Птица огня

Глава 7 В предгорьях Чатдыра

Шесть утомительных километров спустя все четверо выбрались из душных подземелий, но тут же попали под мелкий дождь, оставлявший на одежде и коже темно-синие следы. Дороги не было, а низкий редкий лес сразу же пошел под уклон, отчего ноги беспрерывно скользили по мокрой земле, перемешанной с гниющей травой и давно опавшими листьями.

Солнце лишь изредка можно было разглядеть сквозь туман — оно выплывало порой неясным светом из-за туч, высовывалось на миг, чтоб поподглядывать за тем, что творится на земле, но тотчас скрывалось обратно, испугавшись быть обнаруженным.

Сардан тащил на спине Ашаяти. Девушка весила не сильно больше крупной кошки — очень крупной кошки, — но в любом случае опыт ношения тяжеленного ящика с инструментами пригодился как нельзя кстати. Порой Сардан ловил себя на мысли, что не чувствует давления острых деревянных углов, зато в спину тычется мягкое и теплое.

Шантари в изодранном Ашаяти платье шлепала по грязи босиком, утопала в лужах, вздыхала разочарованно, но все же оставалась печально-спокойной, словно бы ничто в этом мире более не способно было ее рассердить. Скорее даже напротив — она находила в случившееся весьма занимательным.

Цзинфей читал на ходу найденную им в подземелье книгу, закрывал ее периодически, что-то обдумывал, шептал про себя, потом открывал снова и читал дальше. Впрочем, Сардану показалось, что Цзинфей уже давно успел все прочитать, а теперь идет по второму или вообще по третьему кругу.

В какой-то миг, захлопнув снова книгу, Цзинфей увидел голую спину Шантари под разорванным платьем — демоница шла впереди, показывала путь. Цзинфей покраснел, снял свой розовый то ли жилет, то ли куртку и, не говоря ни слова, повесил на спину Шантари.

Она вздрогнула от неожиданности, обернулась и улыбнулась такой из своих улыбок, которые предназначены сбивать мужчин с ног. Цзинфей, к счастью, как раз поправлял очки.

— Благодарю вас, — сказала Шантари.

— Кстати говоря, — произнес Сардан, — куда мы, собственно, идем? Есть тут что неподалеку?

— Мертвый лес, — ответила Шантари. — Здесь, в южных предгорьях Чатдыра, повсюду один мертвый лес.

— Чатдыра? — повторил Сардан и попытался вспомнить, что он слышал об этом месте.

Цзинфей побледнел.

— Моя родина, с которой прекрасно знаком господин Цзинфей, — сказала Шантари нарочито бесстрастным голосом, — ведь он признался, что был в составе войск, которые приходили уничтожить нас несколько лет назад. Еще и разработал огненную машину.

— Чатдыр, Мертвые Горы, — вспомнил Сардан.

Средних размеров горный массив, запиравший с севера один из полуостровов в заливе Самдаран. Мимо Чатдыра шли все главные торговые пути Северного Матараджана. С содроганием и ужасом смотрели на затянутые туманом скалы Чатдыра купцы и паломники, ехавшие в Хандым и обратно. Лошади ускоряли бег и шарахались по сторонам, а люди собирались большими группами, жгли костры, жались друг к другу и говорили шепотом.

А все потому, что с незапамятных времен Чатдыр был домом страшных демонических кланов. Много раз войска ханасама пытались выбить демонов с гор, уничтожить их, вырезать всех до единого, но терялись среди оврагов и обрывов, и многотысячные армии уходили в лучшем случае ни с чем. Лет десять назад какой-то изобретатель из Ракжанарана предложил выжечь горы. Для этого разработали специальные катапульты небывалых размеров. Но эта варварская затея потерпела нелепое фиаско — падавшие на склоны взрывные снаряды не воспламенялись, огонь, только-только вспыхнув, тотчас затухал в морозном, влажном воздухе, где постоянно идут дожди, а горы покрыты одними скользкими камнями.

В конечном счете, после бесчисленных неудачных попыток устроить межрасовую резню, матараджанцы решили попросту игнорировать существование Чатдыра. Купцы избегали смотреть в сторону скал, капитаны уводили корабли подальше от суши, а в школах Ракжанарана на уроках географии о демонических горах и вовсе не упоминали. Впрочем, демоны тоже редко спускались с гор, да и то в основном с торговыми целями — закупали книги, одежду, еду, продавали же непревзойденные в искусности украшения из драгоценных металлов для шеи, волос и одежды.

