Расколотый мир

Глава 2. Лернэ

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолётное виденье,

Как гений чистой красоты.

А. Пушкин

Почти весь первый этаж добротного деревянного дома занимала большая светлая кухня, она же столовая, она же гостиная. В убранстве сразу чувствовалась женская рука: кругом все чистенько, аккуратно. Массивный дубовый стол и лавки покрывали вышитые скатерки, на окнах — кружевные занавески поверх прозрачных ставней из теплого сухого льда. Из бака в пристройке-бане тянулась трубка к блестящему латунному рукомойнику, над ним — полки с белыми расписными тарелками. У противоположной от рукомойника стены царила огромная печь, на которой можно было и тушить, и варить, и жарить, и даже валяться, если залезть на самый верх, где за шторкой притаился полосатый сине-красный тюфяк с большой коричневой заплаткой.

В этой комнате всегда пахло чем-нибудь вкусным, к запаху еды примешивался аромат соснового пола, тщательно намываемого каждую неделю, а еще душистый привкус трав, сушащихся под потолком и для удобства перевязанных разноцветными ленточками.

Сегодня на кухне пахло блинами, медом и отваром ромашки. Изящные ручки ловко поставили на середину стола тяжелый глиняный чайник, маленькие ножки в красных сафьяновых башмачках сбегали к печи за блюдом, на которое со сковородки как раз стряхивался последний в солидной горке блин.

— Хороши, — сообщила Ристинка, ставя сковородку на крышку кадушки с ключевой водой, неподалеку от рукомойника.

Лэрнэ Сафетыбока, не совсем родная, но очень любимая Тенькина сестра, кивнула и разместила блюдо по соседству чайником.

Хлопнула дверь, вернулся со двора Гера с охапкой дров. Несмотря на то, что в начале осени здесь, на севере Принамкского края, по утрам ощутимо подмораживало, Гера был в штанах и одной лишь нижней сорочке, да и та расстегнута на груди. Юноша ворвался в дом стремительно, резко, но увидел Лернэ, и шаг его стал тише, взгляд мечтательней. Гера положил дрова подле печи и отошел к рукомойнику, умывая вспотевшее, раскрасневшееся от жаркой работы лицо и украдкой наблюдая, как Лернэ смахивает со стола несуществующие крошки.

Сказать, что Тенькина сестра прекрасна, значило завистливо промолчать. Пятнадцатилетняя Лернэ сочетала в себе не только совершенную красоту, но и редкое живое обаяние. Она была среднего роста, стройная, гибкая. На такой фигуре, как у нее, даже чехол из-под доски сидел бы не хуже искусно подогнанного бального платья. Крупные гладкие темно-каштановые локоны Лернэ заплетала в толстую косу до пояса. Впрочем, с таким овалом лица красиво смотрелась бы и лысина. Глаза необычного для человека, прозрачного, сине-серого цвета всегда были широко распахнуты, с доверчивой добротой и любовью взирая на мир. Носик, вопреки канонам красоты, не вздернутый, но такой маленький и аккуратный, что самая придирчивая особа назвала бы его симпатичным. Румяные щеки и ровные белые зубы говорили об отменном здоровье. Девушкой хотелось любоваться, как произведением искусства.

В довершение всего, Тенькина сестра прекрасно готовила, в одиночку умела управляться с хозяйством, имела кроткий ласковый характер. Жизнь бок о бок с постоянно экспериментирующим колдуном отучила ее быть излишне любопытной и пугаться всяких пустяков вроде мышей (иногда наполовину препарированных) или внезапно взрывающихся предметов.

Словом, не было ничего удивительного в том, что Гера с первых дней заделался для Лернэ главным помощником, чутким собеседником и вежливым попутчиком в походах к колодцу и на рынок. Юноша смотрел на прелестный лик Лернэ с немым возвышенным обожанием, он носил бы ее на руках целыми днями, да и не только, будь у него чуть поменьше совести.

— Садись за стол поскорее, — пригласила Лернэ Геру. Голос у нее был тоненький, чистый, словно весенняя криничка. — И ты садись, Ристя. Я пока Климу и братишку позову. Тенька!

Как будто в ответ на чердаке, где располагалась Тенькина лаборатория, что-то гулко лопнуло, а вниз по лестнице заструился густой сизый дым с запахом серы. Ристинка сморщила нос, Лернэ только кротко вздохнула. Подобные казусы в этом доме случались по несколько раз в неделю.

