Птица огня

Глава 11 Дорога пауков и огня

Едва выйдя из леса, наткнулись на шварзяков. Те как раз отъехали от разграбленной деревни и ждали на опушке, когда подтянутся перегруженные телеги. Некоторые уже делили добытое, грызлись из-за богато украшенного свадебного венца.

— Мое! — орал темный шварзяк в высоком колпаке. — Я первым схватил!

— Псина драная, ты даже не знаешь, что это такое! — хохотал второй и почему-то все пытался ухватить первого за грудки.

— Поди себе примерить хочет! — веселился третий.

— Невеста ничего, да сильно смердючая!

Принцесса, последней выехавшая из леса, смотрела на дележ награбленного пустым, безразличным взглядом, не моргая и не отрываясь ни на мгновение.

— Раджкумари! — воскликнул принц Ямар, хрюкнул от удовольствия, свалился с лошади и побежал к девушке. — Наша милая, прекрасная раджкумари! Наша луна в ночной тени!

Принцесса не удосужилась не то, что ответить, она и не взглянула на принца и продолжала рассматривать дерущихся шварзяков. Теперь они делили теплый старый плед — сразу трое схватили его с разных концов и тянули в свои телеги. Один, самый сообразительный, понял наконец, что таким образом плед разорвется на тряпки, громко захрипел и плюнул вдруг в своего оппонента. Тот ответил тем же, подключился третий. Слюни полетели во все стороны, заляпали вызывающий распри драгоценный плед и сгрудившихся вокруг зевак, желавших поглазеть на веселую драку. Заревели со всех сторон, ругань понеслась самого грязного характера. Капитан Одджи с иронией покосился на своих подчиненных, потом на принцессу, оценивая ее реакцию, но вместо того, чтобы поберечь уши несчастной девушки, усмехнулся только и стал дальше издали наблюдать за потасовкой.

— Как же мы счастливы, что вы в целости и сохранности, наш дорогой друг! — пускал слюни принц Ямар, он похрюкивал и тянул свои свиные руки к принцессе, но оттого, что та не шевелилась и вообще похожа была на труп, он тянул их, но боялся прикоснуться. — Сколько мучительных ночей провели мы не в силах заснуть, тревожась за вас, переживая, страдая неимоверно! Сколько стран пришлось нам пересечь, сколько городов, скольких врагов сразить, ужасных духов и чудовищ, чтобы обрести такое счастье — лицезреть вашу сиятельную улыбку!

Принцесса не смотрела на него и не думала улыбаться.

— Мы передаем принцессу под ваше попечение, — вмешался Сардан, которому жутко надоел бандитский галдеж.

— Конечно, конечно, — отмахнулся Ямар.

— Что вы теперь собираетесь делать? — внезапно произнесла принцесса.

— О раджкумари… — начал было Ямар, вообразив, что она обращается к нему, но Сардан прервал его речь:

— Вернемся в лес, — сказал он. — Будем ждать возвращения огненной птицы. По крайней мере я, а мои спутники, надеюсь, останутся здесь.

— Она туда не вернется, — произнесла принцесса.

— Вот как, — Сардан сдвинул брови. — Где же нам ее искать?

Принцесса не ответила.

— У ближайшего дворца? — раздраженно добавил Сардан.

Но принцесса молчала. Сардан стал вспоминать карту местности, но, если не подводила память, здешние морозные степи окружали одни нищие деревушки да храмы; дворцы, замки и крепости в этих местах если и строились, то давным-давно, когда земля еще плодоносила. От тех старинных твердынь остались одни руины, да и их в большинстве своем растащили на камни.

— Ракжанаран, — мрачно сказал Цзинфей, глядя на музыканта. — Больше здесь ничего нет.

Сардан посмотрел на ученого, потом на горизонт, где опять собирался легкий туман. Ракжанаран был одним из крупнейших городов всего Матараджана, город аграхара, наверное, единственного учебного заведения страны, если не считать школ для знати и членов семьи ханараджи. Город, где собирались отпрыски самых зажиточных и самых влиятельных семейств ханасама, потому что в аграхаре к обучению допускались только люди благородных кровей. Город, в котором нечего делать бедняку и бродяге. Такой город будет пылать особенно ярко…

Сардан задумался. Что делать? Гнаться за огненным духом сквозь степь или все-таки ждать в лесу? Что знала принцесса об этом существе? И какое вообще имела отношение к происходящему? Сардан боялся вовлечь артель в политические интриги, но некоторые слова, некоторые фразы, брошенные принцессой как будто невзначай, сбивали его с толку. Он уже не сомневался в политической подоплеке происходящего, но что-то еще скрыто было во всей этой истории, что-то такое, что занимало его куда больше, чем боязнь навлечь на артель неприятности.

Шварзяки утихомирились и вскоре, растащив награбленное по телегам, двинулись в путь. Когда принц Ямар проезжал мимо Сардана, тот попытался задержать его, протянул руку, чтобы поймать уздечку, но лошадь отшатнулась.

— Дайте нам лошадей, — сказал музыкант. — Нам надо спешить.

