Расколотый мир

Глава 17. Лицо на портрете

То, что смутной музыкой звучало,

издали слышнее и видней.

Может, наши участи — начало

для грядущих хроник наших дней.

М. Алигер

Теньке казалось, что он плывет по черной бескрайней пустоте, а кругом то и дело вспыхивают, шевеля бахромой, здоровенные алые круги. Иногда через пустоту пробивались какие-то звуки, мало похожие на человеческие голоса, а порой все начинало с бешеной скоростью вращаться, да так, что голова раскалывалась на части и тоже превращалась в алую бахрому, оседающую вниз и зовущую то ли по имени, то ли просто в никуда…

Потом черная пустота поплыла, и появилась белая, где ничего интересненького не было, даже бахромы. Спустя бессчетное количество времени до Теньки дошло, что это белый потолок. А он сам лежит на этом потолке и плывет, плывет, оставляя позади красные отпечатки босых пяток, причем только левых. Почему все три пятки левые, было непонятно. И почему их три. И почему это пятки, если должны быть ладони. Все нормальные люди ходят на руках. Или не люди? Или не ходят?..

Он вынырнул из бреда, как из омута, такой же мокрый и задыхающийся. Веки слипались, но можно было различить и потолок (не такой уж белый и пустой, а расписной и с лепниной), обитые синей (или зеленой? Или розовой?) тканью стены, высокую спинку стула справа и сударыню слева. У нее было строгое лицо и две золотистые с проседью косы.

— Ты меня слышишь? — спросила сударыня.

— Я? — уточнил Тенька.

— Как тебя зовут?

— Тебя?.. А, меня, — он точно помнил, что знает ответ, но никак не мог его выцепить. Потом в сознании что-то щелкнуло, и Тенька вполне внятно назвал свое имя, а так же имена родителей, сестры и десятка соседей. Затем долго припоминал, как зовут Климу, но разобрался, что "Клима" — и есть имя.

— Сколько пальцев видишь? — не отставала сударыня.

— Два, пять… много.

— Болит что-нибудь?

— Голова, — не задумываясь, ответил Тенька, и только в этот миг понял, что у него болит голова. А еще левая пятка. Потому что из нее ползет красная бахрома…

Пришла Клима. Постояла с потерянным видом, сухо пожелала выздоровления и ретировалась. Тенька вспомнил, как она рассказывала, что терпеть не может больных. Вернее, не понимает, что с ними делать и как себя вести. Ни помочь им, ни приказать ничего, только стоять и терять время. Зачем эти больные вообще нужны на свете? А Тенька больной, это факт. Из здоровых столько бахромы не вылезет.

Из тумана выплывали лица, знакомые и не очень. Той сударыни, Зарина, Ивьяра Напасенталы, снова сударыни, Эдамора Карея и Геры, какого-то мужика с бородой, еще раз сударыни… Звучали голоса. Иногда Теньке казалось, что он понимает, о чем они говорят. Иногда он приходил к логическому выводу, что говорят о нем.

"А что со мной, собственно, случилось?"

Яркая вспышка, боль, грозовое небо, белые свитки на земле, растрескавшейся от молний.

— …Обда Климэн Ченара!

Открытые ворота города. Все качается.

— Высшие силы, да он ведь живой!

— А надолго ли?..

— Крокозябры знают…

— Но что-то можно сделать?

— Подождать.

— И все? Нельзя просто ждать, надо помочь ему!

— Мальчик мой дорогой! Его ударило такой мощью, какой прежде мы и вообразить не могли. И если спустя час он еще кое-как дышит, то все в руках высших сил. Пусть, вон, обда попросит. Девочка моя, в черте города есть маленькое капище. Как освободишься, неплохо бы туда сходить.

— Дела подождут, идем сейчас. И я не девочка.

— На мальчика ты вовсе не похожа. Девочка моя, у тебя усталый вид. После капища — немедленно в постель! Голову надо открутить тому, кто следит за твоим распорядком дня!

— Некому откручивать.

— И очень плохо! Потому что в твоем возрасте надо высыпаться и каждый день хорошо обедать, иначе в итоге наша золотая родина будет иметь вместо обды полусонную шкилету. Ты знаешь, что такое шкилета? Если не перестанешь пренебрегать ночным сном, однажды она поглядит на тебя из зеркала!..

Тенька открыл глаза. Реальность никуда не уплывала, бахрома не лезла, и даже голова почти не болела.

Комната была просторная, светлая. А ткань на стенах — голубая, с желтыми узорами. На кровати — теплое стеганое одеяло. Рядом с кроватью два стула и столик, на нем оплывшая свеча. Сейчас день, и она не горит. В окно светит солнце, а еще видно несколько городских крыш. Наверное, там красивый вид, но, чтобы им полюбоваться, надо встать и подойти ближе. Это шагов пять. До двери больше — около десяти.

Тенька сел. Потом спустил ноги вниз, на темный дощатый пол. Доски самую малость расплывались перед глазами, но можно не обращать внимания. Тем более, бахрома ниоткуда не лезет.

— Это что еще за самодеятельность! — строго раздалось от двери.

Тенька обернулся и увидел, как в комнату входит смутно знакомая сударыня средних лет в простом сером сарафане и с двумя длинными туго заплетенными косами. Сударыня несла в руках таз, в котором мелодично плескала вода. Тенька понял, что хочет пить.

— Неужто очнулось наше юное дарование? — весело, но по-прежнему строго поинтересовалась сударыня, ставя таз на один из стульев. — Ложись, рано еще козлом скакать. Сколько пальцев видишь?

— Четыре, — вздохнул Тенька, нехотя залезая обратно под одеяло. — А который час?

— Семь вечера, закат в разгаре.

Тенька покосился на окно, пока недосягаемое. Да, пожалуй, вечер.

— Это ведь Фирондо?

— Он самый. Прошло две с лишним недели, — сударыня подсела на кровать, деловито задрала ему сорочку, одну ладонь положила на грудь, другую на лоб, по-колдовски прищурила глаза и сосредоточенно замолчала.

Тенька тоже прищурился, надеясь рассмотреть, чего с ним такое интересненькое делают.

Сударыня сердито дернула его за нос.

— Не подглядывай! Мешаешь.

Пришлось сидеть молча. Как показалось Теньке — не меньше получаса. Затем сударыня сообщила, что случай совершенно безнадежный, но если Тенька до сих пор жив и даже вроде бы при памяти, то шансы есть. Сейчас надо умыться, поужинать и заснуть. А если она еще раз увидит юное дарование, самовольно порывающимся встать, то ему влетит так, что никаким молниям не снилось.

Тенька рассудил, что лучше не рисковать. Тем более, покормят, а то есть тоже хочется.

— Никогда не мог представить тебя в роли спасителя отечества! — с чувством признался Гера.

