалке? Ни твана! Всего лишь вывалившийся из другого мира влюбленный придурок!

Охранять свои ноги пришлось до самого утра. Кобейн представлял себя одинокой мачтой с оторванным парусом среди безбрежного моря отходов. Но отходы означали близость к людям. Люди — близость к воде. И одежде.

Пришлось поволноваться, когда к звукам, что стали привычными, добавилось отрывистое покашливание. Кажется, так кричат шакалы или гиеновые собаки. Хотя, если принять тот факт, что он находится в другом мире, кто знает, что здесь водится? Но, кроме крыс, наверняка будут и более крупные любители падали. Бэй еще не падал от истощения, но уже источал привлекательный для некрофагов аромат.

Неведомые ему животные остались в стороне. Тявканье сменилось звуками грызни, коротким визгом — хищники нашли себе другую пищу и делили ее между собой.

Мелкая масляная луна уже давно исчезла, Бэй даже упустил этот момент, занятый отпугиванием настырных крыс. Огромная лупоглазая тоже устала слепить свалку холодным светом и грозилась свалиться за вырезанные из картона горы, растягивая напоследок длинные тени. Мелкая и Лупоглазая, усмехнулся Кобейн, у него появилось два названия для ночных глаз неведомого мира, в котором нужно выжить для того, чтобы найти Тайну. Теперь она держала в своих руках не только его сердце, но и путь домой.

Когда Лупоглазая оставила Бэя в вонючем океане без света, на какое-то время, показавшееся Вечностью, пропали звуки. Все живое затаилось, надеясь выжить или воспользоваться темнотой. Бэй зарычал, размахивая палкой и топчась на месте, отшвырнул в сторону визгливое тело. Еще одно, еще. И, занятый боем вслепую, он пропустил тот момент, когда включились голоса птиц и мягкий свет восхода ознаменовал новый день.

Первый день Кобейна в чужом мире.

Во всех культурах рассвет означает продолжение жизни и дарит надежду. А еще он разогнал крыс. Или же им просто надоело тратить время на упрямый кусок мяса.

Бэй очутился на палитре, где художник Солнце смешивал краски пустынь и степей — красную с оранжевым, темно-коричневую и рыжую — добавляя к ним редкие мазки зеленого и голубого. Картон, из которого были вырезаны горы вдалеке, стал насыщенного красного цвета, а несколько вершин исчеркали изумрудные полосы. Как на рисунке Татии, который Кобейн видел в Аре. Как в его собственном ночном кошмаре — разве не на красном склоне с зелеными венами он стоит над пропастью?

Бэй заставил себя увести взгляд с далеких гор и оглядеться.

Свалка располагалась в петле изогнутого оврага, убегавшего с двух сторон за невысокие склоны. Метрах в двадцати стояло дерево, напоминавшее акацию узкими мелкими листьями и раскидистой кроной. Наверняка, его ветки будут полны острых шипов.

В том, что мир, в котором оказался Кобейн, был сухим и жарким, не оставалось сомнений, и сезон дождей здесь явно закончился, потому что верхние слои отходов уже высохли. Влага оставалась в глубине, и сырой жар вместе с вонью выходил сквозь трещины. Осторожно ступая босыми ногами, Бэй направился в сторону дерева, присматриваясь к просыпавшимся птицам. Ему повезло, он рассмотрел в кроне нескольких голубей. Не пузатых, городских, разъевшихся на свалке, а изящных, похожих на горлиц. На рассвете они полетят к воде. «Низко над землей, непрерывным полетом», — вспомнилось Бэю из инструкции по выживанию для туристов. «Напившиеся птицы летят короткими отрезками с множеством остановок…»

Голуби, синицы, воробьи, зяблики — что еще летало в этом мире? — хорошие индикаторы для поиска открытой воды, необходимой, чтобы утолить сильную жажду и смыть корку грязи, от которой зудело и чесалось все тело.