— У нас нет лишних, — не глядя на Сардана, раздраженно ответил Ямар.

Музыкант мельком взглянул на табун, следовавший за волчьим отрядом.

— А эти? — сказал он.

— На каждого всадника должно приходится по две лошади, господин музыкант, — ответил принц. — Одна для дороги, другая для боя. Мы удивлены, что вы не знаете таких элементарных вещей.

— У вас их по три, — зло заметил Сардан.

Принц дернулся, пришпорил лошадь и, ничего не ответив, помчался догонять свою мрачную принцессу. Капитан Одджи, проезжая мимо Сардана, громко высморкался, чем вызвал приступ хохота у своих подчиненных. Когда следом за ним поползли телеги с награбленным, Шантари незаметно шагнула вперед и легким движением внезапно удлинившегося кинжалом ногтя разрезала ступицу ближайшего к ней колеса. Колесо свалилось к ногам так же незаметно отступившей демоницы, телега вздрогнула, накренилась, и содержимое ее посыпалось на землю. Шварзяки завопили, похватались за головы, завертелись вокруг телеги, не понимая, как такое могло случиться. Но вместо того, чтобы спешно чинить колесо и ступицу пока остальные не бросили их на дороге, они стали перебрасывать содержимое сломанной телеги в другую. Вскоре отряд, замыкавшийся краденными лошадьми и их погонщиками, растянулся по степи и пополз в обход леса сперва на юго-запад, а потом уже на восток, к столице. Сардану и его спутникам пришлось идти следом, потому что дорога в степи была одна, а пробираться сквозь лес не было никакого желания. К счастью, вскоре шварзяки оторвались, а к утру должны были свернуть на другую дорогу, поэтому Сардан надеялся, что больше ему не доведется встретиться ни с принцем Ямаром, ни с его бандой.

— Что-то у меня появились определенные сомнения, что я увижу свои золотые сундуки, — грустно сказала Ашаяти.

— Твой гонорар растет, как я погляжу, — произнес Сардан.

— Есть подозрение, что нашим гонораром станет кинжал в спину, — сказала Шантари.

Никто не ответил. Дорога шла у лесной опушки, и мокрая земля покрылась комьями после того, как по ней проехала орда шварзяков.

— Посмотрим, — наконец выдавил из себя Сардан. — Впрочем, у меня нет уверенности, что мы еще увидим того, кого преследуем.

— У меня тоже есть такое ощущение, — подтвердила Шантари.

— А я не против посмотреть на сияющий Ракжанаран, — сказал шедший позади Цзинфей.

Несколько раз дорога ныряла в блуждающие по степи туманы и выныривала вроде бы все там же, возле лесной кромки. На небе собирались тучи, тяжелые, почти черные. Когда путники снова шагнули в вязкий, как паутина, туман, Сардан увидел вдали очертания древнего особняка. Окружавшие его строения рухнули, а сам он, двухэтажный, чуть скошенный на левый бок, темнел угрюмыми, корявым окнами. На крыше виднелся силуэт обвалившегося наполовину купола. Сардан задержался, чтобы рассмотреть его, хотел подойти поближе, решив было, что это дом кого-то из хозяев здешних земель, но Шантари отдернула его.

— Пойдемте скорее, — нервно сказала она. — Не надо тут останавливаться.

Сардан услышал в ее голосе страх и не стал настаивать, тем более, что особняк был скорее похож на руины, чем на жилой дом. Но когда дорога внезапно свернула в лес, музыкант обернулся и сквозь гонимый ветром туман разглядел на куполе дома вдалеке какую-то фигуру. Сложно было что-то различить с такого расстояния. Что это — человек или, к примеру, статуя? Но неожиданно фигура шевельнулась и потекла по куполу комком грязи. Сардан вздрогнул, и порыв ветра пригнал такой плотный туман, что темный особняк как будто бы растворился в воздухе.

Лес обступил со всех сторон кривыми, угольно-темными, словно обгоревшими деревьями. Повсюду разносился запах гнили, смерти, поднимался снизу, из грязи, расползался по мокрым стволам.

Небо совсем исчезло, стало гигантской бездной, а вскоре полил дождь.

Поначалу мелкий, редкий, он быстро крепчал и разбушевался мгновения спустя свирепым ливнем и вскоре, с налетевшим ураганом, закружился непроглядным штормом среди леса. Молнии сверкали с нескольких сторон одновременно, ничего не освещая, земля вздрагивала от чудовищного грома, точно с небес на нее падали города и страны. И без того мокрая, кочковатая дорога превратилась в буйное болото, пенящееся и фыркающее, сбивающее с ног, взрывающееся брызгами. Идти приходилось, держась за колючие, ломкие ветки, в полной темноте. Лишь по расступающимся стволам деревьев Сардан и его спутники угадывали дорогу. А та вскоре опять резко развернулась и двинулась обратно в степь. Но еще раньше, не выходя из лесу, они разглядели среди непроницаемой темноты далекие огоньки и очертания крошечной деревушки. Сардан пошел было к ней наперерез, сбившись с дороги, но ступил несколько шагов и чудом только не свалился в непонятно откуда взявшийся бешеный водный поток.

