Расколотый мир

Глава 11. Безнравственный выбор

Заклинанья и тоска о чуде,

спор с судьбой и беспощадный рок.

Это только люди, только люди,

их существования урок.

М. Алигер

Сквозь маленькое зеркальце невозможно было увидеть не только Ристинку в полный рост, а даже ее лицо целиком. Но и отдельно взятые губы с тенью улыбки в уголках, поблескивающие золотисто-карие глаза, больше не распухший от невыплаканных слез носик и затейливо подкрученный локон, выбившийся на лоб из прически, говорили о том, что бывшая благородная госпожа, а ныне сударыня посол, не скучает и позабыла всякую меланхолию. Клима мысленно отметила, что правильно поставленная перед человеком цель порой творит чудеса.

— На Холмах почти ничего не изменилось с тех пор, как я прилетала в последний раз, — торопливо рассказывала Ристинка, изредка бросая настороженные взгляды на маячившую где-то за ее спиной дверь. Вряд ли кто-то без спросу вломится в комнату, но лучше перебдеть. — Все вежливы, милы, придворные в меру высокомерны. Здесь еще не разобрались, как со мной себя вести, присматриваются.

— Сделай так, чтобы тебя ставили выше послов Ордена, — посоветовала Клима.

Она сидела на кухне, положив локти на темное дерево столешницы и сжимая зеркальце обеими руками. В доме сейчас никого не было: Гера все-таки вытащил Теньку на тренировку во двор, и теперь там происходил интереснейший поединок воинской выучки и колдовства. Результат намечался непредсказуемым, Лернэ и Зарин отправились смотреть, а у Климы подошло время связи с Ристинкой.

— Это не так просто, — поджала губы сударыня посол. — Орден занимает половину Принамкского края, их с Холмами связывают долгие дипломатические отношения, а я представляю какую-то выскочку, захватившую несколько деревень.

— Значит, таково сильфийское мнение обо мне?

— Оно разное, — Ристя снова оглянулась. — Так думают придворные и праздные гуляки, залетающие на бал испробовать качели. Что до тех, кто знает побольше… мне показалось, тебя опасаются. Людей Ордена я пока здесь не встречала. Насколько мне стало известно, орденские послы уехали накануне и вернутся в лучшем случае через пару недель. И по-моему, сильфы рады, что я с ними не встретилась. Больше здесь трудно узнать, агенты тайной канцелярии при одном упоминании об Ордене такие безупречные лица делают, что сразу ясно, без скандала там не обошлось. Придворные вовсе ничего не знают, только одну сплетню вызнала. Какой-то агент, которого здесь все называют Липкой, публично отказался от обвинений в адрес Ордена, а перед этим женился, чуть ли не среди ночи и тайком. В общем, именно поэтому о его свадьбе говорит весь дворец, а отказ от обвинений так, к слову пришелся.

— Узнай подробнее об этом Липке и его обвинениях, — велела Клима. — Если не ошибаюсь, так зовут Юриного начальника. Юра пару раз обмолвился о нем в разговорах. Из всех обвинений, которые я могу представить, сильфы могли серьезно и доказуемо предъявить людям похищение послов. Тогда тем более интересно, почему дело замяли, да еще публично. Неужели сильфам настолько не выгодно ссориться с Орденом? Или дело в другом, и они сообща что-то против меня замышляют… Да, а как сильфы относятся к тебе самой?

— Мне никто слова дурного не сказал. Сначала я остановилась у Юры и Даши, но после первого же приема Амадим предложил мне переехать во дворец. И, как видишь, — зеркальце отразило просторную богато убранную комнату с огромными витражными окнами, белокаменными стенами и неизменным пучком укропа в резной кадке.

— Значит, ты познакомилась с Верховным, — протянула Клима.

— Как выяснилось, нас представляли и раньше, но я тогда была слишком мала, а он, с его собственных слов, не придал этому знакомству значения, — судя по усмешке, последняя фраза была почти цитатой.

— Он тебя вспомнил?

— Как ни странно. И даже несколько раз пригласил на танец. Был вежлив, галантен — обычный этикет. Чтоб ты знала, у правителей не принято выставлять властность напоказ.

— У сильфийских правителей, — Клима поняла, что камень в ее огород. — Да им и выставлять нечего, а люди Ордена их бездарно копируют.

— Да уж, куда им до тебя, — ядовито съехидничала Ристинка.

Позади Климы открылась дверь: это вошли Зарин и Лернэ. Следом шумно ввалились Тенька и Гера, веселые, раскрасневшиеся, оба вывалянные в снегу. На кухне сразу стало тесно.

— Ты что-нибудь узнала про историю Принамкского края?

Ристинка покачала головой.

— Пока что я только знакомилась и осматривалась. Вот послезавтра я приглашена на официальную прогулку Верховного по облакам, там постараюсь подтолкнуть беседу к нужной мне теме.

— По облакам же только сильфы гуляют, — удивилась Клима.

— Деревня! — надменно изогнула бровь сударыня посол. — В наше время, когда среди аристократии приняты международные браки, не каждый сильф из свиты Амадима может похвастать безупречными способностями к гулянию. Все будут на досках, вдобавок, на всякий случай под облаками летают страховщики с ловчими сетями. А гулять дозволено избранным и только по проверенному маршруту.

— Ух, как интересненько! — Тенька встал за Климиным плечом, попутно вытряхивая из взлохмаченных волос капельки талого снега. — Хотел бы я на это взглянуть!