— Госпожа, уверяю вас, я просто что-то напутал, — забеспокоился Цзинфей. — Наверное, это сделал кто-то другой, а я просто вспомнил… То есть…

— Не нужно слов, господин Цзинфей, — улыбнулась печально Шантари. — Сейчас куда важнее то, как расценят старейшины Раксшелиха, нашей столицы, произошедшее в особняке и как поступят в ответ. Ор очень злопамятный инкуб, и он, без сомнения, запомнил ваши слова. Пересказанные им не к месту, они могут оказаться весьма опасны для вас в будущем, поэтому я бы настоятельно не рекомендовала никому из вас в ближайшее время, а лучше — когда бы то ни было, показываться вблизи Мертвых Гор. К сожалению, мне и самой отныне закрыта дорога назад. И не одни вы тому виной. Просто суккуб, который не способен даже… Хм… Короче говоря, в любом случае, меня не слишком беспокоит, как идут дела на склонах Чатдыра и что замышляют матараджанцы. Меня волнует не то, что я не смогу вернуться в Чатдыр, а то, что Чатдыр может последовать за мной.

— Думаете, вас станут преследовать? — спросил Сардан.

— Как знать?.. Кто бы что ни замышлял, я полагаю нам не стоит долго блуждать вблизи этих пиков и следует как можно скорее двигаться в Атаркхан, город на севере.

— На севере! — воскликнул Цзинфей. — Я вам говорил! А вы насочиняли небылиц и завели нас вот куда!

— Не мы, а она, — Сардан кивнул на Ашаяти. — А ввиду того, что у нас установлен был тиранический матриархат с элементами рабовладельческого строя, не стоит упрекать меня, представителя угнетенных слоев, в том, что я не смог противостоять всей мощи власти имея лишь… Ничего не имея… И далеко этот город?

— Далеко, — ответила Шантари. — То есть, откуда мне знать? Я его только на картах видела. Сама там я ни разу не была.

Она посмотрела на свои босые сиреневые ноги, утопающие в грязи, и сказала:

— Идти еще и идти.

Спустя какое-то время беглецы остановились у небольшой рощицы на привал. Цзинфей воспользовался временем с пользой: с помощью ниток, тканей от собственных штанов и древесной коры соорудил для Шантари примитивную обувь.

Дождь мельчал и вскоре прекратился совсем, хотя редкие порывы ветра по-прежнему пытались нагнать туч, но не способны были развеять и туман. Вскоре же путь перекрыла широкая, хоть и не глубокая на вид река. Вода ее глубокого пурпурного цвета, густая и плотная, текла киселем спокойно, не пенясь.

Цзинфей подошел к реке первым. Некоторое время он внимательно разглядывал воду, пытаясь понять отчего она похожа на фиолетовое молоко, потом — для верности — бросил в воду ветку, и после того, как та спокойно поплыла себе дальше, пошел вперед. Но прошагав всего ничего, он звонко вскрикнул, подскочил в панике и вылетел обратно на берег. На голени кровоточил след от укуса!

— Там крокодил! — воскликнул Цзинфей.

— Очень уж маленький крокодил, — заметил Сардан, — вы и пятки-то еле успели намочить.

— Крокодил маленький, а зубы большие, — упорствовал Цзинфей.

Шантари подошла к воде, зачерпнула немного в ладошку и двинулась дальше.

— Осторожно! — испугано вскричал Цзинфей. — А если это бегемот⁈

Шантари прошла шагов пять, остановилась, медленно-медленно наклонилась, вдруг со скоростью кобры погрузила в воду когти и вытащила оттуда жирную рыбину цвета моркови. Клыки торчали у твари не только изо рта, но, что сразу же привлекло внимание великого ученого, — и из зада!

— Какое замечательное чудище! — восхитился он.

Шантари засунула рыбу под мышку и обернулась к своим спутникам.

— Эта река стекает со склонов Чатдыра, — сказала она. — По крайней мере, именно такие реки текут там, где я родилась. Здесь много рыбы, и у нее очень нежное мясо, похожее на… Впрочем, вам такие сравнения не понравятся.

Шантари мягко улыбнулась. Сардана передернуло.

— Очень много рыбы? — поинтересовался Цзинфей.

— Очень, — подтвердила Шантари. — Все дно покрытой рыбой, можно хватать не прицеливаясь.

