Расколотый мир

Глава 9. Заштопанный союз

Ты слышишь, как волнуется метель,

Опять она секреты чьи-то скроет.

Я был когда-то счастлив, как все те,

Что возводили замки из песка у моря.

Автор неизвестен

В окно залетали крупные остроугольные снежинки, кружились по выстуженному кабинету. Одни оседали на полках, крышке висящего над дверью алюминиевого сейфа и на пустой поверхности соседнего стола, а другие выносило обратно, на ветер и мороз, в синее сквозное безмолвие Ветряных Холмов.

Костэн Лэй смахнул со страницы отчета пару снежинок, поднял голову, расправил ссутуленные от долгой работы плечи и поежился. Пожалуй, пора закрывать окно: вечер нынче морозный даже для чистокровного сильфа, а в Костэне всегда было слишком много от людей. И по облакам гулять не умел, и к холоду устойчив не был от природы, приходилось дополнительно закаляться. А уж разговоры с ветрами, сиречь воздушная магия, и вовсе отдельная тема. Кроме того злополучного раза почти два года назад, Костэну больше не удавалось призвать ветра. Что тогда случилось — непонятно. То ли Небеса снисходят до него лишь в минуты самой сильной опасности, то ли работать над собой нужно несколько иначе. Костэн до сих пор не разгадал эту тайну, хотя очень старался.

Огонек в масляной лампе чуть трепетал на сквозняке. Костэн подкрутил фитиль, убавляя свет. Работать предстоит всю ночь, масла осталось на самом донышке, а бегать за новым через пургу в тринадцатый корпус сегодня особенно не хотелось. Как известно, у соседей в тринадцатом, в отличие от четырнадцатого, можно достать все, от свежайшего ароматного масла до укропных капель и домашней выпечки. Три минуты на доске или десять пешком по занесенной колючим снегом извилистой дорожке. Но Костэну было лень, и он оставил самый кончик фитиля, светивший еле-еле. На комнату сразу опустилась густая предвечерняя синь. Удлинились тени, а заиндевелый стол Юрки стал выглядеть особенно пусто, мертво даже. Костэн отметил, что прежде никогда не задумывался, насколько успел привязаться к юному протеже за каких-то… А много ли прошло уже с тех пор, как восемнадцатилетний Юра Эв, еще неженатый, полный надежд и жажды свершений, переступил порог четырнадцатого корпуса тайной канцелярии и впервые примерил на себя новенький голубой мундир с серебряными погонами? Костэн принялся считать. Выходило, уже почти шесть лет. И совсем скоро, сразу после солнцеворота, Юрке стукнет двадцать четыре. Вырос, на крыло стал, отчеты из-за границы пишет. Если так дело пойдет, то они оба в пятнадцатый корпус на повышение улетят, и так уже эта операция с обдой курируется оттуда. А вот Дарьянэ и до четырнадцатого еще толком не доросла. Не по ней это задание, если дело серьезное, пожалуй, придется ее отзывать. Пусть дома полетает, рано за границу.

Костэн задумчиво изучил растущие на сейфе сугробы, решительно поднялся из-за стола, выглянул в коридор и позвал:

— Тоня! Закрой мне окно.

Конечно, именно закрыть отважный агент мог и сам, но мановением руки выдуть налетевший с улицы снег ему было не под силу. А если так оставить — таять начнет, пятна мокрые на полу будут, или вовсе лужи. Лет двадцать назад Костя Липка, едва получивший тогда свое прозвище, ужасно стеснялся своей неспособности к воздушной магии и даже под страхом смерти никого бы не позвал. А сейчас — чуть ли не каждый вечер, и даже не сжимается ничего в душе.

Уборщица Тоня выросла за его спиной безмолвной тенью. Как и обычно. В корпусе шутили, что самый главный агент здесь именно эта тощая сильфида неопределенного возраста. Шутки шутками, но так бесшумно подкрадываться на памяти Костэна больше не умел никто.

— Ты нынче снова на всю ночь? — Тоня оставила свою верную швабру у порога и прошла в кабинет.

— Как получится. Много работы.

— Ох уж мне это «как получится»! А твоя несчастная жена будет коротать часы у окошка, жечь фонарь над крыльцом и до утра не сомкнет глаз.

— Ринтанэ мне не жена.

Костэн смотрел, как Тоня встряхивает своими длинными кистями с пальцами, похожими на паучьи лапы, и как резкий, но аккуратный порыв ветра выметает из всех щелей узорные снежинки, сперва кружа в хороводе посреди кабинета, а затем отправляя за окно. А уборщица при этом еще и успевала ворчать.

— От того, распивали вы на двоих небесное молоко или нет, суть не меняется. Вспомни, как она у твоей постели сидела, сама чуть не стала прозрачная. А ты словно тучу вкруг головы обернул и не замечаешь.

— Я понял, — усмехнулся Костэн. — Вы все сговорились меня женить.

— Мы сговорились раскрыть твои глаза на очевидное, Липка, — Тоня взмахнула рукой, и окно с грохотом захлопнулось. — Вот и все. А чтобы бедняжка Риша никогда не смотрела в небо, надеясь разглядеть твой безмолвный туман, потрудись не развеиваться.

И она гордо удалилась. Домой ли, продолжать ли уборку — одним Небесам ведомо. Никто не видел Тониной доски, не заставал ее приход или уход и не знал, где она живет. Чем дальше, тем больше Костэн убеждался в том, что истинный агент в четырнадцатом корпусе один — со шваброй и паучьими пальцами. Но, видимо, тех, кто об этом догадывается наверняка, переводят в пятнадцатый корпус. Чтобы не болтали.

Снова подкрутив фитилек масляной лампы — все-таки слишком тускло — Костэн вернулся к работе. То есть, к прочтению последних Юриных отчетов. Личные встречи — одно, но документацию тоже никто не отменял. Такие вот повседневные заметки иногда могут раскрыть глаза на многое.

