Птица огня

Глава 12 Потасовка в трактире

Пожары не утихали, когда всадники, поднявшись на взгорье, увидели Ракжанаран далеко внизу, на берегу океана. Пламя неистовствовало в порту, где раскололся надвое двухмачтовый самбук из Анцараншити. Огонь пожирал один из корпусов аграхара и прилегавший к нему дворец дхара. Оттуда искры летели к соседним домам, которые спешно тушили носившиеся по богато выложенным мостовым пожарные команды. Весь необъятный Ракжанаран, окруженный двойными городскими стенами, сиял в свете пожаров, переливался множеством цветов. Отблески огней скользили по домам, выполненным в традиционном матараджанском стиле, с округлыми формами, с куполами, с завитками, с нескончаемыми узорчатыми деталями и кружевами в любом свободном месте, с каменными беседками на крышах.

Ракжанаран был одним из тех немногих городов (наряду разве что с Хандымом и парой мелких селений), которым удалось сохранить в более-менее первозданном виде старинные архитектурные традиции, формы, которые стушевывались и размывались в эклектике современного Матараджана, где множественные южные стили, смешиваясь хаотично с северными, не порождали ничего нового, а просто жили бок о бок, как не слишком добрые соседи. Восхищенные совершенно различными культурами многонациональной страны архитекторы и их заказчики строили свои дворцы и замки кому как заблагорассудится, в результате чего Матараджан постепенно терял лицо, или, если выражаться точнее, лицо это год от года становилось все уродливее — как будто на него нацепили глаза, уши, нос, рот от разных, может быть и красивых, но все же от разных людей разных рас и разных цветов, в результате чего всю физиономию перекосило, глаза перестали открываться синхронно, рот постоянно кривит, разноцветные уши висят на разных уровнях, а прическа… в общем, прическа тоже есть. И лишь оказавшись здесь, среди холмов, у подножья которых лежал неохватный, волшебный Ракжанаран, можно было вновь увидеть то прекрасное лицо, которым гордился ханасам в старину.

Над главным городскими воротами, сейчас распахнутыми настежь, чтобы не мешать шныряющим туда-сюда конным отрядами, высилась богато украшенная росписью и лепниной сводчатая башня огромной высоты. Она поднималась кверху ярусами, а крыша ее увенчана была расходящимися пиками. Статуи богов и духов, окружившие края ярусов и будто свисавшие с них, чтобы понаблюдать за творящимся на земле, выполнены были в традиционном стиле — с сильно деформированными членами, упрощенные, угловатые. Боги казались пухлыми коротышками со страшными, клыкастыми физиономиями, с выпученными глазками. Дальше, уже в самом городе, тут и там стояли разрисованные религиозной символикой столбы той же высоты, что и башня над воротами — каждый из этих столбов был посвящен кому-то из шестнадцати богов первого, центрального пантеона даришанства. И совсем уж в стороне — даже за городскими стенами, — на возвышенности, видны были очертания старинной гробницы прежних ханараджей, озаренной отсветами бушевавшего в Ракжанаране пламени. Гробница эта, как и массивная башня над воротами в город, поднималась вверх несколькими ярусами, облепленная статуями божеств, в былые времена выкрашенных в разные цвета, но теперь уже практически монотонных, облезлых и потрескавшихся ввиду того, что прежняя династия не имела родственных отношений с нынешней, и потому монумент этот был давно покинут и потихоньку растаскивался на строительство новых домов.

Далеко снаружи стен, в угрюмой темноте, расположился прилегавший к Ракжанарану квартал, где жила городская прислуга. Он походил на бедного родственника, которого не пускают через порог. Глубокой ночью жившие там слуги вынуждены были покидать свои дома и идти холодными дорогами к городу, где готовили еду, мыли посуду, стирали, строили и чинили, и затемно отправлялись в обратный путь.

Аграхар Ракжанарана, единственное учебное заведение Матараджана всех ступеней сразу, со своими бесчисленными корпусами, лекториями, жилыми комнатами, музеями, библиотеками, залами для борьбы и стрельбы из лука, лабораториями, складами и зонами культурного (и не очень) отдыха занимал более половины всего городского пространства, оставив не такую и большую северную его часть порту и россыпи магазинчиков, лавочек, театров, борделей, таверн и забегаловок самого различного толка, пользовавшихся гораздо большим успехом у городских жителей, чем районы учебные. Ракжанаран был городом учащейся молодежи из самых влиятельных дворянских семейств со всей страны, а иногда и близлежащих государств, правда, в основном, имевших определенную зависимость от Матараджана.

А вот студенты независимых от Матараджана стран ракжанаранский аграхар избегали и имели на то весьма уважительные причины.

С утра до вечера город бесновался и сходил с ума в одной грандиозной, не имевшей ни начала, ни конца оргии. Двери таверн никогда не закрывались, в окнах борделей никогда не раздвигали занавески, по улицам день и ночь шлялись легионы пьяных до потери сознания студентов, многие из которых и не подозревали о том, что вообще-то должны посещать какие-то там занятия. Аудитории пустовали, покрывались паутиной и пылью, а когда униженные наставники просили заведующего что-нибудь предпринять, тот лишь разводил руками, потому что и сам он стоял на лестнице социальной ниже самого никудышного из своих учеников, голубая кровь которого выцвела уже настолько, что стала, скорее, красной. В результате круглогодичного шабаша, в который превратился Ракжанаран, документы, выдаваемые по обучении местным аграхаром, не находили признания в соседних странах и нигде не принимались всерьез, а среди выпускников иноземных учебных заведений и вовсе ходила шутка, что отучившийся в Ракжанаране становится только тупее, чем был прежде, в процессе же он лишается еще и печени, зато (к счастью, всегда бывает это «зато») приобретает ворох самых курьезных и экзотических половых заболеваний. Собственно говоря, эти заболевания, в какой-то мере, стали визитной карточкой дворянства Матараджана, поголовно прошедшего сквозь безжалостные жернова Ракжанарана.

И теперь, среди ночных пожарищ, город не переставал шуметь и балагурить. По улицам носились несуразные ополченцы и сверкающие ни разу не пользованными доспехами стражники, вооруженные цветастыми декоративными мечами, шатались нетрезвые студенты и брюзжащие лавочники, прислуга с ведрами воды и матросы, которым главное было кому-нибудь набить морду. Дальше по дороге чумазые строители разгребали завалы сгоревшего трактира, а пьяницы рядом надрывали голоса в поисках своих товарищей, которые, вероятно, остались в руинах. Мимо пронеслась кавалькада эффектных, наряженных в чистенькую форму гвардейских всадников и, гордо выпятив грудь, погарцевав немного, покатила себе дальше.

Толпа буянила вдоль главной дороги, ведшей к центральному корпусу аграхара, который походил чем-то на гигантский даришанский храм, с огромными куполами, с тысячью разноцветных статуй бывших ректоров, ханараджей и божеств, расположенных разными ярусами по ступенькам социальной иерархии. Стены аграхара, с его бессчетными крючками-завитками, выкрашены были кричаще-яркими полосами от самого основания до острых, колючих верхушек. В стороне от куполов главного корпуса возвышалась ректорская башня — высокая, узкая, покосившаяся немного, усеянная вся фигурами даришанских мифических существ и с монструозной баллистой наверху, аккуратно вделанной в плоскую с зубьями крышу. Башня, как и главный корпус, по-прежнему пылала темным оранжевым пламенем и чадила таким черным дымом, что и на фоне затянутого тучами черного неба можно было разглядеть его клубы.

