Расколотый мир

Глава 13. Плоды дипломатии

Не тайны и не печали,

Не мудрой воли судьбы –

Эти встречи всегда оставляли

Впечатление борьбы.

А. Ахматова

Прозрачные стекла высокого узкого окна, лишенного занавесок, совсем запотели от не по-южному разыгравшихся морозов, и в квадратной комнате было темновато. Утонули в сумраке массивные коричневые шкафы. Темно-малиновым абажуром под потолком никто не пользовался уже лет пять, поэтому на нем лежала пыль, а при должном освещении можно было даже рассмотреть несколько сеток паутины. Синяя ваза на подоконнике пустовала — хозяйка комнаты ненавидела цветы, даже сушеные. Не сказать, что кругом царил беспорядок: предметы на своих местах, в углу притаилась мышеловка, на темном дощатом полу видны разводы тряпки. Но и уюта не было: холодная казенная обстановка, чуть разбавленная вещами, оставшимися от прежних хозяев комнаты-кабинета на четвертом этаже главного здания орденской разведки.

Впрочем, к столу окружающее запустение не относилось. Столешница всегда была идеально вытерта, бумаги лежали в строгом порядке, каждый из десятка ящиков закрывался на персональный замок, чернильница наполнена, а деревянное перышко не нуждалось в заточке. По правде говоря, с таким столом никакого кабинета не надо. Но работать отчего-то положено именно в кабинетах.

Ухоженные женские руки взяли из верхнего ящика толстую картонную папку, положили на середину столешницы и раскрыли один из последних разворотов.

"Довожу до вашего сведения, что в среде обды все чаще упоминается о факте пребывания сильфов подле ее персоны…"

"В данном документе приводится дословно содержание отчета, изъятого у агента сильфийской разведки господина Костэна Лэя. Ведские письмена на обратной стороне оригинальной бумаги расшифровке не подлежат…" — тут же прилагалась та самая бумага, "письменами" вверх, дабы господа, которые будут читать отчет, сами убедились: не подлежат. Курица лапой написала бы разборчивее.

Аккуратные буковки, сухие официальные слова. Несколькими страницами ранее — стенография общего совещания. Почерк неровный, летящий. А приложение с итогами уже обычное, сухое, каллиграфическое.

"По итогам закрытого голосования принято решение о нецелесообразности существования Климэн Ченары, в дальнейшем именуемой "обда". Расстановка голосов: 11 "за", 5 "против". Появление новой обды после смерти нынешней принято считать необязательным, а опасность нынешней обды для благополучия Ордена — первостепенной…"

"Постановление. Выдать исполнителю копию портрета неизвестной, дабы по возможности было проведено расследование по установлению личности. Оригинал портрета приложен и закреплен в деле на третьей странице…"

Пальцы замелькали, перелистывая. Начало папки было старым, почти двадцатилетней давности. Оно содержало протокол обычного, на первый взгляд, ареста ведского лазутчика и записи допросов. Это была ничем не примечательная папка — до тех пор, пока на одном из допросов не прозвучало слово "обда".

"…Обда придет в Принамкский край! Вы даже не понимаете. Вам так говорят все, кто предан ей. А я еще скажу другое. Она не просто придет — она УЖЕ здесь. Высшие силы снова говорили с людьми. Орден доживает последние годы. Обда пришла, пришла, ПРИШЛА! Я пока единственный, кто знает это наверняка, я умру здесь и никогда не донесу эту весть ни до кого, кроме своих тюремщиков. Но и без меня об этом скоро все заговорят. Бойтесь и трепещите, потому что обда здесь, но вы никогда ее не найдете…"

Пальцы перелистывали страницы допросных листов, замаранных кровью. Сколько было тех допросов за двадцать лет? Но пленник, будь распят он тридцатью четырьмя смерчами, не соврал. О том, где надо было искать обду, они и правда узнали сами — слишком поздно. Даже семья Климэн Ченары ничем помочь не смогла — последний раз девчонка появлялась дома около пяти лет назад. Обду достаточно хорошо изучили, чтобы понять: родственные чувства от нее бесконечно далеки, даже трюк с заложниками станет напрасной тратой времени и средств.

А вот и портретик. Крошечная овальная рамка. Такие портретики принято носить на шее в медальонах или на поясе в плоских кошельках. Только изображенная на нем женщина не приходилась схваченному лазутчику родственницей или любимой. Она вообще уже давно умерла — портретику, судя по дате, больше ста лет. Но единственное, что удалось выбить на допросах — по старинному портрету каким-то образом была найдена новая обда. И орденская разведка в свое время сбилась с ног, пытаясь это повторить, но не смогла.

— И ведь не красавица, — с легкой досадой пробормотала другая женщина, не изображенная на портретике, а склонившаяся сейчас над ним. Ее ухоженные руки снова замелькали, перелистывая пыльные страницы одного из главнейших дел орденской разведки.

Вот снова поздние документы: письменный отказ Костэна Лэя от обвинений (сильфийское дело с некоторых пор объединили с делом обды), отчет лазутчика с ведской стороны, извещавшего, что сильфов подле обды не обнаружено, а след убийцы потерян где-то между ставкой обды и Локитом; отчет лазутчика с Холмов, который постановил, что сейчас все агенты четырнадцатого и пятнадцатого корпусов находятся на родине, прошение о выдаче солидной суммы вдове погибшего исполнителя, жившего на территории Холмов и завербованного Орденом для кражи документов из тайной канцелярии, копия ответа на прошение, дарственная на дом в Принамкском крае близ Мавин-Тэлэя (ни к чему семье убитого жить под крылом сильфийской разведки), расписка о получении гонорара вторым исполнителем (гонорар не столь солиден, как плата за смерть, но исполнитель на судьбу не в обиде), еще пара справок, отчеты о совещаниях, дополнения, приложения.

