Птица огня

Глава 9 Кровавый пир

— Чего у тебя с рукой? — спросила Ашаяти, искоса поглядывая на шагавшего рядом Сардана. — И с глазом? Фу.

Они брели по тропе сквозь скалистые ущелья близ Атаркхана. Над заросшей и побитой ухабами дорогой возвышались стены скал. Иногда они нависали над лесом, накрывали его огромной тенью. Склоны засыпаны были камнями, скатившимися с вершин. Некоторые из этих камней достигали дороги, некоторые укатывались еще дальше, в западный лес, ломали кусты и деревья.

Сардан взглянул на свою левую руку — вся она покрыта была глубокими перекрещивающимися шрамами, кое-где похожими на ожоги, а кое-где на порезы. Мизинец был слегка выгнут в сторону и вместе с пальцем безымянным шевелился с явным усилием. А зрачок левого глаза музыканта казался гораздо светлей зрачка правого.

— Ревнивый муж, — сказал Сардан.

— Ага, воображаемый, — догадалась Ашаяти. — Небось, по пьяни в лужу упал.

— А может быть, это следы, оставленные его страстной женой…

— А может, лошадь наступила, когда в луже лежал.

Сардан едва не расхохотался, посмотрел на идущую рядом девушку и залюбовался ее улыбкой. Ашаяти смутилась.

— С тех прошло уже пятнадцать лет, — начал рассказ Сардан. — В тот день лил дождь, били молнии, тучи висели черные, а ветром сносило тюрбан. На маленькую южную деревушку напали выбравшиеся из глубин океанских волосатые и зубастые чудовища.

— Вши?

— Не перебивай. Я тогда спешил по срочному вызову в соседнее селение и, проходя мимо по склону горы, увидел страшную картину погрома. Проявив несвойственное мне малодушие, — Ашаяти хихикнула, — я заколебался, хотел проскользнуть незамеченным, но остановился, увидев, что кровожадные чудовища набросились на прелестную юную девушку. Я взял волю в кулак и поспешил на помощь!

— Чудовищам?

— Да… То есть, что? Девушке, конечно! Какого ты обо мне плохого мнения все-таки… Так вот, я обрушился на злодеев, вооруженный своими инструментами, но сколько ни сходились мы в битве, исход ее оставался неопределенным. Их было много, двое, трое, десять, сотни! А я один! Сражение длилось весь тот день и всю ночь, а потом и весь следующий день, и всю следующую ночь.

— Не проголодался хоть?

— Как мог я думать о низменном⁈ Ведь я знал, в какой беде окажется прятавшаяся за моей спиной девушка, если мне вздумается отступить!

— Она сидела там все это время?

— Плакала и рыдала.

— А за эти двое суток вы делали перерывы, чтобы в туалет сходить или еще что-нибудь?

— У тебя слишком приземленный ход мыслей.

— Ну понятно. И что дальше было?

— Ничего. Я устал и меня съели, — обиделся Сардан.

— Оно и видно, — сказала Ашаяти. — Хотя уверена, что настоящая история этих шрамов будет поинтереснее.

— Когда-нибудь я расскажу ее нашим внукам, — пообещал Сардан и с хитрой улыбкой глянул на Ашаяти.

Девушка покраснела, легонько стукнула музыканта в колено и ничего не ответила, но вроде бы и сама незаметно улыбнулась, или просто показалось.

Вскоре скалы остались позади, дорога потихоньку двинулась вверх, через редкий голый лес поздней осени. Несмотря на сухие серые листья повсюду, на тропе хорошо различимы были следы недавно проскакавших всадников.

Внезапно лес закончился, и дорога поползла между заросшими полями. В стороне, куда уходила, ответвляясь от основного пути, узенькая тропка, вырисовывались в низине крыши деревенских домов — косоватые, с темными дырами, кое-где разбитые, рассыпавшиеся. Деревня выглядела давно покинутой, но среди унылых домов Сардан заметил несколько человеческих фигур. Ашаяти с жалостью смотрела на слабые, замученные ветром, дождями и временем домики, такие непохожие по стилю на те, что строились в деревне ее родителей, но с точно такой же судьбой. Нищенское пристанище несчастных и обездоленных.

Дом хозяина деревни стоял далеко за полем. Вероятно, местный богач (или мелкий марачи) предпочитал не видеть из своих окон ту нищету, что обеспечивала его жизнь.

Впрочем, окон у него не осталось. Вместо не слишком-то и высокой усадьбы теперь валялась груда обожженных руин, от которых еще шел черный-пречерный дым, будто мрачная душа хозяина этих мест просилась на небеса. Новая жертва огненного духа.

Дорога свернула было к развалинам, но потом вновь двинула к лесу. Навстречу попалась кавалькада всадников во главе с уставшим синим боровом, капитаном стражи Атаркхана. В центре процессии катили три доверху груженые опаленным добром телеги — краденое из деревни и усадьбы.

— Возвращаетесь? — зачем-то спросил очевидное Сардан, когда боров замедлил шаг.

— Отвоевались, — сказал капитан стражи.

Бойцы отряда и правда из последних сил держались на ногах, а некоторые вовсе спали, развалившись на спинах своих лошадей. Грязные, обгоревшие, уставшие, как если бы всю ночь они бились со свирепыми чудовищами не на жизнь, а на смерть, хотя вряд ли вообще догнали того, за которым гнались, и успели к усадьбе, скорее всего, тогда, когда не все добро успело догореть. Мародерство, в конечном счете, тоже утомляет.

— Что же вы, — с издевкой поинтересовался Сардан, — одолели чудище?

— Да ну его в пень, ваше чудище, — устало отмахнулся боров и тяжело вздохнул. — Что оно мне, папка с мамкой?

И проехал мимо.

Спустя какое-то время лес и поля вновь расступились перед скалами, на выступах которых кое-где росли гнутые деревца.

— Госпожа, скажите, можно задать вам один вопрос? — спросил Цзинфей, поглядывая на Шантари.

Они шли позади музыканта и Ашаяти и большую часть пути робко помалкивали.

— Только не подумайте, что этот предмет меня так уж беспокоит и волнует, — беспокойно и взволнованно говорил Цзинфей. — Мною руководит исключительно научный интерес и тяга каждого мало-мальски приличного ученого к уточнению пусть и самых незначительных деталей.

— Что вас интересует? — спросила Шантари.

— Видите ли, в тот замечательный день, когда нам, трем уставшим путникам, посчастливилось посетить, хоть и так ненадолго, вашу обитель в предгорьях Чатдыра, мне довелось наблюдать некую… любопытную, с научной точки зрения, разумеется, картину. Я говорю о вашем дядюшке Оре, который занимательным образом менял форму тела по своему усмотрению, — Цзинфей запнулся и косо глянул на Шантари, подозревавшую уже к чему идет дело. — Так вот, порой, когда ваш дядюшка…

— Я же говорила вам, мой дорогой Цзинфей, что Ор мне не совсем дядюшка.

— Да, да, разумеется, и это очень важно! — Цзинфей нервно облизал губы. — Так вот, порой, когда, как мне кажется, он отвлекался на некие посторонние мысли, тело господина Ора преображалось, формы его теряли определенность, плоть становилась, как бы это сказать, несколько более вязкой, издавала некоторые… неоднозначные… звуки и запахи…

— Вполне однозначные, если вы говорите о его первичной демонической форме.

— Вот оно что…

— И вы хотите спросить, выгляжу ли я в своей первичной форме так же, как пукающий Ор?

— Прошу прощения, если…

— Не стоит извиняться, господин Цзинфей. Видите ли, в отличие от инкубов, которые первично имеют, как вы сумели заметить, форму смрадной жижи…

— Ну что вы, я…

— Так вот, первичная, или истинная, как это у нас называется, форма суккубов существенно отличается от формы особей мужского пола. Отличается значительно и принципиально.

Шантари почему-то замолчала.

— Вот как, что ж, в таком случае… — снова начал было смущенный разговором Цзинфей, стремившийся закончить его поскорее.

— Истинный наш облик таков, — опять прервала его Шантари, — что смрадной жижей становятся те, кому не посчастливится его увидеть.

Цзинфей вздрогнул, задумался на несколько минут, а потом сказал:

— Как бы там ни было, госпожа, как ученому, как философу материи и математику, мне довелось лицезреть так много мерзкого и гадкого, что создала в безумном порыве творчества всемогущая природа, что я научился видеть во всем этом логику и необходимость, поэтому отношусь с философским пониманием и не осуждаю никаких проявлений отвратительности в этом мире. Поэтому выражаю вам свою всемерную и непреходящую поддержку, госпожа, и уверяю, что вы можете рассчитывать на меня всегда…

И снова Шантари его прервала.

— Вы назвали меня мерзкой, гадкой и отвратительной? — обиделась она.

— Что⁈ Нет! — воскликнул перепуганный Цзинфей и покраснел смородиной.

— Назвал, — подтвердила Ашаяти.

— Назвал-назвал, — добавил Сардан.

Цзинфей понурил голову, повесил свой огромный болтающийся нос, долго-долго извинялся и просил прощения, а Шантари с лукавой улыбкой долго-долго отказывалась извинения принять.

Дорога шла вокруг торчащего над землей утеса, похожего на громадный клюв, под которым булькало и квакало болото. Ненадолго пришлось зайти в рощу, а когда вернулись обратно на тропу, оказались на краю необъятного карьера. Впадина в скале была размером с целый Атаркхан и в глубину достигала метров пятидесяти, а то и больше. Внизу — на множественных ярусах — было пусто и безлюдно, стояла злая, неживая и безветренная тишина. Глубоко на дне карьера Сардан заметил что-то черное и, приглядевшись, понял, что это гора из кандалов. Тысячи цепей и браслетов были сломаны, скручены, разорваны и брошены в самую глубокую дыру, забив ее до предела, а вокруг в беспорядке валялись инструменты. У входа в мрачную шахту лежал мертвец с пробитым черепом.

Пройдя еще немного вокруг карьера, они увидели трущобы на холме, целый многоэтажный комплекс настроенных друг на друга деревянных, а кое-где просто сложенных из хвороста домиков. Некоторые постройки были разломаны, ветер расшвырял по дороге мусор. Дверные проемы чернели пустыми глазницами. В тишине потрескивал ветками лес с обратной стороны дороги, шелестели осенние листья.

На другом холме, за трущобами, вился черный дым над руинами усадьбы здешнего марачи. От главного дома осталась одна позолоченная колонна с вырезанным на ней красивым декоративным ободком, в который вставлены были драгоценные камни.

Ни души вокруг. Лишь следы множества ног и телег, ведущие куда-то в холодный лес.

Сардан поднялся к особняку. В отличие от предыдущих, этот, по крайней мере, уцелевшие его строения, еще никто не разграбил. На земле разбросаны были вывалившиеся из окон золотые сервизы, на в траве трепыхались разнесенные ветром заморские платья, а в конюшне стояла удивительной красоты карета со сложными округлыми формами, обитая дорогими тканями и покрытая узорами из золота и серебра.

Сардан влез на вершину холма и уставился в карту. Несколько раз он прикладывал к обозначениям на бумаге палец, что-то считал, сопоставлял в уме и снова прикладывал палец. Потом сунул карту в карман и зашагал дальше на север, увлекая за собой остальных.

— Мы его так никогда не догоним, — сказала Ашаяти. — Ясно же, что оно летает быстрее нас, и чем дольше мы шагаем, тем дальше оно улетает.

— С такой скоростью, что оно промахнуло над крышами Атаркхана, — добавил Цзинфей, — нам не поможет и никакая из лошадей, разве что она будет носится раз в пять быстрее самой резвой без передышек, сна и перекусов. По дороге из гладких камней. Без поворотов.

— Вы заметили, что руины на холме еще горели кое-где и дымили? — задумчиво произнес Сардан. — Следы людей и повозок были совсем свежими, им не больше пары часов. А к той усадьбе, что ограбили стражники из Атаркхана, мы опоздали меньше, чем на пол дня.

— И что это значит? Чудовище летает не быстрее шагающего человека? — спросила Ашаяти.

— Не в этом дело. Если бы мы не стали ждать в городе до утра, а бросились в погоню сразу же, то к той предыдущей усадьбе пришли бы как раз вовремя. Но мы знаем также, что погнавшиеся за огненным духом всадники отстали от него уже на городских окраинах. Отсюда я могу сделать один вывод — чудовище двигается с огромной скоростью, но временами оно останавливается.

— Зачем?

— Я не знаю, на пеньке посидеть хочет, передохнуть, пожевать какого-нибудь человека… Или в туалет сходить. Мало ли что? Нам важно другое. Если глянуть на карту, то видно, что дух последовательно движется от одного марачи к другому так, будто поставил себе целью перебить одного за другим всю знать Матараджана.

— Он мне уже почти нравится, — заметила Ашаяти.