Вышедшая из берегов река неслась среди деревьев с оглушающим грохотом. Вода бурлила, пенилась, закручивалась водоворотами, расшвыривала по сторонам колючие капли, взлетала до самых верхушек деревьев, а затем опадала со злобным шипением, билась о камни, о деревья, все пыталась слизать замерших на берегу людей. Среди волн, среди черных бурунов неслись по этой густой массе обломки деревьев, доски, лодки и какие-то бесформенные фигуры, от которых Сардан спешно отворачивался, предчувствуя худшее. Он крикнул своим спутникам, что нужно вернуться на дорогу, но никто его не услышал. Тогда он схватил за руки Ашаяти и Шантари и поволок за собой. Демоница, как ни странно, не сопротивлялась. Цзинфей следовал за ними, протирая очки, которые сразу же затекали водой.

Из лесу они вышли на окраине деревни, поделенной на две неравные части рекой. Большая часть, с крестьянскими домами и усадьбой хозяина, с хлевами и полями осталась там, за ревущей, как дракон, водой. А здесь, у леса, расположились склады лесопилки, с которых ветром рвало крыши, скрипели руины старой мануфактуры, двигались разбитые лопасти мельницы и трещал от ужаса покосившийся домик паромщика. Лодка, по счастью, вытащена была на берег, но никого из крестьян на этой стороне Сардан не заметил, да и переправиться в такую погоду было совершенно немыслимо. Не помогут и крылья — едва взлетишь в небеса, разъяренный ветер швырнет обратно на землю. А соваться в реку, которая беспрестанно взрывается метровыми волнами, сейчас, наверное, не стал бы и самоубийца. Впрочем, он бы как раз и полез.

Из деревни с противоположного берега, несмотря на грохот бури, доносились жуткие вопли. В свете горящих в окнах огней вдоль домов носились волчьи тени, а в стороне, у невысокой и не слишком богатой усадьбы хозяина этих мест, на балке, которую использовали для истязания крестьян, висели вниз головами, корчась от боли, несколько человек. Ударила молния, метнув тени среди деревенских дворов. Сардан обернулся и нарвался на мрачный взгляд Ашаяти. Очень редко ему доводилось видеть у нее такой взгляд, обычно и в самые отчаянные моменты в глазах ее заметны были иронические искорки, насмешка и плохо скрываемая доброта, которая мешала ей переступать черту, за которой драка превращается в резню. Но сейчас в этих темных глазах сверкала, отражая бьющие молнии, настоящая злость. Сардан хлопнул ее по плечу, Ашаяти вздрогнула и пошла за ним.

Борясь с осатанелым ветром, Сардан спрятался за стеной ближайшего дома, запертого как сундук — даже дымоход был закрыт крышкой. Сардан подтянул к себе Ашаяти и Цзинфея, а Шантари помощь не потребовалась. Демоница легко, будто никакого ветра для нее не существовало, прошлепала по грязи и, изящно ступая, взошла на крыльцо.

Музыкант постучал в дверь, но никто не отозвался. Он постучал снова, попробовал открыть дверь самостоятельно. Она как будто начала поддаваться, тогда он дернул сильнее, и дверь распахнулась так резко, что чуть не слетела с петель, наружу вырвалось сено и битое ведро. Раздался страшный взрыв, а следом за ним такой истошный, душераздирающий крик, что на какую-то долю секунды он заглушил собой все — шум ветра, гул реки и рокот грома. Ударила, растекаясь по небу паутиной, кроваво-красная молния. Сардан быстро обернулся к деревне.

Над домами, раскрывая огромные крылья свои, висела и пылала огненная птица. Свет от нее, яркий до боли в глазах, словно бы воспламенил улицы, носившихся по ним шварзяков, крестьян, лошадей и свиней, куриц и собак. Стало видно, как днем. И снова по небу с разрывающим пространство треском пронеслась молния и врезалась в птицу. Та взмахнула громадными, непомерно громадными, гораздо больше, чем они были раньше, крыльями, разбрасывая всюду свои огненные слезы, и вдруг выстрелила грандиозным огненным вихрем куда-то вниз, где бегали крошечные тараканы-шварзяки. Пламя врезалось в землю и разорвалось на части, бросилось вьющимися потоками по улицам. Птица метнулась в сторону, налетела на господскую усадьбу, сорвала с нее крышу ударами крыльев и выстрелила огненным столбом внутрь. Из дверей и окон пылающего дома прыснули кто-куда маленькие, не больше блохи, фигурки людей. Кто-то поскользнулся, свалился и заскользил по грязи с холма к зажженным деревенским улицам. А птица тем временем, пролетев полукругом, сбила когтями своими балку с повешенными, и те, рухнув в лужу под виселицей, подбросили тучу брызг. Завершая круговой облет, птица снова набросилась на горящую усадьбу, снова плюнула в нее пламенной змеей, да такой силы, что поднявшийся от взрыва столб огня взвился метров на двести-триста. Но и этого ей было мало. Дух ринулся в им же самим разожженное пламя, свалился в пылающие руины и стал раздирать клювом то немногое, что осталось от дома. Во все стороны разлетелись горящие доски, балки, куски мебели, крыши.