— А то и половить падающих, — фыркнул Гера.

— Зачем ловить? Я бы сам по облакам бегал!

— Тогда все сильфы непременно стукнутся об тучу от потрясения, — посулила Ристинка, заправляя локон за ухо. На миг зеркальце скользнуло вниз, и стало ясно, что платье у судыряни посла новое, явно модное и красивое. — Юрген несколько раз осторожно пытался меня выспросить, чего от тебя еще можно ждать.

— И что ты ответила? — заинтересовался Тенька.

— А я почем знаю? — возмутилась Ристинка. — Все это беззаконное колдовство меня нисколечко не касается! Если на этом ваши вопросы кончились, то до следующей связи!

Лицо в зеркальце пропало, комната крутнулась, на миг мелькнул высокий белый потолок, а потом стало черно. Это значило, что Ристя положила зеркало в футляр.

— Убирайте-ка со стола вашу "связь", — Лернэ успела переодеться, убрать волосы под легкую косынку и повязать чистый передник. — Обедать будем.

— Кто же все-таки победил? — полюбопытствовала Клима, наблюдая, как Тенька отряхивает от снега уже кожух, а Гера принимается протирать столешницу тряпкой.

— Сложно сказать, — Зарин сел напротив. — Думаю, там случилась боевая ничья.

— Вот еще! — не согласился Гера. — Если бы Тенька вероломно не устроил под моими ногами ледяную корку, и я не поскользнулся…

— А если бы ты, — мигом вскинулся колдун, — не ставил мне подлые подножки всякий раз, когда я увертываюсь…

— Они не подлые, это военная хитрость! Я предлагал тебя научить.

— Да лучше я формулу расщепления вещества лишний раз повторю! И ты должен был предупредить, что у тебя припасены дротики, которыми можно пришпилить противника за рукава к стенке сарая.

— Ничего себе! Ты мне вообще про свой колдовской арсенал не рассказываешь!

— Я пытался! Но на пятнадцатой минуте ты начинаешь клевать носом.

— Потому что надо не журчать беспрерывным потоком формул, а просто сказать: Гера, я умею биться током, ставить невидимые стены, делать снег льдом и туманом, превращать металл в вязкую субстанцию — вот об этом точно следовало упомянуть, два дротика мне испортил — и хлопать в ладоши так громко, что на противника с крыши сыплется снег.

— Вот последнее вышло случайно! Кстати, где тут бумага была, надо записать формулу ультразвука…

— Сперва — обед, — вмешалась Лернэ, ставя на стол загодя томившийся в печи котелок и снимая крышку. По дому поплыл умопомрачительный аромат тушеной рыбы.

Зарин молча глядел на Климу. После солнцестояния он часто здерживал на ней такой взгляд: задумчивый, немного печальный, но полный безотчетной нежности, словно пытаясь затвердить в памяти каждую черточку.

А потом спросил:

— Клима, что именно ты хотела узнать об истории Принамкского края?

— Все, — коротко ответила обда, беря ложку. — Какими на самом деле были обды, что происходило до них, откуда взялись сильфийские крепости, почему горцы когда-то воевали с Принамкским краем. В нашей истории накопилось слишком много загадок.

— Я могу рассказать тебе про первую обду, — Зарин поудобнее устроился на лавке, даже позабыв про еду. — Первая обда Принамкского края была у власти пятьдесят шесть лет, положила начало всему нынешнему укладу жизни и вообще государству, лично участвовала во многих битвах. А воевали тогда против сильфов, поэтому я больше не удивлен, что у нас полно бывших крепостей вроде Редима и Вириорты.

— Откуда тебе это известно? — спросила Клима.

— Ты раскопал в лесу тайник с древними летописями? — предположил Тенька.

— Нет, — мотнул головой Зарин. — Просто я внимательно слушал ту песню на солцестояние, а потом попросил у артистов несколько вариантов полного теста. Помните, там было: "врагов палил и жалил, туманом обращал"? Кто может становиться туманом, кроме сильфов? И они ясно названы врагами. Значит, с ними была война.

— Может, это художественное преувеличение? — не поверил Гера.

— Песня была написана современником обды, — напомнил Зарин. — Вдобавок, стала известной настолько, что дошла до наших дней. Как я успел понять, в те времена было принято выражать свои мысли открыто. Да и в прочих строках нет преувеличений, там все точно, вплоть до лет: четырнадцать и семьдесят.

— Продолжай, — поторопила Клима.

— Она была гордым, властным, и во многом жестким человеком, вдобавок, довольно привлекательной женщиной. Умела колдовать, говорить со своими подданными на расстоянии, и ее влияние на людей было огромно. Ее любили сильнее, чем боялись, она была почитаема столь же сильно, как и высшие силы, порой даже больше, потому что народ видел ее деяния. Ростом первая обда была где-то на голову ниже Климы, а отдыхать предпочитала в садах, уединенно, отчасти замыкаясь в себе.

— Про рост-то ты откуда знаешь? — Тенька подался вперед. — Я точно помню, что цифры указывались лишь в описании возраста.

— "Цветы сирени красной касалися ланит", — процитировал Зарин. — Красная сирень — садовое растение, пустых слов в песне нет, значит, обда часто оказывалась подле этого дерева. Если прикинуть высоту среднего деревца красной сирени и мысленно поставить под нее человека…

— Все равно спорно, — не согласился Гера.