Мужчина с клочковатой прической беглеца из дурдома взобрался на груду камней, появившуюся на месте рассыпавшегося кабаре, и покрикивал проходящим мимо отрядам.

— Корпус Святых Владык! — кричал он болтающимся по дороге, сильно поддатым и напомаженным гвардейцам. — Собирайтесь на Мученика Шандармишаха! Да, да, на Мученика, — добавил он, когда кто-то начал переспрашивать.

И все равно гвардейцы, не в силах сохранять строй, то рассеиваясь, то собираясь вновь, повернули не туда. А клочковатый был занят теперь кучкой всадников, которые размахивали руками и кружились на перекрестке, не зная куда им деться.

— Войска Сияющего Щита! — закричал им мужчина с руин. — Вы собираетесь на улице Третьего Саподилла. Нет, третьего! Чего? Я не слышу, тут такой… Чего⁈ Про это не знаю, Третьего Саподилла, давайте туда…

Всадники пошли по дороге и внезапно рассыпались в разные стороны — каждый отправился искать нужную улицу в ему одному ведомом направлении.

— Что случилось? — спросил Сардан, подойдя к собиравшему войска мужчине. — К чему всадники?

— Как к чему⁈ В погоню пойдем, к чему же еще⁈ — ответил тот. — Вы не видели, что ли, как его стрелой с башни угрохало?

— Как угрохало⁈ Кого?

— Что кого? Чудище это. Вы где были-то? Весь город видел! Cпалило причалы, потом как бросится на аграхар! Только было собралось все здесь разъе… разгромить, как мы его с башни в самое… ну, в общем, куда-то там попали. Я такого вопля в жизни не слышал! Ох, думаю, сейчас весь город по камням разложится. Вопило оно так, будто ему причинное придавило! Хорошо вопило, нежно…

— Так и что?

— Ну что? Погоню собираем, что еще?

Сардан глянул на баллисту на скосившейся башне. Слабые тени, отбрасываемые пламенем, плясали вокруг нее. Вдруг что-то в башне хрустнуло. Она наклонилась еще больше, как надломленное дерево; баллиста дернулась, перешагнула через удерживающие ее зубцы, и, сбив две жуткие статуи, полетела вниз. Из-за домов бухнуло, в небо выбросило облако пыли! Закричали люди, кто-то расхохотался, пьяная компания принялась аплодировать. Сардан начал было чесать затылок, но в это время кто-то схватил его под руку и потащил в узкий, темный переулок между домами. Музыкант оглянулся и увидел встревоженно озирающегося по сторонам Цзинфея, по-бандитски натянувшего на лицо шарф. Цзинфей шагнул в самую темень, так что различить можно было разве что его громадный нос, выступающий из-под шарфа. Сзади подошли Шантари и Ашаяти.

— Господин музыкант, для всех нас будет благом как можно скорее покинуть этот зловонный городишко, — скорым шепотом заговорил Цзинфей и повторил: — Для всех нас…

— Что у вас за горячка? — не понял Сардан. — Нам нужно передохнуть. Мы еле ноги ворочаем, моя лошадь побелела от пены. Аши, ты-то как?

Ашаяти устало выдохнула. Она стоял на углу и покачивалась из стороны в сторону, лицо побледнело сильнее, чем раньше, глаза почти не открывались.

— А я свежа, как роса поутру, — отозвалась Шантари, — если кому-то интересно.

Сардан улыбнулся и снова взглянул на Цзинфея.

— Передохнем пару часов, а потом поедем дальше, — сказал музыкант.

— Боюсь, через пару часов мы рискуем поехать разве что на небеса, господин музыкант, — покачал головой ученый. — Ну или, скорее, в преисподнюю.

— Почему? Что вы не договариваете, Цзинфей? — нахмурился Сардан. — Я дважды был в Ракжанаране прежде, и самый популярный из практикуемых здесь способов отправиться в загробный мир — это подхватить какую-нибудь заразу в борделе.

Цзинфей вздохнул и сделал вид, будто выглядывает из-за угла, чтобы осмотреться не наблюдает ли кто, не подслушивает, но ученый стоял так глубокого в переулке, что вокруг себя мог увидеть одни лишь черные стены.

— Видите ли в чем дело, господин музыкант, в этом городе меня, скажем так, не любят.

— Пф, большое дело! Вас нигде не любят, господин ученый.

— И то правда, господин музыкант, но только здесь меня не любят, я бы так сказал, в превосходной степени, в квадрате, а скорее — в кубе. Вы бы сказали, может быть, не то, что не любят, а очень даже положительно ненавидят. Ненавидят фортиссимо, господин музыкант! Форте-фортиссимо!

— Что ж вы им такое сделали-то, господин ученый? Превратили вино в воду? Или научили женщин бороться за свои права?

— Куда хуже, господин музыкант…

— Сдаюсь!

Цзинфей вздохнул и снова посмотрел по сторонам на стены домов.

— Я здесь учился, — сказал он и развел руками.

— Ах, черт возьми, теперь и я готов вас убить, — сыронизировал Сардан.

— Неужели и ученым нужно учиться? — пошутила Шантари.

— Видите ли, моя прекрасная госпожа, — Цзинфей покраснел, — особенную пикантность этой истории придает то, что учиться здесь я не имел никакого права.

— Отчего же⁈

— Все потому, моя блистательная госпожа, что аграхар Ракжанарана принимает в свои стены отпрысков исключительно высших дворянских семейств. При поступлении изучается (весьма поверхностно) наследственность кандидатов и положение их кланов, приемной комиссии важны не ваши способности и потенциал, а ваша каста, то, насколько голубая кровь течет в ваших жилах. Всем прочим, особенно людям рабочих каст, вход внутрь вот этих вот стен — заказан без каких-либо условий и поблажек, — Цзинфей помолчал несколько секунд, хмуро разглядывая видную из переулка полоску колючих стен, за которыми скрывались корпуса аграхара. — А мой отец, видите ли, был агархадом, простым ремесленником, который жил в служебных кварталах там, за стенами города. И уж его-то кровь самая что ни на есть красная, вообще удивляюсь, что после моих выходок ее из него до сих пор никто не вылил. Мать моя тоже не принцесса, смею вас заверить, хотя будь к тому моя воля… Впрочем, не имеет значения.

— Как же вы проникли в аграхар? — спросил Сардан. — Построили машину, которая перебросила вас через стены?

— Куда проще и изящнее, господин музыкант, — Цзинфей улыбнулся под шарфом. — Я нарисовал себе все нужные бумаги. Придумал клан с семейным древом на сто пятьдесят человек, один замечательнее другого (и все до единого — редкостные мерзавцы, кстати сказать), подделал все возможные справки, свидетельства и грамоты и, буду откровенен, никакой сложности у меня это не вызвало. Во-первых потому, что местная комиссия не считает нужным ничего проверять и в принципе не желает тратить время и силы на какую бы то ни было работу. Достаточно красивого почерка и убедительного герба, с завитушками, закорючками и каким-нибудь чудищем. А во-вторых — благодаря своей анцинской внешности я походил на иностранца, и мне верили буквально на слово. Кастовая система Анцина не так строга, а чтобы проверить поданные мной бумаги, нужно было бы обращаться в далекие зарубежные канцелярии, откуда никогда не дождаться ответа. Я сыграл, можно сказать, на некоторых противоречиях.