Снова бахнул взрыв, и над пламенем взвилась в небо птица, глянула с высоты на деревню, на мечущуюся по улицам толпу самых разных людей и полетела на них. Те рванули было врассыпную, но не успели. Птица упала на беглецов, схватила зубами одного человека. Маленькая фигурка дернулась было, но тут же вспыхнула черным пламенем и спустя какое-то мгновение исчезла в огне так, будто и не было ее никогда. После этого чудовище вновь расправило свои необъятные крылья, ловя удары молний, наслаждаясь адским ревом бури. Оно в последний раз облетело деревню и помчалось куда-то вдаль, во тьму ночную, разбрасывая кругом себя пламя и дождь, и через пару минут мир вновь погрузился во мрак. Лишь господская усадьба продолжала пылать, но пламя ее уже практически не отбрасывало света, а вскоре и вовсе потухло, залитое диким ливнем.

Утром, когда солнце взошло над крышами, река по-прежнему неистовствовала. Грязная, вся в пене, похожая на гигантский поток нечистот, она выбрасывала на берег мусор и грозила увлечь любого, кто подойдет слишком близко. Только часам к десяти, при помощи дырявой паромной лодки и каната, Сардану и остальным удалось переправиться на противоположный берег.

Пожар давно погас, и на холме чернели руины усадьбы, как разбитые зубы. Крестьянские жилища чудесным образом избежали ударов пламенных вихрей, но искры пожгли крыши, дворовые ограды, амбары, склады и колодцы. Вдоль залитых лужами дорог кучками сидели шварзяки — обожженные, полуголые, усталые, точно нищие, у которых уже не осталось сил просить милостыню. Кто-то докуривал последнюю папиросу, кто-то допивал последние сто грамм арака, кто-то просто молчал от безысходности. Один шварзяк, обвешанный грязью, как праздничная елка игрушками, без цели бродил по дороге туда-сюда, не в силах придумать себе занятия. Капитан Одджи сидел на поваленном заборе одного из дворов, тер пятна на штанах и отнекивался от своих подчиненных.

— Что теперь? — говорил шварзяк со свисающей вяло шерстью. — Делать-то что, батюшка?

— Не знаю, — отвечал Одджи и ожесточенно растирал свою штанину. — Не знаю.

У невысокой статуи, изображавшей божество с безобразной физиономией, с рогом на лбу и с четырьмя руками, толпились, с трудом переваливаясь с ноги на ногу, измученные крестьяне и повторяли хриплыми, гортанными голосами: «Махеши Рана, Махеши Рана». Они поднимали руки в позе сдающегося и кланялись, произносили «Махеши Рана» и кланялись снова, но на этот раз немного иначе, ниже или выше, чередуя таким образом глубину поклона.

Цзинфей остановился и долго с отвращением смотрел на молившихся. Они просили богов вернуть им погибшего хозяина. Целая толпа крестьян, едва ли не половина разбитой деревни, собралась возле уродливой статуи. Позабыв обо всем, в исступлении и полубезумном мазохистском экстазе нищие, чумазые люди пели хвалу человеку, который сделал их нищими и чумазыми. А несколько уставших женщин неподалеку, во дворе полуразвалившегося дома, в каменной ступе били зерно, как делали это тысячу лет назад. Рядом бушевала река, а еще дальше, на другом берегу стонала дряхлая мельница — давно покинутая и забытая. Уныло стучали молотилки, а несчастные пели «Махеши Рана».

Чуть дальше прошла Ашаяти. Сумрачная, насупленная, она шлепала прямо по лужам и смотрела на крестьян, что беспомощно толклись в своих дворах вокруг разбитых хлевов и свинарников. На ступеньках одной избы со сгоревшей крышей сидела вся семья. Взрослые безмолвно таращились на колодец со сбитым воротом, а дети, перепуганные ночными событиями, жались к их ногам. У опаленного курятника бродили задумчивые курицы.

Ашаяти хотела уже было пройти мимо, но перехватила взгляд прижавшейся к ногам матери девочки и остановилась в нерешительности. Наверное, такой же взгляд был у нее самой много лет назад. И у всех остальных, кого она знала. Он проникал в самое сердце и спрашивал как будто: «Почему вы такие плохие? Почему вы не умеете жить? Почему вы, взрослые, привели нас в этот ужасный мир?»

Ашаяти растерялась и, машинально сунув руки в карманы, нащупала там драгоценную брошь из дворца людоедов, золотое крыло. Она взяла его в руку и долго смотрела на это тусклое, мрачное золото. Глаза ребенка сияли куда ярче него.

И вот за этим она гонялась всю жизнь? Ради этого терпела издевательства? Ради этого лезла шеей в петлю и о таком мечтала? Что в нем такого, в этом золоте, что ради него люди грызут друг другу глотки?..

Зачем оно?