Яркое светило заявило о своем жестком характере, едва поднялось над горизонтом. Бэй настойчиво размазывал грязь по телу, пытаясь отмыться. Ручей был достаточно бойким, чтобы утолить жажду, но неспособным подарить столь желанное чувство чистоты. Жаркие лучи сушили кожу быстрее, чем Бэй поливал ее пригоршнями прохладной воды. Судя по неровному руслу, еще недавно ручей был сильным, но недолговечным потоком, а теперь лениво петлял между больших и мелких камней, застывая неглубокими мутными лужами и переваливаясь из одной в другую.

Бэй нашел место, где из-под земли поднималось несколько прозрачных горок, обещавших чистую воду родника. Рядом возвышалось несколько валунов, на которые можно забраться в случае опасности. Утром к воде собирались не только птицы, но и звери, те самые, хрипло тявкавшие в ночи. При свете дня они остались в стороне. Бэй заметил три серые тени внизу по течению. Он оказался прав в своих предположениях — ночные крикуны напоминали тонконогих диких собак или шакалов, не представляя опасности взрослому и пока еще здоровому человеку. Но к воде могли наведаться и более крупные хищники. И их жертвы. Кобейн видел пугливых ланей или мелких антилоп. Отметились у мелких луж тощие кролики и еще какие-то похожие на них животные, только без длинных ушей.

Выполнив функцию мочалки, выстиранные МучачоМало вернулись на свое место и стремительно сохли. Остальная одежда Бэя исчезла в неизвестном направлении — почти новые джинсы, кожаная куртка, найковские кроссовки, носки и, судя по состоянию тела, не белая, а залитая кровью футболка. Она-то кому и зачем могла понадобиться? При этом местные мародеры оказались пуританского воспитания, потому что оставили Кобейна в трусах. И чтобы решить вопрос одежды и спасения от жаркого солнца, ему придется вернуться к свалке в поиске человеческих следов и найти поселение, которое должно находиться невдалеке.

Идти босиком то по раскаленному песку, то по застывшим в камень глиняным участкам, было еще тем испытанием. Так что Кобейну пришлось задержаться у свалки в поиске полезных вещей — видели бы его сейчас знакомые!

Великолепный Бэй копался в куче отбросов.

Зато мусор давал красноречивое представление об уровне развития цивилизации, с которой ему придется скоро соприкоснуться.

У каждого путешественника между мирами есть два варианта — оказаться в технологически более развитом или наоборот — отсталом обществе. Шанс на параллельное развитие цивилизаций невелик. И потом, с чем сравнивать даже на Земле? С мегаполисами из бетона и стекла, полными машин и людей? С маленькой деревней где-нибудь в горах Афганистана в окружении опиумных полей? Или с одним из пятидесяти племен, прячущихся в глубинах Амазонии, не имея контактов с остальной цивилизацией? Правда, побывать на Земле, избежав следов прогресса хотя бы в виде того же мусора или самолетов в небе, все-таки невозможно.

Населению нового для Бэя мира пластиковые пакеты были не знакомы.

Значит — назад в прошлое с наверняка жестким укладом и резким разделением на классы.

Размышления отвлекали от приступов отчаяния и голода. Свалка подарила две рассохшиеся подошвы от сандалий на левую ногу и обрывок веревки, чтобы привязать те к ступням.

А также сухую рогожку, чтобы прикрыть голову.

Не зря говорят, что любую безвыходную ситуацию спасает чувство юмора. В модных трусах из одного мира и в трех кусках отбросов другого, Кобейн шагал вдоль оврага, напоминавшего разрушенный эрозией вади. Он искал любую тень — колючего дерева, высокого склона оврага, чтобы немного прийти в себя, и шел дальше по следам колес, копыт и подошв. Но деревьев было мало, а под теми, что попадались, задерживаться или, тем более, присаживаться он боялся.

Память подсовывала красочные рассказы гидов Калахари, куда Ван Дорны возили детей на сафари. О мягкотелых тампанах, поджидавших людей и животных, зарывшись в песок в тени деревьев. МучачоМало казались слабой защитой от иномирных клещей.

Вопрос одежды решился самым неожиданным образом.

Овраг сравнялся с землей, открывая вид на желто-зеленую равнину, которая переваливалась высокими и низкими холмами. Бэй увидел маленькое поселение из темно-коричневых домов в окружении полей, засеянных какими-то зерновыми. Вдалеке темнели точки пасущихся животных. На невысоком холме за деревней торчали развалины некогда большого дома и куски от развалившегося каменного забора, а между оврагом и деревней, в том месте, откуда появился Бэй, зеленела роща.