— Тенька, блины стынут!

— Иду! — неразборчиво донеслось с чердака. — Лерка, у вас там надымило?

— Да, очень!

— Что?

— Очень дымно стало, говорю. Тенька, блины…

— Что-что?

— Дымища, не продохнуть! — гаркнул, не выдержав, Гера и подошел к лестнице. — Тенька, потом свои опыты закончишь, сестра зовет!

— А Клима уже спустилась? Что? А, нет? Я задержусь еще, тут так интересненько все выходит…

— Клима! — хором заорали Гера и Лернэ, потом юноша продолжил один: — Иди завтракать и по пути выцарапай Теньку с чердака!

Ристинка тем временем сидела за столом и с печалью косилась на остывающие блины, которые воспитание не позволяло есть в одиночестве. Так у них начиналась большая часть трапез. Лернэ готовила, Ристя помогала. Иногда присоединялся Гера, или же он первым спускался на запах еды. А потом битый час ждали Теньку с чердака и Климу со второго этажа, которая имела привычку запираться в своей комнате и делать там, по мнению бывшей благородной госпожи, смерч знает что. Надо сказать, спален на втором этаже было три, пусть и небольших. И лишь Климе отвели отдельную комнату, что раздражало неимоверно. Ристинка ютилась с Лернэ, Гера спал с Тенькой. Иногда, если было совсем уж невмоготу и хотелось одиночества, Ристя уходила вниз и спала на печи. Правда, когда Лернэ это замечала, то принималась ходить под печкой, пытаться Ристинку искренне пожалеть и чем-нибудь помочь, что сильно раздражало, ведь помочь это милое создание ей ничем не могло по определению. Разве только оставить в покое.

На этот раз Клима "снизошла" до обеда раньше колдуна, хотя такое бывало нечасто. Пока Гера и Лернэ на разные лады звали Теньку, обда устроилась во главе стола, совершенно не смущаясь налила себе отвара ромашки и положила на тарелку блинов с медом.

— Вообще-то в приличном обществе принято есть вместе со всеми, — не вытерпела Ристинка, глотая слюну.

— И что? — Клима налила на блин меда, свернула золотистый масляный кругляш в трубочку и с аппетитом откусила.

— Ты считаешь наше общество неприличным?

— Я считаю его выше приличий, — как ни в чем не бывало отбрила обда, невозмутимо кусая блин снова.

— Деревенщина, — процедила Ристинка, нюхая аромат блинов и отвара, но не в силах поступиться принципами.

— Лер! — тут же позвала Клима. — Выдай Ристе дополнительные три вилки, пять ложек, четыре ножа и хрустальный бокал.

— Чего? — захлопала глазами Лернэ. — Ристя, тебе зачем? У нас хрустального нет, только деревянный кубок из-под пива…

— А, хотя, нет, не выдавай, — обда сокрушенно качнула головой. — Там все равно не предусмотрен комплект для блинов с медом. Увы, Ристя, ходить тебе голодной. Брысь из-за стола, неприлично сидеть там, где не можешь съесть ни кусочка.

— Ристя! — Лернэ всплеснула руками. — Что-то случилось? Ты расстроена? Не ешь ничего, а почему? Ристя, ты скажи, я могу что-нибудь сделать? Хочешь, мы сегодня на рынок пойдем и купим пряников?

— Не хочу, — бывшая благородная госпожа была готова сквозь землю провалиться. Естественно, Клима не могла не знать нормы столового этикета, они входят в обязательную программу Института. Но как же можно: знать и так нагло их игнорировать? Это в голове Ристинки не укладывалось.

Клима время от времени украдкой посматривала на Тенькину сестру. Но не с благоговейным обожанием, как Гера, а задумчиво, изучающе. Дело в том, что познакомившись с умницей и красавицей Лернэ, обда дня три втайне изнывала от непрошеной зависти, пока не заметила одну странность. При той нелегкой жизни, которую вела девушка, она оставалась наивной, словно благородная госпожа, выросшая среди садовых роз. Лернэ свято верила всему, что говорят люди. Всякую неважную, на Климин взгляд, мелочь она принимала слишком близко к сердцу. Чего только стоит ее трепетная забота о комнатных цветах и беседы с ними, словно с живыми людьми. А уж сколько слез было пролито, когда завял один паршивенький ромашковый куст!