Одно из главных правил дипломатической разведки — держать в порядке документацию, а при каждом удобном случае сортировать и перечитывать, чтобы ничего не упустить. Сотни дел в архивах — и чем тщательнее они составлены, тем проще будет при надобности в них вникать. Это — история Ордена на руинах истории эпохи обд, и чем точнее будет рассказано новое, тем скорей позабудется старое.

Женщина потерла тонкую переносицу и подняла вверх голову, чтобы хоть немного размять затекшую шею. Взгляд наткнулся на злополучный пыльный абажур, от одного вида которого хотелось чихнуть. Давно уже хочется снять его и выбросить, но потолок высокий, не достать, даже если соорудить конструкцию "стол — стопка книг — табуретка", а просить более рослых коллег — только на насмешки нарываться. Как же, эта задавака опять изволит капризничать, и занавески не по ней, и абажуры, и весной по городу не желает ездить, а начальство ей опять потакает, незаменимой нашей.

Наргелиса Тим ненавидела пыль, цветы, своих коллег и потные пальцы начальника, благодаря которым удавалось избегать первых трех. Двумя годами ранее она столь же истово ненавидела детей, но это время, хвала Небесам и высшим силам, миновало. Теперь Наргелиса не какой-то там младший внештатный помощник, которого можно запихнуть на унизительную должность наставницы дипломатических искусств, а ценный сотрудник, один из немногих, кто знает обду лично. Вдобавок, ее заметил благородный господин Тарений Са. Он уже стареет, достиг всего и теряет хватку, а Наргелиса молода и готова несколько лет потерпеть касания потных пальцев, чтобы потом занять его место. Вот тогда бы она развернулась…

Сладкие мечты были прерваны звуком шагов по коридору. Наргелиса поморщилась. Клацанье кованых набоек было ни с чем не спутать, и только один человек в орденской разведке подковывает свою обувь на манер лошадиных копыт. Безвкусица и глупое пижонство, но, надо сказать, впечатление производит. Особенно, в сочетании со всем остальным.

Дверь без стука распахнулась, и на пороге возник бессменный герой всей орденской разведки за последние десять лет. А может, и за двадцать. Или даже за сорок, потому что никто из нынешних разведчиков не мог похвастать трофейной саблей сильфийского «коллеги», добытой почти в настоящем бою. За эту саблю все девушки, особенно допущенные до секретных сведений, великодушно прощали герою низкий рост, неблагородное происхождение, невысокую должность и мало совместимые с этим фанаберии.

— О, похоже, наша ласточка еще не ложилась!

— Какого смерча тебе надо, Лавьяс? — с нарочитым безразличием проворчала Наргелиса, не отрывая взгляда от бумаг.

— Зачем же так нерадушно? — попенял Лавьяс Дарентала, проходя к столу и специально становясь боком, чтобы лучше было видно знаменитую трофейную саблю. — Разве так встречают бесстрашных воителей, прошедших смерчи и дым?

— Мне — можно, — Наргелиса подняла глаза, коими поглядела на «воителя» в упор. — После того, как я лично прикрывала на Холмах твою ценную задницу вместе с этой саблей. Хотя, пожалуй, с большим удовольствием полюбовалась бы, как милый голубоглазка Костэн засовывает одно в другое.

В разведке умели ценить взаимовыручку, поэтому Лавьяс тут же перестал строить из себя невесть что.

— Геля, разве я опять дал повод для грубости? Клянусь, в этот раз совершенно нечаянно! Я навестил твой аскетичный уголок по важному делу, — он выразительно махнул перед носом коллеги парой листков, исписанных убористым почерком, а потом серьезно поинтересовался: — Мир?

— Мир, — вздохнула Наргелиса. Лавьяса не переделаешь, зато теперь у нее есть рычаг давления. Да и герой он все-таки. Первый орденский разведчик за смерч знает сколько лет, кому удалось в открытую поцапаться с сильфами и обзавестись настоящей трофейной саблей. В первые полгода его вообще на руках носили. Не будь Лавьяса Даренталы и совершенного им, ни сама Наргелиса, ни начальник не сумели бы так ловко прижать сильфов еще раз — безо всяких трофеев, зато с приятным результатом. Благодаря Лавьясу Дарентале, каким бы он ни был, орденская разведка снова поверила в себя.

Коллега тут же бесцеремонно присел на краешек стола и положил свою ношу поверх раскрытой папки.

— Сегодня ночью в Мавин-Тэлэй прилетел гонец с границы. Так спешил, что его доска развалилась на части, едва он коснулся брусчатки на площади перед зданием разведки.

— Что опять вытворили сильфы? — заинтересовалась Наргелиса, касаясь листков, чтобы перевернуть удобнее и прочитать, но Лавьяс прихлопнул их ладонью. Ему хотелось сперва рассказать все самому.

— А кто говорил про сильфов, Геля?

— Обда?! — Наргелиса резко выдернула листки из-под ладони и постаралась вчитаться, но от внезапного волнения буковки запрыгали перед глазами.

Лавьяс многозначительно повел плечом. Сам он оставался спокоен лишь потому, что все уже прочитал.

— Третьего дня наши полевые разведчики из гарнизона под крепостью Кайнис отловили в приграничной пуще странного субъекта. Это был горец средних лет, замерзший и, судя по всему, сумасшедший, потому что брел по снегу босиком и в одном кафтане, волоча шубу за собой. Сопротивления не оказал, лишь подвывал и странно смеялся. Его доставили в Кайнис, отогрели, накормили и постарались расспросить. Дело нелегкое, горец был совсем плох.

