Птица огня

Глава 8 Ашаяти против Атаркхана

Стиснутый горами и лесами город Атаркхан походил на раздутую до непомерных размеров деревню, застроенную нехарактерными для Северного Матараджана угловатыми деревянными домиками в один-два этажа высотой. Хотя камня и глины, из которых матараджанцы привыкли строить дома, в округе было более чем достаточно, местные жители использовали в качестве основного строительного материала окрестный лес. Во многом потому, что никто не планировал задерживаться в этом свинарнике надолго, как никто не планирует прожить свою жизнь в печали и нищете. Приезжие искали быстрой наживы на приисках, уверяли себя, что им хватит и простого шалаша, пока они не добудут пару мешков золотых камней, а потом пусть этот сарай хоть огнем горит. Однако в человеческую жизнь раз за разом вмешивается это — «но», а пепел людских надежд и желаний подхватывает ветер. Искатели золота, не имея возможности вырваться из города трущоб, оставались в Атаркхане на год, на два, сперва превращались в заложников собственной нищеты, а потом и вовсе становились рабами более удачливых и более беспринципных, и когда в руки им наконец попадал захудалый золотой самородок — руки эти уже были руками рабов, и золото уплывало туда, на холм, к скалам, на холм, где стоял один из немногих каменных домов — дворец местного марачи или барона, как он себя называл на южный манер.

Город прирастал трущобами, большинство из которых, впрочем, были брошены и пусты, потому что бывшие обитатели их, полные несбыточных иллюзий и сладких грез, бежали прочь из города, от рабской зависимости, бежали начать новую жизнь где-то там, где несомненно лучше, и никто не знал о дальнейших судьбах этих людей. Дома их ветшали, косились, падали, отчего городской рельеф был кочковатым и пятнистым.

Еще с невысокой насыпи у темного леса, ведшей вниз, к городским предместьям, Сардан увидел трех полуголых мужчин, привязанных к столбам. Вокруг собралась целая орава в непонятном тряпье, где остатки гарнизонной формы дружелюбно соседствовали с дырявыми домашними штанами, с легкими рубахами в цветочках, с облезшими шерстяными шапками и северными меховыми сапогами. Словно бы, прежде чем выйти из дому, эти люди напяливали на себя впопыхах все, что попадалось под руку. У двоих на запястьях болтались потертые кожаные наручи городской стражи. Привязанных к столбам хлестали плетками, весело хохотали и шутили так, будто избивали не людей, а мешки с опилками.

— Чумхан, это что у тебя такое? — спрашивал истязатель, заглядывая в глаза своей жертве. — Слезы? Вот это непонятное явление! С какой целью ты рыдаешь? Когда меня вчера у столба мутузили за опоздание — с меня ни одной сопли не стекло. Чумхан, ты что, девочка, что ли?

Мужчина с плеткой захохотал, захрюкал и поперхнулся от смеха.

— А кто вчера штаны два часа в реке мыл? — напомнил ехидный голос позади.

Хохотавший мигом помрачнел.

— Постоишь пол дня у столба… — огрызнулся он.

— Чумхан, а тебя-то за что? — спросили из толпы привязанного к столбу мужчину.

— Мужики, отпустите, ну все, — молил Чумхан.

— Завтра чья очередь?

— Опять Нагрипы! Штаны можешь пока не стирать!

Толпа расхохоталась. Нагрипа плюнул с досады и стал лупить Чумхана с особой озлобленностью. Еще издали Сардан почувствовал вонь какого-то подпольного алкоголя, не алкоголя даже, а дурманящих паров, которые разводят с одной целью — свести с ума, развязать те путы морали и хоть каких-то приличий, которые, сковывая, не дают человеку рассыпаться, оскотиниться окончательно. Сардан решил не вникать в происходящее и понял только, что битые сегодня будут бить завтра, а потом наоборот.

Среди наспех сколоченных, неумело собранных, полуразвалившихся домов лежали пьяные, бездомные, играли чумазые дети, грызлись собаки всех размеров, и всех же размеров валялись навозные кучи. Вконец потерявшие себя на жизненном пути сидели прямо посреди дороги и разглядывали мир пустыми, невидящими глазами, а мимо них, нервно петляя, носились повозки и всадники. В тавернах орали, ругались, пели песни, били посуду и говорили гадкие комплименты. Из дверей, мимо которых проходила Шантари, вышел красный с синим носом мужчина, почесал волосатую грудь и стал справлять нужду прямо со ступенек.