Сардан и Цзинфей переглянулись. Шантари ласково посмотрела на свой улов и, к неимоверному ужасу стоявших на берегу, легонько поцеловала клыкастую рыбу в безмолвные уста. После этого обратила взор на своих спутников.

— Вы уснули? — раздраженно спросила она.

— Мы думаем, — сообщил Цзинфей.

— Для этого нужно стоять на месте?

— Нет, однако…

— Если бы это было так, то самыми мудрыми философами были бы деревья. Или камни.

— Как знать, быть может, так и есть. В любом случае, госпожа, боюсь, если мы пойдем через реку прямо здесь, то к тому берегу доберемся похожими на ваших слуг в особняке.

— Скелетов, — пояснил Сардан.

— Пожалуй, оно бы и к лучшему, — прошептала Шантари.

— Что? — переспросил Сардан.

— Что? — переспросил Цзинфей.

— В конце концов, от этого еще никто не умирал.

— Ничего не слышу, — пожаловался Сардан.

— Если вы так боитесь потерять одну-две ноги, — наконец сказала Шантари во весь голос, — держитесь возле меня. Если боитесь заплакать — хватайтесь за юбку. Я буду распугивать рыбу. Все же выйдет быстрее, чем искать мост, которого может и не быть вообще.

Делать было нечего, и после недолгой перепалки пришлось поступить так, как предложила Шантари. Первым пошел Цзинфей. Тотчас в сторону ученого метнулся рыбный косяк, но Шантари отогнала его ленивым движением хвоста. Следом за ученым двинулся Сардан со своей ношей. Ашаяти до сих пор не приходила в себя, и Сардан уже начинал беспокоиться, что рана на ее голове гораздо серьезнее, чем ему показалось поначалу.

Но на середине реки, когда до противоположного берега оставалась совсем ничего, его волнения рассеялись самым неприятным и радикальным образом.

Ашаяти открыла глаза…

И первое, что увидела перед собой — огромные клыки в заднице рыбы, которую тащила под мышкой Шантари. Клыки приветливо клацнули. Ашаяти ахнула, взвизгнула, взбрыкнула всем телом так внезапно, что Сардан не устоял на ногах и плюхнулся в воду физиономией вниз. Ашаяти вспрыгнула ему на спину, завизжала снова и с дурными криками помчалась к берегу. Но прежде, чем она добралась до земли, из воды с воплями вынырнул Сардан. Три рыбины висело у него на лице, одна у шеи, две на левой руке, одна на правой, одна на бедре левой ноги, две на голени правой ноги, и одна дергала штаны в промежности. Музыкант замахал руками по сторонам, как птица крыльями, и поспешил за Ашаяти. Уходя от молотящих воздух беспорядочных ударов музыканта, Цзинфей поскользнулся и рухнул в реку задом. Вскричав глубоким басом, он взвился над водой, будто его оттуда вышвырнуло гейзером, и тоже дернул к берегу. Добравшись до твердой земли, он с охами и ахами оторвал от ягодиц двух злобных рыбин, обернулся и замер. Он оказался на одном берегу, а музыкант и Ашаяти ругались на противоположном… Шантари по-прежнему стояла посреди реки и, сжимая в руках клыкастую рыбу, в недоумении озиралась по сторонам.

— Что эта корова рогатая здесь делает⁈ — кричала Ашаяти. — Что она тут ходит со своим хвостом⁈ Сожрать нас хочет⁈

Сардан ничего не слышал. Он пытался отцепить вцепившиеся ему в бедро клыки.

— Отстань! — грозился он рыбе. — Отстань, я ж тебе сейчас по морде дам!

И уж точно никто не слышал криков вернувшегося на противоположный берег Цзинфея.

Вечером у костра Ашаяти занимал тот же вопрос:

— Чего она тут шатается⁈ Она же чудище какое-то!

— Она нам жизни спасла, — отвечал Сардан, вгрызаясь в морковного цвета мясо.

Огонь шипел и плевался от жира, капающего с насаженных на ветки рыбин.

— Да ты что? — иронизировала Ашаяти. — А кто этим жизням угрожал, я что-то совсем позабыла?

— Дядюшка Ор, — сдавленно сказал Цзинфей, припоминая хрюкающую, пукающую массу.

— И народ с ведрами, — добавил Сардан.

— Я как будто много чего пропустила, — хмуро заметила Ашаяти. — И чем же недоволен был народ?