— Ноги отморожены? — палец нашел в документе эту строчку.

— Не только. Как мне сказал гонец, очевидец событий, он отчего-то гнил заживо, постоянно бредил и, видимо, толком не понимал, где находится. Нам бы и не доложили, но в бреду среди прочего прозвучало одно решающее слово.

— Обда, — снова процедила Наргелиса, отрывая взгляд от бумаги. — Тут описан не бессвязный бред, а вполне внятные сведения. Горец все-таки пришел в себя?

— То, что ты читаешь — вольный пересказ, — пояснил Лавьяс. — Он постоянно повторял это, с вариациями: обда договорилась с горцами, несмотря на сильфов, Фирондо вот-вот поклонится ей. И это ни какая-нибудь самозванка, а настоящая обда, как в прежние времена, и с каждым, кто посмеет встать на ее пути, будет то же самое, что с ним.

— Значит, он ее враг?

— Трудно понять. Горца крепко приложило о тучу. То возносил обде хвалу, то проклинал, то каялся в чем-то, то просил спрятать его от обды, убеждал, что будет нам полезен, снова умолял обду его простить и спасти. Врачи в Кайнисе определили, что его гниль идет от руки, и попытались ее отрезать, но горец догадался и не позволил. Сказал, на руке — знак его обды, и нельзя отрезать, иначе мир рухнет. Поэтому отрезали только отмороженные пальцы на ногах, что, по-моему, почти бесполезно.

— Я сейчас же вылетаю в Кайнис, — решила Наргелиса. — Мне нужно самой его допросить, особенно если горец знал обду лично.

— Увы, — развел руками Лавьяс. — И я бы не отказался провести допрос, но теперь это невозможно.

— Сдох? — Наргелиса быстро пробежала глазами в конец отчета. — Что?.. Пропал без вести?!

— Точнее, удрал. Шустрый оказался, не уследили.

— Гниющий заживо, без пальцев ног, из хорошо охраняемой крепости?

— Вот-вот. Ужасающая халатность. Может, он и сдох где-нибудь в лесах, но мы этого уже не увидим. Разведчики прочесали все окрестности, искали с земли и воздуха, но бесполезно.

— А может, не халатность? Я бы еще поверила, что сама обда способна на такой трюк без посторонней помощи, но не обычный человек, вдобавок сумасшедший.

— Подозреваешь заговор?

— Тридцать четыре смерча, да я знаю наверняка! — Наргелиса вскинула голову. — Обда создала в Институте немалую организацию и ни одного, повторяю, Лавьяс, НИ ОДНОГО человека оттуда мы не схватили. С той поры было уже два выпуска, грядет третий. Орден слишком нуждается во врачах, летчиках, командирах и разведчиках, чтобы отстранять от работы тех, кто попадает под подозрение. А это — все воспитанники, учившиеся в одно время с обдой. Мы не знаем, когда ее организация была создана, и сколько прошло выпусков, пока все не раскрылось…

— Ты начальству об этом докладывала?

— А как же, — она горько поджала губы. — Было отдано негласное распоряжение следить за всеми институтскими из последних десяти выпусков.

Лавьяс фыркнул. Задача невыполнимая, учитывая, что таких институтских в армии сейчас большинство.

— Как думаешь, Геля, а если мы с тобой вылетим в Кайнис и проведем расследование? Мы оба институтские, в наше время обды не было в помине, а те, кто прежде учились с нами, сейчас занимают в армии немалые посты. Если возьмемся как следует — неужели не отыщем, кто помог горцу бежать? Все-таки это уже зацепка, а не пустые подозрения.

— Если Тарений одобрит. У меня сейчас слишком много дел по сильфийскому вопросу. Кстати, ты уже докладывал о горце?

— Вот сама и доложишь, — ухмыльнулся Лавьяс. — Это ты у нас любимчик начальства, и оно не рассвирепеет, если услышит из твоих сладеньких уст о провале в Кайнисе. А нам, великим героям отчизны, лучше держаться подальше.

— Крокозяберья натура, — буркнула Наргелиса, понимая, зачем Лавьяса понесло докладываться именно ей. Узнав обо всем, благородный господин Тарений Са будет в ярости, и попавшемуся под горячую руку Лавьясу непременно припомнят, что, обретя трофейную саблю, он упустил сильфиду, которая оказалась не послом, а агентом тайной канцелярии, и все время заточения успешно водила орденскую разведку за нос. А Геля что, ее не жалко.

— Опять грубишь, — Лавьяс сделал вид, что обиделся, но получилось фальшиво и бесстыже. — Между прочим, ради одного дела стараемся! И насчет общего расследования я совершенно серьезно. Пора уже прижать подонков, позорящих Институт своим существованием.

— Посмотрим, — Наргелиса твердо решила, что выдаст идею расследования в Кайнисе за свою. А там видно будет. — Иди уже отсюда, пока не явилось избегаемое тобою начальство и не сделало с твоей саблей и задницей то, что не удалось Костэну.

— Я тоже желаю тебе всего наилучшего, Геля, — на прощание Лавьяс отсалютовал той самой саблей. — Ты потрясающе учтива и мила. Вот интересно, Тарения привлекли твои безупречные манеры или ему хватило того, что под юбкой?

Сказать в ответ какую-нибудь столь же обидную гадость Наргелиса не успела: дверь захлопнулась прежде.

— А вот эти чудесные сливы, сударыня Ристинида, выросли, представьте себе, в моем саду.