Немного дальше свирепо рявкнуло. Кто-то вышиб расписанные узорами двери одного из редких каменных домов, и тотчас на улицу выскочили трое с мешками. Один неудачно ухватил свою ношу, и из плохо перевязанного отверстия высыпалось несколько золотых самородков. Следом за грабителями попытался высунуться охранник, но его торопливо затолкали обратно и поспешили было вдоль улицы к припрятанным рядом лошадям.

Но не тут-то было!

Едва бандиты добрались до угла дома, как их окружили чумазые мужики с саблями, ножами и топорами. Они повалили грабителей на землю, отобрали мешки с золотом и победоносно двинулись по своим делам.

Однако и эти ушли не так уж далеко. У поворота на этих новых бандитов накинулась городская стража. Разбойники не сопротивлялись. Побросав мгновения назад обретенное богатство, они бросились врассыпную, проскользнули в какие-то невидимые щели между домами и заборами, как тараканы, улепетывающие от хозяйского тапка. Стражники спешились, подобрали брошенные мешки, а им навстречу уже спешил маленький, бесформенный хозяин золота из каменного дома. Он был не то, чтобы толстый, но при этом три или четыре его подбородка при беге болтались в разные стороны, точно хотели убежать кто куда.

— Ах, благодарю вас, благодарю, — с подобострастной улыбкой стал раскланиваться он перед стражником.

— Не за что, — насмешливо буркнул капитан, грузя мешок на спину своей лошади.

— А как же?..

— Вот так.

— Дак ведь… золото…

— Выплачено налогами на содержание стражи.

— Да как же⁈

— Катись, — капитан влез на лошадь и подтолкнул бесформенного мужчину ногой в лоб.

— Но как же⁈

Стражники ускакали, а мужчина еще несколько минут простоял на месте с протянутыми им вслед руками, повторяя это свое «как же», потом развернулся и поплелся обратно к себе. Между делом из какого-то окна вылетела метко пущенная слюна и влепилась ему в висок. Мужчина машинально отмахнулся и скрылся в дверях.

Но и этим история не закончилась. Поваленная на землю троица, первой извлекшая мешки из хранилища, минуту спустя поднялась на ноги и снова двинулась в тот же самый злополучный каменный дом. Вскоре Сардан свернул за угол. Чем закончатся приключения грабителей его не интересовало. Он все искал глазами храм или артель музыкантов.

Ашаяти заметила остроконечную крышу поста городской стражи, покрутилась на месте в некоторой нерешительности, затем как-то нехотя положила руку на плечо Цзинфею.

— Ну, пойдем, — сказала она.

— Куда? — не понял Сардан, занятый своими мыслями.

— Отведу пушку стражникам.

— Святые падишахи, Ашаяти, — взмолился Сардан, — оставь несчастного книгочея в покое! Можно подумать, тебя так уж заботят потопленные корабли торговых компаний! В жизни не поверю, что ты сочувствуешь жирным купчишкам, которым злобный ученый помешал купить новую пару подвесок с бриллиантами и изумрудами для своих дамочек… Да ведь никто и не погиб…

— Я сочувствую хорошей мошне золота, которая будет красиво смотреться у меня на поясе!

— А справедливость⁈

— А справедливостью не объешься.

— Да ладно вам, господин музыкант, — с неожиданным легкомыслием произнес Цзинфей. — В конце концов, мне, как исследователю жизни во всей ее полноте, весьма любопытно поглядеть, что из этого выйдет. Что мне сделается?

— Повесят, — мрачно заметил Сардан.

— Сегодня повесят, завтра — снимут. Вам лишь бы повозмущаться! — ляпнула Ашаяти не подумав, нахмурилась, задумалась.

— Исключено! Вы не знаете силы моего красноречия и уровень связей, хоть и вымышленных, — похвалился Цзинфей. — Я больше волнуюсь за нашу злобную маленькую подругу.

Цзинфей с улыбкой посмотрел на Ашаяти, а та устало закатила глаза и покачала головой.

— Есть у меня подозрение, — сказала она, — что за этого носатого и куска хлеба не выручишь.

Она подтолкнула Цзинфея в сторону поста, и тот пошел вперед с непонятной готовностью, улыбаясь во весь рот. Сардан проследил за ними взглядом, но вскоре вернулся к прежним мыслям.