— Да, можно принять его в нашу компанию, — согласился Цзинфей.

— И правда, почему среди нас до сих пор нет духов? — добавила Шантари.

— Среди нас много кого нет, — сказал Сардан. — И слава падишахам за это. Тем не менее, смысл того, что я хочу сказать в том, что таким образом мы можем предугадать, хотя бы с наибольшей вероятностью, место следующего нападения и, учитывая в уме остановки, которые совершает огненный дух, если мы его и не опередим, то по крайней мере нагоним в тот момент, когда он соберется перекурить.

— Короче говоря, можно не спешить, — сделала вывод Ашаяти.

— Если есть возможность схватить его прежде, чем он спалит очередной дворец… — начал было Сардан, но Ашаяти махнула рукой.

— Пусть палит, — сказала она.

— Пусть, — добавил Цзинфей.

— Люблю погреться у костра, — улыбнулась Шантари.

Сардан покачал головой и тяжело вздохнул.

Спустившись с гор, тропа нырнула в шелестящий, почти не тронутый подступающей зимой лес. Деревья до сих пор не сбросили свои пестрые, вычурные одежды, у верхушек носились с веселыми песнями какие-то крошечные птицы, позабывшие улететь на юг, а внизу — среди серой гнили — зеленела кое-где мокрая травка. Слева лес расступился и между деревьев заблистали огоньки — отражавшиеся в бескрайнем озере солнечные лучи. Мимо, нагло хлопая крыльями, метались птицы крупные, с длинными клювами, шлепались грубо в воду и тотчас выныривали, иногда с добычей, но чаще без.

Ближе к вечеру на дороге стали попадаться крестьяне, тащившие по лесным ухабам скрипучие телеги, нагруженные мешками с мукой и зерном. Груза порой было так много, что крестьяне спускались с облучков и все вместе подпихивали телеги сзади, чтобы помочь тощим лошаденкам с выпученными глазами. Но куда чаще поклажа не покрывала и дна телеги. Рваные, грязные мешки, запеленатые, как дети, как самое важное, как самое ценное и оплаканное самыми горькими слезами.

Крестьяне, худые и высохшие, в большинстве своем уныло тащившиеся позади телег, казались древними призраками или, скорее, ожившими мертвецами с темной, немытой кожей, с пустыми глазами, со скованными от бессилия движениями. Из последних сил они плелись по кочкам и держались за борта телег уже для того лишь, чтобы не упасть. И не только люди. Чуть дальше Сардан наткнулся на целую семью медведей — один толкал телегу сзади, второй тащил ее в упряжи вместо коня, а на дне, среди мешков, спал маленький медвежонок. Впереди ковылял старый шварзяк с выдранной шерстью, а помогал ему крошечный волчонок, глянувший на Сардана таким добрым, но таким измученным взглядом, каких музыкант не замечал у людей и на пороге их смерти.

Перед ними согнутый серпом крестьянин кое-как толкал телегу, запряженную тощим осликом мертвецкого вида — глаза животного налились кровью, язык вывалился изо рта, а телега все равно катила еле-еле. Наверху, среди мешков, лежала с открытыми глазами девочка лет восьми, изредка приподнималась, смотрела на отца и без сил снова падала на дно телеги.

— Куда зерно везешь, батюшка? — спросил Сардан, проходя мимо.

Мужчина даже не смог повернуться к говорившему, а кое-как глазом повел и ответил еле слышно:

— Понятно куда. В амбары марачи.

— Поборы?

— Поборы.

Шантари подошла к девочке, с грустной улыбкой неловко почесала ей носик. Та хохотнула через силу и замерла. А демоница вдруг подумала, что не ей одной навязали в жизни роль, от которой нельзя отказаться. И доля этих крестьян куда хуже той, от которой бежала она.

Цзинфей помрачнел. Он с ожесточением таращился на колеса телег, думал о своей жизни и о чужой жизни.

Крестьяне держались на ногах последним усилием воли, но и во время привала на берегу озера, где собрались на ночь, почти никто ужинал. Оказалось, что многие вообще не взяли с собой еды в дорогу, чтобы не отбирать последние крохи у оставшейся дома семьи, а другие запаслись лишь на один-два раза и не хотели расходовать припасы почем зря.

— Можно наловить в озере рыбы, — предложил Сардан.

Шантари как раз выходила из воды с небольшой рыбешкой. Она помотала ей у носа девочки, надеясь заинтересовать, но та лишь глянула мельком и тяжело вздохнула. Цзинфей взял рыбу из рук Шантари и пошел жарить на костре.

— Силы беречь надо, — вздохнул мужик. — Сейчас рыбу ловить пойдем, а потом как телегу тянуть? А не поспеем вовремя — марачи шкуру пальцами сдерет, ботинки себе сделает.

Сардан долго смотрел на разгорающийся костер, на плещущуюся воду, на заходящее неспешно к горизонту солнце и на полсотни уставших, молчаливых людей, то ли живых, то ли мертвых уже. Одно медвежье семейство спало и тихонько, совсем не по-медвежьи скромно храпело. Озерная вода краснела, отражая закатное небо, и Сардану, разглядывавшему сияющую гладь, на миг показалось, что он сидит у костра один, так тихо было кругом. Он вздрогнул, встал и что-то шепнул Шантари, она посмотрела на него то ли испуганно, то ли восхищенно, и, подумав немного, кивнула.

Музыкант извлек из ящика с инструментами небольшую деревянную флейту, похожую на скрученную для выжимки тряпку, нанес немного красноватой мази вокруг раструба, а к отверстию над мундштуком приклеил крошечную эластичную мембрану. Он присел на берегу так, чтобы плескавшаяся вода самую малость не добиралась до его ног, и заиграл. Над необъятным тихим озером солнечным лучом метнулся мягкий, точно вынырнувший из воды звук. Метнулся и пропал. А через короткую паузу другой, на половину с чем-то октавы выше. И тоже, вспорхнув легонько ввысь, он растворился в свежем, прохладном воздухе, исчез, а мгновение спустя ему на смену пришел тот, первый. Так они и чередовались между собой — через паузы с равным интервалом. Как качели, которые, свистнув тихонько, зависали на секунду и возвращались обратно, снова свистнув, но немножко иначе, немножко по-другому. Ашаяти показалось, что красное закатное небо немного просветлело, будто бы вот сейчас развернется солнце и пойдет в обратную сторону. В озере заплескалась вода. Немногие успевшие уже заснуть крестьяне просыпались и с богобоязненным благоговением смотрели в сторону музыканта. Кто-то привстал, кто-то молился. Казалось, сам воздух наполнился энергией и засверкал.

Выждав минуту, Шантари зашла в воду и стала собирать поднимавшуюся на поверхность рыбу. Она брала сразу по шесть штук, возвращалась на берег и выкладывала у костра, затем шла обратно в озеро. Когда набралось с полсотни рыбешек самых разных размеров и видов, музыкант прекратил играть, отыскал в ящике раздобытый в артели Атаркхана сосуд шмопа и позвал всех ставших лагерем на ужин. Крестьяне разглядывали пищу как сквозь сон, происходящее казалось им галлюцинацией. Было тихо.

Только через сутки блужданий по лесу крестьянский караван подошел к воротам в имение марачи. В заторе, который образовался прямо среди деревьев и сползал по дороге на километр дальше, столпилось несколько сотен телег. Гвардейцы в пестрых одеждах, похожих на халаты или пижамы, высокомерно разглядывали крестьян, долго и неряшливо простукивали мешки гнущимися тряпичными палками и потом, делая каждый раз театральную паузу, говорили снисходительно:

— Ну, проходи давай.

На каждую телегу уходило, наверное, минут пять, а может, и десять, особенно когда мешков было много, поэтому рассосаться затору не суждено было и до завтрашнего утра. Сардан попытался было пролезть без очереди, но его тут же окружили непонятно откуда нарисовавшиеся, но при этом все такие же сонные стражники.

— Это мы куда это без спросу⁈ Без очереди⁈ — зашепелявил стражник с бледным, синеватым лицом, на которое кожу натянули так изуверски, будто ее было слишком мало для и без того не гигантского черепа.

— Я артельный музыкант. Я здесь по поручению ханараджи, — как обычно приврал Сардан.

— Нельзя, — стражник зевнул.

— Как это нельзя⁉ — Сардан грозно насупился, чтобы произвести впечатление. — Вы отказываете в проходе человеку, который выполняет поручение ханараджи⁈

— При чем тут твой ханараджа? Здесь земли марачи Назадханы.

— Но ведь ханараджа выше, чем марачи! — все пытался достучаться Сардан.

— Чушь. Ханараджа, говорят, маленький, и ростом не выше козы. А марачи наш вон того дерева в два раза выше!

— Я не о росте говорю, а о том, кто главнее!

— Вот и говори. Иди вон туда подальше, скройся отсюда, и говори, что хочешь. Или я тебе свистульку твою туда засуну, откуда потом до старости высунешь!

Рядом что-то затопало, и все, и Сардан в том числе, обернулись. К стражникам подъехал всадник в роскошном женском, на вид, платье, с пышными, надутыми рукавами, золоченными кружевными воротничками в три ряда и в розовых облегающих штанах, почти прозрачных. Верх одежды был настолько коротким, что низ казался чуть ли не обнаженным. Такие платья пользовались некоторой популярностью среди великосветских повес столицы Матараджана, Хандыма, а самые матерые циники набирались смелости напяливать прозрачные части на голое тело. Шились эти завитки и узоры исключительно на заказ, и потому цены, особенно на кружевной, со множеством деталей верх, часто задирались до ошеломляющих высот. Одно платье могло стоить как табун лошадей или деревня, или несколько деревень, что, впрочем, нисколько не снижало интереса высших кругов столицы к подобным одеждам, а напротив — подогревало. Мало того, чем дороже наряд натягивал на себя человек, тем большим уважением он пользовался, какая бы ни была между этими предметами связь. Сардану это показалось важным в первую очередь потому, что совокупная ценность всех видимых им сегодня сотен крестьянских мешков с зерном и мукой вряд ли способна была окупить хотя бы половину этого платья… А впрочем, он и представления не имел ни о цене этого платья, ни о стоимости мешка муки.

Ашаяти скривилась. Восторг боролся в ее душе с отвращением.

— Музыкант? — спросил позолоченный всадник тонким голоском, растягивая ударную «а». — Марачи Назадхана обожает слушать музыкантов. Пропустите его.

Сардан не знал, как реагировать. Хотелось усмехнуться злорадно в лицо стражнику, но от взгляда на своего невольного покровителя к горлу подкатывал ком. Сардан сделал какое-то неловкое движение руками и шагнул мимо стражи. Когда то же самое попыталась проделать Ашаяти, стражник поднял ладонь и ткнул девушку в грудь. Ашаяти тотчас ухватила его за пальцы, выкрутила ему запястье и прижала несчастного в пижаме к земле.

— Это со мной, — поспешил Сардан, видя, что со всех сторон зашевелились стражники.

Впрочем, испугался он вовсе не за Ашаяти. У нее-то были две сабли, а у ее противников только какие-то тряпичные палочки.

— Женщины танцовщицы, а носатый — аккомпаниатор.

— Танцовщицы? — переспросил всадник и щелкнул хлыстом, отчего набежавшие было стражники вмиг рассеялись, как если б их тут и не было. — Танцовщицы… Хм… Будьте добры.

Всадник облизнулся длиннющим слюнявым языком и отъехал в сторону, давая пройти всем четверым.

Сардан двинулся по дороге, где, немного рассосавшись поначалу, вновь образовался затор. Крестьяне останавливали телеги у высоких амбаров и последние силы расходовали на то, чтобы перенести туда свои мешки. После этого, вывалившись обратно на морозный воздух, падали они на землю, окончательно нищие и опустошенные, и ползали за стражниками, прося милостыню, прося вернуть хоть чего-нибудь, хоть горсточку, хоть пару зернышек. Стражники отбивались и хохотали.

Прямо за амбарами высилась разукрашенная в яркие цвета стена грандиозного дворца, даже не дворца как будто, а целого замка, с башнями по краям, с балконами, с бойницами и кое-где зубастой крышей. По моде Северного Матараджана стены покрыли разноцветными линиями, узорами, завитками, хоть и не так пышно, как это делали в столице, где свой цвет придавали буквально каждому камешку.

Сардан прошел полные человеческого страдания амбары и, обойдя все строение стороной, вышел к главному входу в замок. И попал в другой мир.

Из четвертой преисподней поднялся в небеса.

А скорее — из преисподней первой свалился в четвертую.