Сейчас Костэн Лэй пытался понять, не пропустили ли они чего важного в характере и поведении той, что называет себя обдой. Уже не раз у них возникало ощущение, что противник сильно недооценен, и Климэн Ченара со своей доморощенной шайкой порой может дать фору некоторым орденским партнерам, привыкшим лебезить, подчиняться и строить козни исподтишка. Обда явно не стала бы похищать сильфийских послов — слишком умна и хитра, это Костэн теперь понимал точно. Наоборот, она обратила дело в свою пользу: судя по некоторым бытовым подробностям, Климэн не отличалась альтруизмом и умела подавлять его в окружающих. Значит, предвидела, что дружба с Дашей будет ей полезна, иначе бы и пальцем не пошевелила, чтобы вызволить сильфиду. Тем более — проводить до границы, тратя лишнее время. Нет, совершенно ясно, что Климэн ведет свою игру. Осталось понять, какую. Чего она добивается для себя, какую роль уготовала сильфам.

«24 ноября

Климэн не производит впечатление стукнутой об тучу. Она тщеславна, на окружающих смотрит свысока, но с нами безукоризненно вежлива, при разговоре всегда смотрит в глаза. Во лжи ни разу не уличена, но явно умеет недоговаривать…

27 ноября

Мне стало известно, что в деревне только ленивый не говорит о нашем прибытии. На закономерный вопрос Климэн ответила, что, цитирую, «вы сами виноваты, позволили себя заметить». Оказывается, нас видела в крапивнике некая болтливая селянка (имя и расположение дома приведены ниже). По словам обды, были приняты меры, теперь о нас действительно говорят все, но никто до конца не верит, что мы существуем.

29 ноября

За обедом Гера (Гернес Таизон) рассказывал, что на стройке поймали вора, потихоньку таскавшего бревна и глину себе на строительство коровника. Он обвинял обду в жестокости, поскольку та не просто обязала вернуть наворованное, но и подговорила настроенную на помилование толпу отрубить вору два пальца.

30 ноября

Приходил вчерашний вор, благодарил обду за науку. Делаю вывод, что Климэн обладает феноменальным даром убеждения…

31 ноября

…А еще Клима приятна в общении, эрудирована. То ли все люди такие, то ли ей действительно благотворят высшие силы — она ходит по топи как посуху. Также выяснилось, что Тенька (Артений Мавьяр) в ранней юности один завалил медведя посредством колдовства (источник сведений — Лернэ Сафетыбока). Также из разговоров следует, что Тенька и Клима весьма близки. Принимаю решение заняться колдуном вплотную.

2 декабря

Эрудиция Теньки в области ритмики, естественных свойств и точных наук потрясает воображение, но понять его невозможно даже с моим идеальным знанием принамкского языка. Как показал опрос домочадцев, подобные проблемы не только у меня…

…Вывод: информативнее будет исследовать его лабораторию и записи.

11 декабря

Лаборатория Теньки хуже него самого. Пока Дарьянэ караулила на пороге, я успел сделать всего несколько шагов и тут же за это поплатился. Вследствие колдовства стал прозрачным, как покойник, хотя чувствую себя прекрасно. Прилагаю одну из бумаг хозяина, в изобилии валявшихся кругом…»

В приложении действительно имелась замызганная желтая бумажка, испещренная настолько кривыми закорючками, что бравый агент сперва усомнился, принамкский ли это язык. Впрочем, на уголке тем же почерком, но уже более разборчиво, было зачем-то выведено вполне узнаваемое неприличное слово на принамкском языке, от которого тянулся рядок малопонятных формул. Пару дней назад Костэн из интереса честно перерыл несколько популярных трактатов по теории современного колдовства, но ничего похожего на данные каракули не нашел и «потрясающую воображение» эрудицию колдуна отнес в разряд неразрешимых загадок, о которых следует подумать на досуге. Куда больше Костэна занимало меняющееся отношение Юры к Климэн.

Конечно, к той, которая спасла тебе жизнь, нельзя остаться равнодушным. Тем более, если она настроена дружить. Но уже не раз становилось ясно, что Клима ничего не делает случайно. Она хочет подружиться с сильфами, это очевидно. На что она рассчитывает? Что «друзья» в случае чего простят ей долги? Или усыпляет бдительность, подготавливая почву для чего-то более серьезного? Она ведет себя как равная Верховному, она часто говорит, что собирается править, как правили обды встарь. Может, сейчас она пытается снискать доверие сильфов, чтобы ей не помешали, а оказали как можно большее содействие? Но не значит ли это, что сильфам выгоднее будет ей мешать, и она это понимает?

По записям Юры Костэн составлял собственные отчеты со своими версиями и домыслами, прилагал к ним материалы из библиотеки (а последнее время в библиотеку приходилось залетать чаще обычного, особенно в отдел истории Принамкского края), затем шел докладывать начальству. Начальство принимало отчеты, задавало вопросы, а потом, думалось Костэну, прилагало к ним свои выкладки и отправляло в пятнадцатый корпус. Где отчеты оканчивали свой путь, агенту было неведомо. Возможно, у Верховного. Сейчас уже не оставалось сомнений, что на операцию с обдой брошены силы минимум половины корпусов канцелярии, притом конечной цели работы не знает практически никто.

Снежинки бились в темное прозрачное стекло. За окном собиралась вьюга. Костэн потер кончиками пальцев слипающиеся глаза. Сколько он уже не спал? Сутки, двое? Никак не меньше. Пока на дворе зима, а обда сидит тихо и строит на месте своего села крепость (интересно, зачем она это делает?), тайная канцелярия может спать спокойно и даже иногда высыпаться. Хотя Костэна это касается не всегда. Например, сейчас — сроки подготовки отчета для начальства поджимают, а он еще не составил письменный анализ этих колдовских каракулей, смерч их побери, разве может нормальное существо о двух руках и десяти пальцах писать настолько скверно!..

На кабинет беззвучно опустилась тьма — смерч побрал не каракули, а огонек в лампе.

Ругнувшись, Костэн наскоро сложил бумаги, пряча их в непромокаемую папку плотной коричневой кожи — раз уж все равно спускаться вниз, надо будет, согласно правилам, занести документы в подвальный архив. Листок с каракулями в общую папку не пошел, а был заперт в ящик стола. С этим шедевром принамкской каллиграфии Костэну еще предстояло сегодня работать, дайте Небеса, чтобы и не завтра. Он сомневался, что почерпнет оттуда важные сведения, но многолетняя привычка, помноженная на опыт, заставляла тщательно относиться даже к незначительным мелочам и все доводить до конца.