— Рост первой обды не самая главная из загадок истории, поэтому не настаиваю, — мирно пожал плечами Зарин. — Но я точно могу сказать, что у нее был по меньшей мере один ближайший друг и соратник, доживший до очень преклонных лет, даже переживший свою обду. Он был грамотен, образован, неутомим, возможно, занимал высокий пост в молодом государстве. Он восхищался своей обдой, любил и знал ее, как никто иной. Ни разу в ней не усомнился и не предал. Собственно, он и написал те строки.

— И все это ты почерпнул из песни, которую я знаю с детства? — потрясенно переспросил Тенька. — Интересненько у тебя получилось!

— А какие еще песни ты знаешь с детства? — осведомилась Клима. — Может, я зря посылала Ристинку на Холмы?

— Про песни — это к Лерке, — отговорился Тенька. — Она их и знает лучше, и даже поет. Благо, по ее ушам медведь не топтался.

Судя по взгляду Климы, этим же вечером Лернэ предстояло вспомнить все старинные песни, какие она только слышала.

— А имени первой обды ты не выяснил? — спросил Гера у Зарина.

— Чего нет, того нет, — развел руками тот.

— Имя первой обды вообще нигде не упоминается, — заметил Тенька.

— Любопытно, почему? — спросила Клима, ни к кому не обращаясь.

— Может, примета плохая? — тут же предположил колдун.

— А последующих обд называли по именам.

— Убедились, что не всем приметам надо верить!

Ответить на смелое предположение Клима не успела. В дверь постучали. Вежливо и степенно.

Не по-здешнему.

Гера мгновенно встал из-за стола, единым плавным движением хватая ортону. Зарин оказался рядом с Климой, в любой миг готовый заслонить свою обду от всего на свете. Тенька остался сидеть. Лишь хмыкнул и громко поинтересовался:

— Кто там?

— Мы пришли говорить с обдой, — глухо донеслось из-за двери. — И высшие силы свидетели чистоты наших помыслов.

— Впустить, — распорядилась Клима.

Гостей оказалось трое. Статный плечистый мужчина с аккуратно подстриженной густой бородой, юноша не старше Лернэ, судя по схожести черт — близкий родич первого, и поджарый быстроглазый парень, над верхней губой которого чернела тоненькая ниточка усов. Все трое темноволосые, светлоглазые, с раскрасневшимися от мороза лицами. Одеты богато, добротно, да и оружие солидное.

Клима пожалела, что на ней простое домашнее платье, а хорошая портниха так и не найдена. Но встала, горделиво расправляя плечи.

— Кто вы такие, и о чем хотели говорить со мной?

Вопреки ожиданиям, заговорил не плечистый мужчина, а быстроглазый парень.

— Меня зовут Ивьяр Напасентала, — степенно представился он. Тенька чуть слышно присвистнул: род Напасентала правил у ведов в прошлом веке. — Я и мои спутники — члены знатных семей Западногорска. Мы, горцы, всегда чтили и ждали обду. Теперь, когда слух о ее возвращении дошел до наших земель, мы пришли убедиться, что наши ожидания не напрасны.

— Какие доказательства вам нужны? — сухо спросила Клима.

— У всякой истиной обды доказательство в ее крови, — взгляд Ивьяра скользнул по медному медальону, повернутого гладкой стороной наружу, по простому, даже кое-где латанному платью и остановился на Климином лице.

— Не только в моей крови, — Клима повелительно протянула руку, и понятливый Тенька вложил в нее кухонный нож. — Но и в крови моих подданных. На твоем плече есть отметина, Ивьяр Напасентала. Покажи!

Горец, помедлив, снял подбитый мехом плащ и теплую шубу, задрал повыше рукав, открывая старый шрамик на руке: горизонтальная полоса и три вертикальных. Клима в это же время сделала такой надрез на собственной ладони, и, когда выступившая кровь засияла, приложила ее к шраму. Сияние стало ярче, а затем пропало. Когда Клима отняла ладонь, ни пореза, ни шрама больше не было.

Лица гостей вытянулись. Судя по всему, горцы до последнего считали новую обду самозванкой. Какие слухи могли до них дойти, если путь всех слухов на запад лежит через Фирондо? Или о новой банде разбойников, покусившейся на святое, или такие небылицы, что целее для рассудка поверить в первое. Но если прозвучало слово "обда", горцы не могут оставить его без внимания. Сейчас же любые сомнения разбились о сияющую кровь, и все трое низко поклонились, как это было заведено в старину. Клима в ответ приложила руку к сердцу. Она сама придумала этот жест, не зная, открывает ли заново какую-нибудь традицию прошлого. Во всяком случае, в уцелевших хрониках такого не было. Но горцам явно пришлось по душе.

Вечер выдался тихий и по-северному морозный — даже один из Тенькиных ставней дал трещину, что случалось лишь в самые лютые холода. Лернэ с помощью Геры и Зарина поспешила заменить сухой лед деревянными ставнями, и теперь во всем доме было полутемно, хотя солнце еще только садилось, одаривая деревню ярко-алым светом, бликующим на поголубевшем от сумерек снегу.