Ашаяти снова посмотрела на крестьян и хотела уже было подойти, отдать им эту проклятую брошь… Но не нашла в себе сил. Как они посмотрят на нее, увидев такую драгоценность? Так же, как она смотрела на людоедов в замке? Ашаяти дернулась, поспешно выронила брошь в траву у разбитого колодца, так, чтобы ее легко было отыскать, и поспешила прочь, догонять музыканта.

Она ловко поскакала над лужами, через грязь, и почувствовала вдруг, что, если хорошенько разбежаться, сможет перепрыгнуть и реку. Она улыбнулась почему-то сама себе и подумала, что не так уж ей и хотелось быть людоедом.

Где-то на краю деревни в куче грязи и навоза валялись золотые доспехи принца Ямара. Сам боров сидел на пеньке неподалеку, полуголый и вымазанный в чем-то вонючем. Он поставил перед собой ведро с колодезной водой и пытался отмыть свое розовое брюхо, но вместо этого просто размазывал грязь. Лицо его было непроницаемо пусто, будто дух и разум покинули тело.

— Где раджкумари? — спросил Сардан, подходя так, чтобы принц мог разглядеть его боковым зрением.

— Не видели, — раздраженно бросил Ямар, не поворачивая головы. — Черт ее знает…

Ашаяти предложила разделиться и обойти деревню, чтобы поискать принцессу, но через полчаса, собравшись обратно, они так ничего и не нашли. Сардан спросил о ее судьбе старого крестьянина, что чинил брус, на котором вешали за ноги людей. Тот не обернулся, только головой покачал.

— Откуда тут принсессы? — крестьянин прокашлялся. — Тут грязь да навоз. Принсессам такого не надо.

Сардан вернулся к принцу Ямару, когда тот прикладывал к груди кое-как вымытые доспехи. Рядом с ним пошатывались двое шварзяков, которые тоже искали принцессу и уже успели доложить принцу, что найти ее не удалось.

— Мы отправляемся в погоню, — сказал Сардан, глядя на то, как беспомощно принц пытается застегнуть на плечах крепления брони, но не может дотянуться к ним лапами. — Нельзя терять времени. Каждая секунда — это смерть.

— Мы присоединимся позже, — напряженно прохрюкал принц, пытаясь выкрутить голову так, чтобы заглянуть себе на лопатки. — Нужно собрать людей. Много раненных.

— Двигайтесь сразу в Ракжанаран. По пути туда будут еще пару деревень, но, если чудовище решит атаковать их, вы все равно опоздаете.

— Сами разберемся, — прохрипел принц и наконец вышел из себя: — Да помогите же вы нам! — рявкнул он болтающимся без дела шварзякам.

Сардан шагнул было прочь и чудом не угодил под пролетевшую откуда ни возьмись лошадь без всадника. Музыкант отшатнулся, удержался от падения и вернулся к принцу.

— Выделите нам лошадей, — потребовал он. — Мы должны спешить. Давайте сразу четверых.

— У нас нет лошадей, — огрызнулся Ямар.

— У вас их было больше, чем людей, а теперь и подавно!

— Это лошади отряда!

— Это лошади Матараджана! А все, что принадлежит Матараджану, принадлежит его ханарадже! Вряд ли он будет счастлив узнать, что вы припрятали лошадей и помешали спасению его дочери!

— Не угрожайте нам, музыкант! — Ямар, с божьей помощью, прицепил доспехи, поправил их. — Мы дадим вам двух.

— Четырех!

— Двух! И кончено. Какое вы, в конце концов, право имеете так с нами разговаривать? — Ямар уставился на музыканта. — Какое право вы, ничтожный музыкант, вообще имеете с нами разговаривать? В Рагишате за одно слово принцу вам снесли бы голову, а потом четвертовали. И не вздумайте обращаться к нам таким тоном! Я — принц Рагишаты!

— Мы в Матараджане, — заметил Сардан. — Разница не велика, кроме того, что здесь голову могут снести вам, если что-нибудь случится с принцессой.

Ямар хрюкнул и поспешил уйти. Он не привык разговаривать с людьми, не имевшими происхождения. В Рагишате общение с чернью считали не просто дурным тоном, а скорее преступлением. Поэтому в путешествиях по Матараджану Ямару постоянно приходилось сдерживать внутри себя гнев и отвращение, и он боялся, что в какой-то момент, скопившись где-то там, в глубинах его естества, они взорвутся, и что тогда останется от благородного принца, наследника небольшого, но все-таки королевства?

Ашаяти и Цзинфей раздобыли обещанных лошадей, пока Сардан изучал карту и искал кратчайшую дорогу к Ракжанарану. Лошади оказались тощими, но держались бодро. Испуг, пережитый ночью, словно бы зарядил их энергией.

— Ну что, господин ученый, — сказал Сардан, — с кем из дам вы желали бы разделить седло?

— Опять начинается, — проворчала Ашаяти.

Шантари двусмысленно улыбалась.

— С обеими, — ответил Цзинфей.

— Так не пойдет, — заметил Сардан. — С обеими поеду я, а с кем поедете вы?