В коридорах четырнадцатого корпуса было темно и пусто. Рабочий день давно кончился, агенты разлетелись по домам. Лишь дежурный остался в архиве, да откуда-то из темноты изредка доносился стук швабры — уборщица Тоня так и не покинула свой пост на страже чистоты.

Идти пешком не хотелось вовсе, поэтому Костэн накинул куртку, застегивая «змейку» до половины, и вскочил на свою доску, сиротливо стоявшую на большой общей подставке. На улице оказалось еще более ветрено, чем можно было предположить, глядя в окно. Вьюга задувала в лицо, мороз пробирал до костей. Еще теплое стеклышко масляной лампы вмиг запотело, пальцы точно примерзли к витой латунной ручке. Костэн поежился и с места рванул сквозь метель к яркому желтому пятнышку: на крыльце тринадцатого корпуса висел традиционный фонарь. Одновременно с этим Костэн отметил, что при четырнадцатом фонарь не горит. Тоже что ли масло кончилось?

Дежурный в соседнем корпусе очень обрадовался коллеге, встретил в буквальном смысле тепло: обогрел, напоил горячим укропником и налил масла полную лампу, да еще бутыль про запас дал. Разомлевшему Костэну очень не хотелось улетать и возвращаться в выстуженный кабинет, но отчет сам себя не напишет, если агенту вздумалось скоротать ночь в приятной компании. Да и вообще, если бы Костэн этой самой компании хотел, то полетел бы не сюда, в тринадцатый, а домой, к Рише. Она бы обняла его, зарылась пальцами в густые золотистые волосы, и все эти распроклятые отчеты вместе с принамкскими колдунами отошли бы далеко-далеко… в завтрашний день.

Вот так, мечтая о Рише, изредка позевывая и держа в обогретых руках лампу и бутыль, Костэн добрался до своего кабинета. Плечом открыл дверь, вошел…

И сон улетучился.

Потому что над столом агента стоял незнакомец в черной куртке. И Костэн был готов отдать себя всем тридцати четырем смерчам на растерзание, если этот тип зашел сюда случайно. Вдобавок, на первый взгляд он явно человек.

Костэн шагнул вперед, уже просчитывая, куда он поставит лампу с бутылкой, чтобы освободить руки, как перекроет пути к отступлению, какими приемами воспользуется для захвата и какие слова скажет проворонившему все на свете дежурному, но больше ничего не успел. Лишь в последний момент уловил за спиной легчайшие шаги, и понял, что расслабляться нельзя даже в сердце тайной канцелярии, ведь враг в любой момент может застать врасплох. И высыпаться не мешает, скорость реакции совсем не та…

Сзади на шею резко набросили жесткую ленту удавки.

Злоумышленников оказалось двое.

Горящая лампа и бутыль выпали из рук, под ногами вспыхнула масляная лужа, но Костэн даже не почувствовал жара — он задыхался, в глазах темнело, хотя комната осветилась, точно днем. Агент вслепую ударил назад, это подарило секундное облегчение, слишком короткое, чтобы что-то предпринять. Удавка затянулась снова, и Костэн рванул вперед, через огонь, в надежде, что душитель обожжется и ослабит хватку. За спиной раздалась ругань по-принамкски, но держащие удавку руки не разжались, и Костэн рухнул на пол, из последних сил пытаясь остаться в сознании и смутно ощущая — все. Останется Риша, самая прекрасная на свете Риша, вдовой. Вдовой, так и не побывавшей замужем…

Но тут удавка ослабла, соскользнула с шеи. Не успел Костэн удивиться и вскочить на ноги (или хотя бы разогнать дурноту и пошевелиться), как услышал голос:

— Крепкий «воробушек» попался. Четыре секунды, даже трепыхаться вздумал.

— Смерч знает, чему их в канцелярии учат, — раздался второй голос. — Интересно, зачем он вернулся? Теперь неприятностей не оберешься, убийство будут лучше расследовать, чем кражу или халатность. Нашумели, уходим.

Костэн понял, что его сочли мертвым. И так оно было бы на самом деле, если б не прабабушка-человек, из-за которой он не только мерзнет, по облакам гулять не может и с ветрами толком не говорит, но и без воздуха живет куда дольше обычных двух-трех секунд. Нормального сильфа еще на пороге придушили бы.

И эти двое наверняка следили за кабинетом, если решили, что хозяин ушел. Со стороны и впрямь все одно к одному: закрылось окно, погас свет, пропала с подставки последняя доска…

Не успел Костэн решить, как ему распорядится бесценным даром людской наследственности, по полу хлестнул сильнейший порыв ветра, даже со стеллажей, судя по звукам, попадали вещи. Раздался громовой удар, от которого сотрясся пол, почти одновременно — женский вскрик, топот ног у самого уха, звон битого стекла. Костэн не без труда поднялся на локтях и увидел Тоню с ее неизменной шваброй, погнутый алюминиевый сейф на полу у порога, а под ним — в кровь раздавленное тело. На разлитом масле догорала черная удавка.

— Улетел, тридцать четыре смерча ему в зад, — ругнулась Тоня. — Руку мне выкрутил.

Уборщица ловко схватила ведро с водой для поливки березы и опрокинула в пламя. Зашипело, огонь погас, благо, не разгорелся толком на каменном полу и не успел перекинуться на деревянные стеллажи. Костэн перевел взгляд на разбитое окно. С острых краев стекол капала кровь, кое-где висели обрывки ткани. И правда, вскочил на доску и улетел. Люди говорят, уйти по-сильфийски — через окно. Наверняка сами выдумали.

Постепенно в голове Костэна выстраивалась картина событий: двое людей какое-то время следили за его кабинетом. Решив, что хозяин ушел, они пробрались внутрь. Один начал обыск, второй остался в коридоре. Издалека, по свету лампы вычислил непростительно беспечного агента, затаился, а оказавшись сзади, решил убить самым простым и быстрым способом — придушить. Но Костэн начал сопротивляться, едва не устроил пожар, да и вообще наделал шума. На шум из недр корпуса примчалась уборщица Тоня, и, как истинная сильфида, устроила сквозняк, от которого на пол обрушился висящий над порогом старенький сейф, раздавив одного из лазутчиков. Второй почел за счастье скрыться.