— Почему она такая? — спросила тогда Клима Теньку. — Словно ты ее в теплице растил.

— Сам не знаю, — вед пожал плечами. — Лерка росла со всеми нами, деревенскими. Играла в наши игры, жила по нашим законам. Но она всегда такая была. Вроде не дура, но доверчивая до жути, никакой опыт пользы не приносит. Мы ее, когда мелкие были, вечно обманывали. Потом я подрос, стал умнее, запретил ребятам с Леркой шутки шутить, и сам перестал. Сейчас у нас все знают, что Лерка хоть и глупая, но все рассказывает мне. А я умный, злой и любящий брат, могучий колдун к тому же. И если узнаю, что кто-то с ней нечестно обошелся — спуску не дам. Ее, я подозреваю, только поэтому на рынке не обсчитывают никогда. Единственную во всей деревне!

И зависть прошла, сменившись желанием понять, в чем тут штука. Пока что удавалось не слишком. Наивная и чистая доброта Лернэ лежала где-то за гранью Климиного понимания.

— Да иду я, иду, — ворчливо сообщил Тенька, наконец-то спускаясь с чердака. — К чему каждый раз такое представление, что за спешка… О, блинчики!

— Руки помой! — крикнула Лернэ.

— Я мыл!

— Вчера? — съязвила Ристинка. Руки у Теньки были в какой-то темной саже, на сорочке — синеватые пятна, нос то ли в известке, то ли в очередной неопознаваемой гадости. Словом, обычный Тенькин вид после работы в лаборатории.

— Сегодня! На рассвете, — колдун придирчиво изучил руки, лизнул особенно грязный палец. — О, сладенько… надо записать…

За столом молчали редко. Клима совмещала завтраки с деловыми советами, обеды с разборами полетов (иногда с "аудиенциями", приглашая гостей), а ужины — с подведением итогов.

— Гера, ты уже перенес на карту метки, которые я тебе нарисовала?

— Как раз недавно закончил, — кивнул "правая рука". — Я не ошибся, те две деревни выше по тракту тоже наши? Но когда ты успела договориться со старостами? Мы ведь еще не ездили туда.

— Старосты сами приехали ко мне. Я принимала их сегодня на рассвете.

В голосе Климы сквозило торжество. "Смотрите, слушайте! — хотелось закричать ей. — Я держу, удерживаю, исполняю формулу власти! Обо мне уже идет слух, люди сами едут мне присягнуть, сегодня утром я приняла клятву у двоих, их кровь светилась под моей рукой. Я обда, я могу!"

Но Клима молчала, понимая, что для Ристинки и Лернэ ее восторг будет звучать нелепо, а Гера ничего толком не поймет. Обда ненавидела распинаться перед неблагодарной публикой. Тенька же и так читал все радостные возгласы в ее глазах.

— Итого, у тебя под началом уже восемь деревень, — резюмировал Гера. — За три с половиной месяца.

— Дальше дело пойдет еще быстрее, — черные глаза обды сияли. — На очереди крепости. Ближайшая — Редим.

— Это, скорее, город, — поправил колдун. — Крепостью он был в незапамятные времена, а теперь стены обветшали и защитят разве что от волков зимой.

— Ты часто бывал в Редиме? — заинтересовалась Клима.

— Больше в детстве, с матерью. Там горшки хорошие продают и огородную утварь из самой столицы, сносу нет. Собственно, поэтому в Редим и ездят. А так это жуткое захолустье. Хуже только Вириорта к северу, через него заброшенный тракт из Холмов проходит. Хотя, прежде, говорят, крупный торговый город был.

— Тебя послушать, так вся ваша ведская сторона — сплошное захолустье, — отметил Гера.

— Ничего подобного. Вон, Локит к югу отсюда, до него три дня пути. Там знаешь, сколько интересненького на рынке продается! Почти все мои компоненты оттуда.

— А полезное что-нибудь в Локите есть? — прищурилась обда. Гера фыркнул, даже Ристинка не удержалась от сдержанного смешка.