Эспланада перед входом, окруженная садом в строгом классическом стиле, забита была каретами — большими и еще больше, с драгоценными камнями, с золотыми узорами и серебряными спицами. Из карет выходили люди в роскошных платьях, осыпанные роскошными украшениями и, высокого задрав головы с роскошными прическами и шляпками, поднимались по короткой лестнице в замок, ведомые под руку своими пажами и воздыхателями, сопровождаемые бесчисленными слугами. Стоял веселый гам, тут и там вспыхивал нарочито сдержанный, надменный хохоток, дамы подавали руки кавалерам, кавалеры эти руки лобызали и, со скучающим взглядом, упражнялись в банальностях.

Ашаяти ошеломленно таращилась по сторонам. Всю свою недолгую и мрачную жизнь мечтала она, как и многие бедняки, хоть на мгновение, хоть на минутку оказаться среди блеска высшего общества. И вот, добившись своего, Ашаяти не ощутила восхищения… Повсюду люди, обыкновенные люди, с руками и ногами, и с такими же глупыми, надменными, наглыми лицами, как и у людей в самых грязных трущобах. Сколько мерзкой самовлюбленности в этих лицах! Как противны эти снисходительные улыбки! Не такими были они в мечтах! Не таким был блеск! Омытое кровью бедняков высшее общество сияло, как лужа нечистот на рассвете.

Из-за пышного сада не виден был раскинувшийся внизу холма городок, окруженный защитной стеной из полуразвалившихся трущоб. Он был выстроен на берегу озера, воды которого в последние годы поднялись почти на метр и затопили нищенские окраины. Обитатели их, потеряв и то убогое жилье, что у них было, перебирались выше и селились в дырявых шалашах на склоне холма — между замком и городом, отчего ехавшие на бал гости вынуждены были проносится сквозь трущобы как через вражеский лагерь. Зрелище подавляло, поэтому многие, вылезая из карет, улыбались натянуто, через силу и приходили в себя только внутри, в надежных стенах замка.

Сардан попытался было слиться с толпой, но люди в богатых платьях шарахались от бродяг в грязных и вонючих костюмах, показывали пальцами, презрительно кривили рты, а кто-то и вовсе побежал искать стражу, которая осталась в полном составе с противоположной стороны замка. Мажордом, стоявший в дверях и приветствовавший гостей изощренным двойными поклоном с полуоборотом и каким-то странными круговым движением головы, увидев приближающегося к нему музыканта с кучкой оборванцев, поспешил навстречу.

— Прочь, прочь, — сквозь зубы процедил мажордом.

Поначалу он хотел схватить Сардана за плечи и развернуть, но тотчас одернул брезгливо руки и сморщил физиономию. Музыкант стал объяснять мажордому кто он, Сардан, такой, кто его спутники, кто их послал и почему ханараджа из Хандыма стоит выше по социальной лестнице любого марачи и любого дхара, но управляющий замком ничего не слушал и дальше повторял свое перепуганное «прочь», пока не вывел Сардана из себя. Музыкант решил, что неплохо бы поработать среди этой толпы «поносным» свистком, а Ашаяти раздраженно стучала пальцами по рукоятям своих сабель, но в тот момент, когда слово «прочь» было произнесено уже раз пятьдесят, за спиной мажордома в сопровождении нескольких стражников появился человек невысокого роста и с громадными совиными глазами. Этот был выряжен в короткую розовую рубашку с золотистыми узорчатыми цветочками на ней, а ноги обтянуты были узкими, практически прозрачными колготами. В промежности назойливо выпирало что-то странное, пухлое, привлекающее, приковывающее взгляд, к великому ужасу того, кто оказался перед этим человеком.

— Что у вас тут, дорогой мой? — высоким голосом обратился мужчина в колготах к своему мажордому, и Сардан понял, что перед ним не кто иной, как марачи Назадхана собственной персоной.

Как там говорил стражник, в два раза выше дерева? Интересно, видел ли хоть раз тот человек с обратной стороны замка своего хозяина?..

Музыканту пришлось в третий раз с новыми подробностями рассказывать кто он такой, кто такие его спутники и что они, в конце концов, забыли в этом пренеприятнейшем месте.

— Мы думаем, не без причины, что следующей целью огненного духа… — говорил Сардан, но Назадхана прервал его, пропустив все мимо ушей.

— Музыкант — это замечательно, — сказал марачи. — Как вы сказали вас зовут?

— Сардан.

— О, вот оно что! — марачи заулыбался. — Очень знаменитое имя! Впрочем, впервые слышу.

— Так вот, я говорю, мы думаем, что…

— Мы были бы рады послушать ваше искусство, просим быть нашими гостями, — марачи повернулся к мажордому. — Дорогой мой, проведите гостей в гардеробную, разрешите им сменить платья с пути. А после, — он очень медленно повернул голову обратно к Сардану и расплылся в такой плотоядной улыбке, что музыканта аж передернуло, — вы сыграете нам что-нибудь чувственное и сентиментальненькое.

Ага, подумал Сардан, на «поносном» свистке. Чувственное, прям до слез.

Их повели запутанными, ослепительно яркими коридорами. Тысячи свечей заливали все светом, сияло золото и драгоценные камни в бесчисленных узорчатых подсвечниках с вделанными понизу обнаженными фигурками.

В бескрайней гардеробной на втором этаже, разделенной на мужскую и женскую половины, собраны были сотни платьев, многие по виду старинные, оставшиеся от предков, которые, похоже, вели такой же образ жизни, как и их потомки. Впрочем, эти древние одежды, по крайней мере, походили на платья, чего не скажешь о нынешних. Среди сваленного кучей тряпья Цзинфей отыскал новомодные штаны с вырезом между ног, а Сардан — рубашку из одних кружевных рукавов слоев в десять. Мужчины оделись неоригинально: в простые камзолы и теплые штаны без особых изысков, разве что музыкант повязал себе поверху пижонский широкий пояс с цветастой вышивкой. Женщины возились на своей половине в разы дольше. Ашаяти перебирала платья быстро, отбрасывала каждое попавшееся под руку с поспешной брезгливостью, краснела раскаленными углями от одной только мысли о том, как на ней будет выглядеть эта одежда. Слишком широкие вырезы и тут, и там, слишком прозрачная ткань, слишком облегающая — она забраковывала буквально все. Грубость, вульгарность платьев вызывала у нее омерзение. Никакой утонченности, никакой изысканности, которыми так гордились люди высшего света, не нашла она в этих одеяниях. Только пошлость и броская безвкусица. Никакого блеска не было в этом мире. Он только поглощал свет.

Наконец Ашаяти устала, и тогда Шантари с легкой улыбкой нацепила на нее первое попавшееся под руки платье — все из сложных переплетающихся узоров, узкое в талии, слегка поддерживающее грудь, ничего толком не открывающее и не сковывающее движения. Сама демоница оделась в светлое платье со множеством складок и традиционным матараджанским орнаментом. Широкий вырез на груди немного закрывало богатое ожерелье, а хвост проходил сквозь удобный вырез в юбке.

Ашаяти смотрела на свои открытые ниже колен ноги и кусала губы:

— Как голая, — сказала она. — В такой одежде я не смогу достать пяткой даже до подбородка.

В дверях они столкнулись с Сарданом и Цзинфеем, и Ашаяти засмущалась пуще прежнего, взгляд ее рухнул в пол и казалось, что ничто уже не способно было его поднять.

— Дамы, вы сверкаете ярче всех бриллиантов, которыми усеяны эти стены, — похвалил Сардан.

— Да, можно потушить свечи и осветить дворец блеском вашей красоты, — добавил Цзинфей.

Ашаяти покраснела, как рубин.

— Такое ощущение, — сказала она, — будто на меня повесили кожу крестьян, умерших от голода ради того, чтобы марачи мог купить все эти платья.

Никто не ответил, Цзинфей закашлялся от заполнявших воздух благовоний, а Сардан от нечего делать загасил свечу. Одна Шантари сохраняла на лице снисходительную и чуточку презрительную улыбку.

В коридоры ворвалась музыка. Тотчас мимо замешкавшихся гостей пробежали девушки, лица и ладони которых расписаны были какими-то замысловатыми узорами, одна остановилась, показала пальцем на нос Цзинфея и весело расхохоталась, схватила ученого под руку и увлекла куда-то за поворот. Повсюду зашевелились, забегали люди, все торопились в главный зал, где начались танцы. У женщины в толпе загорелась шляпка, на которую вывалилась свеча из задетого подсвечника.

Шантари взяла Ашаяти под руку и, возбужденная и торжественная, потащила ее следом за остальными.

Сардан остался один среди незнакомых толкающихся людей, быстро осмотрелся и пошел снова искать хозяина дома. Поблуждав переполненными коридорами, музыкант все же нарвался на марачи Назадхану, спешащего наперерез вместе с гурьбой своих разодетых в красные халаты охранников.

— Послушайте, — начал было Сардан, — у меня серьезные опасения, что этот замок может стать следующей целью…

— Да-да-да, — затараторил Назадхана, — я все помню, так и есть, что-нибудь обязательно сыграете! Кстати, вы когда-нибудь танцевали на одной ноге? Очень свежо!..

И он скрылся за поворотом, утонув в необъятной толпе. Сардан помрачнел и пошел следом, но уже не в силах был и взглядом отыскать Назадхану.

— Посмотрите на этот камень, — говорила возле уха музыканта какая-то узкая женщина. — Муж отдал за него две сотни золотых джах, подарок на воскресенье. Купил его еще в четверг и скрывал от меня целых три дня! Алмаз внутри сапфира.

— Как он прелестно блестит!

— И смотрится просто шикарно, особенно вместе с вашим опаловым колье! Никогда не надевайте их по-отдельности!

— Никогда! — подтвердила хвастунья, вздохнула манерно и закатила глаза. — Не знаю, как я вообще набиралась смелости появляться в обществе без украшений на указательном пальце. Я, наверное, выглядела как нищенка!

Дамы расхохотались, изо всех сил открывая рты как можно шире, чтобы окружающие решили, будто смех их искренен.

— Посмотрите на эту бутылку, Шаманкер Тхун! — рявкнул кто-то и кашлянул. — Если вы мне скажете, что это настоящий михреншав, я назову вас самым отъявленным лжецом на свете! Вы видите эти пузырьки?

— Вижу, друг мой.

— Поглядите какие они.

— Гляжу.

— Крошечные!

— Крошечные.

— Разве такими должны быть пузырьки михреншава?

— Что вы говорите?

— Разве могут быть пузырьки настоящего михреншава такими крошечным? Это ведь не бусины, а какие-то, с позволения сказать, блохи! Вы посмотрите! Как такое в принципе можно пить? Человека, который позволяет себе пить такое, я даже не знаю, как назвать… Я бы такого к себе не то, что в дом не пустил, я бы его приказал повесить, снять — и повесить еще раз. Потому что уважающий себя человек от одного взгляда на эти пузырьки должен упасть в обморок и не вставать до тех пор, пока слуги не принесут ему настоящего михреншава. А это?.. Что? Фу!.. Вы бы мне в бокал еще воды налили, чтобы уж окончательно…

— Да, воды, — захихикало где-то. — Точно, точно, фу…

— Я человек или что? Я лошадь, что ли, кобыла вонючая, воду пить⁈

Голоса затихли было, но на их место тотчас полезли новые.

— И что же, что же? — пыхтел какой-то пухлый юнец.

— Я завожу ее домой, подхожу к мажордому и даю ключи, наказываю ему — выйди в свою комнату, псина, закройся и не высовывайся, пока не позову. Запираю на замок дверь в спальню. Потом подхожу к ней и заявляю: женщина, говорю, ты знаешь, зачем мы здесь?

— А она?

— Она говорит — знаю, мой прекрасный господин.

— Книжки почитать… — что-то мерзко захрюкало.

— Я срываю с нее платье, раздеваюсь сам…

— Ха-ха-ха!

— Да что такое! Кто там меня все время перебивает⁈ Так вот, раздеваюсь сам, а тут в дверь заходит жена!

— Ох!

— Но ведь дверь была закрыта!

— Что?..

— Дверь!

— Где?

— Что где?

— Тьфу! Заходит жена… И что же я говорю?

— Падаешь на колени в слезах и просишь прощения?

— Что там за этот… постоянно⁈

— Так что же дальше-то?

— Я ей и говорю!

— Что?

Пауза.

— Забыл, что ли?

— Не мешайте человеку, он не успевает придумывать!

— Тьфу!

Покатились по толпе зловонные смешки, но тотчас скрылись, едва Сардан шмыгнул мимо.

— Посмотрите какие туфельки! За пятнадцать минут до выезда нам их принес посыльный. Такая прелесть!

— Это ведь яшари? С удвоенным каблучком, да?

— Ой, ну конечно яшари, — с некоторой неуверенностью проговорил женский голос. — Что вы, яшари не узнаете?