— Прощу прощения, господин музыкант, но мне кажется, вы что-то напутали, ведь с обеими дамами поеду я!

— Ничуть не напутал, господин ученый, ведь… — Сардан поймал хитрую улыбку Шантари и задумался, затем вдруг спохватился. — Впрочем, господин ученый, я ведь и правда все напутал. Прошу меня простить, ведь я обещал ехать на одной лошади с Ашаяти.

— Вот как, — усмехнулся Цзинфей, — в таком случае, госпожа, я в вашем распоряжении!

Цзинфей изобразил улыбку до ушей, посмотрел на демоницу и наконец-то разгадал хитрый план музыканта. Только дошедший до ручки мазохист влезет на одну лошадь с женщиной, у которой мужское прикосновение вызывает приступ неконтролируемого насилия. Цзинфей разрывался напополам, внутри него шла ожесточенная, кровавая битва между жаждой жизни и жаждой наслаждений.

К счастью, победило благоразумие, и потому решено было, что дамы поедут на одной лошади, а мужчины, злые и подавленные, разделив между собой пространство ящиком с инструментами, — на второй.

Хилые скакуны с завидной прытью понеслись сквозь грязь, выскочили из деревни и, несмотря на тяжелый груз, рванули отчаянным галопом по узкой дорожке на запад, раз за разом слетая на траву, чтобы не вляпаться в лужи, глубину которых сложно было предугадать. Степь кончилась скоро, и стеной встал высокий лес. Дорога среди деревьев стала шире и больше не петляла, правда то и дело подворачивала вправо, точно косило ее на один глаз. В лесу было тихо. Навстречу лошадям иногда проносились порывы холодного ветра, трещало что-то среди ветвей, эхом прыгая то тут, то там, а наверху скакали стаями маленькие животные, похожие на белок с длинными лапами. Сардан с трудом успевал следить за опаленными верхушками деревьев, вечно терял их из виду. Дорога неожиданно нырнула в болото и пришлось некоторое время искать обходной путь. А потом лес закончился, и снова обступила со всех сторон все та же бесконечная степь.

Всадники пронеслись мимо деревни. Дома стояли в степи далеко друг от друга, смущенные и нелюдимые. Крестьяне в разноцветной одежде тревожно посматривали в небо.

Сразу за деревней лошади выскочили на выложенный камнем тракт от Хандыма к Ракжанарану. С ходу врезались в растянувшийся по дороге торговый караван и умудрились запутаться среди его бесчисленных лошадей и повозок. Здесь же, на пересечении тракта с тропами, уводившими дальше в безбрежные степи, они на минуту остановились у почтовой станции, заплатили хозяину две белых монеты и сменили лошадей на свежих, да к тому же взяли еще двух, рассевшись в конце концов поодиночке. Едва вскочив на лошадей, они бросились, не успев и дух перевести, в погоню.

Дорога хоть и вымощена была белоснежной брусчаткой, но отслужила уже без малого две сотни лет, пережила сотни тысяч караванов и множество военных марш-бросков, отчего, невзирая на все ремонты, во многих местах камни треснули, раскрошились, вдавились в землю, образовав кочки и ухабы. И все же лошади шли легким галопом, так что трава по краям дороги казалась зеленовато-серым морем.

Навстречу попадалось все больше людей. И пеших, и конных, стража, кареты. Все спешили, мчались, как если бы убегали от чего-то. Даже патрульные кавалеристы мелькнули мимо, не успев и головы повернуть. На краю дороги валялись две перевернутые повозки, лежал раненый конь, вокруг суетились растерянные люди и что-то кричали. Сардан проскочил стороной с такой скоростью, что не успел разглядеть высыпавшегося из повозок груза.

Вскоре воздух стал меняться. К свежему, совсем зимнему, примешивалась какая-то знакомая вонь, которая вскоре превратилась в отчетливый запах гари. Прозрачный воздух, окружавший торговый тракт, серел и мутнел; облака, расступившиеся было, когда всадники проносились возле деревни у дороги, вновь потемнели, но не от того, что налились влагой, а потому, что их закрывало дымом.

Небо потемнело совсем, когда навстречу всадникам понеслись стаи перепуганных птиц. Они двигались тучей с запада на восток, большие и крикливые. Их было так много, что день рисковал превратиться в ночь.

Испуганное солнце спряталось в облаках.

Следом за птицами на всадников устремилось клокочущее черное полчище змей и пауков, затянуло дырявым покрывалом дорогу и поля вокруг нее. Перепуганные лошади шарахнулись кто куда, не обращая внимания на команды всадников. Шантари не удержалась в седле, поводок выскочил из рук, и она полетела было в этот ужасный темный поток под ногами, но вовремя подскочила Ашаяти и успела ухватить демоницу за плечо. Однако, неловко выгнувшись, воровка выронила из кармана мешочек с краденными у стражников Атаркхана монетами. О дорожные камни звякнуло золото. Мешочек тотчас потемнел от обсыпавших его пауков. Ашаяти свесилась с коня.

— Не трогай! — воскликнул Сардан.