— Но, судя по тому, что мы сейчас стоим в этом переулке — план пошел прахом?

— Далеко не сразу и по чистой случайности, господа, — Цзинфей закатил глаза, будто призывая в свидетелей всех богов, ни в одного из которых он не верил. — Я с великим успехом прошел все ступени обучения в аграхаре всего за четыре года, написал шестьдесят четыре монографии и множество философских статей, получил высшую степень матхидара и преподавал в течение нескольких лет. Мой портрет висел близ портретов ректоров, разве что пониже немножко, да и был он поменьше. Ну и, правду сказать, нарисован-то был тяп-ляп. Будто обезьяна лапой. Или свинья. Рылом.

— Это все прекрасно, но вы же знаете, что в таких историях людей интересует в первую очередь то, как все пошло прахом.

— По чистой случайности, как я и сказал, — Цзинфей отвернул голову, чтобы не встречаться взглядом со своими собеседниками. — Так уж вышло, что подлог мой раскрыли… Ничего не поделать — игра случая, не более того…

— Мне послышалось, вы сказали, что в дело была замешана женщина? — с хитрой улыбкой проговорила Шантари.

— Что⁈ Я сказал? Ну что вы, прекрасная госпожа, как вы могли такое подумать… Хотя, конечно, да, вы правы. Женщина, — Цзинфей совсем поник.

— И немного вина, — добавил Сардан.

— Да, — кивнул опустошенный Цзинфей. — Очень много вина.

— Получается, вас изгнали из аграхара? — спросила Шантари.

— Изгнали⁈ О, что вы, госпожа, за подобные вещи из аграхара не изгоняют, — Цзинфей поднял голову и наконец посмотрел в глаза демонице. — Меня приговорили к смертной казни на одном из столбов, мимо которых мы проезжали на въезде в город.

— О, — только и сказала Шантари.

— Да уж, а я думал, что эти столбы поставлены для украшения дороги, — почесал затылок Сардан.

— Почему бы и нет? Наши предки полагали, что висящие на столбах люди с выпущенными кишками — замечательное украшение, — Цзинфей пожал плечами.

— Вам-то их выпустить не предки хотели.

— Я, по своему обыкновению, господин музыкант, должен был стать исключением из правил. В наше время на столбах вешают весьма редко, но простолюдин, ничтожный агархад, дерзнувший войти в пределы аграхара и награжденный самим ханараджой медалью за великолепные ученые достижения, заслуживает, по мнению палачей, особого отношения.

— Как же вам удалось сбежать? — спросила Шантари.

— Вы недооцениваете мои риторические способности и убедительность выдвигаемых мною аргументов, госпожа.

— Вы что-то предложили им в обмен на свою жизнь! — догадалась Шантари.

— Именно!

— Неужели вы нашли способ вернуть студентов в аудитории? — пошутил Сардан.

— Ах, а вот об этом я не подумал, — с досадой произнес Цзинфей.

— Даже я знаю, как это сделать — закрыть трактиры и бордели, — сказал Сардан. — Думаю они и сами об этом догадываются, но доходы от этих заведений гораздо больше радуют хозяев Ракжанарана, чем переполненные лектории.

— Вероятно, вы правы.

— Так что же вы им предложили?

Цзинфей кивнул.

— Вон, посмотрите на ту башню, — сказал он и тотчас спохватился, вспомнив, что башня почти рухнула. — Впрочем, нет, не смотрите. Я построил им баллисту, которая стояла там, наверху.

— Из которой ранили птицу, — нахмурился Сардан.

Цзинфей невесело улыбнулся.

— Это мой косвенный вклад в наше дело, господа, — сказал он.

Шантари посмотрела на скошенную башню.

— Значит, — сказала она, — это страшное орудие погибло?

— У них остались схемы, — ответил Цзинфей. — Не уверен, правда, что эти бестолочи сумеют их прочитать. Они до сих пор не знают, как установить мои баллисты на корабли! В любом случае, это больше не имеет никакого значения. Важно, что нам ни под каким предлогом нельзя быть в этом городе. Если узнают меня — схватят всех! Компанией висеть, конечно, не так скучно, но я бы предпочел заняться чем-нибудь менее вредным.

— Но, если вас помиловали, зачем же вы мстили, уничтожали торговые корабли?

— Помиловали, госпожа? Что вы, меня все равно собирались казнить после того, как я закончу баллисту! К счастью, мне удалось бежать.

— Каким образом? — допытывалась любопытная Шантари.

— Ну… вы знаете… — промямлил Цзинфей.

— О, вы хотите раскрыть нам какую-то постыдную тайну?

— Что вы, госпожа… Я бы предпочел не раскрывать, — Цзинфей опустил глаза.

— Опять, наверное, женщина?

— Ох, эти женщины… как веселят их наши неудачи, — пробормотал Цзинфей, вспомнив что-то давнее.

— Получается, бежав из-под стражи, вы решили отомстить и принялись топить торговые корабли?

— Так и было, госпожа, — Цзинфей вздохнул свободнее, когда сменилась тема разговора.

— Но для чего? Ведь вы, вероятно, принесли много бед простым купцам и ремесленникам!

— Тогда я об этом не подумал, госпожа! Потопленные мною корабли принадлежали крупнейшей в Ракжанаране торговой конторе, владеет которой не кто-нибудь, а сам дхар. Этот человек скупает товары по всей стране за сущие гроши, разоряя мелких торговцев, ремесленников и крестьян, а потом продает в десятки раз дороже здесь, в Ракжанаране. А после этого строит в свою честь золотые статуи на холмах и, пользуясь, благодаря своему богатству, высоким статусом, принимает несправедливые законы, решает кого казнить, а кого миловать, распоряжается человеческими судьбами с бесчеловечным равнодушием и легкомыслием. Впрочем, сейчас, наблюдая за последствиями разрушений, которые совершает огненная птица по всему Матараджану, я понимаю, что мои методы возмездия были не то, что ошибочны, а привели бы, если бы мне удалось завершить начатое, к еще большей катастрофе, породили бы еще больше страданий. Человек, против которого я пошел, не потерял бы ничего, а только с удвоенной силой взялся бы выворачивать карманы бедняков, чтобы ни в коем случае не опустели собственные.

Цзинфей прищурился и посмотрел куда-то в темное небо.

— Скверный город этот Ракжанаран, — сказал он. — Раньше, после всего случившегося, я хотел его уничтожить, сжечь дотла, сравнять с землей это средоточие мировой несправедливости. А теперь понял, что здесь нечего жечь. Этот город, весь Матараджан — уже руины. Уже много лет. Сломанный механизм разламывает сам себя.

— Знаете, что сейчас занимает мое воображение? — неожиданно спросила Ашаяти. — Тонна золота, которую отвесит стража Ракжанарана за поимку одного грязного носатого очкарика!

— Аши, святые петухи! — воскликнул Сардан. — Этот человек помогал спасать тебя от виселицы, когда ты сдала его в прошлый раз!