— Боженьки, дорогая, но ведь такие уже два дня никто не носит! Что же вы⁈ Наверное, еще и за полцены купили⁈

Шантари и Ашаяти к этому времени как раз выбрались из слепящих коридоров в необъятный зал, величественные люстры на потолке которого с пола казались малюсенькими точками. Гремела шустрая, однообразная музыка, вертевшаяся без перерывов вокруг пары-тройки бесконечно повторяющихся аккордов каким-то унылым водоворотом, поверх которого пошленько пищала избитая, до неприличия незапоминающаяся мелодия, специально написанная «так, как нравится». Ударные тарабанили надоедливый, поначалу как будто бы изящный, но чем дальше, тем все более монотонный ритм. По залу, не такому и переполненному, как могло показаться по шуму голосов и загруженности коридоров, вертелись парочки самой своеобразной наружности. Вот мимо Шантари пролетела бойкая улыбчивая девушка в обнимку с жирным полутораметровым котом. Дальше кружилась пара черных-пречерных бхутов с изуродованным физиономиями, следом за ними двое угловатых мужчин с петушиными головами, сам с собой танцевал человек без лица, а рядом парочка с черепами людскими на головах вместо шляпок. А на самом потолке — ногами кверху и головой вниз — вокруг люстры танцевали веталы. Шарканье и скрип ног кружащихся пар по полированному полу добавляли однообразной музыке ритмического своеобразия. Впрочем, привыкшие к черствости слушателей музыканты не реагировали.

Бальные танцы были не слишком характерны для Северного Матараджана. Религия по-прежнему порицала такие нескромные развлечения, но жизнь и страсти человеческие были сильнее дряхлых традиций, и южные пляски постепенно занимали все больше и больше места в культурной жизни севера. Сложнее всего им было в тех местах страны, где сохранялось повышенное влияние даришанства, особенно в столице, Хандыме, признававшем только традиционные сольные танцы, в большинстве своем женские. Но дни прежних обычаев в любом случае были сочтены, и их место уже готовились занять новые, которые вскоре с удовольствием примет и гибкая религиозная мораль.

Когда девушки шагнули в зал, Шантари выпустила руку Ашаяти, и тотчас демоницу со всех сторон обступили восхищенные ее красотой и фигурой мужчины — старинный марачи, будто выползший из собственного пыльного портрета в каком-нибудь давно забытом замке, несколько его прыщавых сыновей, похожих на выряженных в золото деревенских дурачков, трое ракшасов ростом метра в два с половиной, мужчина с четырьмя руками, его приятель с таким громадным животом, будто проглотил пару бочек, синий-синий пьяница и множество других, с виду более-менее обыкновенных.

— Госпожа, вы сводите меня с ума! — бубнил старый марачи.

— Разрешите представиться, потомственный дворянин…

— Я вижу вас впервые, но влюблен до беспамятства!

Никогда прежде Шантари не слышала столько пошлостей и банальностей за столь короткий период времени, но самолюбие ее было вне себя от счастья. Демоница одаривала презрительно-соблазнительной улыбкой всех, отвечала снисходительной благодарностью, но руки никому не подавала.

— Госпожа, позвольте поцеловать ваш коготок, — полез, выпятив губы, какой-то раскрасневшийся сластолюб с толстой рыхлой физиономией.

Шантари отпрянула.

— Нет-нет, — быстро сказала она, — это будет нечестно по отношению к остальным.

И улыбнулась.

— Позвольте поцеловать всем, — сказал ракшас. — В чем же беда?

— А вы считаете, что этого достойны все, дорогой мой? — с натугой улыбнулась Шантари.

— Любви такой блестящей особы достойны не все достойные, — сказал что-то непонятное старый марачи.

— Не поспоришь.

— Идемте все же танцевать! — полез, толкая всех, полоумный сын марачи.

— Что вы, что вы… — забеспокоилась Шантари, отступила, наткнулась на чьи-то руки и вздрогнула, чуть не взвизгнула.

— Госпожа, я весь в вашем распоряжении, — двинулся к ней ракшас.

— Позвольте ваши ручки, — теперь это был мелкий толстяк.

— Госпожа, — не отставал и его четырехрукий приятель.

Шантари побледнела, оказавшись в полном окружении, едва не рухнула в обморок, затем с невозможной скоростью юркнула в сдавленную самой собою толпу и помчалась насквозь к выходу, оттуда по коридорам, пока не увидела дверь в женский туалет. Влетев внутрь, она подперла дверь спиной и попыталась отдышаться, ее трясло, в глазах двоилось и троилось, мускулы всего тела напряглись так, будто она на полной скорости неслась половину дня по горам и лесам.

Туалет оказался помещением средних размеров, вдоль стен которого прямо в полу выбиты были небольшие дыры (шестнадцать штук), не отделявшиеся друг от друга никакими стенками и укрытиями, отчего комната походила на решето. Над каждой дырой горела свечка, в воздухе витал запах благовоний, как если бы кто-то тут готовил торты и пирожные. Внутри, по счастью, никого не оказалось, и Шантари смогла перевести дух, собраться с мыслями, а потом решила, что из этой комнаты она больше никуда не уйдет. Мир, который она так мечтала повидать, окрасился в черное и полон был отвратительных людей с длинными, тянущимися к ней руками. В голове даже мелькнула мысль — а не вернуться ли домой, в Чатдыр?.. Золото в этом дворце блестело кровью, душистые благовония пахли ядом, а дорогое вино текло слюнями сладострастия. Мир цветов, шелеста волн и добрых улыбок, который она воображала себе в темном особняке далеко отсюда, теперь раздражал дешевой наивностью.

Ашаяти, потеряв из виду свою «смелую» подругу, перепугалась, и, отшатнувшись от напиравшей толпы, шагнула было обратно к выходу, но внезапно кто-то ухватил ее сзади за плечи. Ашаяти отскочила и обернулась так поспешно, что споткнулась и чудом только не растянулась на полу из-за сковывающего ноги платья. Перед ней стоял белокурый молодой человек неясной половой принадлежности с приторной улыбочкой — из тех, что нравятся дамам до пятнадцати лет.

— Госпожа, разрешите пригласить вас на танец, — сказал улыбчивый парень (вероятно, парень), но сразу же осекся, взглянув в сердитые глаза той, к которой так неосторожно обратился.

Ашаяти зарычала и мотнула головой — иди, мол, пока цел. Не успел ретироваться первый, как на бедную девушку навалились сразу несколько, среди которых не постеснялся всунуться круглый маленький старик, ростом не достававший ей и до пупка. Они затараторили все разом, потянули к ней потные руки, поперли, как голодные волки на загнанную лань. Ашаяти почувствовала, что теряет связь с реальностью, что ноги и руки вот-вот откажутся ей повиноваться. Она прошмыгнула между нападающими, просочилась сквозь толпу туда, где ожидала увидеть выход, но вместо этого уперлась в стену. Позади варварски гремело и грохотало. Ашаяти поспешила вдоль стены, сбила с ног какую-то лобызающуюся волосатую парочку (ей показалось, впрочем, что лобызалось трое) и уперлась в стойку, заставленную переполненными графинами. Ашаяти принюхалась к одному, другому, третьему. В зале, где толкались сотни обрызганных благовониями людей, где чадили у потолков ароматические свечи, она различила мощнейший запах алкоголя. В первом графине был шлюк, во втором злое вино, в третьем что-то очень кислое и вонючее, похожее на смешанную со спиртом мочу.

На столах в углу разложили блюдца с экзотическими закусками, пирожными, паштетами, сладостями и икрой. А ведь где-то совсем рядом, за несколькими стенами, голодные крестьяне отдают последнее зерно и ползают на коленях, вымаливая крохи для своих детей.

Ашаяти сделала пару глотков шлюка, вздохнула полегче, поспокойнее, посмотрела на извивающуюся хаотично блестящую толпу и скривилась в презрительной улыбке.

Сияющий золотом бальный зал напомнил ей грязный бандитский кабак, зловонный и с пьяницами. Хозяева таких кабаков с не меньшей претенциозностью сдирают грязь со своих треснутых кружек, чем местная прислуга с золотых кубков.

Как же так получилось, что мир, из которого она хотела сбежать, оказался так похож на тот, где она хотела бы оказаться⁉ А раз так — к чему и куда еще стремиться? К чему и зачем вообще жить, когда некуда податься и все вокруг помойная яма?..

Ашаяти почему-то захотелось, чтобы вот сейчас к ней кто-нибудь взял и подошел. Тогда б она ему!..

Цзинфей, потеряв увлекших его коридорами дам из виду, бродил среди людей, которые всегда почему-то обращены были к нему своими спинами, затем наткнулся на горстку женщин, сидевших на диванах в углу перед столиком с алкоголем и фруктами. Руки одной были выкрашены традиционными узорами из хны, а в волосах другой торчала большая заколка с обсидиановыми бусинками, свисавшими на крошечных золотистых ниточках. В углу сидела элегантная ракшаси, выше остальных головы на две и обвешанная вся звенящими браслетами, рядом с ней пристроилась темнокожая девушка, волосы которой выкрашены были разноцветными струйками, а вокруг шеи лежали полупрозрачные сапфировые бусы.

— Не могу я больше пить сливовый битэ! — говорила одна, сидевшая к Цзинфею спиной. — Мне вообще кажется, его в наши дни никто не пьет. Когда это было последний раз? Ой, не вспомню… Да? Глупые мы тогда были, молодые, и вспоминать как-то стыдно, таким вздором занимались! — она захихикала.

— Помню, мы мешали сливовый битэ с клубничным, — подхватила другая. — Пили из бокалов производства Мхабути, а потом били их об пол!

— Ну это совсем давно было, так стыдно… ой…

— Да, где-то недели две назад…

— Что ты, больше! Три, наверное…

— Из Мхабути больше никто не пьет, разве только какие-нибудь низы, крестьяне-ватрабхады, — сказала ракшаси и зазвенела браслетами.

— Да, бокалы стали такими дешевыми! Как мы смеялись, когда увидели, что цена в магазине стала на два золотых ниже! Нищета какая, противно даже!

— Из них очень неудобно пить макушин.

— Макушин? Это газовый какишивари?

— Фруктовый газовый какишивари, сейчас очень модный. Его нужно сосать прямо из горла.

— Говорят, от него бывают колики, это правда?

— И что же? Ведь модно. Он так долго растекается по всему телу…

— Кстати говоря, дамы, — внезапно заговорил стоявший позади диванов Цзинфей, обошел их и нагло уселся возле женщин, — а вы слышали о последних исследованиях человеческих кишечников?

Дамы переглянулись, неуверенно покривили рты в презрительных усмешках, кивнули друг другу вопросительно — это еще что и чей?

— Например, — говорил Цзинфей, — как пишет один мой знакомый, ученый Шапатхи Раши, если извлечь кишечник из тела и выложить его, допустим, как колбасу, то можно достать, к примеру, от этих замечательных мягких диванов до вон той двери в сад. Или до оркестра. Еще и уложить на колени тому, что играет на банга-ранга. И сколько, вы сейчас думаете, нужно кишечников человеческих, чтобы достать из нашего конца зала — в противоположный? А если не вдоль, а если поперек? Или наискось? Или к потолку подвесить? Вы представьте себе такую загадочную картину! Какая же богатая и вдохновляющая история, дамы, скрывается в наших телах! Сколько математики! Сколько поэзии! Видели ли вы когда-нибудь, как женщина на представлении фокусника умещается всем телом в маленькую коробочку? Вот ведь любопытная способность, вам так не кажется? Вот как, к примеру, этот пуфик: сидите вы на нем как ни в чем не бывало, ничего не подозреваете, а внутри него, к примеру, опять-таки, скрывается целый человек! Может быть, вовсе негодяй какой-нибудь, плут и хулиган, который оттуда вылезет среди ночи и украдет что-нибудь неприличное. Как когда вы пытаетесь в маленький ящичек уместить все свое имущество, а он никак не закрывается, а потом вдруг стиснулся, закрылся вроде бы, вы, довольные жизнью, убираете руку, а он — бабах! — открывается сам собой, и ваше дырявое исподнее летит по всей комнате. И так же, дамы, и наши кишечники! А что уж говорить о прочих удивительных органах? Вы когда-нибудь наблюдали вскрытие желудка? Интересное зрелище! Кстати, дамы, не желаете ли станцевать?

