Птица огня

Глава 14 Сам дурак, и друзья — обормоты!

Снег крутился вокруг гнавших сквозь ночь всадников, то бил в лицо, то летел наперерез, то вился сложными узорами. Черная ночь шевелилась этим снегом.

Всадники неслись по краю обрыва, а внизу расстилалось широкое ущелье, посреди которого, петляя между голых деревьев, бежала река. Дальше, за лесом, вновь вставали изрезанные расщелинами скалы, сначала образовывавшие небольшое плато, а потом резко вздергивавшиеся в небеса острыми пиками.

Гигантская пылающая птица, расправив широченные крылья свои над деревьями, неслась над рекой куда-то или на запад, или на юг. Искры и огненные перья ее смешивались с хлопьями снега и, взмывая в воздух все вместе, оставляли позади широкий клубящийся след. Птица так близко спустилась к верхушкам деревьев, что те гнулись под напором бьющего от ее крыльев ветра, трещали, пугливо поскрипывали. А сверху — с края оврага — всадникам казалось, что птица скользит над лесом далеко внизу, и непонятно даже становилось — кто из них летит, а кто волочится по земле.

Небо, все разрисованное точками и полосами от снега, стало покрываться черными пятнами. Приглядевшись к ним внимательно, Сардан понял, что пятна эти — стаи птиц. Размазанные по небу кляксы. Тучи птиц собирались вместе и вскоре закрыли крыльями небо. Они мчались следом за огненной птицей внизу, повторяли все ее движения и вместе с ней постепенно отрывались от пытавшихся нагнать их всадников.

А вдогонку сквозь лес спешило несметное полчище черных волков.

Вскоре плато сменилось каменистым склоном, кони сбились с ритма и вынуждены были еще больше замедлиться.

С другой стороны ущелья, из-за леса, выскочили шварзяки. Во главе их, выпучив от напряжения глаза, блистал золотыми доспехами принц Ямар, а позади лениво трусил на сонном скакуне капитан Одджи. Шварзяки посыпались с дальнего склона в долину, к беспорядочно заросшей рощицами равнине. Туда же вылетела из ущелья огненная птица. В небо волнами летели стрелы и, не достигнув цели, падали обратно на землю. Сардан расслышал вопли принца Ямара и капитана Одджи. Эти двое о чем-то спорили.

Только шварзяки ссыпались с холма на равнину, как на них налетела стая волков, выскочивших из темного леса. Волки вертелись вокруг лошадей, пытались ухватить зубами их ноги и шарахались от копыт, стрел и сабель. И все равно, несмотря на борьбу внизу, в небо продолжали взмывать одна за другой бесполезные стрелы, которым уже ни за что было не догнать отдалявшуюся птицу. Перепуганные волками лошади шатались по сторонам, вставали на дыбы, сбрасывая всадников на землю. Конь под капитаном Одджи дернулся, заржал от ужаса, окруженный дюжиной клыкастых хищников, сбавил ход в попытке отбиться копытами.

Над светлеющим горизонтом появилась ослепительно яркая полоска солнца. Лучи его понеслись по укрытой снегом равнине, заиграли отблесками. Рассеялись тучи и облака, в ясном небе лишь кое-где теперь виднелись черные точки разлетающихся в разные стороны птичьих стай.

Целый час заняла у Сардана дорога в долину по горным склонам. Лошади выскочили на снежную равнину и полетели с таким воодушевлением, с такой скоростью, будто погоня эта началась еще не вчера днем, а буквально вот-вот, пару минут назад.

Вдали, на фоне светлеющего горизонта, как раз напротив солнца, проступили очертания дворца, оплетенного строительными лесами. Дворца, совсем недавно сожженного яростной огненной птицей, а теперь в спешке восстанавливаемого всеми силами целого города, лежащего ниже, под склоном холма, в окружении гор и лесов.

Шварзяки продолжали погоню, подхваченные волчьей стаей, как корабли, окруженные пеной волн, и продолжали отставать от птицы, подбиравшейся к строителям на холме. Стрелы мелькали в небесах и тонули в синеве, в бьющих по глазам солнечных лучах.