Скопление деревьев означало воду, Кобейн уже различил ее драгоценный шепот, а потом увидел на земле аккуратно разложенный плащ — темно-коричневый, с тремя ярко-желтыми пятнами впереди и капюшоном.

Как бы ни противилась вся сущность детектива воровству, других вариантов не было — у Бэя горело все тело, обещая жар и зуд солнечного ожога. Но пока он замышлял криминальное знакомство с чужим миром, раздался приглушенный возглас. Со стороны воды к дереву, под которым была разложена одежда, метнулся наполовину одетый мужчина. Хозяин плаща что-то торопливо забормотал извиняющимся тоном, отвесил почтительный поклон и, прежде чем Кобейн успел что-либо сделать, подхватил с земли холщевый мешок и исчез в колючих кустах.

Растерянный Бэй попытался представить себя со стороны — бородатый, раскрасневшийся от солнца, в привязанных к стопам подошвах (веревки растерли кожу почти до крови), с куском рогожки на голове и в боксерах, с которых смотрели головы Нефертити и египетского фараона…

— Поклоны он отдавал МучачоМало, — озадаченно проговорил вслух Кобейн.

Посмеиваясь над собой и чудовищной ситуацией, в которой оказался, он надел хорошо прожарившийся на солнце плащ, вернее, мешок с капюшоном и, скрыв голову, пошел в сторону деревни.

Мужчины были в полях, убегавших за гребни высоких холмов, значит, в селении остались дети и женщины. Бэй хотел пройти по пустынным улицам, приглядываясь к домам и животным в скотных дворах, посмотреть на одежды крестьян и услышать их речь.

Но новый мир снова подбросил неприятный и малопонятный сюрприз. Камуфляжный халат вызвал странную реакцию, противоположную головам фараона и Нефертити. Когда Бэй подходил к окраине, из-за угла пыльной улицы появилась стайка мальчишек. Увидев его, они что-то закричали, тут же из нескольких домов появились женщины — заголосили, размахивая руками. В сторону Бэя полетели палки и камни, а из глубины деревни уже спешили двое мужчин, так что Кобейн развернулся и побежал прочь, теряя на ходу подошвы и разбивая ноги об острые камни, попадавшиеся среди подсохшей глинистой почвы.

Далеко убегать не понадобилось, потому что преследователи остановились, как только непрошеный гость покинул оазис. Но уходить от деревни было нельзя. Бэй решил вернуться к ней, оставаясь вдалеке, чтобы осмотреться и понять, что делать дальше. Первым делом он замазал глиной желтые пятна на одежде. Что-то подсказывало ему, что ярость людей вызвало не появление чужака, а его одежда. Может, яркие пятна были местной разновидностью Звезды Давида?

К середине дня Кобейн обошел селение и спрятался среди развалин. Безжалостное время и природа не оставили от дома ничего, кроме нескольких стен, в том числе кусок входного портала, на котором еще виднелись какие-то символы. Потребовалось время, прежде чем Бэй понял, что смотрит на знакомое изображение растения с толстым мешком в основании длинного острого шипа. Он видел этот рисунок. Что-то из детства. Из дома.

Того дома, который пах по утрам теплым молоком и белым хлебом с шоколадной или ореховой пастой. В котором было очень много свечей — коротких и длинных, на подставках и в шандалах. Свечей — худых солдат и свечей, похожих на смеющегося Будду — толстых, с расплывшимися языками воска. Свечей с ароматами, но чаще всего пахших горелым фитилем и медом.

Везде — на столах и подставках, на камине и на полу.

Как же давно Бэй не испытывал тоски по родительскому дому! Последний раз это случилось, наверное, когда его девятилетним мальчишкой отправили на полтора месяца в частную школу в Шотландии.