— Я на него и не похож, — фыркнул Тенька, полулежа на подушках. — Спасители отечества — они вроде тебя: высокие, с правдой в глазах и пламенными речами на языке.

— Скромничаешь! — отмахнулся Гера. — Ты знаешь, что ваш с Эдамором Кареем свиток отдали в городской архив как исторический документ?

— С точки зрения теории колдовства он и правда интересненький, — согласился Тенька, беря из миски на коленях очередной пряник. Эти пряники, а также печенье, баранки, сушеные фрукты, пирожки и прочая снедь последние три дня появлялись у его кровати в огромных количествах, и даже строгая сударыня не могла точно сказать, откуда они берутся.

— Очнись, какая наука! Никто не смог прочитать, чего там написано, поэтому в архив сдали с пометкой "подлинник договора колдунов под Фирондо, такой-то год от сотворения мира, первый год от правления обды Климэн". Имена и фамилии колдунов прилагаются.

— Во дают, — впечатлился Тенька. — А почему Эдамор Карей им ничего не объяснил?

— Его ведь не было в городе… ах, да, ты же все пропустил. За эти три недели произошло столько событий, что на целый учебник истории хватит! Эдамор Карей оказался очень неглупым человеком. Когда ты упал, он понял, что если ничего не сделать, начнется страшная бойня, в которой он уже не знал, какую сторону принять.

— Как это не знал? — удивился Тенька. — Он ведь сам мне тогда сказал, что поверил в Климу.

— Мало ли, что он тебе говорил, — пожал плечами Гера. — Но после сдачи Фирондо Эдамор Карей ходил за Климой как привязанный и тщательно высматривал, в чем же тут подвох. Хвала высшим силам, не нашел. Кажется, он только теперь начинает в полной мере осознавать, что обда вернулась. А тогда Климе порядком надоело его внимание, и она услала Эдамора Карея на границу, организовывать ловушку для орденских войск. А поскольку твой кумир не умеет пользоваться доской, с ним полетел я.

— Дай угадаю: наша злокозненная обда велела тебе склонить Эдамора Карея на свою сторону.

Гера кивнул.

— Мы вернулись на той неделе, а Фирондо уже не узнать. Помнишь, как ожил Редим? Очень похоже. Фиолетовые флаги сняли и унесли в архив, а взамен оттуда же достали древние золотые. Все бегают, суетятся, торгуют, готовятся к большому походу на Орден. В воротах заторы, в небе соколы с письмами. Ведская дума во главе с Сефинтопалой вовсе на ушах стоит.

— А Клима его помиловала?

— В последнее время она проявляет чудеса милосердия, — отметил Гера, нахмурившись. — Я догадываюсь, что было несколько тихих казней, но все, кто согласился ей присягнуть, живы и даже сохранили прежнее положение. Сефинтопала назначен градоначальником Фирондо, члены думы тоже распиханы по разным высоким постам.

— Ты все равно тревожишься, — констатировал Тенька.

Гера задумчиво покачал головой.

— Подозреваю, она оставила смену мелкой власти на потом. Ко многим членам думы приставила наших людей для обмена опытом. Мне наставников нашла, даже себе. Тенька, я не представляю, как наша обда теперь выживает. Занятия, совещания, речи, разбор документов Сефинтопалы, новых документов, военные советы, опять учеба… ей, конечно, помогают, но и мешают немало. Горцы хотят склонить обду на свою сторону, а бывшая ведская дума во главе с Сефинтопалой мечтает через Климу диктовать горцам свои условия. У них за эти годы накопилось много неразрешенных споров.

— А Клима что?

— Она каменная, — убежденно сказал Гера. — То одних строит, то других. Горцы ходят удивленные. Они-то думали, Клима еще слишком юна и нуждается в подсказках.

Тенька заметил, что друг снова начал называть их обду по имени, пусть и изредка, но вслух говорить об этом не стал.

— А Сефинтопала как считает?

— Ему деваться было некуда. Наверное, он уверен, что еще легко отделался. Сефинтопале до сих пор не дают покоя твои молнии. Никому здесь не дают, надо сказать. Ты знаешь, что уже человек десять приходило проситься к тебе в ученики?

— Ни за что! — выпалил Тенька. — Мне еще самому учиться.

— Обда и тебе наставника найдет, — посулил Гера. — Она тебя не трогала только потому, что никто не знал, выживешь ты или нет. Но Клима очень на это надеялась. До того, как ты очнулся в первый раз, она просидела два дня на местном капище, — юноша замялся, но потом добавил: — Совсем на нее не похоже.

— Похоже, — возразил Тенька, запихивая в рот очередной пряник. — И никакая она не каменная на самом деле. Тебе кажется.

— Да любой человек на ее месте уже давно стукнулся бы об тучу!

— Она обда, — напомнил Тенька. — Но и человек.

— Ты говоришь почти как Налина, — вздохнул Гера. — Вы, колдуны, как-то ухитряетесь быть с обдой на короткой ноге. Я давно уже заметил. Любого другого человека Клима бы давно испепелила взглядом, а Налину терпит. Та называет ее "моя девочка", заставляет вовремя есть и ложиться спать, постоянно пичкает какими-то зельями для укрепления здоровья и бранит за грязь под ногтями.

— Интересненько это у нее получается, — согласился Тенька. — А кто такая Налина?

Гера умолк, внимательно глядя на друга.

— С тобой точно все хорошо?

— Да. Я даже встать могу, но мне почему-то запрещают.

— А кто тебе запрещает? — как у маленького, переспросил Гера.

— Сударыня… — Тенька только сейчас понял, что не знает ее имени. — Так это и есть Налина?

— Вы же с ней знакомились, еще раньше! Ты раз десять у нее имя переспросил, и это только при мне!

— Не помню…

— Налина Делей, — встревоженно подсказал Гера. — Эх, ты! Она же тебя все это время выхаживала.

— Я ее лицо помню, а имя — нет, — Тенька покрутил в руках очередной пряник и положил обратно. Больше не лезло. — Она врач?

— Ее все колдуньей зовут.

— Колдунья, которая использует свой дар, чтобы лечить? — оживился Тенька, даже приподнимаясь на подушках. — Интересненько это получается! А что еще ты про нее знаешь?

— Я слышал из разговоров, что у нее написаны несколько книг. Но лучше сам спроси, я в колдовских делах ничего не понимаю. А еще Налина Делей член ведской думы, потомок древнейшего рода первых последователей обды и жена Эдамора Карея.

Орденский город Кайнис занимал особое положение. Он лежал достаточно близко к границе, но, в отличие от многострадального Гарлея, уже лет триста не сдавался врагу. Это была самая настоящая крепость: с глубоким рвом, на дне которого скалили зубы острые колья, с прекрасно укрепленными высокими стенами и массивными воротами, которые большую часть времени стояли запертыми на здоровенный засов. В Кайнисе жили по большей части военные, хотя по орденскую его сторону раскинулись мирные села и поля.