Этот вечер можно было назвать обычным. Лернэ, сидя на лавке, вышивала золотистыми и васильково-синими узорами новую занавеску из белоснежного льна. Тени от светильника непостижимым образом делали хорошенькое личико девушки еще прекрасней. И Гера втихомолку любовался Лернэ, делая вид, что пытается точить ортону. Но точильный камень часто замирал, а взгляд Геры становился до того блаженным и мечтательным, что вся эта невинная маскировка летела к смерчам, но язык не поворачивался намекнуть. Зарин от нечего делать пролистывал какой-то позабытый Ристинкой роман, то и дело поднимая брови, пренебрежительно кривя губы и похмыкивая, но занятия своего не бросал. Тенька, которого холода, несмотря на все законопаченные щели и жаровенку, все-таки выманили с чердака поближе к теплой печке, притащил с собой целую кипу замызганных бумаг трехлетней давности и теперь переписывал все набело. Окружающие, заглядывая колдуну через плечо, не до конца понимали смысл этого действа, потому что переписывал Тенька столь же непонятно, коряво и с пометками на полях.

Лишь одно отличало этот вечер от других: Клима, по обыкновению уединившаяся в своей комнате, была не одна.

— Власть Фирондо и рода Сефинтопала не так уж крепка, как это может показаться со стороны, — рассказывал Ивьяр Напасентала, держа обеими руками чашку обжигающе горячего ромашкового отвара. — Много столетий Западные Горы — это надежный тыл для всех земель, называемых ведскими. У Западногорска и Фирондо общие цели: не позволить убийцам прежней обды захватить весь Принамкский край, не допустить сильфийского диктата над нами. Но если в Фирондо считают, что победа без обды возможна, и ведский правитель способен подчинить себе всю нашу землю, то мы, горцы, уверены: без обды победа в такой войне никогда не состоится. Только обда может объединить Принамкский край, а мы лишь пытаемся выиграть время для нее, чтобы, когда настанет час, ей было проще. Не будь Фирондо, после падения Гарлея ставшего цитаделью сопротивления, мы ушли бы в горы и до поры не вмешивались в бесполезные стычки. Но тогда, пятьсот лет назад, Фирондо попросил помощи у Западногорска, и отказ означал бы предательство памяти обды. Со временем в Фирондо это позабыли, стали считать, будто мы не вольные союзники, а верные псы, вставшие под их начало. Официально Сефинтопала правит всеми нами, и многие Западногорские аристократы заседают в ведской думе. Но на самом деле здесь у Принамского края две столицы, и одна из них — у гор. Мы ничего не имели против, пока наши цели в этой войне совпадали. Наши рекруты ездили на границу, наши распри мог улаживать ведский правитель. Но теперь, — глаза Ивьяра остро сверкнули, — появилась ты, обда Климэн. И докательства твои бесспорны.

— Значит, Западногорск не одобряет войну Фирондо против меня? — уточнила Клима.

— Мы готовы встать под прежние знамена с тобой во главе, — коротко подытожил Ивьяр. — Мы к этому шли все годы, мы дождались тебя, и не Артасию Сефинтопале нами помыкать. Его время вышло, и ему надо иметь мужество признать это. Я, сын и наследник Западногорского градоначальника, глава дипломатической службы гор, имею право сказать тебе, что мой город, а так же город Опушкинск и крепость Рыжая далеко на юго-западе отсюда, станут твоими бескровно и беспрекословно. Учитывая, что Редим, Локит и Вириорта уже твои, Фирондо останется в меньшинстве, и там вынуждены будут принять твою власть. Я могу сказать: правь нами, как было встарь.

— Но не говоришь, — холодно отметила Клима.

— Пока — нет. Есть два обстоятельства.

— Какие же? — девушка едва удержалась, чтобы не разгладить ладонями застиранную юбку слишком простого для правительницы платья.

— Сколько тебе лет, обда Климэн? — напрямик спросил Ивьяр. Он говорил вежливо, но сам вопрос не мог не уязвить.

— Мне скоро будет девятнадцать, — ровным голосом ответила Клима.

— Это значит, что как обда ты не вошла в полную силу, — горец говорил с легким сожалением. — Ты уже многое можешь и делаешь, у тебя есть сторонники, почти готова армия, пусть и небольшая. Но истинной обдой ты станешь только в двадцать два. Это закон высших сил, прежде они не дадут тебе полного дара, и диадема власти не примет тебя. При всем уважении, Западногорску нужна зрелая обда, которая возьмет свою власть и приумножит.

— Я слышала, первая обда Принамкского края получила талант в четырнадцать лет, — как же хорошо, что Зарин оказался таким внимательным!

Но на горца это не произвело впечатления.

— Она была единственной. К тому же, власть завоевала лишь к тридцати — тогда же и появилось на карте государство под названием Принамкский край. Хроники говорят, что первая обда не раз проклинала свою излишнюю молодость и просила высшие силы впредь никому не давать полного таланта до двадцати двух. Чтобы тем, кто придет после нее, было проще.

Клима подумала, что первая обда, конечно, в чем-то права, бремя управления страной не для сопливой девчонки. Но сейчас эта предусмотрительность очень некстати. Что мешало назвать возраст, к примеру, семнадцать или восемнадцать лет? Четырнадцать рано, но двадцать два — так поздно и сейчас недосягаемо далеко. Даже "двадцать" еще кажется чем-то несбыточным. А горцы, очевидно, знают больше, чем написано в летописях из Фирондо, и даже больше, чем спето в песнях. Клима впервые слышала, откуда взялся возраст совершеннолетия обды, а Ивьяр рассужает об этом, как о знакомой с детства истине.