— Представь себе: есть! — Тенька уже давно привык, что эти неучи почти не воспринимают его научные изыскания всерьез. Разве что та же Клима разок-другой поинтересуется. — Через Локит идет прямая дорога из Фирондо в Гарлей, на границу. Дорогу еще при обде строили, а теперь по ней вместо торговых караванов войска маршируют. Да и сам город не чета Редиму: богатый, пусть и небольшой, стены еще крепкие.

— Локит мне пока не по зубам, — сделала вывод Клима. — В Редиме же, по моим сведениям, уже кое-что знают обо мне.

— Это благодаря тем купцам, которых ты принимала на позапрошлой неделе в доме у старосты? — уточнил Тенька.

Клима кивнула. Деревня колдуна слыла в округе довольно крупной, в ней даже имелся свой рынок: около полудюжины грубо сколоченных деревянных прилавков под пестрым матерчатым навесом. Сюда приезжали не только жители соседних деревень, но и мелкие купцы. Для Климы рынок был идеальным местом для сбывания и приобретения необходимых слухов. Это в Институте достаточно одной Гульки. Тут же приходилось постепенно расширять количество наушников и осведомителей, пусть пока невольных. Хотя, некоторые деревенские ребята постарше уже вполне осознанно помогали обде.

В окно забарабанили. Тенька недовольно нахмурился. Сухой лед был хрупок, несмотря на все ухищрения колдуна. Поэтому прозрачные ставни бились по несколько раз в год, что у него, что у прочих селян. Впрочем, люди не роптали, Тенькины ставни и без того слыли самыми прочными в округе. Это позволяло набивать за колдовство двойную цену и покупать на рынке не только самое необходимое. Но все равно колдун терпеть не мог возиться с сухим льдом, считая прибыльное занятие скучнейшим на свете, а ребятня как нарочно обожала стучать в окна и кидать камни, испытывая лед на прочность.

— Сударыня обда! — за окном маячил любопытный детский нос, весь в конопушках. — Староста зовет! Там из самой столицы приехали!

Клима зыркнула на Геру, тот поднялся и отворил дверь, впуская в дом чумазую девчушку лет семи. Явно та бежала со всех ног и по дороге хотя бы раз плюхнулась в лужу — от большого усердия. На Климу девочка смотрела важно и загадочно, довольная тем, что ей поручили передать сударыне обде новость.

— Кто приехал? — Клима тоже поднялась, отставляя тарелку с недоеденными блинами, накинула поверх теплого шерстяного платья вязаный платок.

— Люди какие-то, — дитя поковырялось в носу. Ристя скривилась. — Важные, с каретой! Десяток солдат и мужик в фиолетовой накидке, во-от такой толстый! — девочка надула щеки.

— За рекрутами, — ахнула Лернэ. — Тенька, скорее в чулан!

— И за налогами, — колдун прятаться пока не спешил. — В таком случае, Геру тоже нужно в чулан сажать. Он мало того, что призывного возраста, так еще и с орденской стороны, ни в одной переписи не учтен.

— Никакого чулана, — отрезала Клима уже с порога. — Тенька, беги по деревне, собирай мужиков. Пусть захватят оружие. Гера, организуешь их, примешь командование, приведешь к дому старосты. Быстро!

И выскользнула за дверь, спеша вслед за девчушкой.

С утра пожухлая зелень в огородах была тронута инеем, лужи затянула тоненькая хрусткая корочка льда. Было пасмурно, пахло дымом и мокрой глиной, где-то на том конце деревни бодро лаяла собака.

— Они как пришли, староста сразу за тобой послал, — на бегу рассказывала девчушка, не слишком метко перепрыгивая через огромные, не по росту, лужи на дороге, пачкая юбку и лицо темными крапинками грязной воды. — У солдат сабли кривые и сулицы острые, а у толстого сударя — только сабелька…

Клима любила некоторых детей за удивительную наблюдательность.

— А что, староста забоялся их?

— Как тут не забоишься! Сразу по сторонам — глядь! А тут я на заборе сижу. Он и говорит, беги, мол, в крайний дом, да позови сударыню. Я ж не дурында какая, ясно, что тебя, сударыня обда. Потому как дело серьезное.

— Молодец, — щедро похвалила Клима.

У дома старосты девочка поотстала, а обда выровняла осанку и вошла через калитку во двор. Калитки здесь обычно не запирали, или же вешали символический крючок, чтобы ветром не хлопало: дурной знак.