— Не стреляйте! — крикнул Сардан, когда четвертка всадников оказалась достаточно близко к скоплению шварзяков и волков.

Принц Ямар бросил на музыканта безразличный взгляд. Одджи огрызнулся и заорал шварзякам стрелять дальше. Заблестели наконечники стрел.

Ашаяти налетела на отбившегося от отряда шварзяка и резко выхватила у него из лап лук. Шварзяк что-то заорал и, убрав руки с поводка, потянулся к висящему на поясе мечу. А Ашаяти того и надо было. Она пихнула лошадь противника ногой в бок, та взбрыкнула и вывалила наездника из седла. Шварзяк вскрикнул, кувыркнулся в воздухе и скрылся в тотчас захлестнувшей его волне волков. Лишь спустя несколько мгновений Сардан собрался с силами и обернулся, ожидая увидеть растерзанное тело, но заметил, что в огромной черной стае стало на одного волка больше — встав на четыре ноги, шварзяк в разодранной одежде бежал за своими товарищами навстречу рассвету.

Сардан пришпорил коня и тот погнал еще скорее, взрывая снег вокруг себя белыми искрами. Вскоре ему удалось опередить как своих уставших товарищей, так и спустившихся гораздо раньше с холма шварзяков, занятых перебранкой со своими дикими родственниками.

Птица же тем временем добралась до обнесенного строительными лесами дворца и, узнав его, уничтоженный ею всего несколько дней назад, взвыла с такой яростью, что Сардану показалось, будто под копытами его лошади боязливо вздрогнул снег. С лесов посыпались люди, закувыркались вниз по холму в сторону города, а там уже тоже все бурлило и пенилось, там уже тоже заметили огненного духа. Сардан узнал этот город. Город бандитов и золотоискателей, Атаркхан, где пришлось взрывать стену тюрьмы, чтобы вызволить Ашаяти, а потом тушить пожары при помощи лауфона. Народ с энтузиазмом взялся за восстановление разрушенного: всего за какую-то неделю был установлен приблизительный каркас (в два раза выше того, что был раньше), а из каменоломен уже притащили камни для первого этажа. В тот же день, когда погиб прежний хозяин дворца, — у него появился новый. И вот эта птица, разъяренная и взбешенная в каждой частице своего естества, вернулась, чтобы довершить начатое!

Она облетела вокруг руин и снова издала этот крик, от которого само небо, чистое, настолько светлое, что скорее белое, покрылось какой-то черной копотью. По воздуху пронеслись волны гари. Птица выстрелила во дворец огненной струей и закружилась вокруг, изрыгая один столб пламени за другим, один за другим, с безумной, отупляющей ненавистью. В долю секунды каркас и леса вспыхнули инфернальным пламенем до самых небес. Языки его заметались тысячью змей, завертелись сумасшедшими вихрями, затрещали, заклокотали. А птице огненной этого было мало. Когда все строение скрылось в огне и остался лишь один большой костер, она продолжила изрыгать пламя, будто хотела прожечь дыру в земле, уничтожить не только творение рук человеческих, но и холм, на котором оно стояло, чтобы ничего нельзя было восстановить, чтобы ничего нельзя было отстроить.

Из города к холму устремилась разъяренная толпа. С палками, с камнями, с лопатами, с копьями и со сковородками — в исступлении люди рвались в самое пламя, с безрассудной храбростью безумной толпы шли в рукопашную на чудовищную птицу, которая в размахе крыльев своих выросла до размеров целого города! Впереди, гарцуя на игривом коне кругами, чтобы не опередить далеко остальных, двигался жирный синий боров, капитан стражи Атаркхана. Он надеялся взять власть в городе после гибели прежнего марачи, именно по его приказу восстанавливали дворец. Это объясняло, почему синеватая кожа его покраснела от гнева, рожденного крушением надежд.