Ашаяти неоднозначно улыбнулась. Цзинфея передернуло.

Сардан устало вздохнул, зевнул на весь рот и, достав карту, вышел из переулка. Свет из трактира неподалеку мельтешил от снующих там внутри пьяных тел и падал на карту. Куда могла отправиться птица сразу после потасовки в Ракжанаране? Двинуться вдоль берега к следующему порту или вернуться обратно на восток? Нет, скорее на юг, там много богатых дворцов, и они совсем рядом. А восточнее, на невысоком пригорке, или на самой настоящей горе, нарочито одиноко рос себе лес, вдали от мира, вдали от глаз…

— Прямо сейчас мы точно никуда не пойдем, — устало сказала Ашаяти. — У моего коня ноги заплетаются, и я сама хочу куда-нибудь упасть и полежать.

Из трактира гремела музыка и доносились беззаботные вопли, завизжала и расхохоталась какая-то истеричная барышня, глухо хлопнул о пол кувшин. Сардан посмотрел в окна, но те были такие толстые и мутные, что снаружи ничего нельзя было рассмотреть. Никаких сил не осталось, даже убирая обратно карту, сворачивая ее в трубочку, он почувствовал такое опустошающее бессилие, что сейчас бы рухнуть на землю и все, пусть и помереть. Но в то же время этот свет, эти звуки, эти вопли манили к себе, притягивали, гипнотизировали. Сардан вздрогнул, шлепнул себя по щеке.

— В общем, ладно, — сказал он. — Перекусим в трактире, два часа передохнем, пока успокоятся лошади. По-хорошему, их бы сменить, но в этом хаосе новых нам не найти.

Вдали заверещали, загорланили, черное небо над домами вспыхнуло ярко-желтым, почти золотым пламенем, и тотчас потемнело, полезли тучи дыма. В порту огонь перекинулся на новое судно и то вспыхнуло, словно только этого и ждало. Мимо, разбрасывая пыль, прогарцевал отряд всадников в теплой, совсем не военной одежде — гвардейцы как будто вышли с бала, набросили на плечи накидки и ринулись в бой.

Цзинфей натянул повыше шарф, подошел к трактиру и сосредоточенно поглядел в окно, ничего не разобрал, но прислушался, потом вернулся к Сардану и заговорил шепотом:

— Внутрь заходить никак нельзя. Я слышу знакомые голоса. В этом трактире меня знают с несколько непорядочной стороны, и счет на мое имя по крайней мере еще какое-то время назад висел на доске над стойкой.

— Как с вами сложно, господин ученый, — пожаловался Сардан и кивнул Шантари. — Госпожа, привяжите, пожалуйста, поводья наших лошадей у кормушки, — после этого он вновь повернулся к Цзинфею. — Мы снимем две комнаты и отнесем туда еду. Заберетесь через окно.

— Разумно, более-менее, — оценил Цзинфей. — В таком случае, нам нужно решить кто в какой комнате поселится.

— Я возьму себе номер с дамами, господин ученый, а вы сможете насладиться спокойствием одиночества.

— Нет, это я возьму себе номер с дамами, господин музыкант, потому что от одиночества у меня, видите ли, несварение желудка.

— Вот и займитесь его лечением. Говорят, очень хорошо в этом деле помогает терапия из самоистязаний. А я не стану вас смущать и, так уж и быть, проведу время с дамами.

— Я благодарен, что вы делитесь со мной богатым опытом в лечении несварения, но все же…

— Проклятые падишахи! — прошипела Ашаяти. — Да заткнитесь вы уже, господи, придурки какие…

Она схватила Сардана за шкирку и потащила в трактир, но на полпути остановилась и бросила Цзинфею:

— Жди здесь!

Людей в трактире собралось не так и много, но галдеж стоял просто невыносимый. Гремела музыка и каждый пытался сначала перекричать ее, потом перекричать перекрикивающего и так далее до тех пор, пока перекричавший музыку первым не повышал голос до совсем уж фантастических высот и начинал вопить каким-то фальцетом. Звенели кубки с пивом, тодди, араком и мутной жидкостью очень сомнительного происхождения и рвотного вида. В этот смутный для города час в трактире собрались безработные матросы с погибших кораблей и рабочие, скрывавшиеся от рыскавших всюду гвардейских капитанов. Солдаты хватали всех попавшихся на глаза в дружины народного ополчения, которое решено было бросить против чудовища в первую очередь, чтобы, так сказать, занять его чем-нибудь, пока другие будут получать ордена. Ашаяти протащила Сардана к стойке, два раза перецепилась через нагло выставленные безразмерные ноги и в третий раз через растянувшегося на полу картежника, которому за мгновение до этого заехали в подбородок. Ашаяти взяла два ключа от комнат и, оставив Сардана возле свободного столика, двинулась обратно, но по пути обратила внимание на парочку подозрительных молчунов в многослойных головных уборах, похожих на тюрбаны, что полностью закрывали лицо. Это двое прятались в углу, отыскав единственную в трактире тень, а когда хозяин назвал Ашаяти номера комнат наверху, таинственные пришельцы вышли на свет и поспешили по лестнице на второй этаж. Ашаяти помрачнела, но тотчас вышвырнула увиденное из головы и вернулась к дожидавшемуся снаружи Цзинфею. Но и тот, опустив низко голову и прикрыв лицо шарфом так, что и сам-то почти ничего не видел, заметил вытянутую тень, проползшую по крыльцу у входа в трактир. Хозяин тени скрывался в темном закутке. Цзинфей перепугался было и сам отодвинулся подальше, но, когда из дверей выскочила Ашаяти, обдав улицу светом изнутри, человек в углу магическим образом растворился в воздухе. Цзинфей решил, что ему привиделось, и сразу же обо всем забыл.

— Второй этаж, третье окно справа с задней стороны, — сказала Ашаяти. — Четырнадцатая комната, но подожди минут пять, сейчас там возится уборщица.

— Там, наверное, нарыгано и воняет…

— А где не нарыгано и не воняет? — покачала головой Ашаяти и пошла обратно в трактир.

Цзинфей вздохнул, но не успел расслабиться, как где-то вдалеке раздался рокот. Цзинфей спешно отступил в темноту. Вторая башня — с противоположной стороны от главного корпуса аграхара — внезапно треснула у основания и с шипением, гулом и скрежетом посыпалась на землю, взорвавшись пылью и воплями зевак. Цзинфей моргнул два раза, улыбнулся под шарфом и весело захохотал. Потом остановился, прокашлялся и захохотал снова, веселее прежнего.

К этому времени Сардан уже успел заказать бобов с сыром, луком, чесноком и зеленоватым мясом, посыпанным пряностями так, чтобы посетитель решил, будто перед ним и вправду мясо; к этому принесли еще по хлебной лепешке и какого-то непонятного напитка — на троих. Вскоре к музыканту подсела Ашаяти, а через минуту и Шантари. Демоница сказала что-то, но никто ее не услышал, слова потонули в шуме трактира. Сардан покрутил у уха, давая понять, что ничего не разобрал. Шантари поняла иначе и оскорбилась, с сердитым видом показала музыканту указательный палец, из которого медленно выполз длинный колючий коготь. Шантари кивнула — понял? Сардан решил, что она задумала что-то коварное и спрашивает его согласия, потому отрицательно замотал головой. Демоница вздохнула и махнула рукой.