Не успели опешившие от потока странных слов женщины прийти в себя, придумать достойный наглеца ответ, а тот уже схватил за руку ближайшую к себе девушку — с черными волосами, длиннющими ресницами и вечно блуждающим между губами языком, — схватил и потащил в танцующую массу. И только она сообразила, что происходит, только решила было запротестовать, как снова врезала музыка и начался танец. И какой варварский это был танец! Воткнувшись в глаза своей перепуганной пленницы острым, глубокомысленным взглядом, Цзинфей задергал всеми членами своего тела одновременно. Работая плечами, запястьями, ладонями, коленями, бедрами и даже ступнями, двигаясь резко, как если бы каждое его движение было разжатием после ожесточенного сжатия, то и дело сгибая суставы под углом в девяносто градусов, дрыгаясь и трясясь так, будто он был марионеткой в дрожащих руках наклюкавшегося пьяницы, Цзинфей походил на дикого шамана, пляшущего с ножом вокруг пригвожденной к камню жертвы. На лице его с удивительной медлительностью сменяли друг друга такие безобразные гримасы, словно кто-то ухватил его за физиономию руками и мял ее, и мял, хохоча до упаду, а глаза при этом смотрели серьезно, сосредоточенно, будто решали какое-то уравнение, записанное в зрачках объятой ужасом черноволосой девушки.

Стоило примитивному ритму ударных сделать короткую паузу, к избраннице Цзинфея подступили ее обеспокоенные подруги, подхватили под руки и потащили прочь из зала, подальше от этого непонятного дикаря, в сад, куда выходили роскошные стеклянные двери с сияющими витражами.

Впрочем, Цзинфей понял произошедшее по-своему. Он упер руки в бока и победоносно расхохотался.

— Значит, в сад? Уж не сомневайтесь, обольстительницы, что я приму ваше любезное предложение!

И, прокричав эти слова, бросился догонять.

Но не успел он проскочить сквозь широко распахнутые двери наружу, как в проеме с противоположной стороны зала появилась смущенная, настороженная Шантари. И только шагнула внутрь, как тотчас со всех сторон потянулись руки жаждущих.

— Госпожа, вот вы где!

— Госпожа, приглашаю вас на танец!

— Госпожа!

Слово это — «госпожа» — сказано было столько раз и с такой страстью, что если бы после каждого из произношений кто-нибудь из дураков становился умным, то на свете не осталось бы идиотов. Но, к сожалению для всех нас, слова такой власти не имеют, а Шантари сжалась в комок, ее прекрасная сиреневая кожа покрылась испариной, и, не дожидаясь, пока забегавшие мурашки начнут кусаться, девушка вновь скрылась где-то в тесных коридорах. А потом хлопнула дверь в женский туалет — единственное место в этом доме, куда, как воображала наивная Шантари, не способен зайти ни один мужчина.

Сардан, отскакивавший от норовивших сшибить его танцующих пар, все искал легкомысленного марачи и все никак не мог найти. В этой вертящейся толпе и лиц-то не рассмотреть — едва мелькнет разгоряченная физиономия, как спустя всего мгновение ее место занимает затылок партнера. Сардан хотел было уже плюнуть с досады, но решил не портить никому платья, пошел вдоль стены и неожиданно наткнулся на Ашаяти. Девушка развалилась на подлокотнике пустого дивана, расслаблено положила на спинку одну руку, а другой переворачивала внутрь себя графин с каким-то рыжеватым пойлом. Выпив разом почти половину содержимого, она остановилась, заморгала, облизнулась и вздохнула с довольной улыбкой, потом взглянула на окружающий себя мир мутным взором, а бальный зал, и без того шумный и клокочущий, в глазах ее завертелся каким-то совсем уж демоническим шабашем.

— Ага, — сказала Ашаяти, пытаясь рассмотреть лицо Сардана, — тебя я узнаю!

— А вот я тебя не очень, — проворчал Сардан.

— Ну и мерзкая все-таки у тебя рожа! — заметила Ашаяти. — Я б с такой рожей сидела дома и на улицу не выходила.

— Какое счастье, что ты у нас красавица, — обиделся музыкант.

Ашаяти так мило улыбнулась, что обида скрылась, как не бывало.

— Господин, вы пригласите даму на танец? — спросила Ашаяти удивительно мелодичным голосом, точно пропела, но пьяные глазки ее при этом никак не могли остановиться на музыканте и все косились куда-то в сторону.

— Давай в другой раз, — примирительно сказал тот. — Я не против сначала разорить несколько бочек вина.

Ашаяти нахмурилась.

— Нет, — сказала она совсем другим голосом, — давай танцевать, или я тебе всю морду разобью!

Ашаяти посмотрела на музыканта внимательно, сосредоточенно, оценивающим слабые места взглядом, за которым следует неминуемый выпад меча или шпаги. А потом выражение ее лица стало быстро меняться, напряжение спало, на губах появилась добрая улыбка, в глазах — смех, игривость. И тотчас все пропало снова. Сдвинулись брови, словно на лицо наползла туча, сжались в презрительной насмешке губы, сощурились глаза. Сардан понял, что не успевает за переменами настроения своей подруги, поэтому решил ей пока не перечить.

Он взял Ашаяти за руки, повел танцевать. Пока пробирались сквозь толпу в поисках свободного места, она дважды наступила ему на ногу. Наконец, схватившись кое-как, они зашагали по кругу, затопали, как две поломанные куклы, искоса поглядывая на окружавших их людей, пытаясь копировать их легкие, кружащиеся, плавные движения. Теперь Сардан в свою очередь наступил на ногу Ашаяти, а та машинально двинула было ему коленом в пах, но по пьяни промазала, и удар по касательной чуть было не сломал кому-то рядом тазовую кость. Ашаяти напряглась, сконцентрировалась, посмотрела на танцующих прямо перед ней, схватила Сардана покрепче и попыталась было обрести ту воздушность, с которой вертелись люди вокруг, но оступилась и упала музыканту на грудь. Еще немного — и оба повалились бы под ноги толпе.

— Таких танцев я еще не танцевала, — призналась Ашаяти в некотором смущении.

— Я тем более, — сказал музыкант.

— Вертятся, как собаки за хвостом.

— Богатый опыт.

Ашаяти отстранилась и серьезно посмотрела на Сардана, потом отвела взор, задумалась над чем-то.

— Аши, скажи, мы с тобой раньше встречались? — спросил Сардан.

Ашаяти пожала плечами.

— Лет семь назад в Веренгорде я стащила драные ботинки у какого-то музыканта.

— Лет семь назад я проходил через Веренгорд, и какой-то засранец стянул у меня ботинки.

— Рассказывай дальше, я все придумала, — Ашаяти криво усмехнулась.

— Я тоже. Но вот смотрю на тебя и такое чувство, как будто мы знакомы всю жизнь.

— Галлюцинации ненормальные, — сказала Ашаяти. — Пить меньше надо.

— В жизни ничего не пил.

Где-то над толпой раздался голос Цзинфея:

— Господа, вы не видели нескольких таких… С большими… Не проходили тут?

Сардан поискал ученого взглядом, но увидел только чьи-то спины и проносящиеся мимо лица. И снова тот же голос, ближе:

— Господа, вы не видели, здесь не пробегали дамы? С большими такими… вот такими… нет?

Цзинфей протиснулся сквозь две потные спины, между которыми было так узко, как могло бы быть между свиньей и свалившейся на нее коровой. Ученый выпучил глаза, тяжело вздохнул и с хлопком выскочил в коридор. Рядом с ним беседовали двое — один совсем маленький, ростом ученому до груди, а другой высоченный толстяк, мимо которого по коридору могла бы проскользнуть лишь кошка.

— Только не напоминайте… Это кошмар, как я намучился! — сказал коротышка, вытирая со лба пот.

— Да что же такое могло случиться?

— Кошмар, говорю вам, ужасный кошмар! Нечеловеческий! Я до сих пор как вспоминаю — с меня натуральным образом спадают штаны! Я бы лучше сейчас… Да что уж говорить?.. Попробовали мы вчера шамакер-хамакер, который вы намедни нам так советовали. Решили испытать в теплой ванне… и что я вам скажу, дорогой мой Шарменчи Шаран, я не понимаю, почему я до сих пор живой!

— Святые падишахи, кузен, что же случилось?

Стыдливая пауза. Покраснели даже стены.

— Никак не хотело вылезать, — выдавил из себя коротышка и стал стирать с физиономии пот двумя руками.

— Что вы говорите⁈ — вскричал Шарменчи Шаран. — Неужели вы не смогли вытащить шамакер-хамакер в теплой ванне!

Два десятка хихикающих голов повернулись к говорившим, даже Цзинфей вздрогнул, хотя решительно не понимал, о чем идет речь.

— Ну что же вы так!.. Ну не надо… Тише, господин Шарменчи Шаран, — торопливо шептал коротышка. — Так ведь недолго… Я же был не один!

— Не один⁈ В ванной⁈ Господин кузен! — Шарменчи Шаран с веселой улыбкой погрозил кузену пальцем.

— Не один!

— Сколько же вас было?

— Больше одного.

— И меньше дюжины, так я полагаю?

— Вы знаете, арифметика — не мое.

— И шамакер-хамакер, значит?..

— Ни в какую, господин Шарменчи Шаран, — карлик вздохнул. — Ни обратно, ни… а впрочем… вы же понимаете, да?

— Ничего не понимаю, кузен. И что же дальше?

— Пришлось вызывать стражу.

— Стражу⁈ — заорал Шарменчи Шаран. — Стражу⁈

— Ну не ракжанаранских же книгочеев, дорогой кузен!

Цзинфей невольно хрюкнул.

— Стражу, помилуйте падишахи! — восхищался Шарменчи Шаран.

— Стражу, кузен. Два часа в холодной воде с шамакером-хамакером, кузен.

Цзинфей двинулся по коридору в другую сторону — благо проходы опустели, потому что толпившиеся здесь прежде люди отправились покорять танцевальный зал. За поворотом, в тени дверного проема в женский туалет Цзинфей наткнулся на Шантари. Она печально выглядывала в коридор, вздыхала и думала о чем-то своем. Цзинфей решил, что ей не дается какая-то математическая задача.

— Госпожа, — сказал запыхавшийся Цзинфей, — не замечали вы здесь двух таких… с вот такими? — Цзинфей сделал круговое движение у груди. — Потерялись. Наверное, тоже ищут меня, слезами залитые.

— Вот бы все разом взяли и потерялись, — мрачно заявила Шантари.

Цзинфей снова посмотрел на нее и понял наконец, что бегать и искать ему больше никого не нужно. Но стоило ему протянуть руки и сказать:

— Госпожа, позвольте пригласить вас…

Как резко заглохла музыка и заорал звонкий, скрипучий голос:

— Господа леди и жмантальоны, пожалуйте к столу!

В зале наверху накрыли сразу два огромнейших стола. На белоснежной скатерти с золотистыми узорами расставили золотистые блюдца, серебряные вилки, ложки, ножи и странные приспособления непонятного назначения — три вилки с двумя волнистыми, гнутыми в разные стороны зубцами и еще что-то похожее на стилет с плоским лезвием и крестиком на кончике. А поодаль лежали маленькие пилы с красивыми резными рукоятками. На столах разместили закрытые подносы и поставили большие бокалы, полные, как решил Сардан, красного вина. Сам музыкант уселся на стул рядом с Ашаяти. Напротив них, озабоченно озираясь по сторонам, дергаясь, как привязанная к жердочке птица, пристроился Цзинфей. Он все вытягивал шею и искал кого-то, потом вдруг заметил черноволосую девушку, за которой бегал весь вечер, вскочил и замахал руками.

— Госпожа, госпожа! — позвал он громко через весь стол, так что все хмурые и недоуменные головы тотчас повернулись в его сторону. — Бегите скорее сюда, я занял вам место!

Девушка вздрогнула, вылупила глаза и рухнула тотчас на первый попавшийся стул в противоположном конце зала, так и не удостоив ученого вниманием.

— Эх, — с досадой выдавил тот, — не слышит!

По столам прокатилась волна хохота.

Ашаяти вздохнула и, свалившись на стул, сразу потянулась к бокалу с вином. Сардан хотел было отдернуть ее, но девушка, понюхав содержимое, содрогнулась отчего-то и сама отставила бокал на прежнее место. После этого обвела зал невидящим, мрачным взглядом, уперла локти в стол и уронила лицо в ладони.

Одной из последних в зал вошла Шантари, осмотрелась скоро и взволнованно и села на ближайший стул. Но не успела она еще толком занять место, а со всех сторон комнаты к ней мчались уже полторы дюжины поклонников. С бесконечными «госпожа, госпожа», они стали грубо расталкивать тех, кто пытался усесться возле демоницы. В давке замахали руками, сломали один-два стула и кого-то отпихнули скользить задом по полу.

— Госпожа, попробуйте, попробуйте вот этого! Вот! — сказал один, захвативший четверть стула возле Шантари и тянувший к ней отобранный у кого-то бокал.

— Госпожа, не слушайте этих мерзавцев!

— Позвольте поцеловать вашу ручку…

— Да куда вы лезете, рыло брюхастое! Вашими губами только коров целовать!

— Уйдите с моего стула! Я занял его, когда вы еще…

— Госпожа, разрешите…

— Ай, да что ж вы копытами-то!..

— Ну отпустите вы мои волосы!