Где же в этом городе храм? Впрочем, можно ли надеяться, что в таком городе вообще есть храм⁈ Рядом с музыкантом, перегнувшись через перила, спал пьяный мужчина. Кто-то стащил с него штаны и даже исподнее украл. К Шантари подошел мальчик, с горем пополам достававший ей разве что до пояса, и принялся настойчиво лезть под юбку. Шантари самодовольно улыбнулась и между делом врезала мальчишке в грудь коленом, отчего тот закувыркался и скрылся где-то в кустах между домами. Мимо прошла усталая женщина с размазанными по лицу белилами, равнодушно проследила за полетом маленького искателя истины и пошла себе дальше. Если в этом городе и есть храм, то он уже давно зарос паутиной, наивно решил про себя Сардан.

Он остановил неторопливо ковылявшего мужчину, одного из немногих более-менее трезвых и одетых, и спросил дорогу до монастыря, храма или чего-нибудь такого. Что, если местная религия в принципе не предусматривает существования культовых сооружений, и все молятся прямо дома? Бутылке спирта, например.

Мужчина, услышав вопрос, внезапно так расхохотался, что все его тело заколыхалось, как танцующая змеюка.

— В храм? — сквозь смех выдавил из себя весельчак. — Помолиться, небось, чешется?

И он взорвался смехом, согнулся колесом, стал дубасить себя по ногам, коленям, в конце концов и вовсе повалился на землю и принялся кататься туда-сюда, захлебываясь от хохота.

Сардан нахмурился, перепрыгнул корчащееся тело, и, сунув руки в карманы, двинулся дальше. Бандитский городишко, Ашаяти, которая не знает, когда остановиться, теперь вот это… Настроение портилось.

Пока он разглядывал городские вывески, Ашаяти добралась до поста стражи, бесцеремонно ввалилась внутрь и приставила Цзинфея с его книгой к столу, за которым сидел толстенный синий боров, одетый в капитанскую форму. Доспехи, мятые и нечищеные, валялись в углу. Боров сопел и равнодушно наблюдал за кружащимися над ним мухами, находя это занятие, может быть, и не слишком увлекательным, но и не требующим большого напряжения сил. Из левой ноздри борова тянулась подрагивающая зеленая сопля, а на лысом лбу застыли капли грязного пота.

Сравнив капитана стражи с принцем Ямаром, Ашаяти решила, что свинья свинье рознь, по крайней мере внешне, а что там внутри — вопрос кулинарный.

Двое сидели в углу — человек и волк, шварзяк. Еще какие-то стражники бубнили в соседней комнате. Воняло всяким.

— Кто главный? — спросила Ашаяти уныло разглядывавшего ее борова.

Капитан стражи прекратил вертеть головой, но и особого интереса к гостям не выказывал.

— Я вообще самый главный из всех, — сказал боров и решил поковыряться в зубах.

— Да ну?

— Даже твоих мамки с папкой главнее.

— Ну тогда берите, — Ашаяти подтолкнула Цзинфея в спину, но тот и так упирался ногами в стол, так что едва не рухнул капитану в рыло. — Ваш кандидат. Топил корабли из Южного Матараджана, — потом подумала и добавила: — И из Северного, скорее всего, тоже.

Цзинфей любезно положил давно зачитанную до дыр книгу на стол капитана, поправил очки, кивнул и, гордо вытянувшись, сказал:

— Добрый день.

Если бы не шум с улицы, комнату, наверное, придавило бы вдруг возникшей тишиной. Боров переползал отрешенным взглядом с Цзинфея на Ашаяти и обратно. Сидящие рядом человек и шварзяк перестали дышать. В соседней комнате закончились беседы.

— Молодая дамочка, — после театральной паузы сказал боров, с трудом приподнимаясь в кресле, — вы к нам с ханасамских курсов шутов пожаловали? Или арака объелись?

Человек и шварзяк встали со своих мест и оказались за спиной Ашаяти. В дверном проеме в смежную комнату появилось еще двое человек и один шварзяк — со скомканной, вылинявшей шерстью и подранной шкурой.

— Я бы с большим удовольствием, знаете ли, поглядел, как вот это вот существо, — боров кивнул на Цзинфея, — утопит корабль. Хороший цирк, наверное, интересный, с фокусами!

Ученый выряжен был в эксцентрический наряд, напяленный еще в демоническом особняке, с пурпурными штанами и розовым жилетом… Сзади и у дверей хмыкнули.