Птица, мчавшаяся по разрушительной дуге вокруг дворца, внезапно сменила траекторию, взмыла вверх, а потом резко направилась к толпе, целясь в ведущего людей борова. Лошадь встала на дыбы, капитан стражи рухнул на землю и, панически засеменив руками и ногами, скользнул к толпе, юркнул в этот необъятный организм, сложенный из тысяч людей, и, упав на колени, спрятался за спинами каких-то крестьян. Птица взвыла от ярости, пронеслась мимо, но вскоре снова бросилась к земле. Навстречу ей полетели камни, копья, палки и одно дырявое ведро. Птица рванула в сторону и неожиданно зависла в воздухе перед гневной толпой. В отчаянии, сбитая с толку, она взмахнула крыльями, и изо рта ее вырвалась извивающаяся огненная струя, обрушившаяся с кошмарным треском на землю перед людьми. Те, перепуганные до смерти, но не лишившиеся по-прежнему своей отчаянной решимости, дружно шагнули назад и так и замерли. И снова полетели в птицу камни и ругань. Кто-то и вовсе запустил снежок. Огонь, рухнувший в ноги толпе, тотчас погас, испарился в один миг, не оставив по себе и обожженного следа.

На этот раз отпрянула сама птица, дернула крыльями, но теперь просто рефлекторно, легко, не подняв ветра. В нее летели булыжники и палки, швабры, шапки, кто-то швырнул ботинок, а кто-то чужой сапог. Чудовище не обращало на сыплющиеся вокруг снаряды никакого внимания и ошеломленно смотрело на разгневанную толпу. Пораженное противодействием, пораженное тщетностью стараний, непониманием своим и чужим, оно просто висело в воздухе, обессиленное собственной силой, которую некуда было приложить. И незачем. Сияющее белое пламя посерело и стало быстро слабеть. Громадные крылья опали на землю прахом, вьющиеся языки огня таяли в воздухе, и вскоре из бесформенного тела показалась крошечная, едва заметная на фоне потухающей птицы фигура принцессы. Она опустилась на землю и, словно неживая, словно кукла, потерявшая своего кукловода, бессильно села в снег.

А толпа не успокаивалась. На поле продолжали сыпаться камни и мусор. Несколько булыжников ударили и без того раненую принцессу. Она вздрогнула и не издала ни звука. Кто-то схватил копье и вырвался из толпы на несколько шагов, но едва он изготовился к броску, как мимо сидящей на снегу девушки метнулся всадник и закрыл ее своим телом.

— Уйди! — завопил мужчина с копьем, и толпа заревела вместе с ним.

Сардан поставил лошадь поперек.

— Брось! — крикнул музыкант. — С ума посходили вы⁈ Она ведь больше не чудовище! Прекратите!

Несколько камней стукнуло в инструментальный ящик на спине, один ударил Сардану в плечо, а брошенная кем-то палка врезалась в бок лошади, отчего та встала на дыбы.

— Да прекратите же вы… — снова начал было музыкант, но что-то пущенное метко ударило его в здоровый глаз, брызнула кровь.

Сардан стиснул зубы от боли и, мало что различая, зло посмотрел на остервенелую толпу.

— Вы совсем озверели⁉ — заорал он. — Стая бешеных собак! Она же — принцесса! Ваша раджкумари! Что вы за дураки-то такие⁈

— Сам ты дурак! — выступил вперед капитан стражи, осмелевший, когда птица превратилась обратно в девушку.

— И друзья твои — обормоты! — добавил кто-то.

— Уйди прочь, музыкант! — крикнули трусливо из толпы. — А то и с тебя шкуру скинем!

Сардан повернул лошадь другим боком и мимо тотчас просвистело нескольких камней. Один ударил лошадь в ногу и упал возле принцессы.

— Люди, во что вы превратились⁈ — снова попытался достучаться до народа музыкант, пораженный видом толпы. — Посмотрите на себя, бхуты вы немытые! Вы себя людьми называете⁈ Вы же просто убийцы! Вы — звери какие-то!

Еще один камень ударился о ящик с инструментами. Лошадь заржала, дернулась, хотела кинуться прочь, но Сардан удержал ее.