Ближе всего к стенам стояли казармы, они образовывали еще одно плотное кольцо вокруг центральной части, где вдоль узких улочек громоздились маленькие домики мирных жителей и командного состава. В центре находилось несколько купеческих домов и хорошо укрепленная цитадель. В ней хранились орденские документы, жил местный благородный господин с супругой и тремя детьми, а также размещались на постой важные гости из столицы.

Наргелиса могла бы гордиться отведенной ей комнатой — чистой, просторной, с окнами на вымощенный камнями внутренний двор без единого деревца. Вдобавок, комнату украшал превосходный письменный стол.

Но в непогожее мартовское утро госпожа Наргелиса не думала о мелких бытовых радостях. Перед ней навытяжку стоял человек, одетый в немаркие болотные цвета. Силуэт этого человека уже не раз преследовал в кошмарах юную и впечатлительную Лернэ.

— Ознакомился? — ледяным тоном спросила Наргелиса, обеими руками облокотившись на столешницу.

Человек кивнул, медленно кладя обратно распечатанное письмо, а потом уточнил:

— Сильфы точно не солгали?

— Наши собственные разведчики, вернувшиеся после тебя, подтвердили, — процедила Наргелиса. — Без обды вся кампания потеряла бы смысл. Скажи мне теперь, как обда может собираться на штурм Фирондо, если она мертва?

— Не могу знать, госпожа Наргелиса, — убийца переступил с ноги на ногу. — Я все сделал. Совершенно точно.

— Как выглядела девица, которую ты убил?

— Согласно описанию: высокая, светловолосая, сильфийские черты лица…

Наргелиса со свистом втянула воздух сквозь стиснутые зубы.

— Сильфийские?! Когда я такое говорила?

— В описании было: длинный нос, большие глаза.

— У той девицы нос длинный был?

— Да уж не «зернышко». Хотя, я и подлиннее видел.

— Болван! — она стукнула кулаком по столу. — Я говорила им, что нельзя экономить на художниках! Если бы ты знал этот растреклятый носище, то не сказал бы, что бывают длиннее!

— Но я уверен, это была не простая девица. Она изошла на туман, только одежда осталась. Люди так не умирают.

— Трижды болван! — вскричала Наргелиса. — Обда, что бы там ей ни приписывали слухи, обычный человек, а от людей остаются тела! Убита, должно быть, какая-то посторонняя сильфида, тридцать четыре смерча ей в зад! Эти сильфы явно продолжали вертеться вокруг обды, и моли теперь высшие силы, чтобы они отвернулись от нее, а нам не предъявили обвинения!

— Я ничего не знал о сильфах, госпожа, — парировал убийца. — Если бы меня предупредили…

— Сильфы не отчитываются нашей разведке о своих похождениях, — бросила Наргелиса, не уточняя, что зимой эти сведения вовсе были секретными и не подлежали разглашению всяким рядовым исполнителям. — Ступай прочь и не попадайся мне на глаза!

Убийце не надо было приказывать дважды. Больше всего на свете ему хотелось послать эту истеричную девчонку к крокозябрам, чтобы не орала на него и не обвиняла в чужих огрехах. Лучше надо было составлять описание и не утаивать ничего важного. И правда, нарисовать нормальный портрет новой обды, а не выдавать картинку с лицом неизвестной женщины, над личностью которой сломали головы лучшие умы Ордена. Но, конечно, Наргелису не пошлешь. Сама госпожа разведчица пока никто, и руки коротки подсечь ему крылья, но ведь все знают, с кем она спит и кому составляет отчеты.

Оставшись в одиночестве, Нагрелиса медленно опустилась на стул и стиснула пальцами ноющие виски. Она была в бешенстве. Люди Ордена сколько угодно могли грозить сильфам разрывами всех договоров, но по последним подсчетам благополучие «воробушков» протянет еще лет десять, а Орден с его старыми досками и допотопными тяжеловиками разобьют в ближайший год.

Наргелиса, воспитанная в лучших традициях Института, любила свою родину, искренне желала Ордену победы и с детства была приучена считать обду наибольшим из зол. Теперь же это зло стало реальным и начало показывать зубы.

Последние месяцы Наргелисе не везло. Они с Лавьясом торчали в Кайнисе уже второй месяц, но дело по розыску предателей так и не сдвинулось с мертвой точки. Оба чуяли, что цель близко: кто-то распускал по казармам крамольные слухи, отмороженного (во всех смыслах) веда или его труп так и не нашли, хотя прочесали все окрестные леса. Наргелиса и Лавьяс уже разнюхали, как выглядит тайный знак обды, который на пальцах показывают друг другу преступники. Даже нашелся свидетель — мальчишка, торгующий пирожками. Он уверял, что видел, как солдаты на рыночной площади скрещивали пальцы в таком жесте. Только вот солдат ни описать толком, ни опознать не смог — метель была, все закутанные. Однажды везунчику Лавьясу удалось лично поймать человека, который пытался перебежать к ведам. Им оказался какой-то сумасшедший, называющий себя потомком древнего рода и считающий служение новой обде целью своей жизни. У него были сообщники в городе, которые и взялись провести его за линию границы в обход постов. Но не успели обрадованные удачей разведчики выбить из пленника мало-мальски ценные сведения, как «потомка древнего рода» выкрали прямо из запертой камеры, и больше его никто не видел.

Мрачные мысли Наргелисы были прерваны звуком открывающейся двери.

Вошла стройная серьезная девушка в военной форме.

— Вы меня звали, госпожа?

Наргелиса глубоко вдохнула и заставила себя успокоиться. Как ни хочется рвать и метать, надо мыслить хладнокровно и действовать разумно.

— Да, я звала тебя, Вылена Сунар. Выбери из вашего корпуса ласточек потолковее, пусть этой ночью слетают на разведку вглубь ведского тыла. Есть сведения, что противник в ближайшее время начнет наступать.

— Будет исполнено, госпожа Наргелиса, — девушка замялась, но потом осторожно спросила: — А правду ли говорят, что теперь нам воевать не с ведами, а с обдой?

— Кто говорит? — резко переспросила Наргелиса.

Вылена только руками развела. Все говорят. Разве за язык поймаешь?

— Воевать мы будем с людьми, — отрезала Наргелиса после недолгого молчания. — С людьми, которые ненавидят Орден и порядок. И не важно, как себя обзывают их беззаконные вожди.

— Да, госпожа. Я так и передам своим.

— А если при тебе говорить начнут — хватай болтунов и сюда, — не удержавшись, Наргелиса снова потерла виски.

— Тяжело? — тихо спросила девушка. Не по-военному.

— Всем тяжело, — проворчала Наргелиса.