Во дворе стояла та самая карета — простая, деревянная, обитая металлическими дугами, а на длинном бревне, которое, насколько знала Клима, староста все собирается пустить на крышу для хлева, но руки не доходят, рядком сидели столичные солдаты. Шестеро, а троим бревна не хватило, примостились, подпирая стенку недостроенного хлева. Столичные, да и вообще городские солдаты от обычных отличались тем, что на службу шли добровольно, получали за нее неплохой оклад и не воевали, а сопровождали в поездках по стране всяческих важных шишек, поддерживали порядки на городских улицах. Особо образованные и ловкие со временем оседали при штабах и управах. Клима гордо прошествовала мимо.

Староста сидел за столом в компании плотного мужчины средних лет. Фиолетовая накидка немалых размеров была небрежно брошена на лавку у стены. Подле печи хлопотала жена старосты, собирая угощение, мужчины пили квас. При виде Климы хозяин дома встал и чуть поклонился. Гость недоуменно вытаращил глаза.

— Я обда Климэн, — резко представилась девушка, садясь. — Правлю этой деревней, тремя к востоку отсюда, двумя к северу и двумя выше по тракту. Какие дела привели тебя, посланник, в мои суверенные владения?

Посланник дико оглянулся на старосту. Тот кивнул, мол, все так. Посланник качнул головой, покряхтел, пожал плечами: ничего себе блажь у народа в этой глуши! И повернулся к Климе.

— Дела обычные, ежегодные. Столица требует уплаты налогов в размере десятой части вашей прибыли, а также часть юнош и мужчин от пятнадцати до тридцати лет.

— Пусть столица катится к крокозябрам, — спокойно ответила Клима. — Здесь не ведскому правителю подчиняются, а мне. И налоги платят тоже мне. И мужчины все мои. Мы не зависим от Фирондо. И сей ответ ждет тебя в любой из моих деревень.

— Та-ак, — протянул посланник, кладя поверх столешницы руку, крепко сжатую в кулак. — Значит, нынче мода такая, отвечать всяким бредом на требования столичных чиновников? Бунт?

— Это не бунт. Это — воля высших сил, — Клима говорила негромко, но глаза у нее при этом были страшные. Староста съежился и притих, он никогда в своей жизни не слышал, чтобы в подобном тоне разговаривали с чиновниками. Он знал, что за Климой нет почти никакой реальной силы, в то время как за посланником — вся мощь Фирондо.

— Ты что мне тут сказки рассказываешь, сударыня? — посланник покосился на старосту, приметил его испуг. — С государственными властями не шути, не то велю солдатам выпороть тебя да за косы оттаскать. Ишь, кем себя возомни…

В это время Клима вежливо взяла старосту за запястье и приподняла рукав, шепнув пару слов, которые вычитал в одной из старинных книг Тенька. Давно зажившее место пореза полыхнуло зеленым светом, несколько долгих мгновений на коже были четко видны ровные линии знака обды. Посланник побледнел и умолк. От тяжелого властного взгляда черных глаз ему было крепко не по себе. Словно в детстве, когда на спор по очереди ночевали в одиночку на капище. Там тоже пульсировала древняя, неподвластная разуму сила, душно шумели ивы, а ромашки и ландыши порой светились, точно пни-гнилушки.

— Но это же невозможно, — пробормотал он, украдкой заглядывая в полупустую кружку с квасом, словно пытался определить, не подмешали ли ему чего.

— Как видишь. Передай в столице, что обда вернулась и берет свою власть.

— А почему ты сама не придешь и не скажешь, а действуешь столь мелко и незаконно? Сударыня, ведь сущая насмешка над памятью обд — восемь подчиненных деревень.

На Климином лице отразился гнев. Она ненавидела вспоминать, что сейчас приходится довольствоваться малым, нельзя получить все и сразу, что снова приходится таиться и выжидать.

— В Фирондо знают обо мне.

— Если знают — почему ты не там?

— А это ты у них спроси. И не смей грозить мне солдатами. А лучше — присягни.

Жена старосты, слушающая разговор, выронила глиняную миску. В наступившей тишине звон вышел оглушительным.

— Да за кого вы меня тут все принимаете?! — посланник вскочил, едва ли не ударяя кулаком по столу.