Шантари трясло от ужаса. Она уставилась в стол, схватила вилку и нож с такой силой, что погнула им рукояти.

А Сардан, по-прежнему разыскивавший хозяина дома, нашел его в самом конце стола. Тот раскачивался из стороны в сторону так, будто попал под сильный ветер, синий нос его казался скорее черным в свете свечей, зрачки в глазах бегали хаотично и независимо друг от друга. Глупо было и надеяться, что этот человек сегодня будет в состоянии отреагировать на предупреждения, а значит, придется ждать в этой малопривлекательной компании до самого утра, а вероятнее — до полудня… В лучшем случае.

Сардан тяжело вздохнул, посмотрел на сидящую рядом с закрытыми глазами Ашаяти и посторонился, чтобы дать слугам поставить на стол закрытую тарелку с первым блюдом. Гости заметно оживились. Драка вокруг Шантари кое-как улеглась. В столовой стоял оживленный гомон, слышались жеманные смешки, хохоток, старинные шуточки, но Сардан не мог ничего разобрать, слова сливались в невообразимую кашу, во многом еще и потому, что музыкант вдруг обратил внимание на громадные клыки, крупные, выдающиеся челюсти у большинства гостей, независимо от их расовой принадлежности. Ладно еще когда клыки торчат у веталов или ракшасов. Но вот захохотала милая девушка лет, наверное, не больше двадцати, обнажив ряд чудовищных, чуточку подпорченных, привыкших грызть клыков. Настоящие гнилые бивни лезли изо рта и ее соседа, и из пасти совсем молодого паренька рядом — такой пастью можно отхватить человеку руку! Сардан насторожился, до сих пор он, занятый поисками хозяина замка, не уделял никакого внимания гостям.

А тем временем снова зашевелились слуги, снимавшие с тарелок крышки.

Не удивлюсь, если в супе плавают глаза, мрачно подумал Сардан.

Служанка подняла крышку над его тарелкой. В густом, булькающем весело супе болотного цвета плавали шарики глаз и человеческий палец. Сардан отскочил к спинке стула, схватился за нож одной рукой, а другой смял скатерть стола.

Стало жарко.

Глаза ведь могут быть и не человеческими, — лихорадочно пытался найти Сардан оправдание увиденному. Свиные, к примеру, коровьи или лошадиные, в конце концов. Это, конечно, тоже странный ингредиент для блюда, но, вероятно, великосветским гурманам виднее, чем каким-то бродягам, которые пиром называют пойманную в луже тощую рыбешку. Но пальцы! Пальцы-то явно людские, тут никаких сомнений быть не может!

— Великолепно! Браво! — загудела эта странная толпа, косясь как будто бы все время красными глазами на перепуганного музыканта, сверкая огромными клыками, расплываясь широченными плотоядными улыбками.

— Ваши повара настоящие художники!

Ашаяти приоткрыла глаза, глянула в свою тарелку, вздохнула и опять положила лицо в ладони. Шантари трясло; Цзинфей, плотно прижимая очки к переносице, уткнулся в суп и напряженно разглядывал его содержимое. Усевшийся рядом с Сарданом тощий ветала наколол палец из супа на вилку и принялся обсасывать его со свистом и хлюпаньем. Сидевший за ним бородавочник, не слишком беспокоясь о манерах, взял тарелку обеими руками и вливал ее содержимое себе в глотку.

Не успел Сардан сообразить, как ему реагировать на происходящее, а к столу принесли новое блюдо в дополнение к супу. Служанка поставила рядом маленькую тарелку, подняла крышку и быстро исчезла. На серебряном блюдце лежала хорошо прожаренная кисть человеческой руки.

— Гадость какая-то, — невнятно пробормотала Ашаяти, пытаясь разлепить склеенные алкоголем глаза.

— Извините, а можно мне просто пирожное? — с кислой улыбкой поинтересовалась Шантари.

— Ну что это такое, — Цзинфей покачал головой, — чья рука у меня в тарелке? Ну и повара! Аккуратнее надо быть…

Музыкант вскочил. Стул под ним отлетел в сторону, скрипнул и грохнулся на пол. Вероятно, если бы сейчас в комнату рухнул с последнего этажа храмовый колокол — эффект от его падения был бы тот же. Наступила внезапная тишина, будто ударом о пол стул выбросил из зала весь звук. Все головы до единой, угрюмые и озадаченные, повернулись к подскочившему музыканту, уставились на него колючими, красными, хищными глазами. Напряглись желваки, показались клыки, когти. Кошмарная тишина, вступление к симфонии ужаса.

Со своего места с параллельного стола поднялся невысокий мужчина с широким ртом и жареной кистью в зубах. Он взмахнул рукой и выпятил непомерно длинный указательный палец с гнутым когтем в сторону Сардана.

— Ты еще кто такой⁉ — заорал мужчина. — Я тебя первый раз вижу!

Кисть вывалилась из его страшных клыков и шлепнулась на волосы сидевшей рядом женщине.

— Вы! — выпалил Сардан, обводя насторожившихся гостей взглядом.

Кто-то отложил в сторону нож, кто-то сплюнул палец из супа, кто-то скалил зубы.

— Да вы людоеды проклятые! — крикнул Сардан и, не придумав ничего существеннее, выхватил из супа глаз и запустил его через стол в сторону вскочившего мужчины с огромным ртом.

Глаз угодил тому в плечо и лопнул. Мужчина покраснел от гнева, спешно огляделся по сторонам в поисках того, что можно было схватить, дернулся было к запутавшейся в женских волосах кисти, выпавшей из его же рта, потом к тарелке с супом и, наконец, остановился на бокале. Но вместо того, чтобы метнуть его в дерзкого музыканта, он зачем-то выплеснул содержимое через всю комнату по диагонали, метя в соседний стол. И теперь, когда вылетевшая из бокала жидкость брызнула по женским лицам и платьям, по рукам и плечам мужчин, по тарелкам, вилкам, ложкам, стульям, канделябрам со свечами, по слугам и служанкам, по полу, в конце концов, только теперь Сардан понял, что в бокалах налита была кровь.

Разъяренная толпа взорвалась. Женщина с жаренной кистью в волосах вскочила со своего места и накинулась на невоспитанного соседа.

— Что вы делаете, ненормальный! — завопили со всех сторон. — Мое платье!

Какая-то испачканная девушка свалилась было в обморок, но тут же очнулась и принялась безбожно сквернословить. Ругань и крики отскочили от насвинячившего мужчины и обрушились на Сардана. Лохматый ветала схватил горсть пальцев и швырнул в музыканта, другой, тощий старик, метнул нож, чудом не заколов в спину большого бородавочника, женщина кинула свечку, соседка ее — крышку от тарелки. Показалось даже, будто каждый присутствующий в комнате что-либо взял и пустил куда-то в сторону возмущенного музыканта, обстреляв всех окружавших его объедками и бранью. Сардан так опешил, что и не подумал пригнуться. Пьяная Ашаяти внезапно вскочила на ноги, непонятно откуда выхватила обе своих сабли и с возгласом: «Драка!» — запрыгнула на стол.

На какую-то секунду внимание Сардана привлек свет за окном. Он переливался в витражах закрытых окон, расходился лучами и растекался разноцветными потоками так, будто солнце, вообще-то давно спрятавшееся за горизонтом, почему-то решило опуститься у замка. Но поначалу музыкант не придал этому большого значения, занятый разгоравшейся в зале битвой. Однако, схватив тарелку с супом и расплескав жидкость под ноги Ашаяти, он снова машинально скользнул взглядом по окну и побледнел…

— Аши, ложись! — успел крикнуть он в тот миг, когда витражные стекла взорвались, хлынули красочными осколками в зал, и с улицы, где пылало извивающееся, бушующее пламя, внутрь дыхнуло адским жаром.

С визгами и воплями секунду назад дравшиеся люди бросились, как сорванные ураганом осенние листья, через столы и стулья, сбивая друг друга с ног, перепрыгивая, отталкивая. Высокая женщина вцепилась в волосы на затылке толстенного клыкастого борова, взобралась ему на спину и запрыгала по головам к выходу. Другой мужчина ящерицей полз под столами. Ракшасы взмыли в воздух и все, все до единого рванули к спасительному коридору.

В комнату ворвалась извивающаяся струя огня. Сардан отскочил в сторону, Ашаяти схватила за волосы заторможенного Цзинфея и, перетащив его одним неимоверным усилием через стол, прыгнула вместе со своей ношей в угол зала. Одна лишь несчастная Шантари, вмиг растерявшая всех своих поклонников, не успела отреагировать. Оставшись в одиночестве, она разочарованно гуляла взглядом по тарелкам в поисках чего-нибудь съестного и совсем не обратила внимания на переполох.

Столб пламени промчался вдоль стола и проглотил демоницу. Толпа, сбившаяся в кучу возле узкого входа в коридор, в панике стала всасываться внутрь с удвоенной силой.

Рубашка на правой руке Сардана вспыхнула, он покатился по полу, надеясь ее потушить, но тотчас врезался в стену. Столб огня быстро погас и какой-то смрадной жижей шлепнулся на пол, завалил остатки мебели. Ашаяти вскочила на ноги, все еще держа Цзинфея пальцами за волосы.

Только Шантари попала под удар огня. Но, когда пламя рассеялось, оказалось, что демоница цела и невредима, разве что ее опаленное платье растеряло некоторые детали. Шантари обиженно посмотрела сперва на стол, покрывшийся грязью, в которую превратилось пламя, потом на парящее за окном огненное чудище.

— Госпожа! — воскликнул Сардан с облегчением.

— Ах, госпожа! — добавил в слезах Цзинфей.

Та встала медленно, с достоинством, гордо подняв голову, и презрительно глянула на чудище за окном. Стоило Шантари приподняться, как стул под ней рассеялся пеплом, а стол, за которым она сидела, развалился на несколько частей.

— Кажется, я немного засиделась, — раздраженно сказала Шантари и, взглянув на подбежавшего к ней раскрасневшегося Цзинфея, легонько улыбнулась.

В связи с увиденным, давнишняя попытка уничтожить демонов в Чатдыре при помощи огненной катапульты стала казаться Сардану чем-то совершенно смехотворным.

Пламя за окном светлело, готовясь к новому залпу.

— В коридор! — крикнул Сардан, и едва все четверо выскочили из зала, как туда вновь ударил огненный вихрь.

Запылали столы и стулья, ковры и шторы, вспыхнул сам пол, стены и каменный потолок. Пламя вылетело в коридор и бросилось вдогонку за ревущей толпой людоедов, за обожженным музыкантом и подавленной демоницей. Сардан, однако, пробежал всего несколько шагов и вновь уперся в людские спины. В неразберихе драки, среди криков и вытья, он услышал знакомые, властные и звучные голоса. Бежавшая из зала толпа наткнулась на другую, летевшую ей навстречу, и образовалась непробиваемая пробка. Сардан подпрыгнул, разглядел в визжащей сутолоке золотые доспехи и нелепый голубой парик и тотчас узнал голос принца Рагишаты Ямара, а рядом с ним, работая кулаками, вертелась яростная банда шварзяков капитана Одджи. Шварзяки пытались пробиться к горящему залу, толпа пыталась пробиться сквозь шварзяков.

— Дайте пройти! — орал Ямар. — Ах, прекратите рвать наши уши! Отцепитесь вы, дамочка! Чтоб вас… Да дайте же… Ай! Что⁈

— Пошли вон! — орали шварзяки, грубо расталкивая друг другу под ноги перепуганную толпу.

— Музыкант! — увидел Сардана Ямар. — Музыкант, хватайте его! Хватайте чудовище! Вяжите его, не дайте уйти!

Новый шквал огня пронесся по коридору и чуть не дотянулся до толкающейся толпы. Сардан махнул рукой и побежал в противоположную сторону, сперва обратно к пылающей столовой и дальше, дальше по коридорам.

— Там нет хода вниз! — крикнула сзади Ашаяти. — С этой стороны подъем на этажи!

— Туда мне и нужно, — ответил Сардан.

Он на удивление скоро отыскал дверь в гардеробную. Там все охвачено было огнем — пламя проникло внутрь через оплавившиеся окна, вспыхнувшие платья исчезали буквально на глазах, как снежинки, тающие на солнце. Сардан взял за пряжку стоящий в углу у входа ящик с инструментами, вытащил его в стремительно нагревающийся коридор, разодрал собственную рубашку и стал быстрыми ударами тряпки тушить горящую крышку.

Сардан обжег руки и каждое новое движение сопровождал самыми гнусными ругательствами. Только через полминуты пламя удалось сбить, на крышке ящика осталась мерзкая вязкая масса.

Мимо промчалось несколько визгливых служанок. Сардан поймал последнюю за руку и спросил:

— Где путь на крышу?