— Я тебе сейчас разобью! — заорал вдруг хозяин трактира на какого-то волосатого мужчину с рогами, по пьяни замахнувшегося приложить пустой стакан об пол.

Голос разорвал шум толпы, разбросал его по стенам. Таким голосом можно призывать даришанских богов вершить конец света. Или демонов из преисподней.

Волосатый мужчина с рогами демонстративно выставил перед собой ладони, кивнул в знак согласия и спокойно поставил стакан на стол. Хозяин трактира выругался снова, добродушно и с любовью, но пища все равно едва не полезла из Шантари обратно в тарелку.

— Не нравится мне здесь, — сказала она, но никто ее, конечно, не услышал.

Цзинфей же, потерявший всякое терпение, решил, что время пришло, и с энтузиазмом отправился на задний двор — искать назначенное окно. Третье справа, думал он, третье окно справа, как же, сейчас, уже побежал… Он остановился под кривым, будто перепуганным, деревом и стал размышлять. Какое же окно ведет в дамскую комнату? Второе или четвертое? Если судить по положению лестницы, то нумерация комнат начинается с правой стороны, и, в таком случае, второе окно — это тринадцатый номер. А четвертое — пятнадцатый. Очевидно, Ашаяти взяла два номера подряд и женщинам, скорее всего, отвела первый. Что ж, поглядим во второе окно!..

Цзинфей двинулся было в бой, но снова остановился и принялся размышлять дальше. Каменная кладка. Стена ровная, как специально, чтоб никто не лазил. До окна второго этажа так просто не дотянуться. Цзинфей тяжело вздохнул и покачал головой. Ну разве способно хоть что-нибудь остановить великого математика и философа всех материй, когда над ним окно в дамские покои? Он оглянулся, отломал от окружавшего трактир забора доску, взобрался на дерево и уложил доску между самой толстой веткой и подоконником. Вот, что значит — гений.

С большими предосторожностями переполз Цзинфей по хилому мостику и заглянул в окно. Уборщица как раз вытирала грязные руки о подушки, потом оглянулась и вышла из комнаты. Цзинфей приоткрыл ставни окна и скользнул внутрь. Но только он успел ступить на грязный, сшитый из кусков тряпок и старых платьев ковер, как ручка двери опять повернулась и в проеме показалась какая-то фигура. Цзинфей подскочил, унял пробежавших по всему телу мурашек и спрятался в шторах.

В комнату шагнул человек, хмуро сдвинул патлатые брови и торопливо огляделся. Человек этот вообще ничем не походил ни на Ашаяти, ни уж тем более на Шантари. Впрочем, Цзинфей узнал его сразу. Проклятый и зловонный дядюшка Ор! Ох уж эта сцена! Что-то мне это категорически напоминает, подумал в отчаянии Цзинфей и вспомнил недавнюю тень на крыльце у входа в трактир.

В дверях показались еще двое демонов.

— Ступайте в соседнюю комнату, — прохрипел дядюшка Ор, и лягушачья физиономия его стала сдуваться и раздуваться. — Здесь я и один справляюсь.

На лице Ора появилась многозначительная, но все же идиотская улыбка. Дверь закрылась. Дядюшка самодовольно вздохнул и мигом преобразился, собрался, втянул живот, зад, сделал весьма человеческое, вполне себе мужественное лицо, еще и франтоватые усики отрастил. Брезгливым касанием кончиков пальцев он сбросил с себя одежды, пукнул дважды, довольный жизнью улегся на кровать в расслабленной позе властителя миров и, наконец, звонко рыгнул.

Дубль два, закатывая глаза, подумал Цзинфей. Дежа вю. Колесо пошло по кругу. За зимой опять весна.

Шантари еще не знала о том, что кровать ее занята, но продолжала терзаться дурными предчувствиями. Она спешно доела бобы, отставила тарелку и, вставая со стула, что-то сказала, но, конечно же, никто не смог разобрать ее слов. Шантари взяла у хозяина трактира тарелку для Цзинфея и двинулась к лестнице, а следом поплелась, пошатываясь, Ашаяти. Сардан отхлебнул вина из бокала и чуть не поперхнулся. Когда дамы были уже где-то между лестницей и столиком, к ним подкатили два долговязых матроса и сказали что-то, что потонуло в шуме голосов. Наверняка ни Шантари, ни Ашаяти не услышали обращенных к ним слов. Тем не менее, проходя мимо, словно бы между делом Ашаяти влепила одному из матросов ногой в пах, а Шантари, схватив второго за грудки, легонько оттолкнула от себя, но тот, засеменив ногами в обратном направлении, перелетел весь трактир и выскочил на улицу через дверь. Никто кроме Сардана не обратил на это происшествие никакого внимания, и вскоре дамы скрылись наверху.

Музыкант вздохнул, покачал головой и, к удивлению своему, обнаружил, что за столом он опять не один. Освободившиеся от женщин места успели занять две темных личности в темной одежде. И с сиреневой кожей.

Демоны.

Очевидно, пособники дядюшки Ора, который как раз развалился по всей кровати в комнате наверху и нетерпеливо водил когтями по простыням, скучал, щелкал языком. Он с раздражением поглядывал на закрытую дверь, махал ступнями в такт одному ему слышимой музыки и, увлеченный своим негодованием, потихоньку начинал терять контроль над телом. Мышцы рыхлели, затекали жиром, вывалилось пузо, надулся горб, глаза стекли кое-как по лицу, как фрикадельки в супе. Левый оказался у левой ноздри, а правый утек к правой же брови. Дядюшка истошно пукал и музицировал отрыжками разной высоты и продолжительности. Цзинфей же, из последних сил зажимавший нос за занавесками, размышлял над причинами и следствиями и пытался понять, чем он заслужил такое испытание.

Но как раз в тот момент, когда ему казалось, что он начал находить ответы на извечные вопросы жизни, в коридоре послышались легкие шаги. Шантари и Ашаяти поднялись по лестнице и в полумраке разглядывали номерки на дверях. Остановились возле тринадцатого номера.

Ашаяти оглянулась.

— Зайду в четырнадцатый, — сказала она. — Посмотрю, залез ли очкарик. Вдруг ему надо окно открыть? — Ашаяти пошла по коридору и поспешно добавила, будто испугалась, что ее предыдущие слова могли показаться двусмысленными: — В конце концов, я до сих пор не получила за него награду.

— Странно, — улыбнулась Шантари, — мне почему-то казалось, что получила.

Ашаяти покраснела, быстро распахнула дверь и шагнула в темную комнату четырнадцатого номера.

— Свет! — приказала Шантари.

Вспыхнула одинокая свечка, тускло осветив часть комнаты.

Внутри никого не было.

— И так можно зажечь что угодно? — спросила Ашаяти.

— У меня пока получается только со свечами.

Ашаяти двинулась к окну, а следом за ней в комнату зашла Шантари и хитро улыбнулась.

— Подозреваю, что господин ученый несколько намеренно перепутал комнаты, — сказала она. — И сейчас, вероятнее всего, прячется в тринадцатом номере за занавесками, ожидая наблюдать интересные картины.