— Возраст — вещь поправимая, — пожала плечами Клима. — Во-первых, я могу попросить высшие силы даровать мне полный талант раньше, чем это заведено. Идет война, и чем быстрее она будет окончена, тем лучше. Во-вторых, через три года я в любом случае смогу короноваться. Вы убедились, что я настоящая обда, я уже правлю людьми, и высшие силы ведут меня.

"А в-третьих, если я прежде надеялась, что Западногорск станет моим вслед за Фирондо, то теперь от этих надежд остался туман. Сколько ни говорил Фенрес, что горцы слушают столицу, а сейчас у них свое мнение, и Западногорск не станет моим, пока сам не захочет. А это очень некстати, потому что на лето у меня запланирована кампания против Ордена, и горские войска в ней — необходимое подспорье. Иначе сорвется мой договор с Холмами, и сильфы будут иметь полное право стереть меня с лица земли. Неизвестно, что тогда предпримут горцы, но война с сильфами окончательно обескровит Принамкский край, и в итоге мне останется повелевать руинами. А про договор горцам сказать нельзя, они ненавидят сильфов больше, чем все веды, вместе взятые. Хорошо, что они пришли именно сейчас, когда Юра и Даша улетели на Холмы".

— Некоронованная и не знающая всей формулы власти, ты можешь совершать ошибки, непростительные для обды, — покачал головой Ивьяр. — Сейчас ты почти обычный человек — неглупый, дальновидный, любимый народом — но не тот, кто сумеет удержать всю страну. Не тот, кому знать Западногорска без опасений подчинится. Мы никогда не поддержим войну Фирондо против тебя, но в эти три года не склонимся перед тобой до конца. К тому же, есть второе обстоятельство.

— Фенрес Тамшакан, — выплюнул бородатый мужчина, и юноша со свистом втянул воздух свозь зубы.

— Да, — кивнул Ивьяр. — По незнанию, неопытности или недосмотру высших силы ты, обда, приняла под свою опеку самого недостойного и скверного человека, какого только можно найти в горах. Даже род Фенреса отрекся от него, когда стало известно о его преступлениях.

— Как же случилось, что такой преступник стал градоначальником? — осведомилась Клима. Фенрес помалкивал о прошлой жизни, лишь в минуты пьяного бреда поминая клевету, обиду и проклятых девиц, которые вертят хвостами. Говорилось это не совсем искренне, даже Гера не верил, будто градоначальника в самом деле оклеветали.

— Это произошло по воле Фирондо, — процедил Ивьяр. — За всю свою жизнь Фенрес не совершил ни одного достойного деяния. Его род издревле занимался торговлей, и сам Фенрес какое-то время возглавлял несколько купеческих домов. При нем царили воровство и взяточничество. Он покрывал преступников, обманывал покупателей, не брезговал вымогательством и шантажом. Кончилось тем, что он обманом заманил к себе девушку из знатного уважаемого семейства, обесчестил ее и надругался.

Голос Ивьяра звенел такой ненавистью, что Климе показалось, та поруганная девушка была ему не чужой. А бородатый мужчина с юношей, судя по лицам, представители того самого знатного семейства.

— У нас Фенресу вынесли смертный приговор, — продолжал Ивьяр. — Но схватить его не успели: почуяв неладное, преступник сбежал в Фирондо, потребовал там высшего суда и сумел сделать так, что казнь заменили ссылкой на границу. Но Фенреса и это не устраивало. Он знал, что на границе смерть все равно найдет его — от орденцев или нашей мести. Поэтому путем интриг добился, чтобы на границу вместо него послали другого, а сам уехал в такую глушь, что мы даже не сразу отыскали его след. А потом стало поздно: Фенрес сделался градоначальником, Фирондо была удобна такая власть, и нам запретили его трогать.

— Сейчас он твой, обда, — подал голос бородатый. — И я готов поклясться перед высшими силами, что в обмен на голову этого подонка Западногорск станет твоим, будь ты хоть четырех лет отроду.

Клима в задумчивости переплела пальцы. Интуиция молчала. То ли не снисходила до недорослой обды, то ли напрочь перебивалась желанием согласиться сейчас же. Фенрес Тамшакан уже давно перестал быть нужным, и жил, пока у Климы было мало сторонников и не доходили руки. А еще в Локите хорошо помнили Фенреса именно как главу торговых домов, о преступлениях ничего не знали, и вряд ли стали бы доверять обде, которая за просто так убивает верных ей людей.

— Время ужина, — медленно произнесла девушка. — Спускайтесь вниз, затем я распоряжусь приготовить вам спальню. Утром будет ответ.

Ответ у Климы был готов уже поздним вечером. Глупо отказываться от возможности прямо сейчас получить Западногорск, Опушкинск, крепость Рыжую и прилегающие к ним деревни. Голова Фенреса Тамшакана — не такая уж высокая цена. Вот, к примеру, на голову Ристинки Клима бы вряд ли согласилась.

Но провернуть все следует так, чтобы не только в Локите, но даже в самом Редиме никто не понял, куда и зачем подевался градоначальник. И сейчас Клима размышляла, кого ей снарядить в Редим за головой Фенреса Тамшакана. Задача осложнялась тем, что все требовалось сделать тайно, тихо и быстро, а для этого требуется либо толковый исполнитель, которого тоже потом придется убивать как лишнего свидетеля, либо полностью преданный обде человек с соответствующими качествами. Самих горцев посылать нельзя, они будут в своем праве и наделают шуму. А если Фенрес, в надежде выторговать себе жизнь, выложит все, что он знает о сильфах, союз с Западногорском точно придется отложить на неопределенное время.