Сардан повернулся к Шантари. Она увлеченно грызла мясо, фыркала, чавкала, рычала и не слушала разговора. Увидев вопросительный взгляд музыканта, Шантари спешно преобразилась, стала есть тихо, элегантно, отламывая маленькие кусочки пальчиками.

— Вы порядочно насолили местным, как я понимаю, — сказал Сардан.

— Это все Ор, — ответила Шантари. — Мне больше нравится рыба.

Сардан сглотнул слюну.

— Сколько ты людей погубила? Признавайся, чудище рогатое! — рассердилась Ашаяти.

— Скелетов там было изрядно, — мрачно заметил Цзинфей.

— Много, — призналась Шантари с милой самодовольной улыбкой, но спохватилась, сообразив, что такие признания — не повод для хвастовства, покраснела, смутилась. — То есть, не очень-то и много, то есть… совсем не много… Мало… Считай, что вообще…

— Аши, в нашу первую встречу ты приставила мне нож к горлу, — сказал Сардан. — Тебе ли упрекать других в каких-то грехах?

— Да я в жизни людей не убивала! — возмутилась Ашаяти. — Каждый день еле сдерживаюсь, но я ни разу еще никого не убила! Я никогда не грабила бедных и нищих… Если я и забирала у кого-нибудь яблоко, то у того, у кого их было два мешка. Не надо равнять меня со всякими клыкастыми демонами! Или вот с такими, — она кивнула на Цзинфея.

— Что⁈ — вспылил тот. — Я, между прочим, тоже никого не съел!

— Ты топил корабли!

— Можно подумать… — обиделся Цзинфей. — Я честный человек. Я бил корабли так, чтобы они тонули медленно и у команды было время пересесть в шлюпки. Ни один человек не погиб на потопленных мной кораблях!

— Это ты будешь рассказывать страже в темнице!

— Аши, тебе бы самой туда не попасть, — заметил Сардан.

— Вот еще твоих упреков мне не хватало! Сам-то всегда на все готовенькое! Кормят тебя бесплатно, жилье у тебя бесплатно, все инструменты — все бесплатно. Не нужно думать, как добыть себе хлеба и постель, не нужно выбирать — умереть с голода самому или отобрать последний кусок у товарища! Так-то легко оставаться безгрешным и попрекать других!

Сардан нахмурился и опустил взгляд.

— Все ваши грехи, вместе взятые, не идут ни в какое сравнение с тем кошмаром, за который вечными муками придется отвечать моей душе, — ответил он, и больше в тот вечер никто ничего не сказал.

На следующее утро туман ушел куда-то вдаль, в сторону гор, скрыв от взгляда теперь совсем далекие вершины Чатдыра. Разбежались тучи. Осеннее солнце висело на небе в полном одиночестве, разве что кое-где белели рваные остатки облаков.

Дороги или хотя бы тропы в лесу так и не нашли, а вскоре позади остался и сам лес. Беглецы вышли на поле и остановились в растерянности. Несмотря на глубокую осень, поле, словно мозаикой, выложено было цветами пурпурными и малиновыми, золотыми и лазурными; цветами, пахнущими так, как пахло давно ушедшее прошлое; цветами, большинства которых Сардан, пересекший половину мира, не встречал больше нигде. Одни, с маленькими листочками, усыпаны были бутонами по всему стеблю; у других были крупные лепестки с разноцветными крапинками на них; третьи звенели сиреневыми бубенчиками, пахли разлитым медом и обрызганы были росой, как будто слезами человеческими.

Беглецы пошли через поле. Самые высокие из цветов доставали до пояса, а когда путники стали спускаться в низину — до груди.

Спешащие на юг птицы носились невысоко в небе и криками подгоняли отстающих. Между цветами слышалось убаюкивающее жужжание насекомых.

Далеко в низине, среди леса, виднелись древние руины погребальной башни. Когда-то она вздымалась на пару десятков этажей и видна была со всей округи, но теперь, сотни, а может быть, и тысячи лет спустя после того, как умерли люди, построившие ее, от башни осталось не более трети ее прежней высоты. Во внешних и внутренних выемках когда-то складывали покойников, а теперь, когда сменились не только верования, но и народы, суеверные современники сторонились страшных сооружений и не селились на расстоянии многих и многих километров от них. Поэтому для измученного путника силуэты этих могильников были знаком весьма неутешительным. Впрочем, порой у подножия башен устраивались отшельники, но большинство из них не могли оказать никакой помощи, сторонились людей, а порой вели себя по отношению к ним достаточно агрессивно. Вскоре башня потерялась за холмистыми склонами и искореженными деревьями.