Нервная девушка с силой вырвала руку, отшатнулась, взглянула на музыканта так, будто он не человек, а брошенная посреди коридора бочка с нечистотами, но все же показала пальцем за угол, сказала: «Там!» — и поспешила прочь.

— Посмотрела на меня, как на идиота, — пожаловался Сардан, забрасывая ящик с инструментами на плечо.

— Именно так на тебя сейчас смотрим и мы, — проворчала Ашаяти.

— Согласна, — добавила Шантари.

— Все люди — идиоты, — вступился Цзинфей.

Они вновь бросились коридорами и добрались до винтовой лестницы сквозь башню на крышу тогда, когда пол и стены уже начали плавиться и прикосновение к ним грозило серьезным ожогами. Подошвы обуви дымились и шипели.

— Мне кажется, нам нужно выбрать нового предводителя, — сказала Ашаяти и взвизгнула, на секунду задержав ногу на ступеньке, а все потому, что уперлась в спину неповоротливого музыканта.

Тот замешкался, выглянув в узкую бойницу. Огненный дух, этот клубок вьющихся в воздухе пламенных змей, медленно полз вдоль замковой стены, плавя камни и последние оставшиеся стекла, а внизу визжали высыпающиеся из здания люди.

— Шевелись! — сказала Ашаяти. — Или я тебе чем-нибудь острым ткну в зад!

— А потом я, — согласилась Шантари.

Сардан заторопился дальше, перепрыгивая сразу через две ступеньки, и несколько секунд спустя, высадив плечом дверь, вылетел на покатую крышу одной из замковых башен. Отсюда, с острого конька, можно было лучше разглядеть огненное существо, которое продолжало медленно двигаться возле замковых стен, изрыгая пламенные струи. Сверху оно вовсе не похоже было на бесформенный шар, каким казалось поначалу, а походило скорее на птицу, с широкими, вьющимися пламенем крыльями, зависшими будто бы в неподвижности, с головой и чем-то выдающимся вперед, наподобие клюва. Сзади же хвост разделялся на бесчисленное количество огненных змей, которые извивались, переплетались, рассеивались и снова собирались из ничего. Птица взмахивала крыльями так редко, что казалось, будто она парит в воздухе, и каждый такой взмах разбрасывал во все стороны горящую липкую жижу.

Внизу — под второй башней — виден был главный вход в замок и заставленная каретами эспланада. Изнутри рвались толпы людей. Они смяли сопротивлявшихся напору паники шварзяков и разбросали по сторонам. Словно вышедший из берегов поток бешеной реки, толпа эта не замечала ничего на своем пути, переворачивала золотые кареты, сшибала с ног лошадей и перепуганных возниц. Там же, среди человеческой пены, различил Сардан и поднятого на руки капитана шварзяков Одджи. Капитан орал, сквернословил по-черному, махал беспомощно конечностями и звал на помощь своих подчиненных. Но чем они, захваченные тем же самым визжащим потоком, могли помочь?

Сардан уселся на коньке крыши, снял с плеча ящик и извлек из него серый футляр, внутри которого лежал ратиранг. В верхней своей части он походил на язычковый духовой инструмент с мягким, меланхоличным голосом. Ниже приделана была небольшая клавиатура, клавиши которой делали звук нежнее, расширяли диапазон инструмента и позволяли играть аккорды. А под клавиатурой крепилась и вторая трубка, исполнявшая неконтролируемый бурдон с очень теплым, низким звуком. Этот инструмент, один из самых сложных в освоении, практически не выходил за пределы музыкальной артели и редко использовался любителями или простыми музыкантами, отчего оброс мифами и легендами, приобрел в умах людей свойства, которыми не обладал, и потерял те, которые имел. В народных преданиях ратиранг называли «Флейтой Добродетели». В одной из сказок музыкант игрой на ратиранге очищал черствые и злые человеческие сердца, изгонял из них пороки и жестокость, привносил доброту, любовь и понимание. Слышавший игру этого музыканта становился праведником, бандит — монахом, а демон — ангелом. И хотя ратиранг действительно использовался в борьбе с самими сложными и вредными духами, никаких подтверждений его мистических свойств музыкантам артели найти не удалось. Впрочем, практика знавала самые удивительные случаи.

Пока музыкант распаковывал инструмент, а чудище продолжало планомерно уничтожать комнату за комнатой, Цзинфей прополз вдоль конька и заглянул вниз сперва с одной стороны крыши, затем с другой. Ашаяти еле удерживалась, чтобы не упасть, а Шантари, казалось, стояла без какого-либо труда и напряжения на одних пальцах. Отворилась дверь, сквозь которую они вышли на крышу, и в проем выглянула голова принца Ямара, повертелась, понюхала. Внезапно комичный голубой парик на голове принца вспыхнул от случайно скользнувшей искры. Ямар тотчас сбросил его на крышу (парик кувыркнулся по скату и улетел в темноту ночи), и голова скрылась обратно, а спустя минуту из дверного проема выскочил столб пламени. Лестница башни, по которой все четверо поднялись на крышу, уже плавилась, таяла от необычного огня.

— Разрешите узнать, господин музыкант, — подал голос Цзинфей, — каким образом мы будем спускаться с крыши?

Сардан проверил клавиши ратиранга.

— Я думал, вы побежите к выходу, на первый этаж, — сказал он.

— Может быть, кто-то из нас умеет летать? — спросил Цзинфей, с надеждой глядя на Шантари.

— Только падать, — вздохнула та.

— Так, тихо, — сказал Сардан. — Все, ни слова!

Он поднял ратиранг, зажал пальцами одной руки несколько клавиш, а пальцами другой — отверстия в духовой части и, не поднося мундштук близко ко рту, стал легонько дуть в отверстие. Над крышей поднялся чарующий, ритмично переливающийся многогранный звук. Вязкий, гулкий внизу, как рокот далекого грома, в середине он разбрызгивался искрами нот. Это сопровождалось идущим отовсюду разом и мерно колеблющимся звоном бурдона.

На самом верху этого моря звуков пела тонким голосом простую и повторяющуюся мелодию язычковая флейта. Ее нежный печальный звук двигался не по прямой, а блуждал в пространстве молнией, разворачивался, закручивался, отскакивал от невидимых стен, шел то вперед, то назад, то вверх, то вниз, и с каждым поворотом, с каждым движением, управляемый играющим, подбирался поближе к пылающему желто-белым пламенем духу. Чудище замерло, прекратило свой размеренный полет вдоль замковых стен, а затем неспешно, как будто слегка подталкиваемое звуком, оплетенное его волнами, двинулось в другую сторону, вверх, к крыше. Поднявшись по стене башни, оно вынырнуло в воздухе прямо напротив играющего на ратиранге музыканта и зависло, трепещущее языками пламени, неторопливо взмахивающее крыльями, с которых больше ничего не летело и не капало. Звук кружил вокруг птицы, обволакивал ее, точно хотел запеленать, играл с похолодевшим огнем. Пламя больше не казалось опасным. Чудовище, мгновение назад готовое уничтожить огромный замок, теперь не способно было причинить вреда даже ничтожному комару; его пламенная злость, его огненная ненависть, — все ушло, их место заняли покой и пустота.

Как завороженные смотрели на происходящее люди на крыше. Шантари казалось, что вместе с чудищем и сама она начинает неспешно подниматься над крышей, в небеса, к облакам. Ашаяти чудилось, что вся ее жизнь, полная страданий и борьбы за существование любыми доступными методами, вела ее к этому моменту, к этому очищающему огню, который не жарит, но может выжечь все же все то зло, которое ей, Ашаяти, причинил мир, и которое она множила в ответ. Что останется от нее, если зло, наполняющее душу, выгорит из нее совсем?

С каждой секундой волшебный и многообразный звук песни ратиранга все больше окутывал парящую возле крыши огненную птицу. Но звук этот, мягкий и глуховатый, даже в звоне своем чуть приглушенный, практически не достигал далекой земли, где в шуме ревущей толпы вырвался из горящего замка на улицу почерневший от гари принц Ямар. Он взглянул в небо, увидел зависшее у крыши чудовище и сразу понял, что музыканту все-таки удалось применить свои умения. Но выводы из увиденного он сделал неправильные.

— Что вы стоите⁈ — закричал Ямар, потрясая черным кулаком. — Стреляйте в него! Стреляйте!

Вывалившиеся из толпы шварзяки, непонятно где пропадавшие после происшествия на море и успевшие раздобыть себе с тех пор новую амуницию и оружие, рассеялись по окружавшему двор саду, вскинули луки, и сразу десятки стрел метнулись в воздух. Не больше половины дотянулись до цели, но и этого хватило. Огненная птица, умиротворенно неподвижная, с окрасившимся в чистый белый цвет пламенем, вздрогнула и разорвала опутавшие ее звуковые волны. Те, как обрезанные струны, кинулись в разные стороны, срывая плитку с крыши, со свистом рассекая воздух. Чудовище вновь налилось темным оранжевым светом и с фантастической для такой громадины скоростью рвануло вниз, схватило клювом двух ближайших шварзяков и швырнуло прочь. Две загоревшиеся точки тотчас исчезли над лесом. После этого птица выровнялась над бушующей, но рассыпающейся толпой, и, потемнев больше прежнего, обрушилась на людские головы столбом яростного пламени. Лишь по какой-то невообразимой случайности огненная струя врезала по секунду назад образовавшемуся в толпе просвету и рухнула на землю, так никого толком и не задев. Птица развернулась, взмахнула огромными крыльями, хлестнув в сторону шварзяков дождем пылающей жижи, и устремилась ввысь, обратно к крыше, на которой сидел растерявшийся музыкант. Огненный дух занял прежнее место перед Сарданом. В каждом языке его пламени сверкала ярость, и хотя во всей его фигуре по-прежнему не ощущалось настоящего исступленного зла, — того зла, которое разрушает ради того, чтобы разрушить, — все же во всем этом пылающем существе таилась такая страшная, такая отталкивающая ненависть, что Сардан чудом не выронил из рук инструмента и не сбился с ритма. Он никак не мог вернуть контроль над звуковой волной, поймать ее.

Цзинфей отшатнулся, попятился и, вдруг оступившись, с воплем полетел вниз по скату крыши. Ашаяти прыгнула за ним, но не успела поймать. Ученый скользнул по плиткам и в последний миг вцепился руками в косой, трухлявый карниз над бездной. Ашаяти затормозила и остановилась в нескольких сантиметрах выше, ухватившись за выбитую в крыше дырку. Цзинфей глянул вниз и заорал от ужаса — прямо под ним, метрах в пятидесяти, не меньше, была выложенная камнем дорога.

— Не ори ты, сейчас вытащу! — сказала Ашаяти.

Недолго думая, она достала из ножен под платьем саблю и, свесившись насколько можно, протянула ее Цзинфею. Лезвием вниз.

— Ты совсем больная, что ли⁈ — разрыдался Цзинфей.

Ашаяти раздраженно цыкнула.

Сардан же не услышал ничего и вообще не заметил, что произошло за спиной. Он продолжал попытки вернуть контроль над звуком, перестал играть на мгновение, разрушив возникшие диссонансы, и начал все заново. Но слишком поздно. Разъяренное чудовище вновь потемнело, как тогда, когда выдохнуло струю пламени в толпу. Сардан понял, что сейчас случится, так же как понял и то, что сделать он уже ничего не сможет. Нужно время. Хоть сколько-нибудь времени…

Чудовище выдохнуло пламя.

Шантари машинально бросилась наперерез и, растопырив пальцы широко разведенных рук, закрыла сидящего на коньке музыканта. Огненный вихрь ударил ей в грудь, едва не свалил с ног и разлетелся тысячью пламенных лучей в разные стороны, брызнул как вода, напоровшаяся на камень. Шантари вскрикнула от боли и рухнула возле музыканта. Она закрыла глаза и тяжело дышала.

Сардан оцепенел от неожиданности. Музыка прекратилась, и в наступившей тишине огненное чудище, еще более озлобленное чем прежде, опять стало темнеть. Сардан схватил Шантари за руки. Он понимал, что второго залпа не пережить даже стойкой к огню демонице, поэтому решил попробовать скрыться на противоположной стороне крыши. Шантари была ошеломлена своим поступком, не могла собраться с мыслями и оказалась тяжелее, чем выглядела, а сил двигаться самостоятельно у нее не осталось. Сардан взглянул на огненного духа. Тот, готовый выстрелить в любой миг, внезапно взмахнул крыльями, развернулся на месте и метнулся прочь с такой непостижимой скоростью, что, когда пролетал мимо второй замковой башни, огненный след его по-прежнему не рассеялся у первой.

От громадной толпы, спускавшейся по дороге к городу, отделилась точка и двинулась почему-то сквозь поля. Чудовище описало полукруг возле замка, пронеслось над людьми и стало стремительно нагонять убегавшего.