Оставалось лишь два неразрешенных вопроса. Костэн начал вставать, но рядом тут же оказалась встревоженная Тоня.

— Посиди, Липка. Я сейчас ветерка нагоню.

— Лучше водички, — голос звучал сипло и подрагивал.

— А зачем води… ах, да, — Костэну казалось, что он видит, как в глазах Тони разворачиваются страницы его личного дела, где записано, кто его прабабка и почему водичка лучше, чем поток воздуха в лицо. — Ох, Липка, я ведь думала, что не успела. Повезло тебе с родней.

— Как им вообще удалось сюда пройти? — проворчал Костэн, оглядывая себя. Форменные штаны безнадежно испорчены: залиты маслом и кое-где обгорели. К счастью, огонь не успел прожечь плотную ткань и добраться до кожи. Ботинкам с металлическими носами повезло больше, только почистить надо.

— Здание большое, я одна, — недовольно фыркнула Тоня, протягивая стакан.

Вода пахла укропом, но Костэн никак не мог понять, налили туда каких-нибудь капель или просто помыть забыли.

— Хвала Небесам, что я смог на тебя рассчитывать. Или не Небесам, а начальству?

— Я просто уборщица, — отрезала сильфида. Потом уголки ее губ чуть приподнялись. — Просто уборщица четырнадцатого и пятнадцатого корпусов тайной канцелярии.

Костэн посчитал ответ исчерпывающим. Течет время, меняется начальство, из стажеров вырастают агенты, а Тоня все так же раздувает пыль по коридорам и орудует шваброй. И пусть Небеса упадут на землю, если простая уборщица в сильфийской разведке за столько лет может остаться обычной!

Тоня тем временем поджала губы, глянув на раздавленный труп у порога.

— Смерчи бы побрали этот ваш сейф. Я знала, что когда-нибудь он непременно упадет. Очень неудачно вышло: мы не сможем опознать лазутчика в лицо. Проку теперь с того, что человек не развеивается?

— Никакого, — согласился Костэн, вставая и проходя к столу.

Ящики были выворочены, а листок с ведскими каракулями пропал. В глубине души агент даже порадовался, что теперь возиться с ними будет кто-то другой. Возможно, коллега из орденской разведки. Но потом Костэн представил, сколько отчетов придется дать из-за утраты одного-единственного клочка бумаги, сколько новых версий с планами разработать, и мысленно застонал. Вот ничего хорошего от людей не бывает! Помимо зерна, конечно. Ни один сильф не сможет вырастить по-настоящему большого урожая, даже на плодородной земле — проверено. Не благоволят высшие силы.

Тоня тщательно обыскала убитого, не погнушавшись измазаться в крови, но ничего не нашла, кроме старого шрама на ноге. Должно быть, в молодости убитый воевал.

— Одежду и труп приобщим к делу обды, — решил Костэн. — Я почти уверен, что до Ордена дошли слухи о наших агентах подле нее. А если люди столь неосмотрительно решились залезть в канцелярию, им уже многое известно.

— Как раз нынче у Верховного гостит принамкское посольство, — напомнила Тоня. — Эти двое могли быть в их числе.

— Если так, то мы вскорости это узнаем. Люди в последнее время стали нервны, невнимательны. Обда еще не объявила открытую войну Ордену, а те уже боятся ее не меньше, чем полвека назад. И, пожалуй, даже больше, чем ведов. Кроме того, Орден боится, что после гибели наших послов мы не пожелаем иметь с ними дел и поддержим обду.

— Поразительные существа — люди, — фыркнула Тоня, машинально вытирая шваброй растекшуюся по полу кровь. — Они помнят, как страшна обда, но не помнят, почему сильфы тогда поддержали именно их и продолжают поддерживать.

— Да, старый Принамкский край нам невыгоден еще больше, чем пропадающие послы. Однако людям это знать ни к чему. Обда хитра и, по словам Юргена, не лишена обаяния. Но она слаба, — Липка рассуждал вслух, глядя на падающие за разбитым окном снежинки. — Вот если нам удастся создать из нее новый Принамкский край, угодный нам, тогда и Орден, и веды ни к чему. А пока что лучше не гнать ветра. Кто знает, может быть, Орден еще пригодится нам, чтобы избавиться от обды.

— Кто знает, — согласилась Тоня.

Костэн летел домой навстречу холодному зимнему рассвету. Крупинки снега еще жалили лицо, но уже редко, словно метелица тоже безумно устала за эту ночь. Льдистое небо из черного делалось стальным, потом на горизонте понемногу начинала проглядываться розоватая дымка.

Зимнее небо никогда не спутаешь с летним. Оно сдержанное, лишенное буйства голубых красок и золотистых облаков. Зимой небо пахнет холодом и кислым северным ветром. Гулкое, словно позвякивающее от невидимого инея, в который облачаются ветра, но вместе с тем ни летом, ни весной не отыщешь в небе таких нежных, едва заметных глазу переливов. Из сероватого в розовый, из ровного блекло-голубого в курчавую муть снеговой тучи. И звезды, звезды, подчеркнутые остреньким серпом месяца, как дополнительные снежинки, никогда не падающие вниз. Летом небо поет — зимой же отзывается самым мелодичным на свете эхом, и лишь снежинки порой шуршат друг о дружку, но так тихо, что проще расслышать, как в вышине скребутся барашками громады облаков.

Порой вот так, в небе, наедине с ветром, Костэн напрочь забывал, сколько в нем человеческой крови и есть ли она вообще. Наверное, вздумай он в такой час гулять по облакам — получилось бы. По крайней мере, ему очень хотелось в это верить, и слишком грустно было развеивать эту надежду очередной неудачной попыткой. Лучше разогнаться до свиста в ушах, чтобы даже застежка-змейка на куртке затрепетала, и лететь, пронзая воздух, кислый северный ветер, по-сильфийски выгоняя из головы все мысли.

Все, кроме одной.

Увидев Ришу на пороге дома с догорающим фонарем в руках, Костэн ужаснулся. Неужели она простояла здесь всю ночь, ожидая его? Неужели Риша стояла так и вчера, и позавчера, высматривая среди снежинок и туч одну-единственную, самую дорогую на свете точечку?