— Никакой он мне не дядюшка в том смысле, как вы это понимаете, — рассказывала Шантари. — В демоническом мире все инкубы дядюшки суккубов, а суккубы инкубам — тетушки. Родственных связей с Ором у меня нет, мы родились из разных яиц… Вам, людям, не объяснишь, вы не поймете… Ор был мне чем-то вроде наставника и руководителя, парным ыгом, как мы говорим. Не знаю, как это перевести… Есть такое оружие, такой меч, у которого клинки торчат по обе стороны от рукояти. Вот, примерно, как-то так.

— И эти клинки, как видно, зарубили немало народу, — сказала Ашаяти, — раз и затурканные крестьяне, которые всегда безропотно терпят любые измывательства и лишения, пришли потыкать вас вилами.

— Их привели… Это долгая история, запутанная и мне не совсем понятная, но вы могли видеть там человека с бородой, их хозяина… У нас, демонов, нет религии. Слепая вера — что может быть глупее и бессмысленнее? Мне тяжело понять, почему жрецы имеют такую власть над людьми, но, кажется, природа этой власти схожа с той, что имеем мы, суккубы, над мужчинами. Мы также порабощаем человеческое сознание, вытесняем его разумное начало и волю, даруем сладкие грезы и тем самым подчиняем жертву нашим желаниям. Вероятно, жрецов в какой-то степени можно назвать демонами. И потому они ненавидят нас как конкурентов.

— И полный подвал костей тут совершенно ни при чем!

— О, этим костям сотни лет, дурочка. Они лежали там задолго до моего рождения. Кто их там оставил — я не знаю. Ваша религия, недовольная соперничеством со стороны демонов, создала нам ужасную репутацию, но мы вовсе не такие чудовища, какими нас пытаются представить некоторые заинтересованные люди. На наших руках не больше крови, чем на руках ваших праведников. Многие купцы, к примеру, не чураются торговли с демонами, потому что мы никогда не хитрим и не мошенничаем. Дядюшка, при всей своей злобности и воинственности, никогда не обижал и не угнетал тех, кто ему подчинялся, и путники, весьма редкие в наших местах, всегда покидали стены особняка вполне довольные проведенным там временем. Многие и вовсе просились обратно. Конечно, от меня Ор, наверное, требовал большего, но… Могу только сказать, что за время моего пребывания в том доме — никто не умер. А за остальное я ответственности не несу.

— То есть из твоих объятий все уходили прямо довольные и счастливые? — усмехнулась Ашаяти.

— А из твоих неудовлетворенные и несчастные? — огрызнулась Шантари.

— Уж хотя бы вилами и лопатами по башке никто не благодарил!

— И что теперь? Можно подумать, ты стала воровкой из большого желания. Что ты могла изменить?.. Кланы демонов Чатдыра живут традициями, как и вы, люди. Вся наша судьба решается еще до нашего рождения. Сын какого-нибудь раджи или дхара — будет раджой или дхаром. С раннего детства все будут стлаться перед ним и лебезить, как какие-то… фу… Взрослые, умные, сильные будут кланяться в его жирные ноги. А сын бедняка дхаром не станет никогда, его участь быть голодным и нищим… У него, конечно, будет кое-какой выбор. Он может, к примеру, стать негодяем, убийцей — каким-нибудь наемником или воином, — или будет гнуть спину колесом в клоаке, под землей. Ну или сделается обыкновенным разбойником, как кое-кто… Ему и купцом-то наверняка не быть, о должности чиновника нечего и мечтать — потому что кровь не та, да и денег, связей, знаний нужных нету, а нету, потому что он чернь поганая и ни на что не имеет права, — на этих словах Цзинфей заметно помрачнел. — Кто родился на дне жизни, там, на этом дне, и будет жить, до следующей ступеньки не то, что не дотянуться, ее просто нет — этой ступеньки. Ни ступеньки, ни вообще лестницы. Пустота — а наверху следующий этаж. С него, с этого этажа, можно споткнуться, могут скинуть, но подняться наверх больше нельзя. Приставишь лестницу — столкнут… А какая между ними, собственно, разница? Два одинаково морщинистых младенца, поменяй местами — не отличишь, где какой. Но один раджа, а другой — грязный раб… Везде так. И у людей, и у демонов. Первый раз открыв глаза уже знаешь, что в этой жизни будешь делать, что увидишь и чего не увидишь никогда. Родившись демоном — жить можешь только как демон. Нельзя просто захотеть и заняться тем, что тебе интересно, особенно если родился каким-нибудь суккубом. Не имеет никакого значения, если хочешь ты быть художником, путешественником, моряком или, даже, крестьянином — ты должен играть свою роль, ни шагу в сторону, ни шагу назад, никуда… И совершенно неважно, что ты такое и что ты чувствуешь, хватает ли тебе способностей, или нет, хочешь ты этого, или у тебя совершенно другие таланты. Никого не интересует, что ты — суккуб! — просто не в силах переносить…

Шантари запнулась и поняла, что сказала лишнее.