— За того, кем ты назвался, — вкрадчиво произнесла обда. — И ты принимай меня за того, кем назвалась я. Разве мы здесь шутки шутим?

— Еще каждая сумасшедшая девчонка будет мне указывать! Обда у них! А в стране — война. Столице нужны налоги и бойцы, поэтому сейчас мы выйдем во двор, пройдемся по деревне, и соберем все вышеозначенное. Слышать больше ничего не желаю. А станете бунтовать — на то у меня солдаты есть.

Клима тоже встала, нехорошо кривя губы.

— Выйдем, — она первой подошла к двери, приглашающе махнула рукой.

Солдаты во дворе нервничали. За плетнем и огородами на гладко утоптанной дороге собралось изрядное для этих мест воинство — не меньше двадцати селян, вооруженных кто дубиной, кто рогатиной, а кто и здоровенным колуном. Во главе стоял Гера, и у него был вид образованного человека, знающего, что делать и как раздавать команды. Да и ортона за плечами внушала уважение.

Когда обда, староста и посланник вышли из дома, на улице случилось оживление. Из толпы селян раздались приветственные выкрики, Гера вытянулся, точно на военном смотре. Солдаты напряглись, потянулись к саблям и сулицам, а старшой осведомился у посланника, что происходит. Клима не дала чиновнику ответить.

— Слушайте все! — громко и звонко сказала она, подходя к калитке и открывая ее настежь. — Я — обда Принамкского края, и эта деревня, как семь прочих в округе, под моим покровительством. Не слушайте речей правителя Фирондо, где давно уже посмели забыть заветы высших сил. Скоро наша родина будет едина, и в ней воцарится мир. Всем и каждому скажите: обда вернулась, высшие силы даровали людям свою милость. Я приму любого, кто верен своей родине и своей земле, кто хочет жить в спокойствии и достатке. Моя власть растет, и я возрождаю Принамкский край, — тут ее голос стал вкрадчивей, взгляд жестче. — Налоги здесь платят мне, законной правительнице. И мои люди не идут воевать ни в орденские, ни в ведские войска. Я не хочу напрасного кровопролития. Но тот из вас, кто поднимет оружие против своих соотечественников, против моих подданных, будет убит. Убирайтесь восвояси сейчас и возвращайтесь после, чтобы служить мне. Время обд снова наступило!

На деревню наползла темная туча, заморосил холодный дождь. Клима смахнула с лица намокающие прядки волос. Солдаты смотрели на нее во все глаза, иные оглядывались на старшого, также пребывающего в смятении.

— Да что вы слушаете! — оттаял посланник. — В деревне бунт! Усмирить бунтовщиков, немедленно!

— Стоять! — рявкнула Клима, и солдаты, уже двинувшиеся с места и потащившие сабли из ножен, замерли. — Нас больше, с нами высшие силы, мы в своем праве!

Напряжение достигло критической точки. Селяне затихли, Гера чуть поднял правую руку, готовый в любое мгновение выхватить ортону. Солдат от "бунтовщиков" отделяли калитка и стоящая перед ней Клима. Дождь усиливался, посланник наливался гневом, староста побелел, не смея шелохнуться.

— В атаку… — начал было посланник.

— СТОЯТЬ! — обда была страшна, огромные черные глаза горели, с лица стекали дождевые капли, а длинный нос напоминал острый клюв, каким глаза выклевать — не штука.

Где-то в толпе селян помянули крокозябру и ее мать.

— А не лучше ли сейчас уйти? — обратился к посланнику старшой.

Тот медлил с ответом. Творящееся сейчас не походило на привычные ему, хотя и редкие бунты деревенских, не желающих выплачивать налоги или отпускать сыновей на войну. Уже стало очевидно: здесь дело посерьезней. И если солдаты пустят в ход оружие, селяне не побегут. Мало того, эта девка у калитки, именующая себя обдой, и впрямь производит совершенно жуткое впечатление.

— Едем в столицу, — решился посланник, проходя к карете и ловко запрыгивая в ее темное сухое нутро. Уже оттуда обернулся и громко пригрозил: — Мы еще вернемся сюда! С подкреплением!

Клима ничего не сказала, лишь нехорошо усмехнулась. Победа в этом неслучившемся бою осталась за ней. Обда посторонилась, карета, запряженная парой добрых коней, выехала со двора, солдаты маршем потянулись следом. Они с деревенскими не сводили друг с друга глаз, ожидая подвоха. Гера сжимал губы в нитку, солдатский старшой держал руку у сабли.