Вестники-разведчики хороши пока лишь для сбора сведений, притом даже до коллег из Ордена и тайной канцелярии им далеко. Наверняка среди ведов есть служители Ордена, как и наоборот. А вот разведка обды пока способна лишь прятаться по кустам и собирать сведения в деревенских трактирах. Когда под Климиным началом будет Западногорск, столь же крупный и влиятельный, как Фирондо, к ее услугам будут все разведчики и дипломаты. Тот же Ивьяр, к примеру. Вот, кого бы послать на Холмы вместе с Ристинкой!

Нанимать головорезов из армии Клима стала бы, только основательно стукнувшись об тучу. Обращаться к редимской бабке-колдунье тоже нельзя, это все равно что официальную огласку делу придать. Хавес предан как собака, в меру жесток, но тайный убийца из него как из сильфа землекоп. Зарин умен, удачлив, но слишком добр, подобраться к жертве может и сумеет, а быстро хладнокровно прикончить — вряд ли. К тому же, эти двое могут сболтнуть лишнего.

Оставались самые ближайшие соратники.

Климе не слишком нравилась идея впутывать в это дело Геру, но кроме него и Теньки она больше никому не могла довериться полностью, точно знать, что ни случайно, ни по умыслу ее тайны не достигнут лишних ушей. Тенька либо применит колдовство, нашумит и выдаст себя, либо не сумеет одолеть градоначальника, окажи тот сопротивление. Геру же на протяжении десяти лет учили, помимо прочего, разведке, слежке, захвату языков и снятию часовых. Гера не станет болтать, на него никто никогда не подумает. Гера умеет убивать, сохраняет холодную голову, и, несмотря на некоторый идеализм суждений, далеко не глуп. Гере по силам приехать в Редим, отрубить Фенресу голову, замести следы и доставить трофей. А Клима тем временем отправится под стены Западногорска. Ни к чему терять время, в любой день могут вернуться сильфы, и лучше их с горцами не сталкивать. Вдобавок, зимы осталось два месяца, за это время нужно навести порядок в войсках, разобраться, кто враг, а кто союзник, и выступить на Фирондо раньше, чем Фирондо на нее. Клима понимала, что в этом году только зима спасла ее от истребления ведскими войсками. Редим устоял, для успеха второго штурма нужно было отзывать часть войск с границы, гнать их через полстраны, разрабатывать стратегию, искать "противоядие" от речей обды, после которых солдаты переходят на ее сторону. Все это — время, Сефинтопала нипочем не успел бы до зимы, а зимой, по суровым северным морозам, вести осадную войну невозможно.

Вскоре Гера сидел напротив своей обды, внимательно слушал и хмурился. На этот раз Клима, не лукавя, рассказала "правой руке" почти все. Под конец у Геры было лицо не юноши, а почти старика: чего только стоил болезненный горький взгляд, направленный куда-то поверх Климиного плеча.

Наконец, Гера тряхнул головой и выпалил в своей обычной манере, только уже без пафосного придыхания, словно оно сгорело в том его взгляде:

— Ты сошла с ума!

— Почему ты постоянно подозреваешь меня в сумасшествии? — досадливо поморщилась Клима. У нее совершенно не было настроения на споры. — Живой Фенрес не откроет мне ворота Западногорска, а его голова напоследок неплохо послужит отечеству.

— Клима… Ты ведь не всерьез, — Гера заговорил почти моляще, и это было на него не похоже. — Послушай себя, что ты такое говоришь? В кого ты превращаешься? Мне тоже не нравится Фенрес Тамшакан, но какой бы он ни был, вор, пьяница, разгильдяй — он живой человек. У него твой знак на руке. Он дал тебе город, не будем говорить, почему, но ведь дал, не выгнал в отличие от того же Сефинтопалы! Он служит тебе верой и правдой, как может в силу своей натуры, но не предает! Фенрес столько рассказал тебе о порядках в ведской аристократии, без него ты вряд ли смогла бы так хорошо столковаться с градоначальниками Локита и Вириорты. И так ты отплатишь ему за верность? Его головой откроешь ворота города?

— Тысячи солдат гибнут при взятии городов. Я пожертвую одним.

— Солдаты знают, что идут на смерть, — отрезал Гера. — Ты же предлагаешь убить Фенреса тайно, исподтишка. Это подло и низко.

— Еще скажи, неблагородно, — Клима бы засмеялась, не будь Гера так ошеломляюще серьезен.

— Скажу! Клима, разве такой ты была в четырнадцать лет? Разве такая ты говорила речи на первом и единственном общем собрании в Институте? Нет! Тебя изменили эти два года. Высшие силы, мне порой страшно представить, что будет дальше, но я заставляю себя надеяться, что когда-нибудь ты поймешь. Сейчас ты почти лишила меня этой надежды. Прежде ты ценила каждого принявшего твой знак человека, обещала его оберегать и сдерживала обещание, для тебя не было пустым звуком слово «честь», хотя ты и в те времена любила закрывать на него глаза. Разве я пошел бы за жестокой тварью, чью маску ты примерила и не хочешь снимать? Нет! Я пошел за ласточкой, у которой глаза сияли верой в светлое будущее, которая сама себя бы обезглавила, чтобы прекратить войну.

— Знаешь, — перебила Клима, — за эти годы я поняла, что если лишусь головы, война точно никогда не прекратится. Поэтому я буду жить, а умирать станут другие. Жаль, но еще ни за одну победу не просили иной цены, кроме крови. И я эту цену заплачу.