— Ого, так ты… — начала было Ашаяти, но Шантари ее тотчас перебила.

— Бездарностей, которые не могут исполнять свои роли, демоны Чатдыра ссылают в человеческие поселения: в малолюдные деревушки, в темные городки или старинные особняки в туманном лесу… Там эти неумехи должны научиться делать то, что от них требуется. А чтобы они не отлынивали от учебы, к ним приставляют того, кто будет наставлять, подгонять, карать. Какого-нибудь дядюшку инкуба, который вроде как один, а вроде бы их и тысяча.

Шантари сорвала маленький белый цветочек и стала вертеть его между пальцами.

— Как бы то ни было, — сказала она, — домой мне уже не вернуться. Я ведь не просто заурядная бездельница и шалопайка. Для Чатдыра я — предатель. Я стала на сторону человека и пошла против существа своего рода, своей крови, к свежести которой в Чатдыре особенно щепетильны. Думаю, не нужно уточнять, по чьей вине мне пришлось стать изменницей?

— Что? По чьей? — спросил Сардан.

— Соплеменники не оставят меня в покое. Они попытаются вернуть меня и наказать, независимо от состояния, в котором вернут. Вопрос в том, выслали ли уже погоню или по-прежнему решают кого бы отправить, спорят, подписывают клятвы, приказы — у нас, знаете ли, тоже известна бюрократия!.. Дядюшка Ор, наверное, сердито пукает, подгоняя писарей. Уверена, вы понимаете, на ком лежит вина за весь этот беспорядок…

— На ком? — удивился Сардан.

— За свои поступки нужно отвечать, надеюсь, вы знаете это, господин музыкант! Ведь теперь, из-за ваших низменных желаний, я осталась одна в этом бескрайнем мире, и мне больше не на кого опереться и некого попросить о помощи, — пока она произносила эту фразу, голос ее менялся, становился глубже, ниже, каждое слово все дальше проникало в сердце, опутывало его, сковывало, подчиняло своей воле, и в конце концов Сардан, хоть и понимал гипнотическую природу этого чувства, ощутил, что и у него, в общем-то, нет никого в мире — кроме этой женщины.

— Попроси помощи у меня, — равнодушно предложила Ашаяти. — С радостью помогу тебе отправиться на тот свет.

На Ашаяти женские чары Шантари не производили никакого впечатления.

— О, каким же образом? — спросила демоница. — Покусаешь меня за попу?

— Удавлю тебя твоим же хвостом.

— Завидуешь, что свой не вырос? Впрочем, у тебя, как я погляжу, в принципе, многое не выросло, — Шантари насмешливо покосилась на грудь Ашаяти.

— Зато ты отъела больше головы! — выпалила Ашаяти. — С такими чудищами и в дверь не пролезешь!

— Всякое случается… Но тебе беспокоиться нечего, ты в любую щелку проскользнешь.

— Да и ты тоже. По кускам.

— К слову, я теперь поняла, почему ты стала воровкой: когда нужно спрятаться — можешь укрыться хоть за шваброй!

— За тобой, что ли?

Сардан покачал головой, а Цзинфей со стыда прикрыл лицо рукой. Они прошли мимо замедливших шаг женщин и полминуты спустя ушли далеко вперед.

Ближе к вечеру поле сменил невысокий редкий лес, а когда солнце двинулось к горизонту и стало перебирать лучами струны ветвей, путники вышли к скрытому в чаще озеру. Деревья клонились над прозрачной водой, опускали к ней тонкие ветки, сорили цветастыми листьями. Озеро покоилось в тени, потому вода казалась прохладной, зимней, но зачерпнув немного чтобы попить, Сардан почувствовал разливающееся по телу тепло. Где-то во мраке склоненных деревьев у маленького грота вода, покрытая легким туманом, пузырилась и пенилась, подпитываемая снизу горячим источником. Поэтому и зимой, когда ветви деревьев покрывались снегом, от воды шел пар.