Но Ашаяти не услышала, подцепила мешочек кончиками пальцев и встряхнула, в надежде сбросить пауков. Мерзкие членистоногие дождем брызнули во все стороны: на землю, на лошадиный круп, на ноги и руки девушки. Она вскрикнула, почувствовав укус, дернула ладонью, чтобы стряхнуть с нее вцепившегося паука, и уставилась на красную рану. Кожа вокруг места укуса тотчас побледнела, а потом стала покрываться синеватой коркой. Ашаяти вытаращилась на руку и изо всех стиснула зубы — по всему телу стрельнула боль. Лошадь, почувствовав страдания наездника, заволновалась.

Сардан кинулся к Ашаяти, а та посмотрела на него помутневшим взглядом кровавых глаз, пошатнулась и чуть не рухнула на землю. Лицо девушки посерело, на щеках выступила паутина синеватых полос, засверкали капельки слез. Сардан спешно, не слезая с коня в бурлящую черную землю, вынул из ящика, смахнув внутрь шелковый чехол, крошечный барабанчик понг-донг и стал быстро-быстро стучать по нему, перебирая подушечками пальцев. Звук был такой тихий, что Цзинфей, танцевавший на перепуганном коне в паре метров от инструмента, вообще ничего не слышал. Сардан заглянул в стремительно затягивающиеся красной пленкой глаза Ашаяти.

— Аши! — позвал он. — Аши!

Ашаяти, теряя последние силы, склонилась над шеей лошади, но все же сумела кое-как выпрямиться и посмотреть на Сардана, хотя и различила его как какое-то темное пятно.

— Надрежь ножом указательный палец! — говорил ей музыкант. — Скорее, пусть яд стечет на землю!

Ашаяти почти не слышала слов Сардана. Она машинально извлекла из внутреннего кармана шубы нож и приставила к подушечке указательного пальца правой руки.

— На левой руке, Аши! — поправил музыкант, продолжавший колотить по барабанчику. — Куда тебя укусили!

Ашаяти взяла нож в другую руку, провела кончиком его по пальцу и ничего не почувствовала. Кожа разошлась кривой, отвратительной трещиной, от тошноты у Сардана помутнело в глазах. Девушка перевернула рану к земле, но, вопреки ожиданиям, ни капли крови не вытекло из надреза. Как будто ее совсем не оказалось внутри. Ашаяти упала головой на шею лошади и закрыла глаза. В это же время Сардан спешно изменил темп игры, стал бить по мембране понг-донга реже, но всей ладонью, с силой. Глухие шлепки выстрелами бросались во все стороны, толкали коней, распугивали змей и пауков внизу, отшвыривали дым и ветер. Словно бы этот звук создавал в пространстве стену, а та, резко расширяясь, бесцеремонно распихивала все на своем пути. Кровь из надреза на пальце Ашаяти вырвалась жирной темной струей, потекла по белым камням дороги, и камни эти тотчас покрылись черной, неестественно черной гарью, как если бы их днями и ночами жгли в огромных печах. Чернильная кровь хлестала так, будто ее выливали на землю из чайника. После двух десятков ударов Сардан небрежно уронил понг-донг в ящик, оторвал кое-как кусок рукава со своей рубашки и обмотал в десять слоев порезанный палец Ашаяти. Ткань тотчас почернела. Музыкант попытался заглянуть в глаза девушки, но они были с силой закрыты, будто солнечный свет, которого, впрочем, было не так и много, причинял ей боль. Сардан вынул из ящика бурдюк с водой, кое-как приподнял Ашаяти за плечо.

— Попей, — сказал он.

Девушка приоткрыла красные глаза, искоса взглянула на музыканта. Сардан дал ей отпить немного воды, но большую часть расплескал на одежду и голову лошади. После этого Ашаяти опять закрыла глаза, опустила голову, уткнувшись носом в шею коня, и стала дышать тяжело, с усилием, сдавливая в ослабевших ладонях поводок. Сардан спрятал бурдюк в ящик и внимательно посмотрел на девушку. Она не шевелилась и бледна была, как обглоданная кость.

— Госпожа, отвезите ее обратно на почтовую станцию, — попросил музыкант. — Уложите в постель, пускай поспит.

— Хорошо, — отозвалась демоница.

Но Ашаяти снова открыла глаза и с искаженным от боли лицом выпрямилась в седле.

— Фиг тебе, я поеду дальше, — прошептала она.

— Куда? — Сардан взял ее за раненую руку. — Ты сейчас из седла вывалишься.

— Не вывалюсь.

— А если не вывалишься, будешь нас тормозить.

— Не буду.

— У тебя половина крови вытекла, Аши. Если погонишься за нами, то помрешь где-нибудь посреди дороги!

— Не помру.

Как ребенка уговариваю, подумал Сардан.

Ашаяти тяжело вздохнула, открыла глаза широко и посмотрела на музыканта. По левой щеке тоненькой струйкой скатилась кровавая слеза.

— Сам помрешь, пес, — сказала Ашаяти и еле-еле улыбнулась.

— Вот засранка, — музыкант засопел.

— Петух.

— Сама еще курица.