— На границе сейчас тихо, — пояснила Вылена Сунар. — А всякий неглупый человек знает, что если тихо на границе, то в кабинетах сражаются умы.

— Что же ты, такая умная, на политика не пошла?

— В небе тоже нужен ум. Вы, разведка, не одержите победу с глупыми командирами.

Это был не первый их разговор подобного рода. С довольно молодой, но сообразительной помощницей командующего одним из летных корпусов Наргелиса сошлась с первых недель жизни в Кайнисе. Это не было дружбой или приятельством — просто редкие беседы на неуставные темы. Иногда Наргелисе казалось, будто она видит в этой девушке родственную душу. Прорвавшуюся в руководство из низов, очень уставшую, набившую порядочно шишек, но все еще готовую побороться за место под солнцем.

— Ступай, Выля, попутного ветра. Я жду результаты разведки.

— И тебе попутного ветра, госпожа, — ответила Выля, мысленно скрещивая пальцы.

Гера приоткрыл дверь и тихонько вошел в зал, где прежде заседала ведская дума, а ныне проводились совещания обды. Больше это помещение не напоминало театр: лавки убрали, вместо одинокого кресла поставили длинный стол, за которым теперь и заседали совещающиеся. Вдоль колонн висели золотистые флаги с гербом обды, а у стен толпилось несколько десятков тех, кто в совещании не участвовал, но имел право и желание послушать. Гера сегодня оказался среди них — Клима проводила не военный совет, а хозяйственный.

Она занимала место во главе стола — закрытое белое платье с алой пелериной под горло, на волосах аккуратная сеточка, на лице ни пятнышка, глаза блестят — и никого другого на ее месте представить не получалось. Словно Клима сидела здесь всегда. И теперь нелепыми казались воспоминания, где она была растрепанной девочкой в мешковатой горчично-желтой форме, или в платке стояла у печи, согревая у огня красные от мороза ладони, или измазанная грязью и чужой кровью вгрызалась в яблоко на темном чердаке.

— Страна пребывает на грани разрухи, моя обда, — со степенным видом докладывал Артасий Сефинтопала, то и дело бросая хитроватые взгляды на своего коллегу, градоначальника Западногорска и главу совета знатных семей. — Только начало весны, а уже можно говорить о неурожае: некому пахать и сеять, мужчины либо в армии, либо убиты, многие женщины тоже подались воевать. Конечно, это суровая необходимость перед грядущим наступлением, но мало будет проку, если к концу лета это наступление захлебнется от голода. Я предлагаю обложить дополнительным налогом земли предгорий. Горцы не подлежат обязательному призыву в нашу армию, на плато и в долинах издавна выращивают лучшие сорта ячменя. И падежа скота у них не было уже много десятилетий.

— По-твоему, самое время ему случиться? — сердито перебил Сефинтопалу градоначальник Западногорска. — Мы бережем наш скот и кормим вволю, поэтому и не знаем в нем недостатка. А если отдадим часть ячменя, то мора не миновать! Моя обда, — тон из сердитого сделался мягким, почти ласковым, — не слушай, что говорят тебе о горах люди с равнин. Лучшие колдуны и воины наших мест издавна уходили воевать на границу. А сейчас все наше войско в твоем распоряжении, и у нас точно так же некому пахать и сеять. Забери у нас зерно — падет скот, которому станет нечего есть, ведь урожай уходит не только на пищу людям. Не станет скота — мы лишимся молока и мяса, а еще сыров, которые так любят на равнине. Оглянись лучше по сторонам, моя обда: амбары Фирондо и близлежащих городов ломятся от припасов, ведь сюда свозят все лучшее, что есть на ведских землях. И часто припасы настолько велики и продаются так дорого, что сгнивают в хранилищах. Столичные купцы не платят налогов товарами, лишь золотом по количеству проданного — и это совершенно зря.

— Всем известно, что большую часть столичных купцов составляют выходцы с гор, — парировал Сефинтопала. — Моя обда, если чьи амбары ломятся от продовольствия, то именно горские…

— Достаточно, — сухо оборвала обоих Клима. — Цены на зерно и впрямь неоправданно высоки. Повелеваю на ближайшие пять лет снять налог золотом с купцов, продающих зерно. Вместо этого назначить им утроенный налог товаром. Полученное зерно не хранить, а продавать по прошлогодним ценам. На вырученные деньги покупать зерно у южных и горских земледельцев и перепродавать здесь.

— Будет бунт, — посулил представитель купечества. — Многие разорятся.

Клима окинула его острым взглядом.

— Тех, кто устанавливает цены на зерно — мало. Голодных людей в моей стране — много. Бунта не будет. Разорившиеся пусть приходят сюда и начинают торговать от моего имени и по моим ценам. Что до тех, кого и это не устроит, — она сделала короткую паузу и продолжила буднично: — В топорах и веревках недостатка пока нет.

После прозрачного намека в зале сделалось тихо и прохладно. Ни один ведский правитель доселе не решался перехватить у торговцев право диктовать цены на зерно. От силы — пожурить за неимоверную дороговизну. Шаг оценили, но одобрить пока опасались.

Гера заметил Ивьяра Напасенталу и протолкался к нему. Они не виделись со дня осады Фирондо.

— Я думал, ты на границе, — заметил Ивьяр после взаимных приветствий.

— Уже вернулся.

— Так быстро? — лишь немногие посвященные знали, что у обды есть настоящая сильфийская доска, да еще и не последней модели.

— Со мной ездил Эдамор Карей, — объяснение для непосвященных было припасено заранее. После недавнего фокуса с молниями даже образованные колдуны могли поверить во все, что угодно.

За столом как раз продолжилось обсуждение, по залу пополз мерный гул — самое время тихо поговорить и обсудить новости.

Ивьяр понимающе кивнул.

— Сейчас колдовство на взлете. Кругом все словно сошли с ума, только и говорят об укрощении молний и старинных секретах эпохи обд. Хотя Тенька заявляет, что это полностью его изобретение.

— Можно верить, — посоветовал Гера. — В своем любимом деле Тенька всегда безукоризненно честен. А ты часто навещаешь его?

— Нет, совсем редко. Очень много дел. Сейчас я заведую почтой совета знатных семей — пересылаю письма, составляю для всех отчеты о происходящем в столице, передаю распоряжения нашего градоначальника. Поэтому мне постоянно нужно быть на виду и в курсе событий. Это очень утомительно, и совсем не остается времени кого-то навещать. Хотя, я бы не отказался побеседовать с Тенькой лишних пару часов. Никогда бы не подумал, что у него такое блестящее образование. И вызывает уважение, что оно получено почти без учителей.

— Целеустремленности Теньке не занимать, — согласился Гера, гордый за друга.

— Ну а ты, наверное, целыми днями у него пропадаешь, — предположил Ивьяр.

Гера покачал головой.