Но обошлось. Карета мирно проехала вперед по улице, и вскоре столичные визитеры, провожаемые множеством опасливых и недоверчивых взглядов, оказались за пределами деревенского частокола. Староста тихо подошел к Климе.

— Что ж мы наделали? — он шептал. — Что ж теперь с нами будет?

— Оставить панику, — негромко велела Клима. А потом заговорила, обращаясь ко всем.

Речь обды была длинной и проникновенной, но в то же время понятной каждому. Что совсем скоро наступит такое время, когда никто не посмеет забирать рекрутов супротив воли, когда молодые парни не будут гибнуть на границе, а хлеб — гнить из-за того, что некому его убирать. Что настанет время достатка и процветания. Но для этого нужно сказать: хватит! Нет войне! И поддержать обду. А обда как встарь не оставит преданных ей. Трудно сделать первый шаг, но колесо уже покатилось с горы, теперь лишь надо не свернуть с намеченного пути, иначе все будет напрасно.

Клима говорила, что ей надо верить — и люди верили ей. Блистал в пронзительных глазах обды дар высших сил. Под конец даже староста преисполнился решимости идти до конца. Люди успокоились, смятение прошло: каждый знал, что следует делать и чего ожидать.

— Сейчас по домам, время к обеду, — велела обда. — А после берите лопаты и топоры. Следует укрепить частокол. Пошлите вести в соседние села, пусть там тоже будут готовы. Мы сумеем дать отпор! Мы едины! Мы — Принамкский край!

Народ разошелся, на дороге остались только Клима, Гера и Тенька. Вскоре из дома показался едва скрывшийся там староста, в его руках была фиолетовая накидка.

— Сударыня обда, гляди! Забыл, окаянный. И что теперь с нею делать?

— Повесь на шест и в огород выставь, ворон пугать, — фыркнул Тенька.

На улицу высунулась жена старосты.

— На шест! Такую материю, ишь, чего удумали! Давай сюда, дочери аккурат платье выйдет. А то и сам носить можешь, ежели ушить.

— Нет уж, — скривился староста. — Не стану я в ихних тряпках расхаживать. Люди засмеют.

— Пусть только попробуют, — хмыкнула Клима. — Скажешь людям: трофей. Я разрешила.

Гера уважительно покосился на свою обду, но потом глянул вперед, да так и всплеснул руками: к ним шла Лернэ, кутаясь в широкий непромокаемый платок, из-под которого у высокого лба выбивались тугие локоны темных волос. Клима прекрасно поняла, о чем подумал "правая рука". Случись здесь бой, Лернэ угодила бы в самую гущу схватки, а уж зашибить это хрупкое наивное создание проще простого.

— Лерка, ты здесь на кой? — изумился Тенька. — Я же велел тебе носу из дома не казать!

Красавица подняла на брата свои чудесные синие очи.

— Я так разволновалась, что решила посмотреть, как вы тут. Тенька, а вдруг тебя бы забрали в армию, а я не успела бы проститься и дать еды на дорожку? Я вот… узелок собрала…

Колдун возвел глаза к небу.

— Меня никто никуда не заберет, я ведь обещал тебе, помнишь?

Лернэ тихонько кивнула, по-прежнему прижимая к груди небольшой аккуратный узелок, пахнущий яблоками и хлебом. А потом вдруг всхлипнула, прижалась к Тенькиному плечу — тоненькая, залитая дождем, удивительно мирная и беззащитная.

— Ну вот, началось, — вздохнул брат, привычно обнимая ее и гладя по голове. Заговорил нарочито мягко, как с ребенком, хотя и не без некоторой иронии: — Лер, хватит сырость разводить, и так лужи на дороге. Погнали мы этих столичных, больше за рекрутами не явятся.

— Как — погнали? — Лернэ уставилась на него полными ужаса глазами.

— Вот так… Ох, да не пугайся же ты!

— Тенька… Теня, прости, — она снова плакала на его плече. — Мама ведь тоже говорила, что никогда нас не бросит, а потом…

— Уж бесцветкой я болеть точно не собираюсь! — отрезал Тенька, приподнимая сестру над землей и передавая Гере, вместе с узелком, платком и слезинками на щеках. — На, отнеси это чудо домой, а то и так уже ноги промочила, еще не хватало простудиться или в ближайшей луже утопнуть.