Ашаяти прикрыла глаза и улыбнулась уголками губ.

— Скачи уже, — сказала она. — Мы вроде как торопимся.

Сардан что-то промычал себе под нос, посмотрел на черный горизонт, потом опять на вяло качающуюся в седле Ашаяти.

— Аши, — сказал он, — если ты мне тут скончаешься, я спущусь до четвертого пекла и выпорю тебя плеткой.

— Я тоже, если можно, — мило улыбнулась Шантари.

— Похоже намечается еще одно интересное приключение, — заметил Цзинфей. — И цель достойная. Не забудьте позвать и меня.

Ашаяти вздохнула.

— Я вам всем потом отвечу, — сказала она.

Пауки и змеи наконец разбежались. Лошади понеслись дальше, но с каждой минутой небо на горизонте становилось все темнее от поднимающегося над степью дыма. Он густел, наливался черным. Дым резал глаза, бил в нос, а вскоре показалось и пламя. Темно-оранжевое с некоторым изумрудным оттенком, оно пожирало траву у дороги и быстро захватывало все вокруг.

Огонь ревел и трещал на холме неподалеку, бушевал там в припадке. С другой стороны он уже влез на брусчатку, бросался пеплом, жарил лошадей и всадников. Ветра почти не было, и редкие порывы его с трудом двигали клубы дыма.

Огонь взвился по каменной арке над дорогой, зажег плющ, обвивавший уродливые чудища на горельефе, пробежал поверху и перешел на другую сторону дороги. Над горящей аркой пылала надпись иероглифами древнематараджанского языка — «Ракжанаран». А наверху ее горели факелами прикрепленные к шестам цветные флаги, развеивались пеплом.

Лошадь под Сарданом замедлила шаг перед огненной аркой и чуть не сбросила седока на дорогу. Но увидев проносящихся мимо скакунов Цзинфея и Шантари, она поспешила следом за ними.

Когда арочный свод остался позади, по обеим сторонам дороги выросли увитые горящим плющом столбы. Когда-то на этих столбах вешали ракжанаранских преступников. То есть тех, кого называли преступниками. Цзинфей злорадствовал и саркастично усмехался про себя. Когда-то, не так уж давно, особенно по меркам человеческой жизни, он и сам должен был висеть на одном из этих столбов, со связанными, выгнутыми в обратную сторону руками и с петлей, сдавливающей шею медленно, час за часом, или день за днем. Теперь эти безобразные камни плавились от ненормального огня. Скоро от них останется лишь кучка пепла. Впрочем, было бы гораздо лучше, если бы кучка пепла осталась от мучителей, ведь те всегда найдут, где применить свои таланты.

Cправа, на насыпи, плавилась гигантская золотая статуя, изображавшая кого-то из местных дхаров. Очевидно, властителя Ракжанарана. Судя по вмятине на груди статуи — туда пришелся удар огненного вихря. Возможно даже, что именно с этого монумента, исчезающего как вода, разлитая на солнце, начался пожар, захвативший степь. Жидкое золото текло с насыпи по горящей траве.

Порывами ветра пламя стало бросать поперек дороги. Огонь воспламенил бурьян между камнями, стал шнырять под копытами лошадей. Несколько минут спустя горела уже вся дорога. Стены пламени поднимались выше сидящих на лошадях наездников. Брызжущий огненными каплями мир стал раскалено-белым, с клубящимися между языками пламени черными тучами дыма.

Не спускаясь с лошади, не останавливаясь и не оглядываясь на своих спутников, Сардан сунул руку в артельный ящик, нащупал лауфон, одной рукой умудрился зажать раструб и игровые отверстия (для этого пришлось обхватить инструмент ладонью), дунул, свесившись над лошадиной гривой, и сдвинул локоть. Выстреливший из флейты воздушный поток врезался в стену огня и дыма, и, развинчиваясь спиралью, разорвал эту стену на части, расшвырял небрежно по сторонам и едва не сбил с ног лошадь. Взрыв воздуха образовал страшный и беспросветный туннель в пламени. Лошади, гонимые уже не людьми, а ужасом, влетели в проход, смыкающийся с ревом и треском у них над головами. Сардан дунул в лауфон снова, и пламенные волны снова взорвались, разлетелись прочь жаркими вихрями.

Спустя несколько минут и почти десяток выстрелов из флейты кони вырвались в черную от дыма степь, а огонь, не поспевавший за обезумевшими животными, наконец-то остался позади. Сардан в последний раз дунул в лауфон, и дымный туман, злой и колючий, испуганно отпрыгнул в сторону.

Дорога стремительно помчалась вниз, потом — впервые за долгое-долгое время — стала подворачивать, вилять. Вдали, за невысокими деревьями, блестело в темных лучах заходящего солнца холодное море. На волнах, вздыбившись бушпритом, замерли останки сгоревшего на мели торгового судна. На берегу видны были темные крапинки копошившихся людей.

Пожар сиял на горизонте позади, а впереди садилось солнце, бросало последние сегодня лучи на до смерти уставших лошадей и на покрытых копотью всадников.