— У Теньки сейчас нельзя пропадать целыми днями. Ему велят много спать и не переутомляться, поэтому навещать его можно недолго. Да и мне тоже некогда.

— На тебя все-таки повесили армию?

— Не повесили, а доверили, — серьезно поправил Гера. — У меня много помощников и заместителей, иначе пришлось бы разорваться. Сейчас надо собрать воедино гарнизоны городов, ополчение обды, вашу горскую армию, назначить новых командиров, распределить и подсчитать силы, устранить разногласия… Ты знаешь, что ваша армия не хочет повиноваться командованию с равнины?

— Да, есть такое, — признал горец. — Многие из нас служат здесь, но если собирается воинская элита, то подчиняется она только нашему совету старейшин. Впрочем, — он вздохнул, — с новой обдой их воля долго не продержится.

Гера приумолк: в этот момент Клима заявляла Сефинтопале и западногорскому градоначальнику, что обкладывает обоих дополнительным, хотя вдвое меньшим налогом, и пусть только попробуют не собрать его к назначенному сроку. А если нечем платить, пусть, вон, занимают у представителя купечества — главного монополиста цен на зерно. И казначею нечего ухмыляться: от него требуется прогноз доходов и расходов на время военной кампании, расчет неприкосновенного запаса и смета на ремонт в хранилище, зайти ведь туда страшно. Ощущение, что со времен предыдущей обды стены не белили. А сударь ответственный эконом пусть не бормочет о рушении прежних традиций. Обда пришла не для того, чтобы вернуть все, как было пятьсот лет назад. На то и обда, чтобы вести страну вперед, к миру и процветанию. И не отсохнет рука у казначея, если он лишний раз побелит стены, традиционно заплесневелые.

— Клима тут устроит порядок, — отметил Гера.

Ивьяр Напасентала еще раз вздохнул.

— Это детское упрямство ее до добра не доведет, — тихо посулил он. — Надо понимать, что перед ней не кучка крестьян, а образованные люди, которые годами жили, как привыкли. Хорошо бы ей прислушаться к ним и получше разобраться, а не кроить все по своему усмотрению.

— Ты против обды?

— Я против несовершеннолетних девчонок во главе страны, — пояснил Ивьяр. — На сколько ее так хватит? Даже у тебя есть помощники, заместители — она одна. Ее тянут во все стороны, как одеяло. Сейчас она нарешает, потом сорвется от напряжения, устроит истерику, и высшим силам ведомо, чем это кончится.

— Клима не сорвется, — уверенно сказал Гера. — Ты плохо ее знаешь.

— Зато я хорошо знаю наше высшее общество. Сейчас они растеряны, но потом насядут еще круче, и… Словом, жалко девочку. Моя бы воля — еще несколько лет ей подождать, набраться ума и выдержки. Нет же, понесло на войну. Авантюристка…

— И многие у вас такого мнения?

— Хватает.

Гера нахмурился. Слова Ивьяра Напасенталы были похожи на правду, но тогда из общей картины выбивалось другое.

— Не понимаю, как ваш совет решился выслать нам на подмогу войско. Ведь насколько я слышал, «за» проголосовало большинство.

— Слышал он, — Ивьяр вздохнул третий раз, особенно тяжко. — Я тебе по секрету скажу, что было на том совете.

— Может, отойдем за колонну? — Гера оглянулся. Он все еще помнил институтские наставления Климы о тайных разговорах.

— Не смотри так, — Ивьяр усмехнулся. — На самом деле этот «секрет» знают уже почти все.

— И Клима?

— Обда — в первую очередь. Но тоже продолжает делать вид, будто ни о чем не догадывается. Так вот, Гера, тебе великий секрет горцев, который никогда не войдет в летописи и умрет вместе с нами: тогда, на совете, почти все проголосовали «против».

— Но ведь вы пришли…

Ивьяр Напасентала закатал рукав. Рядом со сгибом локтя виднелись следы знака обды — красноватые, чуть припухшие, хотя Гера помнил, что еще зимой под рукой Климы шрамик пропал вовсе.

— Стоило главе совета озвучить итог голосования, мы все ощутили боль, — вкрадчиво сообщил Ивьяр. — Порезы воспалились, у некоторых кровь потекла. Высшие силы дали нам понять, что творится предательство. И мы пришли, — он одернул рукав, расправляя складки на яркой дорогой ткани. — До сих пор иногда побаливает. Уверен, не только у меня. Даю на отсечение эту самую руку, что наша знать лишь поэтому до сих пор не сожрала Климэн Ченару вместе с ее идеями и амбициями.

— Наверное, Клима понимает, — предположил Гера.

— О, еще как понимает, — фыркнул горец невесело. — И, могу тебя заверить, пользуется вовсю. Но — надолго ли?..

Начавшееся в полдень совещание длилось почти до четырех часов. Но когда Гера встретил свою обду у выхода из зала, та не выглядела особенно уставшей. Разве что слегка раздраженной. Гера доложил ей, как идут дела в войсках, что говорят локитские колдуны, которых заставили обучать всех коллег созданию Тенькиных заслонов; о редких перебоях с продовольствием и тому подобном. Вот так, почти на бегу, Гера отчитывался Климе каждый день. Это помогало обде быть в курсе всего и не тратить время на долгие общие заседания.

Обычно Клима выслушивала его и бежала прочь по своим многочисленным делам: на занятия, новые совещания, в свои покои к кипам неразобранных бумаг и еще высшие силы знают куда.

Но сейчас, когда они добрели до оконной ниши и Гера замолчал, девушка никуда не побежала. Она медленно села на широкий каменный подоконник, прислонилась затылком к сухому льду в раме. Коридоры бывшего здания заседаний думы были каменные, как в Институте, но куда более темные и узкие, стены — часто занавешенные полосами ткани, в которой тонули лучи из больших окон.

Солнечный свет был насыщенно-желтым, хотя еще не багряным по-закатному. Белые Климины одежды казались золотыми, а алая пелерина походила на облитую кровью. Обда молча потерла переносицу и закрыла глаза.

Гера остановился рядом, заглядывая ей в лицо.

— Что с тобой?

— Не дождетесь, — усмехнулась Клима, зажмуриваясь еще крепче.

На мгновение Гера застыл, опешив, а потом переспросил:

— О чем ты?

Она посмотрела на него в упор. Взгляд был неожиданно ясным и проницательным.

— Все вы ждете, когда я оступлюсь, и меня раздавит теми делами, которые я уже успела наворотить. Одни боятся этого часа, другие мечтают, что он случится, третьим все равно, лишь бы урвать куш побольше. Объединяет вас одно: никто не сомневается, что это будет. Так вот: не дождетесь.

Это было сказано с болезненным торжеством.