Гера, не веря своему счастью, необычайно бережно принял Лернэ и медленно торжественно понес, вполголоса успокаивая. Колдун задумчиво поглядел им вслед.

— Да уж, кто бы мог подумать… Я уже год жду, когда Гера припрется ко мне с "серьезным разговором" о его чувствах к Лерке, а его все нет и нет. Тоже мне, сударь без страха и упрека… А Лерка уже пару месяцев явно так по нему сохнет. Но тоже молчит. Интересненько живем!

— Гере костью в горле стоит воспоминание о твоих шашнях с Вылей, — отметила Клима. — Он помнит, как тебя укорял, и не хочет оказаться на твоем месте.

— С какой Вылей?.. Ах, да. Это ж было совсем другое!

Клима пожала плечами. Личная жизнь Геры и Лернэ была последним, что волновало ее в этой жизни. Главное, чтобы общее дело не пострадало. А такого не случится, идеалиста Геру любовь окрыляет. Это полезно. Надо было его еще раньше в кого-нибудь влюбить.

Они не спеша побрели к дому, обходя лужи.

— Ты боишься, — вдруг сказал Тенька, глядя обде в глаза. — Тебе страшно так, что кружится голова.

— Обязательно говорить об этом вслух? — огрызнулась Клима, отводя взгляд.

— Мы одни. Шумит дождь, нас никто не слышит. Чего боишься?

— А как ты думаешь? — девушка стиснула руки в замок, аж пальцы побелели. Прикусила губу. — Когда они придут с подкреплением? Через неделю, две? Я могу говорить людям все что угодно, но ведь сама знаю прекрасно: горстка селян с палицами не заменит армию. Я впервые не уверена в исходе. Да-да, знаю, ты сейчас разведешь руками и скажешь, что все бывает в первый раз. Но мне не легче. Я прекрасно чую, что дело может обернуться чем угодно. Люди поверили мне, а я впервые не могу гарантировать им настоящей защиты. Не представляю, как быть, если здесь все разнесут.

— Начнешь сначала, — Тенька оптимистично пожал плечами. — У тебя вообще есть какой-нибудь план?

— Да… надо ехать в Редим, срочно. Продумать все до мелочей, организовать ополчение…

— …И ждать.

Клима кивнула, взгляд ее ожесточился.

— У тебя есть тот порошок, от которого все взрывается?

— Полно, — колдун кивнул. — Насчет этого не тревожься, я еще одну интересненькую штуку думаю, но там дорабатывать надо, иначе по своим же шарахнет. Да, да, не смотри так! Я помню, что непроверенные изобретения нельзя испытывать в бою. Ничего. Нам и порошка хватит, у меня его целый бидон… да, только Лерке не говори, куда бидон подевался, у нее все равно их два. Не понимаю, на кой разные бидоны для коровьего и козьего молока…

Клима в принципе не понимала, зачем хранить молоко в бидоне, если есть колодезное ведро, но развивать тему не стала: думала о другом. Как же не ко времени эти сборщики налогов явились… Еще ничего не готово, а уже приходится думать, как спасти то немногое, что есть. Но платить им было нельзя. Народ должен знать железную руку своей обды, должен верить, что она и только она решает все. Обда — власть, а прочие могут лишь подчиняться. Но теперь положение Климы оказалось на редкость шатким. Хорошо, когда противник тебя недооценивает, но вот если он переоценит…

— По дороге в Редим заглянем на капище, — решительно сказала Клима, когда они уже подходили к дому. — Я так рьяно исполняла второе условие формулы власти, что навредила себе…

— А навредила ли? — Тенька видел, что обда справилась со страхом, и втайне ею гордился. — В Институте ты тоже вечно ворчала, мол, все происходит слишком быстро и не по плану, а оно вон как интересненько получилось.

Клима остановилась на крыльце, оглянулась, внимательно изучая Тенькино лицо.

— Все должно быть по плану, — отчеканила она. — И при таких вопиющих его нарушениях я до сих пор жива лишь по милости высших сил. А если эта страна превратится в подобие твоей лаборатории, я, пожалуй, удавлюсь.

Дверь хлопнула перед Тенькиным носом.