— Из чужого кошелька?

— Ты предлагаешь сказать Фенресу, чтобы он, наконец, послал меня куда подальше?

— Я предлагаю дать ему выбор. И если он выберет жизнь, искать другие пути подхода к горцам.

— Фенрес — пьяница и насильник. Он воровал мои деньги, лгал, уклонялся от военных действий. Его постигнет заслуженная кара.

— Самое большее, что он заслужил — хорошая порка соленым кнутом и лишение всех привилегий. Возможно, тогда он осознал бы, исправился, — Гера умолк, словно впервые понял, как глупо звучат эти слова, но потом все же твердо закончил: — Ведь всякое бывает. А ты вместо этого сама предаешь человека, лишаешь его жизни и надежды. Нет, Клима, я не стану рубить голову Фенресу Тамшакану.

— Ты станешь делать то, что прикажет твоя обда, — Клима сверкнула глазами, и Гера почувствовал, как внутри снова сжимается острый страшный комок, из-за которого он так или иначе влезает во все подлые авантюры, не в силах возразить. — А я говорю: пойди, убей и принеси мне голову. Знал Фенрес, на что шел. Он в детстве сказки про обд слушал. И его забота, если он не принимал меня всерьез.

— Так вот оно что! — вырвалось у Геры. — Если бы ты была убеждена, что Фенрес целиком и полностью признал в тебе истинную обду Принамкского края, его и пальцем бы никто не тронул. Из тебя сейчас лезет пустое чванливое тщеславие и желание отомстить всем, кто посмел сомневаться. Это твоя слабость, и из-за нее умрет человек.

— Если он не умрет — умрут тысячи других. На границе, здесь — идет война, Гера, каждый день умирают люди. И если одна-единственная смерть приблизит тот час, когда люди умирать перестанут, я отдам приказ. Я его уже отдала.

— Не надо делать из смерти Фенреса меньшее зло! Я тоже знаю эту теорию, как и то, что ничего хорошего она не приносит. Орден когда-то тоже решил, что договор с сильфами — меньшее зло по сравнению с обдой, нарушившей формулу власти. И теперь сильфы жируют, а на орденской стороне голодают люди.

— Я не намерена влезать в сильфийскую кабалу. Я хочу убить одного человека, чтобы мне сдали без боя целый город, огромный, стратегически важный, и еще пару в придачу. Ты понимаешь, что если у меня будет Западногорск, я смогу пойти на Мавин-Тэлэй?

— «Я», «меня», — горько процитировал Гера. — Клима: «мы», «у нас». Мы — Принамкский край. Ведь так ты говорила прежде!

— Я говорю это и сейчас. Фенрес — тоже часть Принамкского края, так пусть он послужит на его благо. Утром ты отправишься за головой, а я возьму Теньку и с нашими гостями поеду в Западногорск, чтобы не терять времени. Мы отправимся по юго-западному тракту, ведущему в Фирондо, но, разумеется не станем туда заезжать. На полпути к Фирондо, близ крепости Компиталь, мы тебя подождем. От Редима там как раз рукой подать, ты нас легко нагонишь. Далее поедем в Западногорск вместе, огибая Фирондо с юга, и к началу февраля, если не будет накладок, успеем вернуться обратно.

…Уже выйдя из комнаты, Гера понял, что так и не сумел до конца возразить Климе. Он почти ненавидел себя за это. Ведь нельзя же так, нельзя! Гере подумалось, что похожее чувство он испытывал, когда узнал, что Клима столкнула с лестницы "врачиху", повинную лишь в том, что посмела стать между обдой и ее целью. И если тогда от Геры ничего не зависело, то сейчас… Нельзя допускать такого! Клима еще поймет, осознает, что Гера был прав. И задача Геры — убедить.

С такими мыслями "правая рука" направился к Теньке на чердак.

Тенька не спал. Жаровенка горела во всю, на ней закипал очередной котелок ромашкового отвара. Этот чудодейственный напиток Тенька употреблял беспрерывно в неограниченных количествах, чтобы согреться и не заснуть. Перед ведом лежала наполовину разобранная доска, в которой тот с упоением ковырялся. Гера изумленно отметил что, оказывается, доски внутри полые и покрытые затейливым резным узором. Ни Гера, ни тем более Тенька даже не догадывались, что во всем цивилизованном мире считалось, будто вот так отворить доску способен лишь специально обученный сильф.

Выслушав подробный сбивчивый рассказ, Тенька снял котелок с жаровенки и молча протянул Гере. Металлические стенки против всех законов природы были едва теплые, зато горячий крепкий отвар пролился, казалось, до кончиков пальцев на ногах, согрел, прогнал смятение и дал силы продолжать надеяться на лучшее. Даже голова закружилась.

— Из чего ты его варишь? — вырвалось у Геры.

— Из той же ромашки, — пожал плечами Тенька. — Только Лерка предпочитает молодые цветки, перебирает их и сушит на полотенце, а я рву все подряд, вяжу в веники и вывешиваю за окно, под стреху. Как дожди зарядят, снимаю, перетираю и набиваю во-он тот мешок с пятном дегтя. Сам понимаешь, Лерке мой рецепт не подходит. А котелок просто измененный немножко, вот и не нагревается, — колдун сам хлебнул чаю. — С Климой я сейчас поговорю. Но крепко сомневаюсь, что она изменит уже принятое решение.