— Беги отсюда по-хорошему, музыкант! — крикнул боров, и в руках у него откуда-то появился короткий меч. — Беги давай быстренько, или порубим тебя вместе с этим чудищем!

Сардан заметил кровоточащим глазом текущие по щекам принцессы черные слезы. Она не шевелилась, похожа была на каменную статую, лишь слезы эти жили на ней.

Но что же делать? Как ее спасти? В одиночку — против тысячи!

Он снова развернул лошадь и напряженно размышлял, а толпа шаг за шагом приближалась, пыталась окружить. Машинально он нащупал на шее шамейху, «поносный» свисток, и достал ее из-под одежды. Толпа увидела странный инструмент и остановилась, кто-то попятился и весь первый ряд отшагнул обратно. Кто знает, чего ожидать от этих музыкантов? Каких только слухов о них не ходит! Вот волшебники — эти точно шарлатаны, которые сочиняют небылицы о своих силах, а как доходит до дела — набивают карманы золотом и исчезают в ночи. Музыканты же денег не берут, несмотря на то, что охотно тратят их в кабаках и веселых домах. Говорят, что одним перебором струн они могут призвать на землю весну, распустить из почки цветок, разломать целый дом, а потом собрать его обратно, лучше прежнего. А еще рассказывают, что звуком они могут убить человека. И не просто убить, а разорвать на части, или сделать так, что от того и следа не останется, так, две капли крови. И даже память об убитом сотрется навеки. Никто не знал, что здесь правда, что ложь, но все опасались худшего, а ведь несколько дней назад два музыканта разогнали городской пожар.

— Как можете вы, люди, поднимать руку на другого человека⁈ — воскликнул Сардан. — Как можете вы — вы! — мужчины, поднимать руку на беззащитную женщину⁈ Что вы за преты такие дикие⁈ Что за сердца у вас⁈ Сколько же зла внутри вас⁈ И как смеете вы, обезображенные до такого скотства, как смеете вы осуждать ее, вершить какое-то там правосудие⁈ Вы, звери, волки беспризорные, возомнили себя лучше, чем она? У вас поднимется рука, у вас, мужчины, поднимется рука, чтобы отнять ее жизнь? Да кто же вы, в таком случае⁈ Люди ли вы вообще⁈

— Сам ты люди! — выпалил какой-то дурной голос из толпы, и остальные подхватили его, зарычали, как стая хищников.

Сардан разочарованно вздохнул. Невозможно договориться с утратившими разум. Бесполезно говорить с теми, кто не понимает слов. Кто давно разучился понимать слова.

А ведь она — убийца, — пронеслось где-то в голове…

Земля дрожала.

Правильно ли это — защищать убийцу? И правильно ли равнять поступки, называемые одним словом, но совершенно различные по содержанию? Убийство, как акт зла, и убийство, как акт наказания зла. Ведь для достижения совершенно разных целей и устремлений могут использоваться одни и те же средства, и стоит ли пролитая кровь убийцы тех же слез, что и кровь невинного? Сколько зла порой несет в себе слепота осуждения!

Он понимал гнев этих людей. Но кто вызвал этот гнев? Тот, кто пытался содрать с их рук цепи так страстно, что покалечил сами руки? Или они же сами, бежавшие от освободителей, они, обозленные, презирающие сами себя и в презрении этом дошедшие до того, что из ненависти к себе готовы проклинать других, готовы убивать и калечить, лишь бы заглушить эту боль малодушия?

Над толпой взмыли палки, копья, топоры в руках. Люди прошли еще два шага вперед. Сардан сдавливал пальцами «поносный» свисток и никак не мог ни на что решиться. Лошадь ржала, топталась на месте, перепуганная, взволнованная. Толпа надвигалась. Сардан повернул окровавленное лицо к людям. Они смотрели на него с ненавистью, пустой ненавистью безумной толпы, которая готова навалиться и разорвать на части даже собственных детей в приступе бешенства. Смотрели взглядом быка, перед которым повисла красная тряпка. Смотрели с ненавистью, на которую имели полное право.