— Но почему ты говоришь это мне? — спросил Гера. — Ты считаешь, что я… тоже? Клима, — он впервые с зимы обратился к ней по имени. — Я больше не твой друг и, наверное, никогда по-настоящему им для тебя не был. Что бы ты ни делала, и как бы ни… удивляли меня некоторые твои дела — я пойду за тобой и буду верить в тебя, даже если ты сама вдруг перестанешь верить, чего я себе представить не могу. Но подлости я не поддержу никогда. Не могу молчать, когда ты идешь против совести. Я умру, пусть даже от твоей руки, но все равно буду тащить тебя от подлых поступков, потому что верю: ты, обда Принамкского края, можешь добиться своего честно. Ведь не для подлости тебе дана эта великая сила, которая ведет нас за тобой и раскрывает запертые двери.

Теперь Клима глядела так, словно впервые его увидела. Она крепко, до белизны переплела пальцы, явно думая о чем-то необходимом, очень серьезном, но постоянно ускользающем. Гера вдруг вспомнил, как всего лет пять назад она точно так же стояла напротив, волнуясь и размышляя. Только на обоих была летная форма, а кругом — не коридоры дома заседаний в ведской столице, а потрепанные стены сарайчика для ортон и инвентаря. «Будешь моей правой рукой», — сказала тогда Клима. Потом помолчала и добавила: «Ну и другом тоже».

А эта, повзрослевшая, думала куда дольше, пару раз чуть приоткрывала рот, но смыкала губы снова, прежде чем тихо-тихо попросить:

— Прости меня.

Снова взгляд. В нем нет ни намека на властность и смерть, только неуверенное осознание потаенного, важного. И еще тише:

— Друзья?

Гера ответил, как и тогда, в сарайчике:

— Да, Клима. Что бы ни было.

По тому, как она улыбнулась, можно было понять: не забыла. Наверняка вспоминает сейчас о том же.

Клима потянулась всем телом, сбивая алую пелерину на плечо, и неожиданно призналась:

— У меня занятия только через два часа. Совещаний нет, бумаги кончились. Наверное, это и есть свободное время, но я уже не помню, как с ним быть.

— Тогда пойдем, навестим Теньку, — предложил Гера. — Ты когда у него в последний раз была?

— Давно, — Клима махнула рукой и поправила пелерину. — Он тогда еще не очнулся.

— И с тех пор ни разу не заходила?!

— Опять этот удивленный тон. Я вообще не понимаю, зачем днями просиживать у постели больного, если ты не врач, обреченный с ним возиться. Больные беспомощны и часто не в себе. По мне, лучше дождаться выздоровления.

— Уверяю тебя, Тенька уже полностью в своем уме! Ему ужасно скучно, и он рад любым посетителям. Особенно тебе.

Клима самодовольно улыбнулась и слезла с подоконника.

Тенька и правда чудовищно скучал, на что пожаловался первым делом.

— Это ни крокозябры не интересненько, — сообщил он, когда Гера и дорогая обда пристроились на стульях у кровати. — Мне можно только две вещи: есть и спать. Даже читать нельзя. Да что там читать — думать о чем-то сложнее мозельных аглорифмов! Сидеть нельзя, только полулежать головой на подушке. Больше пяти посетителей в день — нельзя. Больше получаса разговора — нельзя. Считать от нуля до десятков тысяч миллиардов — нельзя. Царапать ногтем по спинке кровати, строить рожи, петь песни, бросаться подушкой, выть на лампу — ничего нельзя! Ну, что вы сидите сиднем, вам-то разговаривать можно! Выкладывайте мне новости!

Клима опасливо отодвинулась и негромко заметила:

— Кажется, он все-таки стукнулся об тучу.

— Тебя бы так уложить на недельку-другую, моя злокозненная обда! — немедленно отреагировал Тенька.

Клима поразмыслила и придвинулась обратно.

Рассказывать изнывающему от скуки Теньке, как они все нынче заняты, было бы просто жестоко, поэтому Гера ограничился общими новостями — что поделывают горцы, какое становится лицо у Сефинтопалы всякий раз, когда присутствующая тут Клима начинает его строить, и сколь сокрушительное поражение третьего дня нанесли веды орденцам на границе.

— Все получилось в точности, как было задумано, — рассказывал Гера. — В Ордене ждали нашего наступления, но не так рано. Наши провернули несколько удачных операций и ввели в заблуждение разведку противника — в итоге та донесла, будто веды отозвали с границы часть войск. Дальше орденцы перешли в наступление, их пропустили глубже и окружили. Сейчас одни в плену, другие с большими потерями пытаются пробиться к своим. Но пленных больше. Скоро Клима поедет на границу и постарается сманить их к себе.

— Некоторых и сманивать не придется, — добавила Клима.

— Я не все знаю? — насторожился Гера.

Клима кивнула. Она поставила свой стул спинкой вперед и теперь сидела, обхватив ее руками.

— Тебе не докладываются высшие чины разведки.

— Сейчас мы услышим интересненькую государственную тайну, — посулил Тенька.

— У ведов не получилось бы так легко ввести Орден в заблуждение, если бы в орденских войсках не продолжала действовать моя институтская организация.

— Так значит, ты с ними связалась? — выдохнул Гера. — А Выля? Ты знаешь, что с Вылей?

— Она передала мне письмо, — Клима улыбнулась. Чем больше проходило времени, тем теплее вспоминался ей Институт, одногодницы ласточки и полудетские подпольные дела. Обда Принамкского края, как и многие выпускники до нее, навсегда сохранила в памяти сияющую белоколонную громаду, почти игрушечную жизнь в ее стенах и ни с чем не сравнимое ощущение дома. Там — тайник в кровати, лекции по истории и политике, споры на чердаке, тайные встречи в сарае, наставницы и наставники, первое время кажущиеся недостижимо взрослыми.

— Что пишет? — Гера подался вперед. — Наша организация в Институте жива?

— Выля точно не знает, но когда она выпускалась, организацию никто не раскрыл. Выля оставила там преемника. Он был на седьмом году политического — сейчас уже на девятом.

— А чем Выля сейчас занимается?

— Служит в летном корпусе полевой разведки. Под ее началом — Лейша Вый. Там же, в гарнизоне Кайниса — Нелька, Вапра, Кезар, многие другие. Можно сказать, Кайнис почти наш. Оттуда они вербуют новых сторонников, поддерживают прежних. Мало того, в Кайнисе объявилась наша бывшая наставница дипломатических искусств.

— Неужели и она вступила в организацию? — воскликнул Гера.

— Нет, она занимается тем же самым — шпионит на Орден. И здорово мешает, но пока все в порядке. Письмо очень длинное, мелким почерком, стратегические сведения вперемешку с личным. Про Теньку спрашивает, пишет, что скучает.

Тенька не обрадовался, а наоборот притих. Гера глянул на него с неодобрением, но промолчал. Больной все-таки. Да и сказано было уже достаточно.