Сардан оглянулся на остальных. Цзинфей разжег костер на полянке у кустов и грел руки у огня.

— Предлагаю основательно помыться, — сказал Сардан.

— Дамы идут первыми, — отрезала Ашаяти и зачерпнула в ладонь теплую воду с опавшими в нее цветочными лепестками.

Сардан насупился.

— Аши, ты несправедлива, — сказал он. — Нельзя делить людей на первых и вторых, мы все рождаемся равными.

— Болтай дальше.

— Вода смоет с нас грязь мещанских желаний и общественных предубеждений, и когда мы очистимся, когда предстанем друг перед другом без недоверия, предстанем в чем мать родила, мы уже не будем первыми или вторыми, хорошими или плохими, а только любящими друг друга людьми.

— Тебя уже никаким мылом не отмоешь, — усмехнулась беззлобно Ашаяти.

— Мне в озеро не нужно, — сообщила Шантари.

Она уселась на траву возле костра и стала вылизывать руки длинным языком.

— Хм, — только и сказал Сардан, устроился возле Шантари и принялся внимательно наблюдать.

Цзинфей тоже заинтересовался. Настолько, что забыл подбросить в костер хвороста, пламя ослабело, забеспокоилось, заколебалось.

Шантари тщательно и методично облизывала пальцы один за другим, оставляя на них блестящий слюнявый след языка, чавкала и тяжело дышала.

— Проклятые падишахи, — вздохнула Ашаяти, ухватила демоницу за шкирку и потащила к воде.

Та и не думала сопротивляться. Не добравшись до озера, Ашаяти вернулась и, несмотря на протесты, отобрала у Цзинфея очки.

— Если полезете подглядывать — откручу задницы, — предупредила Ашаяти.

— Представляю себе этот процесс, — пробурчал Сардан.

— Тело ученого — камень. Крути его, ломай, дави, — Цзинфей запнулся, уловив в глазах Ашаяти решимость сделать все, что он только что предложил, и поспешно добавил: — А впрочем, не уверен, что она откручивается.

Напряженными и сосредоточенными взглядами мужчины провожали женщин. Те скрылись за кустами, послышался какой-то шорох, потом легкий всплеск и довольный, умиротворенный вздох.

— В бой, — сказал Сардан и на четвереньках пополз к кустам.

— Перезарядка, — прокомментировал Цзинфей, вынул из свертка во внутреннем кармане запасные стеклышки к очкам, вставил кое-как в глаза и двинулся следом.

Они добрались до края поляны, предусмотрительно обогнули освещенное светом костра дерево и полезли было прямо в чахлые, легко проходимые кусты, но в этот момент откуда-то сверху раздался голос:

— Надеюсь вы понимаете, что за этими кустами скрывается преждевременный и мучительный финал ваших жизней?

Сардан выругался и поднял голову. Ашаяти спрыгнула с дерева рядом с ним и вынула из глаз вновь запротестовавшего Цзинфея вторые стекла.

— Аши, я категорически протестую, — заявил Сардан. — Это бесчеловечное отношение, но помимо всего прочего, ты не понимаешь, что лишаешь себя возможности насладиться созерцанием статных, чуточку мускулистых (в некоторых местах) и совершенно обнаженных мужских тел.

— У меня будет достаточно времени насладиться ими, когда буду складывать в могилу, — Ашаяти улыбнулась.

— Кошмар какой, я сдаюсь, — приуныл Цзинфей.

— Ты будешь сожалеть об этом, — сказал Сардан. — Потом даже не проси.

— Договорились.

Когда подавленные мужчины вернулись к костру, Цзинфей принялся греть руки и размышлять о тяжелой судьбе ученого мужа. Сардан отошел в сторону и услышал, что в животе кто-то недовольно урчит. Голод пришел на помощь, вытеснив тяжелые мысли о неблагодарных красавицах. Сардан обернулся, прислушался, прошел до края поляны и сорвал с куста большой лист, размером с круглый щит ханасамского стражника. Он аккуратно, без спешки скрутил лист в трубочку, осторожно примял и заглянул внутрь.

Цзинфей с интересом наблюдал за тем, что делает музыкант, и пытался разгадать его коварный замысел. Он хочет соорудить подзорную трубу? Но ведь это нелогично! Озеро совсем рядом, и мешает обзору не расстояние, а преграда — плотные кусты. Вот если бы соорудить такую трубу, что могла бы смотреть не ровно вперед, а по дуге, как бы по траектории движения снаряда… Цзинфей стал раздумывать в этом направлении и забыл про музыканта.