Но потом агент рассудил, что дед не допустил бы таких бессмысленных жертв. С недавних пор Ринтанэ Овь окончательно переселилась в усадьбу Костэна. Это вышло незаметно, будто само собой, и Костя многое бы отдал, чтобы Риша не улетела от него никогда. Многое, но не свою работу.

Опасения и правда оказались напрасны: Ришины руки были еще теплые, не успели занеметь на морозе, и ее щека, прикоснувшаяся к щеке Костэна, показалась тому после ледяного ветра обжигающе горячей.

— Что с тобой случилось? — тут же спросила Риша.

— Ничего, — Костэн честно поглядел ей в глаза. — Задержался, дел очень много. Ведь не первый раз уже. И я предупреждал тебя, что так будет.

— Нет, — Риша прижалась к нему крепко-крепко, словно их смерч вот-вот разметет. — С тобой что-то случилось в эту ночь, я чувствую. Я так люблю тебя, что все время чувствую.

Почему-то Ринтанэ всегда различала, насколько он с ней искренен.

— Но посмотри же, я жив и цел. Пойдем в дом, сегодня морозно.

А сам подумал: «О том, что меня сегодня пытались придушить, Риша ни в коем случае узнать не должна. Чего же она все так чувствует?! Может, это тоже особое качество сильфид, гуляющих по облакам? Ведь я люблю ее головокружительно, но совсем не чую, что с ней. Хотя, вряд ли Риша оказывалась в таких переделках, как я. Наверное, просто совпало. Тоня поклялась молчать, а больше никто и не знает».

Он разместил немного заиндевевшую доску на подставке, расстегнул куртку… Риша громко ахнула и едва не выронила лампу.

Только в этот момент Костэн Лэй понял, почему его тайна была обречена на провал вопреки всем клятвам и почему Тоня вообще так рьяно клялась, хотя слыла противницей недосказанности между близкими.

На шее бравого агента красовался яркий, четкий и хорошо узнаваемый след от удавки.

Почему-то Костэну казалось, что Риша примется упрекать его во лжи, как обычно сетовать на опасность его работы и что с такой опасной работой они могут никогда не успеть пожениться, а он — в тысячный раз говорить, что она знала, в кого влюбляется, и именно поэтому о женитьбе не может идти речи.

Но сильфида в этот раз не сказала ничего. Только побледнела и тихо всхлипнула. А глаза у нее сделались такие, что Костэну показалось, будто ему повторно перетянули горло. Даже когда тем летом, очнувшись, он увидел ее у своей постели, не было у Риши таких глаз. То ли безнадежных, то ли вообще покорных, но все равно беззаветно любящих. А может быть, они укоряли Костэна, что не признался во всем сразу. Кому она к смерчам сдалась в их доме, эта секретность? Все равно Риша любит и чувствует, зачем обманывать ее? Тем более, зачастую горькая правда лучше неизвестности.

Итак, Риша ничего не сказала. Молча ушла в комнаты. А вернулась с какой-то заживляющей мазью в руках. И от вида этой мази бравому агенту сделалось так стыдно, как, наверное, не было никогда. Хоть ветра призывай и прячь в них пылающее лицо.

Костэн обнял девушку, упираясь подбородком в ее макушку, и тихо сказал:

— Риша, пойдем послезавтра в главный сад, к венчательнице.

Риша подняла голову так резко, что звонко ударилась затылком о челюсть новоявленного жениха. Костэн изрядно прикусил язык и невнятно выругался, сглатывая кровь.

— Ты не шутишь?

— Да если б я так шутил — давно без языка остался! Послушай, твоя мазь не ядовитая? Ею во рту намазать можно?

— Ох, Костя, прости… Я тебя сильно ударила?

— Не сильно, — сильф осторожно попытался определить, не откусил ли он кончик языка вовсе. Выходило, что вроде бы нет. — Но мне хватило. Пойдем ужинать, то есть, завтракать. Тридцать четыре смерча, я уже забыл, когда в последний раз нормально завтракал!

— А я как раз недавно укропник заварила, — улыбнулась Риша. — Словно чувствовала, что ты скоро прилетишь.

— Потому и встречать вышла?

— Нет, я всю ночь выходила, — сильфида простодушно пожала плечами. — Пока дед не видел, а то он меня в дом загонял.

«Дед молодец, — подумал Костэн. — Риша мое солнце и радуга. А я стукнутый об тучу. И женюсь. И завтракать иду. Чего только не случается в жизни!»

Они сидели на кухне. Риша пила укропник и смотрела, как Костэн ест. Было так тихо, что получалось расслышать басовитое похрапывание деда на втором этаже. Светильники погасли, и по темной столешнице прогуливался одинокий, но по-утреннему яркий и чистый луч занимающегося над Холмами рассвета.

Почему-то рассветы, даже зимние, сверкают золотом. Может быть, Небеса, не подарив сильфам иного золота, в зерне или подземных жилах, дали им то, что было по силам — все золото неба. Ни в одной части Принамкского края не бывает таких драгоценных рассветов. И каждый час делается дороже, когда рядом тот, кого любишь.

— Костя, а почему именно послезавтра?

— Будет бал у Верховного. Я должен присутствовать там по работе. А иначе просто не знаю, когда в следующий раз к дворцу вырвусь. Ну а ты прилетишь на бал со мной. Я постараюсь побыстрее уладить все дела и договориться с венчательницей, а потом мы сбежим в сад пить небесное молоко. Вот интересно, оно и правда пахнет укропом, как утверждала Юркина сестра?

— Не знаю, — Риша заметила, что тарелка пустеет, и положила любимому добавки. — Я не нюхала небесное молоко. И никогда не была на балах. Что там происходит?

— Когда Верховный сильф Амадим принимает у себя гостей, он открывает двери большого дворцового зала и устраивает там пир с танцами. Обычно балы длятся дня по два, и помимо придворных в них может принять участие почти любой совершеннолетний желающий. Конечно, случаются и закрытые балы, для узкого круга, но тот, на который зову тебя я, не таков. Будут и придворные, и любители потанцевать со всех Холмов, и даже принамкские гости.

— Это из-за них ты должен присутствовать? — Риша подперла щеку кулаком.

— Разумеется, нет, — глядя ей в глаза, соврал Костэн. — Я просто люблю подобные развлечения. Знаешь ли, людская наследственность дает о себе знать. Обожаю два дня кряду топтать пол в закрытом помещении.