Ашаяти выглянула из окна и различила в темноте доску, лежащую между деревом и подоконником соседнего номера.

— В таком случае, — сказала она, — мы забираем эту комнату себе.

— Бедный господин ученый, — без сожаления в голосе произнесла Шантари и развернулась было, чтобы отнести в соседнюю комнату тарелку с едой, но тотчас отпрянула на середину комнаты.

Прятавшиеся у входа демоны аккуратно закрыли дверь на замок и вышли на свет.

В комнате стало тихо.

И это при том, что внизу — в столовой — толпа горлопанила и буянила как будто даже пуще прежнего. Один из усевшихся напротив Сардана демонов что-то сказал, и по движению его губ музыкант догадался, что речь шла о женщинах. Господа демоны, как показалось музыканту, были чрезвычайно недовольны тем фактом, что у того оказалось сразу две подруги, а у них, таких статных и сиреневых — ни одной. Впрочем, может быть, речь шла и о другом. Сардан нервно покрутил пальцем возле уха, стараясь дать понять, что он ничего не слышит, а сам блуждал взглядом по сторонам.

Что-то проговорил второй демон.

— Не слышу, — сказал Сардан и помахал рукой.

Демон сдвинул брови, кожа на лице его натянулась, да так сильно, что и рога зашевелились! Хотя теоретически они должны были быть частью черепа. Или нет? Пока Сардан размышлял над этим вопросом, демоны продолжали говорить, а шум продолжал поглощать все их слова. Лишь раз, когда пролетавшая мимо кружка разбилась о стену возле головы игравшего на инструменте трактирного музыканта, в возникшем на долю секунды замешательстве толпы Сардан разобрал одно единственное слово — «кишки».

Сардан напрягся, откинулся на спинку стула и с этой позиции увидел, что из пальцев рук демонов, которые те держали под столом, медленно выползают огромные черные когти.

Одновременно с тем, а вероятно и в то же самое мгновение, наверху — в четырнадцатом номере –выпустили точно такие же когти демоны, заставшие врасплох женщин.

— О, — только и успела выговорить Шантари, когда первый из негодяев, состроив угрожающую физиономию, бросился на нее.

Демоница отскочила к стене, выронила тарелку с бобами и отшвырнула от себя нападавшего. Тот налетел на Ашаяти, которая из последних сил пыталась разобраться в происходящем закрывающимися от усталости глазами, и оттолкнул девушку к столу в углу.

Второй демон, не желая давать Шантари времени на перегруппировку, сиганул на нее через полкомнаты, но демоница, собравшись и подобрав под себя ноги в прыжке, оттолкнула налетчика с такой яростью, что тот врезался в стену, пробил ее насквозь и, окруженный пылью и щепками, шлепнулся на валявшегося в кровати дядюшку Ора в соседней комнате.

— Ты! — выпалила Шантари.

Ор, расплывшийся по простынкам во всей наготе, взбрыкнул, попытался отбросить от себя свалившего на него демона и уставился раздраженно в глаза «тетушки».

Позади Шантари что-то хлопнуло, но демоница не обратила на это внимания. Навалившийся на Ашаяти демон оттеснил ее к стене, отбросил вставший между ними стулу. Ашаяти воспользовалось секундной передышкой и, одновременно пытаясь сфокусировать уходящее в небытие зрение, выхватила одну из своих сабель. Но только она успела выставить ее перед собой, как демон молниеносно взмахнул когтем, и срубленное лезвие со звоном отлетело в сторону, чуть не прибив выскочившего из-за занавесок Цзинфея. Клинок в руках Ашаяти сократился в размерах до самой рукоятки. Девушка шагнула назад, уперлась в стену спиной и схватила единственное, что ее закрывающиеся глаза способны были рассмотреть — свечку. Та, брошенная, врезалась в грудь демона, отскочила без какого-либо эффекта и свалилась на пол. В комнате стало темно.

Внизу, в столовой, Сардан вскочил со стула, и стол, за которым он только что сидел, вдруг разлетелся на куски, разбрызгивая по всему трактиру недопитое вино, расшвыривая остатки бобов, чеснока, битую посуду и острые вилки. Когти демонов разрезали даже тяжелый подсвечник так, будто сделан он был из хлеба. Всепоглощающий гомон трактира тотчас сменился всепоглощающей тишиной, только щепки разбитого стола шлепали по полу. Злые, раздосадованные пролитым алкоголем лица уставились на двух рогатых, сиреневых мужчин.

В номере наверху разгневанная потерей сабли Ашаяти подскочила в воздух и обеими ногами врезалась в грудь напиравшего на нее демона. Вопреки ожиданию, тот легонько пошатнулся, но не сделал и шага назад. Ашаяти же, отскочив от собственного удара, перелетела половину комнаты и с грохотом вломилась в древний шкаф. Двери и полки его проломились под тяжестью хрупкой девушки и завалили ее, рухнувшую на самое дно. Демон усмехнулся, разглядывая беспомощные попытки своей жертвы выбраться из-под обломков. Ашаяти захрипела и краем глаза успела увидеть силуэт метнувшегося к ней рогатого демона, подсвеченный сквозь дыру в стене огнем из соседней комнаты. Времени отреагировать не было, да и как, когда движения скованны завалами?.. Ашаяти невольно закрыла глаза и отвернула голову, ожидая страшного удара, который закончит ее беспокойную жизнь.

Но удара не последовало.

Кто-то зафыркал, захрюкал. Ашаяти приподняла веки.

На спине демона висел Цзинфей, обеими ладонями обхвативший противника за физиономию. Перестав что-либо видеть, налетчик не на шутку перепугался, замахал истерично когтями, выпотрошил потолок, стену, остатки шкафа и вырезал кусок двери. Цзинфей, разгоряченный и выведенный из себя, изо всех сил давил большими пальцами на глаза демона, но как ни пытался, ничего не мог с ними поделать — проще было камень расколоть. Внезапно твердая, как скала, голова демона поддалась, размякла сперва как глина, потом и вовсе — как кисель. Руки Цзинфея прошли сквозь лицо неприятеля, и в былые времена он был бы этому весьма рад — не каждый день появляется возможность пощупать мозги живого человека изнутри. Но никаких мозгов он не нащупал, а вместо этого на затылке демона, быстро пошедшем волдырями, выросла физиономия! Нарисовались губы, глаза, вылез нос. Демон улыбнулся корявыми клыками и открыл рот настолько широко, что того и гляди — проглотит Цзинфея целиком. Ученый заорал от ужаса — ведь руки его застряли прямо в голове и вырваться не получалось.

В это время Ашаяти наконец пришла в себя, выскользнула из завалов и со всей возможной силой, задернув ногу сперва чуть не до собственного затылка, влепила демону сзади (впрочем, раньше это был перед) такой удар между ног, что ступня ее ушла в тело полностью. Демон взвыл, жалобно и как-то по-детски, и рухнул на землю бесформенной черной жижей. Освобожденный Цзинфей отшатнулся и свалился на кровать.

Пока он лежал, в соседней комнате происходила странная игра. Дядюшка Ор схватил придавившего его демона и кинул его в Шантари. Демоница ловко отбила снаряд ладонью. Демон полетел обратно в кровать. Дядюшка Ор отшвырнул его высвободившимися ногами. Демон опять устремился к Шантари, но та, утомившаяся глупой забавой, отбросила его в сторону. Завертевшееся тело разбило окно и с воем унеслось в ночь.