А тот, недовольный получившимся результатом, выбросил скрученный лист и сорвал новый, проделал с ним ту же самую операцию. И опять выбросил. Лишь с третьим все получилось более-менее. Сардан подул в трубку и, удовлетворенный звуком, проткнул лист двумя маленькими веточками, создав волнам преграду внутри. Попробовал свистнуть снова. Звук пролетал свободно, поэтому его с трудом можно было отличить от обычного шипения, но Сардан, похоже, остался вполне доволен услышанным.

Пока он возился с листом, а Цзинфей размышлял о том, как преодолеть пространство, женщины вернулись к костру. Кожа Шантари, с которой теплая вода смыла остатки белил, казалась теперь не просто сиреневой, а скорее фиолетовой. По скользким плечам ее, блестящим в последних лучах заходящего солнца, рывками сбегали капли. Шантари собрала в большой пучок свои темные-темные волосы и принялась их демонстративно выжимать, скручивать, мять и выжимать снова, искоса поглядывая на то, какое впечатление производит ее великолепная шевелюра на мужчин.

Никакого.

Цзинфей рисовал на земле чертеж подзорной трубы, способной глядеть за преграды, и иногда посматривал на музыканта, а тот был занят чем-то своим и потерял интерес ко всему на свете. Ашаяти заботливо надела на ученого очки, еще и самостоятельно положила ему в карман запасные стекла.

Сардан дунул в трубку несколько раз, оглянулся и пошел к одиноко растущему деревцу на пригорке. Ствол дерева изгибался так, будто его давил тяжелый ветер, а на ветках еще трепыхались немногие листья.

Музыкант поднял с земли палку, взял ее в одну руку, а скрученный лист в другую. Он подумал, примерился и легко стукнул по дереву палкой. И тут же принялся дуть в импровизированную флейту. Звук выходил шипящий, еле различимый, с легким свистом. Сидящие внизу, у костра, ничего толком не слышали, разве что слабый стук палки глухо отпрыгивал к ним и отдавался чуть заметно в лесу. Один, второй… Солнце плыло к горизонту, небо похоже было на кровавое море. Лучи солнца просачивались мимо изогнутых причудливо ветвей и скользили по неподвижному музыканту, который то зажимал пальцем нижнее отверстие скрученного листа, то открывал.

Прошла минута. Сидевшие у костра начали терять интерес к происходящему, как вдруг Цзинфею показалось, что случилось что-то необычное. Он оглянулся, посмотрел по сторонам, в небо, на лица своих спутниц, потом на землю… И побледнел. Трава, высохшая уже, лежавшая беспомощно на земле, коричневая, бледно-желтая или попросту серая, постепенно налилась кровью, стала резкого алого цвета. А потом все с удивлением обнаружили, что наполовину осыпавшееся дерево, у которого стоял Сардан, покрыто множеством свежих, копошащихся на ветру листьев. На ветру, которого до сих пор не было вовсе. Легкие порывы его блуждали медленными вихрями среди деревьев, ледяные, как будто прилетевшие сюда из далекого, вечно замерзшего севера. Костер заколебался и растерял свое тепло. Он по-прежнему светил, но пламя его тоже стало холодным. Ашаяти и Шантари, мокрые после купания, нервно поежились, сжались в маленькие, замерзшие комки. Шантари инстинктивно протянула к огню руки, но тотчас отдернула, потому что стало только хуже.

Над верхушками деревьев порхнула белая с черно-золотым хохолком птица, сделала два круга, неожиданно остановилась в воздухе и, неспешно махая крыльями, начала снижаться. Завороженная неслышимой музыкой, она зависла возле музыканта, слушая его странную песню. Сардан в последний раз легко стукнул палкой по дереву, отбросил ее и освободившейся рукой аккуратно взял птицу за шею.

Пропал внезапно морозный ветер, Шантари отпрянула от костра, которому вернулся жар, трава потемнела и опала, словно кровь ее впиталась в землю. Все вернулось на круги своя, и лишь появившиеся на дереве новые листья продолжали легко колыхаться, будто переговаривались между собой.

Сардан повернулся к остальным и победоносно поднял птицу над головой:

— Пища, — с довольной улыбкой сказал музыкант своим пораженным спутникам.