Риша внимательно посмотрела на него и кивнула. Она почти всегда понимала, когда любимый неискренен с ней, и почему.

— Опять страшная государственная тайна?

— Страшнее некуда, — заверил Костэн. — Все догадываются, почему я на самом деле иду на бал, но никто никогда не скажет этого вслух. И ты помалкивай.

Риша снова кивнула. А потом спросила:

— Кто же выдумал такое странное развлечение, во время которого нельзя полетать?

— Подозреваю, что люди, — хмыкнул агент. — Но очень давно, у нас балы успели прижиться. Правда, одну традиционную штуку выдумали явно мы, людям такое в голову не придет. Посреди зала принято вешать пару-тройку качелей. Каждый желающий может сесть и покачаться. В Ордене тоже последнее время стали вешать качели на балах, но те обычно пустуют, а здесь к качелям не протолкнуться. Но нас, как молодоженов, я уверен, пропустят без очереди!

Риша убрала со стола посуду и тихонько зевнула. Вслед за ней зевнул и Костэн, внезапно понимая, что он уже смерч знает сколько времени не спал. А на балу нельзя клевать носом — самого заклюют. Издавна на балах вершится неофициальная часть политики.

Всякий бал — это праздник. Много света и звука, беззвучный шелест юбок по гладким полам, смех, интриги и угощения.

Сильфийский бал — это еще и качели, взмывающие под самый потолок, музыка ветров в исполнении флейт, легкий аромат укропа, курчавые остроносые девушки с сияющими глазами и высокие тонкие кавалеры в голубом с серебром.

Сильфийский бал зимой — это мучение для большинства участников. Потому что сильфам душно и не хватает двух распахнутых окон из двадцати, а людям холодно, и предписанные этикетом меховые воротники не спасают. Одни обмахиваются веерами, другие кутаются. То ли дело летом, когда тепло, и можно открыть все окна, даже те, что на крыше, и танцевать почти на улице, упиваясь ветром и свободой. Впрочем, людям и при таком раскладе немного неуютно. Лишь полукровки вроде Костэна Лэя всегда чувствуют себя прекрасно — им в самый раз.

Качели взмывали под потолок, рядом чувствовалось теплое бедро Риши. Как же славно качаться вдвоем! И одновременно трудно, потому что хочется обо всем забыть, позволить сквозняку вскружить голову, обнимать любимую девушку и целовать ее с закрытыми глазами, чтобы небо смешалось с землей, и даже Небеса увидели его счастье. А надо лишь осторожно приобнять Ринтанэ за талию и делать то, ради чего, собственно, и полез на качели: внимательно и незаметно осматривать зал.

Вот Верховный сильф Амадим. Он еще не стар, даже молод — в позапрошлом году отметил пятидесятилетие, благородные господа частенько посылают ему на смотрины своих дочерей, а нынче кругом так и вертится стайка придворных сильфид. Весь в серебре, пепельные кудри до плеч, а в них посверкивает изящный обод короны. Все эти головные уборы, как и балы, сильфы в незапамятные времена переняли у людей, а корона Верховного даже чем-то отдаленно напоминает диадему власти (позор какой, если присмотреться!). Разумеется, если описания не врут, сама диадема была потеряна вскоре после смерти прежней обды. Дарьянэ докладывала, что у Климэн есть диадема, и та самая, только сильфиде ее видеть не приходилось. И как знать, врет эта самоназванная обда или же правда исхитрилась где-то отыскать старинную реликвию. А если отыскала — почему не носит? Неужели коронации ждет? Костэн что-то читал о коронациях обд, но сведения были смутны и недостоверны.

Неподалеку от Верховного — главы четырнадцатого, пятнадцатого и десятого корпусов тайной канцелярии. Разведка, политика и хозяйственное обеспечение. Все трое в голубой форме с иголочки, о чем-то степенно беседуют. Вряд ли о секретном, такие темы не для бала, наверняка обсуждают что-то вроде погоды, влиянии снегопадов на урожаи укропа, покосившихся от урагана оградок в усадьбе или собственных жен. Упомянутые жены, кстати, щебечут неподалеку: о нарядах, облаках и все тех же урожаях укропа. Как изрек однажды кто-то мудрый: не знаешь, о чем заговорить с почтенным сильфом, говори об укропе. У человека скелет в шкафу, у сильфа туман на укропной грядке. В семье не без укропа…

Костэн перевел взгляд в противоположный конец зала — там разместилась принамкская делегация. Как показала разведка — никто у благородных господ после памятной ночи не пропал, хотя настроения были подавленные. Значит, к чему-то они явно причастны. Несостоявшиеся Липкины убийцы могли прибыть отдельно от делегации, ведь границы открыты. А могли вовсе жить на территории Холмов — на юге и западе порядочно людей живет. Канцелярия еще долго будет искать, кем были раздавленный сейфом человек и его сбежавший подельник. Вполне возможно, поиски будут успешны. Но не сейчас, когда с момента нападения и грабежа прошло три дня, а через пару недель.

Орденская делегация состояла из пятнадцати человек. Внимание Костэна привлекли двое: пожилой мужчина, уже знакомый агенту по многим посольским визитам, что-то серьезно втолковывал довольно молодой женщине в сиреневом. Собеседница слушала, поджав губы, и в задумчивости чуть теребила рюши на платье. Оба время от времени поглядывали в сторону качелей. Костэн готов был поклясться, что разговор идет о нем. Пожалуй, теперь он увидел все, что нужно. Пора слезать с качелей и повести Ришу, скажем, к столу с угощениями, люди как раз стоят неподалеку. А там можно либо услышать что-нибудь нужное, либо заметить, либо вообще подойти поговорить. В отсутствие начальства, в неофициальной обстановке… Люди это любят.

— Уже все? — расстроенно вздохнула Риша, когда качели начали замедляться. — Тебе нужно куда-то убегать?

— Пора прогуляться по залу, — тихонько сказал ей Костэн. — Кстати, видишь, вон там подают чудесные корзиночки из маринованного укропа.

— Мне так понравились здешние качели, — снова вздохнула Риша. — Наверное, это единственное хорошее, что есть в балах. Я бы приходила сюда только ради катания. Не понимаю, как люди без этого обходятся! Я обратила внимание, что за все время к качелям подходили только сильфы.