— Что ты ей ответила?

— Я не стала писать ответ. Слишком опасно. При случае надо будет отправить к ней гонца, чтобы передал все на словах. Теперь у меня есть подходящие люди.

— А тайну портретика вы раскрыли? — поинтересовался Тенька, которого этот вопрос занимал куда больше, чем Выля.

— Какого портретика? — не понял Гера.

— Двух, — поправила Клима. — Один был у моего несостоявшегося убийцы, а другой у Эдамора Карея.

— И кто там изображен? — Тенька едва ли не привстал.

Клима с сожалением развела руками.

— Не до того было, и у меня их нет.

— Они в моей сумке, которая сейчас крокозябры знают где, — колдун откинулся на подушку. — Эх, вы! У вас целый Эдамор Карей под рукой, а вы не удосужились разузнать.

— Я знаю, где твоя сумка, — вмешался Гера. — Она, целая и невредимая, сейчас лежит в моей комнате.

— Так неси! — Тенька снова приподнял голову.

И именно в этот момент от дверей раздалось:

— Куда вы собрались нести и что? Юное дарование, немедленно лежать!

— Я лежу, — со вздохом сообщил Тенька.

Все трое еще не успели близко познакомиться с Налиной Делей, но уже знали, что какая бы кругом ни творилась каша, жена Эдамора Карея остается неколебимым островком спокойствия и здравомыслия, при этом призывая к тому же окружающих. Вот и сейчас сударыня Налина все так же заплетала волосы в две толстые косы, не трепетала перед обдой и активно следила за порядком.

— Ты вертишься, как уж на сковородке, — безапелляционно сообщила она, подходя к кровати и тщательно поправляя свесившееся до пола одеяло. — Еще и указания какие-то раздаешь.

— Тенька попросил меня принести его вещи, — объяснил Гера.

— Никаких вещей, пока я не разрешу!

— Ну вот, уже и вещи — «нельзя», — проворчал Тенька.

— Мы можем обойтись без них, — сказала Клима. — Налина, ты знаешь, чей портретик носил при себе Эдамор Карей?

— На твой не похож, — добавил Тенька.

— С меня не писали портретов, — отмахнулась Налина. — А тот какой был? Маленький, не больше ладони, старый и в тонкой рамочке, да?

Все трое закивали.

— Прежде этот портретик принадлежал моему отцу, — Налина присела, осторожно вытащила из-под Тенькиной головы подушку и принялась взбивать. — Отец подарил его Эдамору, когда мы поженились. Эдька часто мотался на границу, а этот портрет по нашему семейному поверью притягивал удачу.

— Но кто на нем изображен? — Клима подалась вперед.

— Не знаю, — тщательно взбитая подушка была возвращена на место. — Отцу портрет достался от его товарища. Вроде бы это копия какой-то исторической реликвии.

— А этого товарища можно найти? — заинтересовался Гера.

— Нельзя, — Налина пожала плечами. — Он давно умер. Знаю, его дочь живет где-то на юге, в Рыжей крепости, а внук лет двадцать назад сгинул на орденской стороне. Вся их семья была одержима идеей, что обда вернется, если ее хорошенько поискать.

— Меня никто не находил, — отметила Клима.

— Как знать, девочка моя. Ведь почему-то родилась ты именно сейчас, а не на сто лет назад-вперед. Так, а давно ли ты обедала? По лицу вижу, что еще вчера! Немедленно марш на кухню, и пускай тебе подадут жирную мясную похлебку. Мальчик мой, проводи свою обду и сам хорошенько подкрепись.

— Но мы пришли проведать Теньку, — попытался возразить Гера.

— А юному дарованию пора спать! — отрезала Налина.

Тенька картинно изобразил пальцами собственное повешение. Колдунья изобразила, что дает ему подзатыльник. Потом решительно встала и — обда с «правой рукой» сами не заметили, как очутились в коридоре по ту сторону двери.

— Идите-идите, — повторила Налина. — Навестите завтра, сегодня больше не стоит, он проспит до утра.

— Почему Теньке нельзя вставать и надо столько спать? — не удержался Гера от вопроса. — Он ведь прекрасно себя чувствует. И на стенку со скуки лезет.

Налина Делей оглянулась на прикрытую дверь и покачала головой.

— Мальчик мой, его ударила молния. Там половина нутра всмятку, особенно ближе к голове. Я не понимаю, как он выжил, да еще остался при своем уме. Если ваш Тенька сейчас встанет, то сделает от силы пару шагов, а потом точно свалится замертво.

Гера изменился в лице.

— Он знает?

— Конечно, знает, — буднично ответила Налина. — Ничего, организм живучий, хоть и недокормленный, как вы все. Вот уж дети мои, дети… Через месяц-другой поставим на ноги.

Гере подумалось, что по прошествии этого времени исстрадавшийся от бездействия Тенька и впрямь научится бегать по стенам. Как заправский таракан.

Было раннее апрельское утро. В Фирондо шел дождь, и темные мостовые блестели от ливня. Редкие капли залетали в окно вместе с прохладой и свежестью, пропитанной запахом зацветающих груш. Шум дождя почти заглушал ненавязчивое тиканье точных механических часов. Тихонько и уютно потрескивал огонь в маленькой комнатной жаровенке.

В бывшем кабинете Артасия Сефинтопалы многое осталось по-старому. Только бумаги, в строгом порядке лежащие на столе, были подписаны теперь не ведским правителем, а обдой Климэн.

И, конечно, при прежнем хозяине невозможно было вообразить себе такого посетителя. Оный, вопреки привычкам своего народа, стоял не у окна на сквозняке, а рядом с жаровенкой, протягивая к теплу озябшие пальцы. Рядом с дверью прислонилась к стене доска камуфляжной расцветки, на ней висела насквозь промокшая куртка.

Клима сидела в кресле у окна, изучая нежданного гостя, и неспешно прикидывала, как будет объяснять своим подданным, особенно горцам, почему этот субъект нагло прилетел прямо на главную площадь города (хорошо еще, что рано поутру, а не в базарный день), и почему сударыня обда не казнила его или не выставила прочь, а пригласила к себе в кабинет. Да, и если она правильно понимает цель визита этого гостя, объяснять придется еще и статью расходов под названием «сильфийская техника по договору». И что за договор. И когда она вообще успела.

Клима не сомневалась, что сумеет дать ответ и сохранить при этом лицо, но разговор обещал быть нелегким.

Наконец, посетитель согрелся достаточно, чтобы оторваться от жаровенки и сесть напротив. У него были не по-сильфийски прямые волосы и широко распахнутые голубые глаза без намека на хитринку.