Он вспомнил отдаленно похожую сцену, случившуюся в этом же самом городе всего каких-то несколько дней назад, когда он точно так же держал в руке «поносный» свисток, глядя на драку Ашаяти, и все не решался его применить, опасаясь навредить толпе, опасаясь навредить простым, невинным, непричастным людям… Но что же случилось теперь? Почему та ситуация воспринимается совсем иначе, чем нынешняя? Почему тогда он боялся даже прикоснуться к инструменту, а теперь скорее думал о том, как использовать его с максимальной эффективностью? Сардан смотрел на этих людей и не видел среди них невинных, не видел среди них непричастных. Он уже даже и людей-то среди них с трудом мог разглядеть. Чудища. Дикие, бездумные животные. Только сейчас, сию минуту — не вчера и не завтра. Но разве можно быть человеком вчера, зверем сегодня, а завтра опять стать человеком? Ведь это не грязь какая-то, которую можно смыть холодной водой. Это сердце человеческое, вынь которое — и человек умрет. И этот зверь — сидит ли он, прячется внутри человека? Или человек — это только маска, надетая на злобную морду зверя?..

Свисток был совсем холодный, а Сардан подумал вдруг, что приехал сюда помочь людям, спасти их от чудовища, а выходило, что он встал на защиту зла и сейчас собирается использовать музыку свою против жертв. Но разве все эти слова, которыми назвали их, — так уж правильно, так уж точно описывают явления реального мира? «Чудовище», «зло», «жертвы»! А что, если поменять их местами, назвать одно другим, перестанут ли они соответствовать реальности? Кто здесь зло? Кто чудовища и кто их жертва?

Сардан сдвинул набок ящик с инструментами и извлек из внутреннего кармана конусообразную трубку, названия которой так толком и не придумали. Между собой музыканты звали это приспособление шмырдюн, а иногда просто — усилитель. Шмырдюн значительно увеличивал силу звука, колебание волны, вмешивался в характер, меняя порой оттенки и смыслы. Поворачивая кольцо у широкого раструба, можно менять ширину угла распространения звука (концентрируя удар на относительно небольшой области). Кольцо у мундштука регулирует силу звука.

Увидев новый инструмент, толпа снова остановилась и насторожилась. Земля уже не просто дрожала, а плясала под ногами, но музыкант ничего не слышал, ни на что не обращал внимания. Кто-то в толпе закричал, как ненормальный. Брызнули слюни. Мимо лица Сардана промелькнула горящая стрела, и толпа в едином порыве бросилась вперед.

А он по-прежнему ничего не слышал. И почти ничего не замечал. Единственный хорошо видящий глаз залила кровь, а второй видел только то, что видеть не стоило.

Музыкант приставил мундштук шмырдюна к «поносному» свистку и многого не заметил в тот момент, когда подносил эту конструкцию к губам. Он не заметил, как кинулась врассыпную обалдевшая, перепуганная до полусмерти толпа. Он не заметил проскочивших мимо него с воплями шварзяков, Одджи, Ямара, Ашаяти, Шантари, Цзинфея и стаю черных волков. Он ничего не заметил. А просто дунул в свой страшный, усиленный шмырдюном свисток, и целая армия всадников, сброшенная со своих лошадей, полетела в скрючившуюся от внезапного приступа толпу. С пронзительным ржанием падали кони, люди, волки… Несчастные горожане кричали сдавленно, хватались за животы, за мягкие места, закатывали глаза и, скорчившись, сгорбившись, карачками семенили к городу, к зовущим их туалетам. Грозная канонада гремела над ошалелой толпой. Воздух наполнился миазмами и потемнел белый снег…

В этот незабываемый для жителей Атаркхана день разгорелась первая и единственная в истории Матараджана постыдная и зловонная битва за сортир. Битва, в которой не было победителей. Битва из тех, за какие не награждают медалями, а если бы и награждали, никто из лауреатов не нашел бы в себе достаточно смелости явиться на церемонию.