Сливы были мелковаты, но на Холмах достаточно радоваться, что они просто есть, поэтому Ристя вежливо взяла с блюда одну твердую желтую ягодку и поинтересовалась:

— Как же вам это удалось, господин Амадим?

Верховный сильф смахнул с кружевной скатерти несуществующую пылинку.

— Эксперимент с привозными почвами. Когда-нибудь мы станем везти не ведро-два, а столько земли, что хватит на целые поля, и тогда Холмы непременно расцветут.

Ристя знала от покойного отца, что идея о привозных почвах сидела в голове уже далеко не первого Верховного сильфа, и даже не десятого, но толку до сих пор не было. Не цвели Холмы. Ни со своей землей, ни с привозной.

— О, какая необычайная идея! Я от всего сердца желаю вам преуспеть в ваших начинаниях, господин Амадим.

— Вы зябко поводите плечами. Вам неуютно?

— Что вы, здесь очень красиво.

Закрытая дворцовая веранда считалась жемчужиной сильфийского зодчества. Три стены и потолок были собраны из тщательно подогнанных друг к другу треугольных стекол, отчего создавалось впечатление огромного уличного фонаря. Или, из-за темных свинцовых перетяжек — невиданной паутины. Острых углов не было, конструкция получалась легкой и воздушной на вид. Когда дул сильный ветер, сотни стеклышек веранды начинали вибрировать, издавая легкий мелодичный звон. Из-за этого Ристинке постоянно казалось, что веранда вот-вот развалится, хотя простояла уже лет сорок без единого ремонта, и еще столько же спокойно простоит.

Не было ничего удивительного в том, что Верховный пригласил сударыню посла на чашечку укропника именно сюда — веранду специально строили для неофициальных встреч с людьми, чтобы у них навсегда осталось незабываемое впечатление о государстве сильфов. Что ж, зодчие своего добились. Большинство гостей судорожно прислушивалось к звону стекла и скрипу свинцовых перетяжек, а те, что покрепче нервами, искренне восхищались отделкой.

Изысканные витражи на потолке ярко поблескивали в свете масляных ламп, казались живыми. Цветы и птицы среди кучеряшек облаков — любимые сильфийские мотивы. Мечта и реальность. Цветы неизменно фантастические, яркие, пышные и прекрасные, каких даже в Принамкском крае не существует. А птицы здешние, повторенные до мельчайшей черточки, кое-где расписанные эмалью.

У Амадима светлые голубые глаза — прозрачные, поблескивающие, как то стекло. И задумчиво-холодные. Ристя уже привыкла, что Верховный сильф постоянно о чем-то думает, но не порывисто, как Клима, а скорее устало. А еще он потрясающе учтив.

— Вам нравится укропник?

— Благодарю. Полагаю, настоящий укропник можно попробовать лишь здесь, на Холмах.

— Не могу не согласиться, — глаза не теплеют, но и злобы в них нет, даже на дне. — А ваша обда любит укропник, сударыня Ристинида?

— У себя дома она предпочитает отвар из ромашки.

— Что такое ромашка?

— Это цветок моей родины, сладкий и ароматный. Если вы побываете в нашей стране с визитом, я буду рада вас угостить. Как сильфы безупречны в приготовлении укропника — так никто, кроме людей, не заварит хорошо ромашку.

Бесконечные разговоры — вроде пустая болтовня, но на деле знакомство с политикой. Ни одного лишнего слова. Ни одного вопроса без дополнительного дна. Люди Ордена тоже хвалят укропник, но и сами пытаются его повторить. Вед никогда не похвалит сильфа и не позовет в гости. Принамкский край обды заваривает ромашку, но не прочь принять у себя соседей и оценить их национальные изыски.

Правда, иногда, во время таких встреч, беседа все-таки уходила в сторону, Амадим оживлялся и начинал рассказывать о своем детстве, а Ристя вытягивала из недр памяти какие-то забавные байки об институтской жизни. В такие минуты они оба становились не Верховным сильфом и сударыней послом, а просто двумя существами, которые совсем недавно познакомились, нашли друг друга интересными и теперь хотят узнать немножко лучше. По рассказам Амадима выходило, что в отрочестве он был жутким сорвиголовой, даже непонятно, как в тридцать пять его избрали Верховным. Ристе, чем дальше, тем труднее было вспоминать новые истории: в Институте она проучилась не так долго, а прошлое по-прежнему вызывало нервную дрожь и стук крови в ушах.

Сегодня, когда разговор снова ушел от политики, сударыня посол обнаглела настолько, что выдала Амадиму народную байку о сотворении людей и сильфов, где последние привязали себя к верхушкам кедров, да так и висели, пока уши не растянулись. К счастью, у Амадима оказалось чувство юмора, хотя он все-таки немного обиделся, но не на Ристинку, а на буйную фантазию простонародья.

— Глупости, — заявил он. — Доподлинно известно, что сильфы появились на этой земле прежде людей.

— Откуда же? — удивилась Ристинка.

— Людям нравится все забывать, — отметил Амадим. — А в наших архивах по сей день хранится карта, настолько древняя, что не процарапана на доске или коре, а выбита в камне. Когда-нибудь, если вам интересно, я даже могу ее показать. Там ясно видно, что территория Холмов в два раза больше нынешней, Принамки нет в помине, а весь юг скован льдом. Разве могут люди жить во льду? Конечно, нет. Они появились много позже, когда все растаяло и потекли реки.

— И как, по-вашему, это произошло? — очень вежливо спросила Ристинка, внезапно сообразив, что в разговоре наконец-то затронута тема истории, и сворачивать с нее нельзя.