— Совет очень обижен на тебя, милая тетушка, — сказал дядюшка Ор, вставая на кровати и надменно выставляя напоказ вонючее, обтекающее само себя тело. — Старики предлагают радикальные решения. Они не любят своевольную молодежь и не питают к ней жалости. И многие влиятельные демоны их поддерживают. Мне пришлось, проглотив гордость, просить их сжалиться над тобой, пришлось умолять пощадить незрелую дурочку; я уверял их, что ты еще совсем ребенок и не понимаешь, что делаешь. Боишься взрослеть. Я упросил их дать тебе последний шанс, самый последний — если ты вернешься домой, в Раксшелих, в Чатдыр. Если ты примешь то, для чего была рождена суккубом. Если ты прекратишь эти детские шалости, прекратишь унижать нашу кровь, нашу нацию, наше великое предназначение!

— О нет! — воскликнула Шантари, вздергивая подбородок, чтобы преодолеть страх, упирая руки в бока, чтобы они перестали дрожать. — С меня довольно! Я не вернусь, дядюшка! Не вернусь ни в Чатдыр, никуда! Не буду я жить так, как того хотят ваши высохшие старики! Так, как того хотели давно умершие предки! Так, как хочет кто-то другой! У меня одна жизнь — одна, и очень короткая! И я проживу ее так, как решу сама, а не так, как захотел кто-то и где-то!

— Дура ты, Шантари, — вздохнул Ор. — Маленькая скучная дура. Брось свои фантазии. Нельзя жить так, как ты себе придумываешь. Мир существует по своим, неподвластным живым существам законам, и мы вынуждены им подчиняться. В том числе нерушимым законам крови, расы, законам плоти! Да, у тебя одна жизнь — и другой не будет. И в этой жизни ты — суккуб, и как бы ты, дорогая моя, того ни хотела, ты всегда будешь сосущим из людей силы демоном. Больше ты ничто! Как ничто топор, который не рубит, вилка, которой нельзя есть, или дверь, которая не открывается. Ты хочешь свободы? Ты обретешь ее, когда смиришься с тем, кто ты есть. Все мы жертвы, милая моя, а жертва не выбирает своей судьбы!

— А я выберу! — высокомерно заявила Шантари, яростно взглянула на дядюшку Ора, страх ее отступал, чем дольше она смотрела в глаза своему противнику. — Пусть все варианты смерть — я все равно выберу! Пусть будет смерть, пусть будет пропасть — я шагну в нее сама! Я сама приду к своей судьбе, сама проживу свою несчастную жизнь так, как у меня получится, так, как я решу это сделать! Что вам до меня? Я ничего вам не должна! Вокруг огромный, прекрасный мир, и я хочу увидеть его! Я хочу наслаждаться дыханием цветов на красочных полях и сиянием утреннего неба, хочу, чтобы ноги мои омывал холодный прибой жарких морей, хочу видеть луны и мерцание звезд, хочу слушать ветер и видеть улыбки на лицах людей! Как я могу сидеть в темном сыром подвале и высасывать жизни людские, когда вокруг меня такой прекрасный, такой величественный мир — и у меня не будет другой жизни, чтобы увидеть это величие! О да, я погибну, я знаю это, но лучше погибнуть в борьбе, чем распластавшись на полу покорной жертвой! Хотите идти на заклание, дядюшка, — идите, делайте, что вам указывают те, кто сам выбирает какими дорогами ходить! Выбирает для себя — и для вас! Живите в муках и страданиях, в сожалениях от того, что жизнь ваша проходит не так, как вам хотелось, что вы — марионетка ваших хозяев и природы! Поступайте как хотите!.. Но не требуйте ничего от меня… Идите на заклание сами, — повторила она и добавила тише: — А меня туда придется тащить силой…

Дядюшка Ор вздохнул, почесал свой плавающий висок растекающейся рукой, глухо пукнул.

— Дура, — опять произнес он, — я верну тебя домой. Или прибью до конца.

— Потому что тебе сказали так сделать.

— Сказали.

Дядюшка Ор немного подобрал свое жирное тело и, оттолкнувшись от кровати, прыгнул на Шантари.

Но еще до этого, как раз во время короткой перебранки между двумя демонами, ситуация внизу — в столовой трактира — начала стремительно накаляться. Все там замерли, все ждали. Сардан стоял перед разодранным на куски столом, а дальше — два демона с выпущенными когтями. Трактирная публика выжидающе насторожилась, напряглась, как сжатая до предела пружина, сдерживаемая дрожащими от усталости пальцами. Хозяин за узким столом, ливший в грязный стакан что-то шипящее, замер с кувшином в руке и уныло уставился на хулиганов.

Сардан посмотрел на ящик с инструментами, стоявший в ногах там, где минуту назад был стол. До ящика не дотянуться, а если и дотянешься, — его еще нужно открыть, извлечь из него что-то, снять чехол, футляр, или хотя бы просто тряпку размотать. За это время его, Сардана, успеют выпотрошить раз шесть, а после такого жить непросто. Да и что вытаскивать-то? Звуковые волны имеют свойство распространяться если и не вокруг, так уж по широкому углу (если не брать в расчет некоторые хитрые приспособления, которые могут сделать этот угол весьма острым), поэтому нельзя музыкальным инструментом разить как стрелами из лука, скорее выйдет как валуном из катапульты — по блохе в толпе людей.

Музыкант прокашлялся и посмотрел на демонов как-то странно выпучив глаза, что заставило тех напрячься и сосредоточиться.

— Что значит — пиво в этом трактире хуже помоев⁈ — яростно выпалил Сардан, косясь здоровым глазом на толпу. — Мы тут, что же, свиньи, по-вашему, которые помои хлещут⁈

Толпа взбесилась и с воплями кинулась на демонов!

Вопли эти взмыли по лестнице, отскакивая от стен помчались по коридору, наткнулись на двери и стали биться в них, колотить, тарабанить. За одной из этих дверей дядюшка Ор наконец-то собрался с силами и метнулся с кровати на замершую в разбитой стене Шантари. Хоть демоница и была готова ко всему, вовремя отскочить она не сумела. Удар плечом сбил ее с ног, падая, она ударилась о спину Цзинфея, тот, засеменив по комнате, врезался в дверь, сшиб ее с петель, впустив в комнату крики разъяренной толпы, пролетел поперек коридора и лбом воткнулся в дверь номера напротив.

— Я тебе сейчас постучу! — заскрежетал оттуда женский голос. — Я тебе сейчас так постучу, скотина! Оборванец, голову тебе оторвать мало!.. — дальше последовало что-то невнятное и недоброжелательное.

Шантари свалилась на пол возле Ашаяти. Та, с трудом шевеля руками и ногами, разглядела полузакрытыми, заспанными глазами какую-то тень в темноте и решила, что тень эта принадлежит ее врагу, кинулась на него, но ноги, слабые, усталые ноги подкосились, и Ашаяти стала падать. Дядюшка Ор подхватил несчастную девушку под руки и, не взглянув на нее, вышвырнул в окно — ровно туда же, куда минутой назад Шантари выбросила одного из демонов.