В огромном доме Ван Дорнов была особая комната — Ларец Лилит, в ней единственной царил беспорядок. Мама называла себя сорокой и собирала блестящие безделушки. Подарки или сувениры, покупки с блошиных рынков и дорогих бутиков, предметы с историей или совершенно случайные вещицы попадали в огромную копилку. Младшему сыну разрешалось в ней играть. Там, в Ларце Лилит, в коробке с ложками на первые зубы детей, лежало погрызенное деревянное кольцо с серебряной подвеской в виде сердца, на которой был вырезан пузатый шип растения.

Бэй больше не верил в случайности. Кольцо для зубов вполне могло передаваться изо рта одного поколения семьи в рот другого, начавшись с Ари. И чем не шутит судьба — заброшенный в неизвестное место Кобейн оказался не так далеко от дома, который мог быть связан с таинственной прародительницей. Не имело смысла прятаться за неверием и страхами — Ари принадлежала этому миру, Ана и двое других Скользящих — тоже. Теперь еще и Бэй.

Хотелось бы попасть в дом, у которого есть стены, крыша и заботливые хозяева, обрадованные встречей с дальним родственником. Но спасибо и за возможность укрыться в тени развалин, чтобы наблюдать за жизнью в деревне. Первая встреча с ее жителями лишила Кобейна чувства вины, и он собирался решить несколько собственных проблем за их счет.

Рядом с ним лежал шипастый желтый огурец размером с дыню, который Бэй сорвал с куста недалеко от рощи. Он заметил, что плоды расклевывают птицы, и решился попробовать странный плод. Почти безвкусная, его мякоть содержала много влаги и наполняла желудок.

Через день под ярким светом Лупоглазой Кобейн покинул неприветливую деревню, пока его жители не подняли шум по поводу пропавших с бельевых веревок вещей, фляги для хранения воды и оскудевших запасов сушеного мяса. Бэй шел по дороге, по которой на рассвете из деревни выезжали телеги, груженные кувшинами с молоком, прикрытыми грубой холщовой тканью, чтобы вернуться вечером с пустой тарой.

Избежав встреч с повозками и людьми, к вечеру следующего дня Кобейн оказался в небольшом городе и нашел себе место для ночлега в заброшенном сарае на окраине. Несколько дней он только прятался, стараясь подсматривать за жизнью на улицах и прислушиваться к обрывкам незнакомой речи. Потом стал приходить перед рассветом к рыночной площади, чтобы посмотреть, как она оживает, что за люди привозят товар, и кто приходит за покупками. Без минимального набора слов и понятий о мире вокруг нельзя было рассчитывать на работу и общение.

Пригодная для питья вода текла в фонтане в центре города и в ручье на окраине, но запасы еды закончились, так что Бэй искал по оврагам кусты с шипастыми огурцами и подворовывал из дворов и на рынке.

Больше недели ему удалось прожить в городе, избегая неприятных ситуаций, но удача не могла сиять вечно. Бэй уже научился различать местную полицию, приходившую время от времени на площадь, и старался исчезнуть заранее, но в тот день ему не удалось уйти незамеченным. Своими частыми появлениями Кобейн привлек внимание продавцов, на него вдруг набросилось несколько крупных мужчин, тут же зазвучали их голоса, привлекающие внимание полиции. Через несколько мгновений Ван Дорн оказался распростерт на красной земле. Держали его грубо и так, что не вырвешься, а вокруг быстро смыкались в плотное кольцо решительно настроенные зрители. Чьи-то руки сорвали с головы Бэя капюшон и потянули со спины широкий ворот, оголяя плечи. Над его головой раздались удивленные возгласы. Татуировка! Догадался Бэй, и ударом пришло осознание — ее накалывала Ана! Знать бы еще, что означали ее рисунки в этом мире. Но они изменили положение Кобейна, потому что когда его подняли с земли и поставили на ноги, отношение к нему полиции и собравшихся людей стало иным. Вместо настороженности и раздражения на их лицах появилось изумление. Со всех сторон летели вопросы, но не криками и сквозь плевки, а со сдержанностью, схожей с уважением. Бэй выдавил из себя пару слов, из тех, что успел выучить, здороваясь и пытаясь сказать, что с ним все в порядке.