— Не знаю, — Амадим пожал плечами. — У нас есть очень древнее сказание о немых двуногих существах, которых породили Западные горы. Якобы те существа ходят по горло в земле, умеют дышать под водой, волосы их черны, как угли, а лица плоски, как солнечный диск. Ах, не смотрите так недоверчиво, сударыня Ристинида, я говорю о временах, когда мои собственные предки одевались в шкуры и жили в домиках на верхушках кедров — что, кстати, могло послужить причиной той нелепой побасенки. Ну а люди, как таковые, появились в Принамкском крае совсем недавно — не больше пяти тысяч лет назад. По крайней мере, именно во столько оценили колдуны эпохи обд древние развалины корабля, найденного на южном побережье Кавьего моря, — он помолчал. — Забавно, сударыня Ристинида, я впервые вижу в ваших глазах такой неподдельный интерес.

— В детстве я увлекалась историей, — соврала Ристя. Вечно Амадим как подметит что-нибудь неудобное, едва выкрутишься! — Но в орденских хрониках мало упоминаний о событиях древности.

— О, да. Я ведь сказал, что люди любят все забывать. А мы приучены помнить. Поэтому в наших архивах вы сможете найти даже хроники обд. Из них, кстати, и складывается ранняя история Принамкского края. Сильфы, в отличие от людей, не занимаются раскопками. А вам нравится сперва забыть свое прошлое, а потом пытаться его откопать.

— Так что же это был за корабль на побережье Кавьего моря? — Ристя решила, что еще уговорит Амадима показать ей архивы. А пока можно просто послушать. Верховный сильф не та фигура, что станет напропалую врать.

— На нем сюда приплыли ваши предки. Именно ваши, потому что жители гор издавна темноволосы. А у пришельцев были золотые волосы. Как у вас.

— А откуда они приплыли?

— Вот это мне уже неведомо, — Амадим развел руками. — Сильфы к тому отношения не имели, а люди, судя по всему, снова позабыли. Я знаю лишь, что новоприбывшие поселились где-то на юге, в окрестностях Голубой Пущи, на территории современного Мавин-Тэлэя, и оттуда постепенно начали расселяться по всему Принамкскому краю. Примерно в это же время на равнину сошли люди с Западных гор, берега Принамки сразу стали тесны и окропились кровью, потому что оба людских народа привыкли считать равнину своей, — даже о таких тяжелых вещах, как война, сильф говорил легко, словно между делом. У него вообще была удивительно легкая речь, словно только что с облака упал. — Надо сказать, ваши предки мне нравятся больше, чем горцы. Они умели возделывать землю, вели с нами обмен и привнесли во всеобщий быт такую полезную вещь, как колесо. Правда, те же ваши предки выдумали культ крокозябры, в то время как горцы всегда поклонялись высшим силам. Но, к счастью, крокозябры канули в небытие, а колесо осталось.

«А с горцами получилось заключить мир только при обдах», — мысленно закончила Ристинка.

Амадим встал, неспеша подошел к стене и потер одно из запотевших от мороза стеклышек ладонью.

— Февраль на изломе, — проговорил он. — Снова разыгралась метель.

— Вы не любите метели? — вежливо удивилась Ристинка.

— Я не люблю, когда мои подданные разбиваются, спутав землю и небо, — Амадим помолчал и неожиданно добавил: — В этом мы с вашей обдой похожи: стремимся не допустить гибель соплеменников.

— А Орден последнее время ведет себя так, словно запасы новобранцев бесконечны, — пробормотала Ристинка, и это тоже были слова ее отца.

— Пожалуй, это одна из причин, почему я делаю обде одолжение, — лицо Амадима снова сделалось холодным и отрешенным.

— Моя обда не приемлет одолжений, — вздохнула Ристя.

— Да? — сильф чуть заметно усмехнулся. — Тогда пусть вернет жемчуг, который уже давно проела и провоевала. Избегайте опрометчивых фраз, сударыня Ристинида, в этом и есть искусство посла.

— Вы учите меня?

— Почему бы нет? Я рассчитываю еще не раз встретиться с вами, — это было явным намеком на хорошие дипломатические отношения обды и Холмов. — Полагаю, сейчас вы уже начали тосковать по родине. Мои послы — ваши знакомые — вылетят в Принамкский край послезавтра на рассвете. Надеюсь, метель к тому времени уляжется.

Так Ристинка поняла, что ее посольство подходит к концу. А в голове вертелась одна назойливая мысль:

«Интересно, будет ли Клима сильнее задирать нос, когда узнает, что именно наши предки, а не горские, изобрели колесо?..»

Даша открыла глаза и сладко потянулась. Как все-таки здорово просыпаться не в темной комнатке людской избенки, а дома, где все пронизано воздухом и светом! Даша обратила внимание, что впервые подумала об их с Юрой «семейном гнездышке» как о доме. Наверное, нужно было улететь на чужбину, чтобы полюбить эту старую усадьбу с ее гулкими каменными стенами и темными скрипучими полами.

Сильфида перевернулась на бок и мечтательно посмотрела на спавшего рядом мужа. Какое счастье, что они до сих пор не купили отдельные кровати! Снова можно подолгу любоваться, как Юра спит, как чуть подрагивают его светлые ресницы, а на макушке топорщится кудрявый вихор. Жалко только, что во сне глаза закрыты, и Даша не может незаметно в них тонуть — лучистых, фиолетовых…

Юрген что-то промычал и сбросил с себя одеяло. Даша отметила, что за эти без малого два года они стали спать гораздо ближе друг к другу, уже не жмутся к противоположным концам огромной кровати. Девушка осторожно поправила одеяло и, не удержавшись, провела ладонью по Юриным волосам. Тот дернул веком и улыбнулся, едва приподняв уголки губ.