Цзинфей, опираясь о стену, поднялся и побежал по коридору к лестнице на первый этаж, в столовую трактира. Занятый шквальным потоком мысли, он не обратил никакого внимания на то, что шум его шагов утонул в ненормальных воплях и грохоте оттуда, куда он бежал. Цзинфей выскочил на лестничную площадку и замер, вцепился в перила и побледнел.

Трактир внизу бурлил и содрогался в яростной драке всех со всеми, в которую переросла потасовка с демонами. Бились морды, выкручивались руки, колотились кружки и недопитые кувшины. Какой-то дурак полоумный занес над головами стул, но не успел никого зашибить, потому что его самого зашибло о стену толпой. Помятый матрос выбрался из клокочущей массы тел и попытался было вскочить на шатающийся стол, чтобы оттуда дотянуться к подсвечнику под потолком. Но стол тут же треснул, и помятый матрос вновь утонул в толпе.

Хозяин трактира то и дело подтаскивал кого-нибудь из драчунов к стойке и осыпал злыми пощечинами. В углу, взявшись за рога, жался демон, пугливо таращившийся на вертевшийся вокруг него, орущий и ругающийся незнакомыми словами мир. Но вот кто-то схватил беднягу за хвост и потянул в самую круговерть.

Под потолком летали сами по себе сбитые шапки, брызгами проносились сорванные пуговицы. Человек десять разом перепутались руками и ногами, захрипели, закряхтели. Кто-то с таким упоением колошматил часть чьего-то тела, что совсем не обращал внимания на висящего у него на голове наследственного пьянчугу, который искал со своей позиции куда приложиться кулаком. А где-то там, в нижнем царстве, пробирался сквозь лес болтающихся, дрыгающихся, поскальзывающихся ног Сардан и из последних сил тащил за собой ящик с инструментами. Каждую секунду на него падали, его давили, били коленями, голенями, ступнями то туда, то сюда. Сардан вскрикивал жалобно, но тотчас замолкал, чтобы не привлекать внимания.

Цзинфей никогда в жизни не слышал столько бранных слов, сколько пронеслось над этой толпой в доли секунды.

— Эй, Цзинфей! — рявкнул кто-то в толпе, разглядев прижавшегося к перилам ученого наверху лестницы. — А где мои деньги?

Цзинфей вздрогнул. Сразу несколько потных голов с мятыми волосами вынырнуло из штормящей толпы.

— Цзинфей! — подхватил второй. — Ах ты собака облезлая!

— Где мои монеты, Цзинфей?

— Что, Цзинфей⁈ — хозяин трактира перегнулся через угол стола и взглянул на лестницу. — Бочку тому, кто возьмет его за гриву!

Пока ученый в спешке размышлял над сложившейся ситуацией, Ашаяти, вылетевшая в окно тотчас после того, как он сам покинул спальную комнату, запуталась в ветвях дерева, растущего у стен трактира, выскользнула на землю, поднялась, наконец, на ноги и огляделась. Взглянув в окно из которого выпала, она поняла, что не сумеет дотянуться дотуда без помощи, выхватила единственную оставшуюся у нее саблю и побежала в обход трактира к главному входу. По забору напротив окна размазана была мерзкая, пахучая жижа, сохранившая еще некоторые формы человеческой фигуры с рогами на голове.

Наверху сбитая с ног Шантари откатилась в сторону, когда дядюшка Ор попытался схватить ее когтями за ноги. Ор зарычал, сплюнул и всей своей бултыхающейся массой бросился на лежащую на спине демоницу. Та извернулась и пихнула ему в ноги стул. Дядюшка Ор перецепился через него и, звонко охнув, полетел в стену, пробил ее своим огромным вялым телом, сбился с ритма, запутался в собственных ногах и обломках досок, отшатнулся от воплей сонной женщины в соседней комнате и, совсем потеряв ориентиры, помчался боевым носорогом вперед, пробивая головой одну стену за другой.

Возмущенные крики превратились в многоголосый диссонирующий хор с мужским и женским отделением, баритонами, басами, но вроде бы без теноров.

— Ах, сгинь! Сгинь! — громче всех надрывалось меццо-сопрано в сопровождении хлестких ударов мокрыми тряпками. — Вон отсюда! Фу! Гадость какая!

Шантари изогнулась, вскочила на ноги и кинулась к дверям.

Цзинфей, стоявший в конце коридора, продолжал разглядывать буйный хаос внизу лестницы. Но кто-то уже пробирался к нему, распихивая волны людские локтями и коленями. Один полз, как оживший мертвец, с гадкой ухмылкой по ступенькам. Всего мгновение — схватит за ноги и тогда…

— Братцы, братцы! — воскликнул Цзинфей высоким голосом. — Стража в трактире! Всех вяжут в отряды!

Хаос превратился в водевиль. Взметнулись руки, закричали теперь не просто люди, а вся эта клокочущая масса, будто превратившаяся в какое-то единое безобразное живое существо. С ревом рванул народ в узкие двери, увлекая за собой и того, который полз по ступенькам, и тех, что пробивались насквозь, и хозяина трактира, перемахнувшего через стол, и растрепанных демонов, и Сардана, которого толпа подняла на руки, и понесла, понесла к выходу на улицу.

В двери попытались протиснуться пятнадцать человек сразу. Не вышло. Толпа отхлынула, собралась силами и опять ринулась в бой. Сардана, захваченного потоком, ударило о дверной косяк, хрустнул ящик с инструментами.

Ватага пьяниц с музыкантом на руках посыпалась на улицу, как зерно из распоротого мешка. Тут же примчалась обогнувшая трактир Ашаяти. С саблей в руке, плохо соображая, что происходит, девушка полезла в людской поток, попыталась было двинуться против течения, но ее захлестнуло вместе с остальными. Теряя последние силы, она едва не свалилась под ноги, едва не утонула в этом море тел, но Сардан подхватил ее за талию, зашвырнул себе на плечо, будто она была не взрослым человеком, а подстреленной птицей.

Вывалившись из толпы, он спустил Ашаяти на землю, и, не сговариваясь, они бросились к лошадям у трактирных коновязей.

Наверху — на втором этаже — возбужденная и взбешенная Шантари выскочила из своей комнаты с такой чудовищной скоростью, что не успела затормозить и повернуть в коридор, врезалась в дверь напротив (ту самую, куда уже успел постучаться головой Цзинфей), с легкостью разбила ее в щепки, пробежала по крошечной комнатушке под возбужденные крики немолодой, но до крайности обозленной жизнью женщины и с разбегу сиганула в окно. Разбив стекла выставленными перед собой локтями, Шантари завертелась в воздухе и с изящной легкостью приземлилась точно в седло свой лошади, стоявшей перед трактиром. Лошадь заржала. Сардан, только успевший отвязать всех четырех скакунов, отшатнулся и чуть не свалился на землю от неожиданности. Шантари оглянулась.

— А где господин книгочей? — спросила она.

Из опустевшего трактира послышался злодейский хохот. В дверях показался Цзинфей, победоносно уткнувший руки в бока. Он самодовольно посмотрел на своих товарищей, готовых трусливо бежать, снова высокомерно расхохотался и нарочито неспешно шагнул к ним. Но споткнулся о валявшееся на крыльце пьяное тело, свалился, прокатился и припал к ногам собственной лошади.