Настроение людей снова сменилось — на этот раз на презрительно-жалостливое. И, прежде чем Кобейн успел прийти в себя, на его одежду налепили ярко-синий треугольник, а на шею повесили веревку с плоским медальоном из бирюзы той же формы. Полиция направилась дальше, зрители разошлись, а Бэя не держали ноги. Он опустился на невысокий парапет около фонтана в виде пьющих воду птиц, пытаясь прийти в себя и понять случившееся, когда к его ногам упала монета.

Так началась трудовая деятельность детектива Ван Дорна в новом мире. После выступления в трусах на свалке Великолепный Бэй зарабатывал милостыню на рыночной площади.

Все дело было в знаках. Плащ с желтыми пятнами превращал в изгоя, синий треугольник давал право на милостыню. И не только — к Бэю относились как к умалишенному, и никто особо не пытался с ним заговаривать. А если люди и обращались, то очень простыми предложениями. Так что непонятный инцидент стал подарком Судьбы, предоставив Кобейну прекрасную возможность находиться на шумной площади, наблюдая за жизнью вокруг и впитывая незнакомую речь.

За место у фонтана пришлось побороться. Трое бродяг, которые побирались рядом с каменными птицами днем и спали ночью под журчание воды на вонючих циновках, попытались прогнать конкурента, прихватив заодно его дневной заработок в несколько монет, способных обеспечить буханкой хлеба и куском сыра или вяленого мяса. Бродяги вооружились палкой и обломком железного обода и напали на Бэя, когда опустела площадь.

Ван Дорн отвел душу! Выплеснул в короткой драке напряжение, не оставлявшее с того момента, как он очнулся под чужими звездами. Во вспышке праведной агрессии был вызов, что Кобейн справится! Выживет! Что этот мир будет вынужден принять его.

Его соперникам хватило нескольких минут, пары сломанных пальцев и синяков, чтобы понять, что их место у фонтана потеряно, зато заработки Бэя выросли. Даже на казавшейся безлюдной площади нашлись свидетели, а слухи в маленьких городах разносятся самым легким ветром. Так что когда Кобейн вставал со своего места и шел купить что-нибудь из еды или одежды, его все чаще встречали уважительными взглядами. Пусть и густо сдобренными жалостью.

Понемногу у Ван Дорна появились иные подработки, кроме сбора милостыни. Постоянные продавцы стали звать его отнести или погрузить товар. Недалеко от заброшенного сарая, во влажном овражке рос тростник, из которого получались хорошие свистульки. Сначала Бэй вырезал их острым осколком обода, потом ножичком, что прикупил на рынке. Он раздавал мальчишкам свистульки бесплатно, но вскоре стал получать за них мелкие монеты.

Благодаря цепкой памяти Кобейн быстро расширял набор слов и фраз нового языка, но ему приходилось держаться в рамках роли, полученной вместе с голубыми треугольниками. Жители города называли Кобейна «Поцелованным Тенью». Что бы это ни значило, положение было удобным вначале, но обещало скоро превратиться в набор из ограничений.

Поэтому, когда в городе стал собираться небольшой караван, Бэй сделал все, чтобы пристроиться к нему носильщиком. С помощью жестов и простых слов ему удалось наняться в сопровождение к одному из купцов с площади.

Через несколько недель после того, как Кобейн очнулся в новом мире, он покидал город со странным названием Ветка вместе с торговцами, направлявшимися в столицу Закатного королевства. Королевств было два. В Красной Долине, как назывался жаркий мир, о котором детективу Ван Дорну предстояло еще очень много узнать. И найти в нем свою Тайну.

Но он был уверен в успехе!

Бэй уже успел сделать карьеру на рыночной площади!

Из города его провожала стайка мальчишек — не с камнями в руках, а со свистульками у рта. Для Кобейна звучала мелодия Джингел Бэл, которую он оставил о себе на память. Булочница Марта завернула ему в чистое полотенце две буханки хлеба, Гана — жена мясника — дала палку сушеной колбасы и головку сыра. Оружейник Шенк наточил до блеска нож, который Бэй купил на почти все свои сбережения.

Поцелованный Тенью промычал в сторону провожавших его людей слова благодарности, сказал что-то невпопад мальчишкам, вызвав приступ радостного смеха, и с приподнятым настроением отправился в путь.

Куда бы ни шел караван, Кобейн двигался в правильном направлении.