Дашино сердечко забилось чаще. А вдруг он на самом деле тоже ее любит, только не говорит? Может, боится стать отвергнутым? Или дал слово ее отцу? Столько раз уже было, что Юра смотрел на нее, просил о чем-то, они так часто взахлеб разговаривали… а как он ей свою куртку отдал, когда она пожаловалась во время долгого перелета, что мерзнет! Нет, Юра совершенно точно любит ее! Просто любовь у него такая странная, невыразительная, иногда почти обидная. Как у Липки, например. Но даже Липка на Рише, наконец, женился! Так чем Даша хуже? Вдобавок, они с Юрой уже женаты. Достаточно только объясниться, и все станет замечательно, лучше, чем в любой сказке!

Окрыленная такими мыслями, а еще воздухом и утром, Даша наклонилась к самому уху мужа и проговорила:

— Я тебя люблю.

Никакой реакции. Юрген крепко спал.

Но, решившись, сильфида не собиралась отступать. Почему-то сейчас она была уже абсолютно уверена, что ее чувства взаимны. Вот, она сказала эти три слова вслух! И ничего не обрушилось, небо не завернулось спиралью. Значит, все правильно.

— Я тебя люблю!

Муж зарылся лицом в подушку. Даша принялась его тормошить.

— Юра! Юрка! Я тебя люблю! Люблю! Очень!

— М-м-м? — сквозь сон юноша понял, что от него чего-то хотят. — Не буду… завтракай сама.

— Какой, к смерчам, завтрак? Юрка! Ну, просыпайся же!

Подушка полетела на пол, и лишившийся укрытия Юрген был вынужден продрать глаза.

— Дашка, что за смерч тебе опять в голову стукнул? Подхватилась сама ни свет, ни заря, дай хоть другим выспаться!

— Мне надо тебе сказать!

Юноша решительно сел, отбрасывая со лба взлохмаченные волосы, и скрестил руки на груди.

— Что стряслось? Сюда примчался Верховный собственной персоной, войска обды покушаются на наш укроп, кислотное море вышло из берегов, в окно залезла злая крокозябра?

— Я тебя люблю! — выпалила Даша. И залилась краской. Вот бы сейчас Юра все правильно понял, обнял, поцеловал, сказал, что чувства взаимны и не напрасны…

Но муж ошеломленно застыл с приоткрытым ртом, явно проглотив очередную подначку.

— Это ты прямо сейчас решила? — осторожно уточнил он.

Даша мотнула головой. Она уже пожалела, что призналась.

— А когда?

— Не знаю… — Даша не помнила точную дату, а у Юры был такой сосредоточенный вид, что более расплывчато сказать язык не поворачивался. — А… а ты?

— Я должен это знать, по-твоему?

— Нет, я о другом. А ты — меня… любишь?

Теперь Юра выглядел не ошеломленным, а озадаченным. Словно она в очередной раз ошиблась в какой-то прописной истине, которую стыдно не знать.

— Мы ведь с тобой об этом говорили, еще в первый день. И все друг для друга прояснили.

— А теперь?

— Разве что-то изменилось?

Даше показалось, будто он над ней цинично издевается. Как и всякий раз, когда она намекала о чем-нибудь понятном, а он вот так же делал вид, что ему все равно. Хорошее настроение бесследно развеялось, а вместо нежности в сердце закралась колючая обида.

— Да! — выкрикнула сильфида, и с кровати сдуло вторую подушку. — Какой же ты сухарь бесчувственный! Смотришь на меня свысока, будто я об тучу стукнутая! Я тебе не комнатная зверушка, если ты еще не понял! А тебе плевать на меня и наши отношения! Я в лепешку расшибаюсь, а ты даже не смотришь в мою сторону! Как же! Там и Лернэ, и Ристя, и Клима твоя обожаемая! С ней тебе интересно, а меня только использовать можно, когда надобность есть? «Дашка, постой на стреме», — едко передразнила она. — И только! А эти твои подачки!..

— Да какие подачки?! — сумел вклиниться Юрген в бурную обвинительную речь. В его глазах стояло такое искреннее недоумение, что Дашу все больше переполняло бешенство.

— Все! — отрезала она. — Приобнять, курткой поделиться, похвалу иногда бросить, как собаке кость! Для чего? Чтобы я поверила, а потом обманулась? Нравится тебе насмехаться надо мной?!

— Ты действительно об тучу стукнулась! Что, ссор не хватало в гостях? Прилетели домой, так можно начинать?

— Я начинаю?! Это ты начинаешь! Тебе вечно плевать! Сухарь бесчувственный!..

Когда разговор на повышенных тонах повторился, с вариациями, в четвертый раз, Даша смела вниз одеяло, вскочила и, рыдая, выбежала вон.

Некоторое время Юра слушал затихающий топот ее шагов, потом свесился с кровати и неспеша затянул одеяло назад, заодно прихватив обе подушки. Причины Дашиных истерик всегда оставались для молодого агента глубочайшей тайной.

— Смерч знает что, — наконец, пробормотал Юра сам себе. — Неужели ей именно для этого понадобилось меня будить?

За новыми инструкциями им надлежало явиться вместе, в два часа пополудни, но Даше настолько не хотелось оставаться дома, что она вылетела раньше, одна, и в девять утра уже была на месте. Даше сейчас было легче просидеть несколько часов на морозе перед закрытыми дверями, но не прятаться по углам от Юргена, чувствовать на себе его равнодушный взгляд, слушать вопросы, заданные, словно ничего не произошло. У Юры была такая ужасная черта: как бы сильно они ни поссорились, он продолжал вести себя обычно, игнорируя, что с ним не разговаривают. А когда Даша демонстративно молчала или не желала сидеть с ним за одним столом — смотрел так, будто это она в ссоре виновата и еще дуру из себя строит.