— У тебя получается на нее влиять, — признал Гера. — Я так не могу.

— Влиять? На нашу злокозненную обду? — Тенька усмехнулся — Интересненько это ты придумал! Я влияю на Климу ровно до тех пор, пока наши мнения совпадают. Просто у меня с ней это случается чаще, чем у нее с тобой.

— Как бы то ни было, тебя она слушает больше, — вздохнул Гера. — Я знаю, что она часто спрашивала твоего совета…

— В вопросах колдовства и обрядов, но не в помиловании проворовавшихся градоначальников!

— Еще ты спас ей жизнь. Ну и… сам помнишь.

— Последний довод — особенно весомый, — с иронией произнес Тенька, прихлебывая отвар. — По-твоему выходит, кого Клима соблазнила, того она в итоге будет слушаться. Интересненькая теория, ага. Да не уговаривай ты меня, сказал же, сейчас схожу. Допью только. Но ничего не обещаю.

Гера в который раз тяжело вздохнул, принял котелок у друга и, стараясь не смотреть на драный грязный мешок со здоровенным пятном дегтя, сделал хороший глоток.

После излома зимы солнце хоть и не грело, но светило совсем по-весеннему, ярко, задорно, торжествующей позолотой касаясь всего, что попадалось под его животворящий взор. Искрились хрусталем многочисленные палочки сосулек на разноцветных флажках, дышал белизною над тяжелым настом выпавший ночью пушистый снег, посверкивал коричневатый иней на брусчатке главной площади Редима. В ранний час там было пусто, лишь сидели на перевернутых остовах ярмарочных прилавков нахохленные со сна и по-городскому важные снегири, как рубины в оправе солнечно-золотого и хрустального великолепия.

Гера размашистым неторопливым шагом пересекал площадь, и на душе его, в контраст замечательной погоде, царила хмурая слякотная ночь. На поясе "правой руки" висела остро заточенная ортона. Замечательное оружие для быстрого и бесшумного убийства. Сперва вскинуть удобно вытесанное древко на плечо, привести в движение пусковой механизм и метнуть в жертву тяжелую стальную стрелку. А потом лезвием-полумесяцем отсечь у мертвеца голову.

Не раз и не два Гере приходилось убивать. И в горячке боя, когда осознание приходит не сразу, и в поединке (чего только не случалось во время их прошлогодних путешествий!), и даже нападая со спины, когда потребовалось снять часового. Правда, последний раз не считается, тогда Гера всего лишь оглушил.

Но прежде юноша не чувствовал себя так, словно сам идет на заклание. Глаз подмечал мельчайшие детали: снегирей, золотинку в изломах сосулек. Слух обострился, а запахи казались слаже, свежее. Перед смертью, говорят, не надышишься. Гера тоже не мог надышаться. И какая разница, что смерть не его.

Тенька оказался прав: никакого проку от разговора с Климой не вышло. Поэтому теперь Гера шел через площадь, сам себя ненавидя, и чем ближе подходил, тем больше крепло чувство неправильности происходящего.

"Как солнечно и красиво кругом. Через два месяца наступит весна, все растает, снегири улетят на Холмы, зато вернутся из Голубой Пущи ласточки и непременно совьют гнездо под крышей дома городской управы. Только Фенрес этого не увидит, потому что я его убью".

У крыльца Гера остановился. В висках стучала кровь, сердце сдавило ощущение близости непоправимого.

"Теперь я буду настоящей "правой рукой". Хозяйка захотела — рука столкнула госпожу заместительницу с лестницы. Или отрубила голову. Никакой разницы".

Гера посмотрел на собственные руки — широкие, загорелые ладони. Разве запятнают они себя лишней кровью?

— Нет, — тихо сказал юноша, отвечая своим мыслям. И повторил для верности чуть погромче: — Нет.

…Фенрес Тамшакан уже не спал. Но и не успел одеться. Лишь расшитый золотом халат небрежно наброшен поверх длинной ночной сорочки. Увидев Геру на пороге своей спальни, градоначальник изумленно поднял брови.

— Чем обязан неожиданным визитом? Ты привез золото?

Гера вошел, заставляя Фенреса посторониться, хотел присесть, но постель была разобрана, а единственная обитая шелком скамеечка оказалась слишком низкой. Гера замер, заготовленные слова смешались в голове. Что тут скажешь? Как вообще можно такое говорить человеку, пусть и подонку последнему?

— К обде Климэн пришли за твоей головой.

Фенрес вздрогнул, оглянулся и отступил от Геры на несколько шагов.

"Какой же он трус. Алчный трус…"

— Я не считаю правильным убивать тебя прямо сейчас выстрелом в спину. Выбирай: либо поехали со мной, и тогда я сделаю все, от меня зависящее, чтобы ты был помилован и мог начать новую жизнь, либо, — Гера сглотнул, — беги. Я не стану чинить тебе препятствий.

Фенрес медленно опустился на кровать, не замечая, что полы халата распахнулись. Он глядел на Геру очень странно, будто не верил ни глазам, ни ушам. Гере тогда подумалось, что чуждые благородства люди часто судят всех по себе и не ждут от других ничего хорошего. Должно быть, несладко жить в мире подлецов и лицемеров. Таких, как ты. И этот мир не изменится, пока сам не станешь меняться.

— Я выбираю второе, — глухо сказал Фенрес.

Тогда Гера развернулся и вышел вон, не оглядываясь и не прощаясь. Больше ему в Редиме нечего было делать.