— Еще некоторые человеческие дети любят кататься, — заметил Костэн. — Но с возрастом это у них почему-то проходит. Если тебе так жаль расставаться с качелями, можешь остаться здесь, а я все-таки наведаюсь к укропным корзиночкам.

— Тогда я не буду терять тебя из виду! — Риша заметно повеселела.

Отойдя к столу, Костэн порадовался, что Риша осталась. К агенту почти тут же подошел тот самый знакомый посол со своей спутницей.

— Господин Костэн Лэй, какая встреча! Давно не видел вас в наших краях.

— Вы тоже на Холмах нечастый гость, благородный господин Тарений Са, — вежливо попенял Костэн, распахивая свои чистые голубые глаза.

— Да-да, должность моя теперь иная, и мы уже не те, что десять лет назад. Хотя на вас, Костэн, возраст решительно не хочет оставлять печатей, все сдувает вашим сильфийским ветром… На Холмах зимой всегда такие ураганы?

— О, не только зимой. Ветра нас любят и никогда не гнушаются навестить. Но что же вы не представляете мне вашу спутницу? Вы женились в третий раз?

— Ни в коем случае! Эта очаровательная девушка — моя любимая троюродная племянница, Наргелиса. Умница, красавица, одна из лучших выпускниц Института. Даже проработала там какое-то время наставницей дипломатических искусств.

Племянница стояла молча, чуть кивала в знак почтения и сдержанно, фальшиво улыбалась.

"Врет, — предположил агент. — Либо все-таки третья и неофициальная жена, либо ученица-преемница. Второе более вероятно, учитывая, что мне докладывали об институтской наставнице дипломатических искусств".

— А почему же вы сейчас там не работаете, госпожа Наргелиса?

Эта девушка относилась к странному типу людей, которые вечно поджимают губы, но их это почти не портит. То ли хуже некуда, то ли просто естественное состояние.

— Как сказал мой дядюшка: мы уже не те. Все меняется, господин Костэн, так и я поняла, что избранное мною занятие не раскроет всех граней моего сердца.

"Либо повысили ее, либо убрали от детей подальше после того, как упустила обду. Или же другое: она знала Климэн Ченару несколько лет, глупо не использовать. Наргелиса сейчас с этими знаниями как наша Дарьянэ. Но почему она здесь, а не у ведов? Орден ищет на Холмах следы обды? Они о чем-то догадываются? Если сложить эту встречу и позавчерашнее происшествие — не только догадываются, но даже примерно знают, где искать".

— В таком случае, очаровательная госпожа Наргелиса, желаю вам успехов в вашем новом занятии.

— Вы даже можете этому поспособствовать, — вставил Тарений.

— В самом деле? — Костэн открыто поглядел ему в глаза. — Неужто ваша племянница намерена делать карьеру в сильфийских краях?

— Как посмотреть. Я рассчитываю, что Наргелиса станет очередной ниточкой в крепком полотне дружбы меж нашими державами.

"Значит, она теперь особый посол от орденской контрразведки. Очень мило, что нас решили познакомить. Надо будет потом представить ее Юрке в качестве ответной любезности. Обычно такие вот "коллеги" знают друг о друге".

И тут Наргелиса, почти не размыкая поджатых губ, выдала такое, что Костэну больших трудов стоило сохранить прежний рассеянно-безмятежный вид.

— Несомненно послужу, господин Костэн. Позвольте, я уже сейчас поупражняюсь в штопке. А то вы вашей краденой наградной саблей так и норовите наделать прорех.

"Вот это поворот! Выходит, они хотят, чтобы я отказался от обвинений? Вот, почему развели такую волокиту с выдачей преступника. Но на каких основаниях? Если этот бред мне заявили не сразу, значит, чего-то ждали. Искали "нитку с иголкой", то бишь компромат на Холмы?"

— Увы, моя сабля больше мне не принадлежит. Так к чему я должен закрывать на это глаза?

— В этом случае мы тоже не будем закрывать глаза на некоторые союзы Холмов, — сказал Тарений. — И тогда упомянутая ткань все-таки порвется, раз и навсегда. Вы, господин Костэн, слишком привыкли за века к принамкскому зерну.

"Все-таки люди сообразили, что не в наших интересах разрывать отношения. Скверно! Мы столько раз переоценивали людей, что теперь впервые недооценили".

Агент лучисто улыбнулся.

— И вы можете привести столько же доказательств, сколько привел я? Сомневаюсь, ибо нельзя убедительно доказать то, чего нет.

— К счастью, это не наш случай, — Тарений не умел так искренне улыбаться и распахивать глаза, потому и не пытался. — Некие доброжелатели передали нашему посольству известный вам материал, если вы понимаете, о чем я.

— Если я действительно понимаю, о чем вы, то глупо полагать доказательством листок без единого понятного слова, даже не являющийся частью ведского трактата, поскольку я прочел тысячи трактатов, и нигде не встречал подобных каракулей.

— Как же он к вам попал?

— А это имеет значение? — приподнял брови Костэн. Ему не нравился этот разговор. Здесь какой-то подвох, люди только и ждут, чтобы он оговорился. Они что-то знают, и знают наверняка. Но откуда? Просто выводы, сделанные на основе ведских слухов и непонятной бумажки в кабинете агента тайной канцелярии, или нечто большее? Опасно врать наобум, возможно, именно этого от него ждут, чтобы затем подловить на лжи.

— Огромное значение, — подтвердил Тарений.

— В таком случае, задайте этот вопрос официально.

Наргелиса вдруг перестала поджимать губы и вопросительно повела плечом. "Дядюшка" кивнул, и бывшая наставница дипломатических искусств достала из маленькой сиреневой сумочки знакомую бумажку с каракулями, свернутую в трубку.

— Для начала ознакомьтесь, — почти ласково посоветовал Тарений.

Стараясь не показать, что ничего не понимает в происходящем, Костэн взял бумагу, развернул и уставился на знакомую вязь непонятных закорючек.

— Господин Костэн, — едва скрывая торжество, произнесла Наргелиса. — Переверните лист другой стороной.

Бравый агент последовал ее совету, и у него перехватило дыхание, словно на шее опять затянули удавку.