За время полета девушка успела несколько раз пореветь, отругать черствого супруга всеми бранными словами, какие знала, немного успокоиться и, за неимением платка, вытереть нос рукавом форменной куртки.

Опасения насчет запертых дверей были напрасны: многие агенты уже прибыли на работу, подставка для досок у входа была заполнена на две трети. Да и Липка оказался на месте: сидел за столом и что-то писал.

— Доброе утро, — проговорила Даша, прикрывая за собой дверь.

Липка поднял голову. У него был такой усталый вид, словно бравый агент просидел тут всю ночь, не смыкая глаз.

— Как, уже два часа? — удивленно спросил он.

— Нет, я прилетела пораньше, — Даша прошла вглубь кабинета и уселась за Юрин стол. Машинально, не зная, куда деть руки, провела пальцем по столешнице, оставляя в пыли узенькую лакированную дорожку. Уборщица никогда ничего не трогала на столах агентов, поэтому порядок те наводили сами. А Юре сейчас не до вытирания пыли — сплошные задания и командировки.

Костэн Лэй внимательно посмотрел на девушку, подметил красные глаза и нахмурился.

— О, Небеса! Что у вас опять случилось?

— Ничего, — Даша опустила голову и сосредоточенно провела вторую дорожку, параллельно первой.

— Дарьянэ! — строго произнес Липка. — Я тебе уже говорил, что ломаться и таиться ты можешь дома, с мужем или батюшкой, но не на работе! Ты агент четырнадцатого корпуса или секретарша из пятого? Что за ребячество?!

— Это не ребячество, — Даша очень постаралась не шмыгнуть носом от стыда и обиды. — Вы ему это говорите, он надо мной издевается!

— Интересно, как? — ледяным тоном осведомился начальник. — Оскорбляет твоих родителей? Руки тебе выкручивает? В постели надругается?

— Да лучше бы надругался! — вырвалось у Даши. — Он меня не замечает, вообще! Я для него как вещь. Ему плевать, что я чувствую.

Пристальный взгляд Липки стал задумчивым, а потом в нем появился намек на озарение. Впрочем, голос звучал твердо и по-официальному сухо.

— Если ты не можешь работать с Юргеном, то нет ничего проще. Давно пора тебя отозвать, а ему подобрать более опытного компаньона. Не смотри так, никто тебя из корпуса не гонит, на Холмах у агентов тоже полно дел.

— Не надо, — прошептала Даша. — Пожалуйста, не отзывайте меня. Мне так нравится это задание, я же стараюсь!

— В таком случае, умей владеть собой и не закатывать напарнику истерик. Если чувствуешь, что не справляешься, то во благо общего дела тебе следует отказаться.

Даша представила, как Юрген полетит в Принамкский край без нее. Будет говорить там с Климой, пялиться на Лернэ и совершать подвиги. А вернувшись, даже не вспомнит, что у него есть жена.

— Я больше не буду, — проговорила она. Потом спохватилась, что это звучит по-ребячески, и добавила: — Я справлюсь и с собой совладаю. И общему делу не поврежу.

— Хорошо, я верю твоему слову, — серьезно кивнул Липка. — Раз уж ты прилетела раньше, то дам тебе новые инструкции. Послезавтра вам надлежит снова вылететь в Принамкский край, прихватив Ристиниду Ар. Также Верховный Амадим передает обде Климэн дары вежливости и дипломатическое письмо. Мы рассчитываем, что Климэн ответит, и тогда в ваши обязанности будет входить поддерживание этой переписки. Вопросы?

— А почему мы летим так рано? Ведь сначала говорили, что нам лучше оставаться на Холмах до конца зимы.

— Нам стало известно, что сюда скоро прибудет посол Ордена. Время визита неурочное, поэтому начальство предположило, что в Ордене известно о гостящем у нас после обды. Как ты понимаешь, Ристиниду никто не должен видеть до поры. Еще в Ордене откуда-то узнали о готовящемся наступлении обды. Сведения смутные, непроверенные, и надо разобраться, о каком наступлении идет речь. Либо оно предусмотрено договором, либо Климэн затевает что-то за нашей спиной.

— Ясно, — кивнула Даша. Она была рада, что ее все-таки не отстраняют, и даже ссора с Юргеном слегка позабылась.

— В таком случае, лети домой, — велел Липка. — Отдыхай, собирайся. А Юре передай, чтобы был у меня в назначенное время. Мне ему тоже пару слов надо сказать.

Дарьянэ сникла. Лететь домой по-прежнему не хотелось.

— Как поживает Риша? Мы давно не виделись, можно я ее навещу?

Липка вздохнул, и у девушки в который раз возникло подозрение, что агент видит ее насквозь.

— Небеса с тобой, навести. Знаешь, где я живу? Хорошо. И передай от меня, что я сегодня буду. Но потом — домой!

Ристя поправила воротник куртки и поглядела в синее предрассветное небо. Погода была летная: ни облачка, ветер северный, мороз. Особенно холодно здесь, на плоской широкой крыше резиденции Верховного, откуда частенько взлетали доски важных персон.

Окрест стояла сонная тишина, голубые туманы плыли по заснеженным холмистым равнинам. Ночные фонари уже погасли, а солнце еще не взошло. Проводы сударыни посла трудно было назвать официальными, хотя сам Верховный вышел проститься с ней.