— Ну вот, наконец-то я не стучу зубами и в состоянии поприветствовать тебя как должно, обда Климэн. Верховный Амадим передает тебе свои наилучшие пожелания и поздравления в блистательной победе, а так же это письмо, — на столик между креслами лег туго скрученный свиток, — где во всей детальности ты можешь прочесть, сколь безгранично уважение Верховного сильфа Ветряных Холмов к новой обде Принамкского края.

— Я так же приветствую тебя, Костэн Лэй, — промолвила Клима. — Выражаю сожаление о той погоде, по которой тебе пришлось сюда лететь и приношу извинения за моих недостаточно учтивых солдат, посчитавших уместным соприкоснуть твой нос с мостовой.

При этих словах Костэн Лэй невольно потер распухшую переносицу. Кровь давно остановили, да и перелома не было, но все равно приятного мало. Еще ни разу люди не начинали знакомство с агентом тайной канцелярии раздачей зуботычин и радостными воплями: «ого-го-ж, какой жирный воробей, крокозябра его матерь!». Видимо, поэтому сильфы в свое время так и не столковались с ведами.

— Я прошу передать Верховному Амадиму мое пожелание здравствовать и быть любимым своим народом, — продолжила обда. — Да не упадет его доска, не рухнет дом и да не завянет его укроп. Выражаю признательность и тебе лично, Костэн Лэй, однако не могу не напомнить, что я ожидала видеть в качестве посла не тебя. Как поживает известный нам обоим Юрген Эр, и почему он сейчас не сидит передо мной?

— С Юргеном все в порядке, — у агента вырвался еле заметный вздох. — Насколько это вообще может быть. По состоянию здоровья он пока не в силах исполнять обязанности посла, но дело не требует отлагательств, поэтому вместо Юргена прилетел я.

— Когда же Юрген будет в состоянии? — Клима взяла со столика послание Амадима, но не развернула, теребя свиток в пальцах.

— Выражаю надежду, что к концу лета, — официальным тоном сообщил «заместитель».

— Истинным счастьем для меня будет, если твоя надежда оправдается.

Разговаривать с Юрой ей было проще. Они давно оставили официальный тон и обсуждали политику за чашкой ромашкового отвара. Сейчас перед обоими тоже стоят исходящие паром чаши с янтарным напитком, но легкого разговора не получится. Лишь видимость, игра.

Игры Клима тоже любила.

Только вкус дружеской беседы год от года становился ей все приятнее.

— Итак, Костэн Лэй, что за необходимость привела тебя сюда?

Сильф с видимым наслаждением отпил из своей чаши.

— Ты, верно, не запамятовала, обда Климэн, что в конце минувшей осени наши державы подписали договор, по которому ты обязалась купить у нас полторы сотни досок и шесть десятков тяжеловиков для войны с Орденом. Упомянутую войну ты по тому же договору должна начать к грядущему лету. Я прилетел, чтобы стать торговым посредником между тобой и Ветряными Холмами. При мне бумаги, которые тебе рекомендуется подписать.

— Да, прекрасно помню о нашем договоре, — мило улыбнулась Клима. — Я изучила образец товара, и он мне понравился.

Сильф даже чашу отодвинул.

— Какой образец?

— Улетая, Юрген оставил мне одну из имеющихся у него досок. Могу заверить, это лучшее творение сильфов из всех, что мне приходилось видеть на территории Ордена.

— Не сомневаюсь, — очень вежливо произнес Костэн Лэй. Он догадался, о какой доске идет речь. Оба понимали, что таких передовых досок, какая принадлежала Дарьянэ, у орденцев не было и не будет. Обде их продавать тоже никто не собирался. — Но договор заключен на несколько иную модель. Не сомневайся, она тоже тебе понравится.

— О, нет-нет, не надо утруждаться, — Клима улыбнулась еще милее. — Я сражена наповал. Доска прекрасна, и я не хочу менять ее ни на что иное.

— Дело в том, что имеющаяся у тебя модель — экспериментальная, — нашелся Костэн Лэй. — У нас не наберется такой партии в оговоренном количестве.

— Я могу пойти на уступки. Давайте проведем испытания предлагаемой вами модели. Я сама неплохо летаю на доске, и среди моих подданных есть заслуженные мастера. Если предлагаемые тобой доски будут ничем не хуже — почему бы и нет.

Оба заранее знали, что доски хуже. И Липка начинал понимать, почему Юра постоянно мотался к нему за советом, но все равно умудрялся заключать скользкие и двоякие соглашения.

— В таком случае, я тоже иду на уступки. В знак дружбы между державами. Наши мастера сумеют изготовить специально для тебя партию именно тех досок. Но их цена не может остаться прежней.

— Увы, — Клима сделала вид, что ей неимоверно жаль. — Нельзя изменить цену, согласованную договором. Тем более, изначально мне предложили именно понравившуюся модель.

— Разве имело место официальное предложение?

— Разве нельзя считать таковым факт, что доска была оставлена у меня?..

Беседа-игра затянулась на пару часов. Если опустить обороты и иносказания, то весь ее смысл сводился к двум фразам, так и не произнесенным вслух:

«Мне надо, чтобы ты купила за бесценок хлам, который даже Ордену не продашь. Или хотя бы нормальные доски втридорога».

«А мне надо купить у тебя нормальные доски по цене хлама. И я куплю их, потому что денег все равно нет».

Игра обещала быть долгой. У Климы перед глазами до сих пор стояли скверные орденские доски, и она во что бы то ни стало намеревалась выторговать для себя другие.

Наконец, Костэн Лэй известил, что дело серьезное, а он слишком утомился в дороге. Клима проявила милосердие и предложила перенести разговор на вторую половину дня. А пока дорогому гостю приготовят комнату и еду.

Дождь заканчивался, и на темные мостовые падали первые лучи утреннего солнца. От приоткрытого окна тянуло сквозняком.

Костэн Лэй встал и снова подошел к жаровенке. Та находилась в двух шагах от стола с бумагами, и гость перевел взгляд на поблескивающие серебром ручки ящиков, затем — выше, на гладкую столешницу темно-вишневого цвета. Бумаг было немного, Клима любила распихивать все по ящикам.

А на уголке стола сиротливо лежал маленький овальный портретик, ради любопытства извлеченный из недр Тенькиного мешка, да так и позабытый. Карие глаза на тщательно прописанном личике смотрели в даль, неведомую ныне живущим.

Сильф мельком скользнул взглядом по портретику. Изумленно ахнул, взял его в руки, поднес ближе к глазам, потом к свету.

Клима заметила этот странный интерес и тоже встала, подходя вплотную.

— Что случилось?

— Не понимаю, — пробормотал Костэн Лэй.

— Тебе знакомо это лицо?

Сильф уверенно кивнул и поднял на собеседницу свои дивные голубые глаза, на сей раз полные искреннего недоумения.

— Откуда, смерч побери, здесь взялся портрет моей прабабки?!

Конец второй книги.

Больше книг на сайте — Knigoed.net