То ли Юрген так торопился положить донесения в конверт, что не успели просохнуть чернила, то ли бумаги слегка отсырели в пути, но результат был налицо: поверх выцветших закорючек, которых на этой стороне листа было куда меньше, шел ровный четкий отпечаток доклада. Даже с датами. Конечно, не весь, и часть букв невозможно было прочесть даже при наличии зеркала, но и того с избытком хватало на компромат.

— Наши условия вам таковы, — сказал Тарений, — вы забываете про саблю, а мы отдаем вам эту бумажку. Будем считать, что ничего не было, господин Костэн.

— За моей саблей стоит десяток убитых вами послов.

— А за этой бумагой — миллион ваших соотечественников, которые из-за вашего упрямства останутся без зерна.

— Мы сумеем себя прокормить. А вот как долго сумеете вы обойтись без вооружения?

— Это резонно, господин Костэн. Видите, разрыв союза невыгоден всем нам, но кушать живому существу более необходимо, чем воевать. Разумеется, и вы прокормитесь, и мы как-нибудь восполним недостаток оружия. Но с огромным трудом. Может, мы не будем создавать друг другу неприятности, тем более, когда в Принамкский край вернулась обда, не нужная сейчас ни нам, ни вам, ни даже, подозреваю, ведам? Вам ни к чему договариваться с таким шатким союзником, когда есть мы. Хочу вам напомнить: обда в Ордене вне закона, и это совершенно официально. Ей не объявлена война лишь по причине ничтожности ее сил. Но если потребуется — объявим, Орден испокон веков воюет именно против сторонников прежней обды, а не против людей, живущих на западе страны. И мы не потерпим, если вы вздумаете за нашей спиной договариваться с нашими древнейшими врагами. Орден готов на любые меры.

— Я дам ответ завтра, — Костэн протянул бумагу обратно, хотя испытывал непреодолимое желание сунуть ее в карман, а затем сжечь.

Все трое понимали, что на этот раз с большой долей вероятности дело предпочтут замять, и обе стороны при этом не потеряют чести. Костэн думал, что появление обды скверно повлияло на Орден. Словно проснулись там все и впервые за последние триста лет начали думать головой. Теперь и сильфам нельзя работать спустя рукава.

Юру с Дашей надо будет отозвать. Не навсегда, конечно, а только на время, пока все не уляжется. Скажем, пусть праздничную неделю зимнего солнцестояния проведут дома. А там видно будет. Обду нельзя надолго оставлять без сильфийского надзора, она слишком непредсказуема.

Белые колонны с остатками сухой заиндевевшей повители тонули в непроглядной темноте северной ночи. Было холодно и вьюжно, колкие снежинки впивались в лицо, путались в волосах и даже норовили влететь за шиворот.

— Согласен ли ты, Костэн Лэй…

Странная получалась свадьба. Наверное, столь же странная, как и у Юрки. Только там молодожены были одеты как полагается, а здесь жених в голубой форме тайной канцелярии, а невеста в летной куртке поверх розового бального платья.

— Согласна ли ты, Ринтанэ Овь…

Ни друзей, ни родичей. Только ночь, вьюга, удивленная и оттого чуть более торжественная венчательница, двое влюбленных и небесное молоко прямо из бутыли. И вовсе оно не пахнет укропом, ледяное, аж зубы сводит, как будто ту самую вьюгу пьешь вместе с колючими кристалликами снежинок. Снежинки хрустят на зубах, лежат на ресницах Риши, отчего ее глаза кажутся огромными и совсем нездешними.

— Объявляю вас мужем и женой, будьте же неразлучны всю вашу земную жизнь.

Почему-то Костэну подумалось, что вот так, второпях, уединенно и только по большой любви, женились давным-давно, еще до обд, когда над Холмами кипела война. Не значит ли это, что и теперь настали такие же времена?

Впрочем, кончалась ли когда-нибудь эта война? Сперва, до обд, сильфы почти одержали победу, загнали остатки разрозненных людских общин далеко на юг и в горы, возвели крепости, благо, было, где развернуться. Потом — поражение, обда пришла и взяла свое. Затем были тысячи лет ожидания, незаметное подтачивание власти: ветру под силу сокрушить гору, только это займет очень много времени, если гора не начнет рушиться изнутри. Затем был Орден и новая сильфийская победа, только уже без единой капли крови, пролитой детьми Небес. Они научились побеждать без боя. Но торжество было неполным, неявным, о нем нельзя было даже думать, чтобы никто не догадался. Первые два столетия даже люди Ордена еще были горды, помнили о своем превосходстве, напоказ снисходили до сильфов. Это потом они приняли их обычаи, сами отдали часть своих земель, разучились по-настоящему интриговать. А теперь — снова обда, и даже Орден, ненавидящий ее, встрепенулся, повел себя как прежде. Что это: страх или пробудившаяся память предков? Так или иначе, весь мир в шатком положении, и сильфы не исключение. Начался новый виток непрекращающейся войны, в незапамятные времена явной, а ныне — тайной, где воины бьются не на клинках, а на словах, и проигравший теряет все, а не только жизнь. Тайные войны куда более жестоки, в них нет места чести и пощаде, о них не пишут в хрониках, их забывают напоказ, но помнят поколениями на уровне неясных чувств.

И ему, Косте Липке, сейчас нанесли в такой войне глубокую, болезненную рану. Но он не умирает, а женится на любимой девушке, пьет небесное молоко и целуется в темноте посреди вьюги.

— Полетели в метель!

— Нет, Риша, нельзя. Мы можем разбиться.

— Ты хоть раз способен забыть об осторожности?

— Не думаю. Пойдем лучше во дворец. Переночуем, а утром отправимся домой.

— Что-то случилось?

Выдумывать ответ не было сил.

— Я не могу сказать, — по крайней мере, не раньше, чем об ультиматуме Ордена узнает начальство и велит, как быть дальше. Хвала Небесам, агенту не требуется брать ответственность решения только на себя. Но вот серьезного выговора не избежать. Притом всем сотрудникам четырнадцатого корпуса.

— Это опасно? — у Риши все еще теплые руки, а новоявленный муж уже в ледышку превратился.

— Просто неприятности. Не будем говорить про это сегодня!..

Костэн подхватил жену на руки, прижал к себе и унес в дворцовое тепло, скрывшись за завесой метели.