У Амадима в руках была круглая берестяная коробка, обтянутая голубой тканью.

— Скромный дар вашей обде, сударыня Ристинида, — ответил он на вопросительный взгляд девушки и приподнял крышку.

На мягкой подкладке лежали три витражных светильника работы сильфийских мастеров, украшенные эмалями, инкрустированные перламутром и драгоценными камнями. Такие светильники над порогом деревенского дома не подвесишь — только где-нибудь во дворце.

— Они прекрасны, — не покривила душой Ристинка.

— Кроме того, я написал письмо, — Амадим протянул ей запечатанный конверт. — Передайте обде лично в руки, сударыня Ристинида. А это, — он полез за пазуху и достал совсем крошечную коробочку, — на память вам.

Девушка спрятала письмо во внутренний карман куртки и бережно приняла подарок.

— Откройте же, — посоветовал Верховный сильф.

Ристя сняла расшитую бисером крышечку и обомлела. Внутри поблескивала желтым камешком маленькая золотая подвеска. Очень похожее украшение, только колечко, Ристе дарил жених незадолго до гибели. Оно было немного велико и потерялось в лесу, когда девушка, не помня себя, бежала прочь от горящего дома.

— Вам нравится? — спросил Амадим. — Мне показалось, это подойдет к вашим глазам.

Ристя смогла только кивнуть.

— Уже пора, — подал голос Юрген. — Светает.

В этот раз летели не на одной доске, а на двух: Юрген с Ристинкой и Дарьянэ с вещами и коробкой. Крепления туго защелкнулись, сдавливая дорогие сапожки на меху. Ристя оделась очень тепло и чувствовала себя гусеницей в плотном шелковом коконе. Но иначе человеку не вынести долгого зимнего перелета: сильфы, и те укутаны по самые уши, даже заостренные кончики не торчат.

Первым же порывом ветра с заиндевевшей косы сдуло розовую ленту. Ристя оглянулась и увидела далеко внизу, на крыше, одинокую фигурку, которая махнула ей рукой.

Светлело небо, занимался новый день. Летели молча, каждый думал о своем. Ристинка — о кольцах, подвесках и превратностях судьбы. Дарьянэ — о том, что должна как-то держать себя в руках и после всего смотреть Юре в глаза как ни в чем не бывало.

А Юрген вспоминал недавний разговор с начальством.

«Я тебя не виню, — сказал ему тогда Липка. — Но голову нужно иметь на плечах, а на голове — глаза и уши! Девчонка влюблена в тебя без памяти, а ты ни сном, ни духом. Поговори с ней по душам, прояви благородство. Вам вместе жить и работать».

«Может, лучше нас разделить хотя бы на работе?» — малодушно предложил Юра.

«Она очень просила меня этого не делать, — признался Липка. — Не волнуйся. Через несколько лет научится, перебесится, и будет из нее замечательный агент. Везучий, хорошо ладящий с людьми, умеющий импровизировать. А пока ты за ней присмотри».

Юрген понял, что возражать бесполезно, Липка за них уже все решил и просчитал. Сразу из канцелярии юноша залетел к плотнику и заказал раздельные кровати. Юру не покидало ощущение, что теперь им с Дашей будет не так просто найти общий язык. Влюбилась, надо же! Когда только успела?..

А в это время к границе Сильфийских Холмов подлетала другая доска. Наргелиса спешила, последними словами кляня встречный ветер, не позволяющий толком разогнаться. Смерч знает, сколько сильфийских осведомителей в разведке Ордена, и знают ли на Холмах, что слухи о послах обды дошли до Мавин-Тэлэя. Наргелиса летела весь день и всю ночь, но не собиралась останавливаться, пока был шанс застать «воробушков» врасплох. А после визита к Верховному и проверки — скорее обратно в Мавин-Тэлэй, там уже наверняка будет ждать отчет наемного убийцы, посланного к обде. Климэн нельзя оставлять в живых. По-хорошему, девчонку следовало придушить еще в Институте. Но кто же мог предвидеть!

Потом Наргелиса надеялась успеть в Кайнис, к Лавьясу Дарентале. Пусть он там один разберется, а поимку преступников они проведут вместе. Очень удобно, даже хорошо, что для расследования начальство все-таки выбрало именно его. А пока Наргелиса дышала на замерзшие пальцы, старательно ловила выскальзывающий из-под доски ветер и не могла припомнить, чтобы когда-либо раньше у работников орденской разведки была такая сумасшедшая жизнь.

…Сильфийский дворец выглядел спящим, но в некоторых окнах уже начинал теплиться свет. Сегодняшнее совещание у Верховного было назначено на семь часов утра, и будущие участники спешили привести себя в порядок. Умывался холодной водой глава пятнадцатого корпуса тайной канцелярии, его заместитель в соседней комнате сдувал пылинки с голубого мундира. Главный казначей ругал жену, которая запихнула неведомо куда его парадную ленту. А ведущий конструктор досок из ученого дома, прибывший еще вечером, с любопытством изучал загадочные ведские каракули на замызганной бумажке и гадал, что имел в виду его друг, глава четырнадцатого корпуса, когда, вручая сей диковинный образец письменности, выразил надежду: «А вдруг вы, ученые, на каком-то своем языке говорите, может, хоть ты его поймешь, да помогут тебе Небеса».

Амадим уже был в зале совещаний — пока пустом и темном. Скоро сюда придут слуги и зажгут светильники, разложат на столе стопки чистой бумаги, поставят палочки и чернильницы. А пока Верховный сильф неподвижно стоял у распахнутого окна и теребил в руках гладкую розовую ленту. Пожалуй, только Небесам известно, о чем думал он в тот миг.