— Кто это там? — спросил Сардан, щуря единственный прилично видящий глаз.

Шантари приподняла веки как раз в тот момент, когда чудище налетело на человека, подхватило его клювом и с поразительной легкостью подбросило вверх. Крошечная точка метнулась в небеса быстрее любой стрелы и сразу же скрылась среди облаков. Наверное, через минуту она доберется до какой-нибудь из лун, подумал Сардан.

— Это был марачи Назадхана, — сказала Шантари, тяжело вздохнула и опять закрыла глаза.

На губах демоницы блуждала загадочная улыбка. Она лукаво покосилась на музыканта и вдруг поняла, что тот еще держит ее за руки, резко дернулась, вырвалась и задышала глубоко и резко. А потом снова улыбнулась сама себе.

Огненная птица, метнув свою жертву в космос, вспыхнула ярким белым светом и помчалась прочь от замка, через поля и к лесу, разбрасывая по пути огненные капли.

— Вперед, собаки! — командовал где-то внизу принц Ямар, ему вторил капитан Одджи. — По коням! За ним!

Шварзяки, собравшиеся обратно в кучу после того, как их разметала перепуганная толпа, прыгали на лошадей и уносились нестройной ордой куда-то во тьму ночи.

— Протяни ногу хотя бы, — послышался сзади голос Цзинфея.

— Чтоб ты меня до смерти залапал⁈ — отозвалась Ашаяти.

— Приятное с полезным.

Ашаяти насупилась, спрятала саблю и, вытянувшись поперек крыши, протянула вниз ногу. Цзинфей подтянулся как сумел и увидел перед своим лбом каблук. Он вздохнул, собрался с силами, ухватился за карниз поудобнее, вздохнул еще раз, и еще — напоследок, для уверенности. После этого сделал короткий рывок и вцепился в девичью лодыжку. Но ладонь соскользнула от восторга, дернулась к туфельке, а та, слетев с ноги, чиркнула ученого по виску и унеслась куда-то во тьму. Пальцы Цзинфея разжались, и он, чудом не отправившись следом за туфлей, завис над бездной на одной руке.

— Что ты делаешь⁉ — возмутилась Ашаяти.

— Рука соскользнула!

— Ну да, а в следующий раз ты с меня трусы стащишь?

Цзинфей опять взялся за карниз обеими руками. Силы стремительно покидали. Он подтянулся снова и на этот раз увидел перед собой голую пятку.

— До трусов, к сожалению, не дотянусь, — расстроился Цзинфей, сосредоточенно вздохнул и выбросил правую руку вверх.

Пальцы ухватились за ступню Ашаяти. Девушка вздрогнула, взвизгнула от щекотки, хихикнула и отдернула ногу. Цзинфей опять повис на одной руке.

— Очень смешно, дура! — разозлился он.

Боясь растерять последние силы, он тотчас же подтянулся в третий раз и смог наконец поймать голень. Такая тонкая, девичья, на ощупь она оказалась твердой, как деревянный столб. Ашаяти стала подтягивать ноги, а Цзинфей помог себе руками, и минуту спустя он таки взобрался обратно на крышу.

Когда они вернулись наверх, к коньку, Шантари уже смогла подняться на ноги и смотрела вниз, касаясь одними только кончиками пальцев поверхности крыши. Демоница легкомысленно улыбалась и думала, что в черноте этой ночи нашлось место и для нее.

Чудовище и шварзяки скрылись во тьме, толпа людоедов визжала уже совсем далеко, и только теперь музыкант задумался о том, как спуститься на землю.

Сардан заглянул в пылающую пропасть за дверью, ведущей на оплавившуюся лестницу, потом пробрался вдоль конька и посмотрел вниз, туда, где башня сообщалась с прилегающим к ней корпусом. Крыша его была ниже верхушки башни метров на двадцать пять, и при желании можно было придумать способ спуститься, было бы зачем — кровля осыпалась и плавилась, тут и там сквозь дыры вырывались языки пламени, а сверху бушевали горячие и такие черные клубы дыма, что сквозь них практически ничего нельзя была разглядеть. Минута-две — и нижний корпус окончательно скроется в огне.

Пока музыкант разглядывал пожар, Шантари легким шагом спустилась по скату крыши к самому краю и посмотрела оттуда. Метрах в пяти внизу из стены выдавался балкон. Изнутри рвались клубы едкого дыма, пламя лизало дверь, пол, ползло по балюстраде и плавило камни. Шантари подумала, что могла бы спуститься туда, но, во-первых, балкон вот-вот рухнет, а во-вторых — с него-то дальше идти некуда, только внутрь, в пламя. С другой стороны башни она нашла другой балкон, наполовину оплавленный. Тем временем Сардан прополз по коньку к противоположной, внешней стороне башни — к высоченной отвесной стене без балконов, окон и вообще каких-бы то ни было выемок, за исключением разве что узких бойниц, но отсюда их можно было разглядеть только благодаря струйкам дыма. Полсотни метров до земли, а может, и того больше. Настолько высоко, что невозможно разглядеть прикрытую тенями землю внизу. Что там — камни, кусты или, к примеру, куча сена? Пламя, пожиравшее замок, не заглядывало в этот темный уголок.

Что делать? Свалиться мешком в темноту, переломав себе все кости, или сигануть в костер? Первое, наверное, лучше — по крайней мере, если прыгать головой вниз можно с высокой долей вероятности решить все свои жизненные проблемы быстро и без лишних жалоб. Эх, были бы крылья…

— Госпожа, — сказал Сардан, — мне кажется, я слышал, будто демоны умеют превращаться в различных существ и летают по ветру.

— Вы нас с кем-то перепутали.

— Значит, это неправда?

— Камни тоже летают, в каком-то смысле.

— В таком случае, — вздохнул Сардан, — мне нужно немного помощи.

Он вернулся к ящику с инструментами, размотал ремни крепления, достал изнутри запасной моток веревки, снял шнуры с чехлов и небольшие нитки, которыми крепилась крышка, и передал собранное остальным.

— Свяжите это, попробуем спуститься по наружной стене, — сказал он.

Цзинфей сцепил все вместе аккуратными, изощренными узлами, но, когда веревку свесили со стены, — она с трудом добралась до ее половины. Сардан вернулся к чемодану, содрал ткань внутренней обивки ящика и привязал к ней по очереди несколько чехлов, сначала кожаные, отличавшиеся особой прочностью. Потом проинспектировал содержимое ящика в поисках того, что еще могло бы пригодиться, и в конце концов решил оторвать внешнюю обивку, тоже сделанную из кожи. Когда Цзинфей и Ашаяти связали все вместе, получилась не слишком прочная веревка такой длины, что не умещалась на крыше башни, если выложить ее из конца конька в конец. Однако, когда ее снова спустили со стены, до земли по-прежнему было слишком далеко.

— Мало, — сказал Сардан, и все четверо настороженно переглянулись. — Нужно раздеваться.

— Начинай, — сказала Ашаяти. — Мы постараемся не смеяться.

Мужчины избавились от штанов, рубашек, поясов. Цзинфей размотал уцелевший тюрбан. Все это соединили с и без того весьма экзотической веревкой, но длинны ее все равно оказалось недостаточно — хотя конец и терялся теперь в темноте, веревка висела туго натянутой и до земли могло оставаться сколько угодно расстояния.

— Ничем не могу помочь, — сказала Шантари, — мне и так уже нечего снимать.

Ее одежда горела дважды — в столовой и на крыше, где она загородила собой Сардана, поэтому оставшиеся погорелые тряпки лишь кое-как прикрывали самые срамные места. Все взоры обратились на хмурую Ашаяти.

— Сдохните сначала, — огрызнулась она.

— Ашаяти, мы постараемся не смеяться, — подбодрил Сардан.

— И не обращай внимания на текущие слюни, — добавил Цзинфей.

— Представь, что твой сундук с золотом достается какому-нибудь шварзяку…

Ашаяти сказала шепотом что-то неприличное, а потом добавила громче:

— Отвернитесь. И вообще, мне все равно не нравится это одежда.

Когда Сардан и Цзинфей повернулись спиной, смущенная Ашаяти неловко стащила платье с плеч и передала мужчинам.

— Вяжите, — приказала она.

— О! — лукаво сказала Шантари, хитро поглядывая то на Ашаяти, то на мужчин. — Какие прелестные ягодки!

Сардан и Цзинфей машинально обернулись.

— Отвернитесь! Я вам головы откручу! — заорала покрасневшая от стыда Ашаяти.

Шантари засмеялась.

— Умрем счастливыми, — сказал Сардан и стал приделывать платье к веревке.

На этот раз ему показалось, что, исчезнув во тьме, веревка на мгновение расслабилась, точно шлепнулась концом своим на землю. Другой конец привязали к трубе. Первой отправилась Шантари. Демоница ухватилась за веревку и скользнула вниз с такой скоростью, что перепугала остальных. Но тотчас снизу раздался голос:

— Все хорошо! Спускайтесь!

Следом двинулась Ашаяти. Она была так смущена своим видом, что, и вися над пропастью, пыталась прикрыть руками белье и сердито рычала, когда Сардан или Цзинфей показывались над козырьком. Только она добралась до земли, как рядом раздался потрясающий грохот — завалился балкон, вырвав часть стены башни. Нужно было спешить.

Музыкант решил, что лучше всего спускаться в порядке повышения веса, поэтому по-джентельменски пустил на третье место свой ящик для инструментов, хотя объективно он был гораздо легче женщин. Наконец пришла очередь тощего Цзинфея. Великий математик и философ материи поправил очки, высморкался, поплевал на ладони и пополз вниз, энергично ухая с каждым движением.

— Ну и вид! — раздался снизу женский голос.

— У него трусы сползают, — добавил второй.

Цзинфей сконфузился, полез быстрее, резче, с усилием, и в результате, когда он был уже метрах в двух от земли — веревка порвалась! Порвалась у самого основания, у крыши. В руках Сардана остался короткий обрубок всего в метр длиной. Он схватился за голову и спешно осмотрелся. Снизу грязно ругались, что-то закричала Ашаяти, но музыкант ее не услышал. Он вскочил, спустился было поперек крыши и заглянул туда, где раньше был балкон. Сейчас из выдранной в стене дырки бил толстый столб пламени, облизывал стену, лез вверх по обвивающим башню растениям. Внизу горели рухнувшие обломки балкона, освещая каменный пол. Сардан прошел вдоль водостока, чуть не сломав его и не сорвавшись вниз, взобрался обратно до конька, еще раз заглянул было в дверь, через которую попал на крышу, но не увидел ничего среди колючего дыма, валившего уже буквально отовсюду. Снизу продолжали что-то кричать Ашаяти и Шантари.

Оставался один путь — через пылающую крышу соседнего корпуса. Если попытаться слезть по стене аккуратно и ступать по балкам каркаса, размышлял Сардан на ходу, то…

Он не успел додумать.

Крыша хрустнула и, выбросив сквозь щели тучу огня и дыма, треснула. Сардан полетел вниз сквозь пламя мимо закручивающейся вокруг него винтовой лестницы, стукнулся о что-то страшно горячее, прорвал потекший маслом каменный пол и помчался дальше. Свалившись на горящую черную кровать, он поднял облако пепла и утонул в огне. Пол, не выдержав удара, опять провалился. Кровать разломалась на части. Сардан пролетел сквозь еще две объятых пламенем комнаты на двух объятых пламенем этажах, снова продырявил спиной превратившийся в вязкую жижу пол и шлепнулся в огромную, на всю комнату размером, ванну, до краев наполненную водой. Сверху посыпались горящие щепки, балки, доски, пепел, куски платьев, столовые приборы и части мебели. Сардан откатился в сторону, чтоб его не завалило мусором, и прикрыл глаза. Хорошо… Теплая вода окружала его побитое, усталое, опаленное тело. Он блаженно вздохнул. Теплая, очень теплая вода… Даже больше, чем очень. Слишком! Сардан резко открыл глаза. Вода бурлила, булькала, шипела, как кипящий бульон.

Музыкант вскочил и бросился в огонь, выставив перед собой руки. С закрытыми от пламени и дыма глазами он врезался в деревянную ширму, проломил ее, пробежал сквозь горящую комнату, споткнулся о какой-то ящик или комод, вскочил опять, выбил руками сгоревшую дверь, и тотчас позади рухнули балки и перекрытия. В два шага он промахнул очередную комнату, наткнулся нижней половиной тела на невидимую в дыму преграду, понял, что перед ним оконная рама, не открывая глаз взобрался на нее, оттолкнулся, полетел и сбил с ног таращившегося на крышу Цзинфея. Запутавшись ногами и руками, полуголые мужчины покатились по траве в темноту, закувыркались, заохали в горячих объятиях.

— Фу, — облегченно вздохнула Ашаяти и усмехнулась. — Извращенца два!