— Вы думаете, что самая из себя такая хитренькая, да? — боров вышел из-за стола, двое сзади приблизились к Ашаяти. — Мы для вас, что же, какие олухи бездомные, да? Решили, что так вот запросто сможете облапошить нас, объегорить, оболванить, да? Монетками государственными кармашки набить свои дырявенькие захотелось, да? Чего же вы так опростоволосились-то, дамочка? Чего же вы чучело такое экзотическое искали? Могли бы уж кролика своего притащить, песика миленького, кошечку — вот они, мол, казну разграбили, мятеж подняли, вино выпили.

Двое сзади, здорово пованивая, расхохотались. Трое других выползли из-за дверей соседней комнаты и заполнили собой оставшееся пространство в комнате.

— А вы знаете, что обманывать нехорошо? — все поучал боров. — Вы знаете, что плохо это? Ой, плохо как, дамочка! А нам плохое не нравится. Мы хорошее ценим, мы порядок охраняем. А вы, что же, порядок не уважаете? Это, дамочка, не надо, это мы пресекаем. Неуважение, если вы не знаете, в нашем городе наказуемо.

Входная дверь, которую Ашаяти оставляла открытой, захлопнулась. Смех прекратился.

— Ага, — скривилась Ашаяти, презрительно ухмыльнулась и сунула руку за пазуху, к своему ножу.

Но ножа на месте не оказалось…

Ашаяти растерянно поискала в одном кармане, втором и вспомнила, что нож остался в демоническом особняке, на ковре в спальне музыканта.

— Ой, — сказала Ашаяти.

— Ой-ё-ёй, — подтвердил боров.

Но самодовольству капитана пришел стремительный конец. Ашаяти перегнулась через край стола и вырвала из штанов борова ремень с такой молниеносной скоростью, что в тот момент, когда она уже занимала боевую стойку, Цзинфей и остальные по-прежнему слышали в ушах это пошлое «ой-ё-ёй».

А еще до того, как это случилось и, разумеется, до того, как случилось то, что случилось позже, Сардан отыскал-таки среди бесчисленных, наползающих друг на друга заржавленных вывесок значок артели музыкантов. А прямо над ним выгравирована была фигура пивной кружки. Что бы это ни значило.

Внутри, в единственном хорошо освещенном уголке комнаты стоял за стойкой огромный, аккуратно причесанный серый кот и протирал тонкую флейту так, как бармен протирает стаканы. Кот был невысок — всего метра в полтора ростом — и без конца зевал.

— Не так часто можно встретить нашу музыкальную артель вдали от какого-нибудь храма, — сказал Сардан, а Шантари отправилась разглядывать разложенные в темноте музыкальные инструменты.

Чего тут только не было: одних струнных — штук двести со всего мира, от самых расхожих и простых до весьма экзотических, вроде утутхалы, где струны натянуты в виде паутины. Сотни небольших барабанов. Флейты: двойные, тройные, скрученные, загибающиеся, круговые, сцепленные накрест, в форме пузыря, деревянные, тростниковые, костяные, каменные, бумажные, стеклянные… В углу покрывался пылью огромный металлофон, а слева от него что-то мягкое, похожее на детскую игрушку — этот инструмент сжимали пальцами, чтобы выдавить звук. Рядом на столах валялись кучей волынки, а дальше — трещотки, палочки, бубны и прочая перкуссия.

Сардан попросил принести ему стандартный музыкальный набор, с ратирангом, но без гаюдуна.

— Похоже, я правильно подозревал, что в этом городе не найдется монастыря, — сказал он.

— Отчего же? — удивился кот, поставил ящик на стол и, пока Сардан проверял инструменты, вновь занялся чисткой флейты. — В городе есть монастырь. Просто с некоторых пор он несколько перепрофилировался в бордель.

— Можно подумать, перепрофилировался, — усмехнулась Шантари. — Просто стали называть вещи своими именами.

— И что же монахи? — спросил Сардан. — Куда их всунули?

— А куда их всовывать? — не понял кот. — Они же бордель и организовали.

— Святые падишахи, подержите мою челюсть! — воскликнул Сардан. — Это что же, в борделе, что ли, монахами торгуют?

— Господин музыкант знает, как предложить жаждущим оригинальные развлечения, — заметил невозмутимый хозяин артели и громко зевнул. — Вам бы не в музыканты надо, а в коммерцию идти.

— Зато сейчас я понимаю реакцию того прохожего, которого мы спросили про храм, — сказала Шантари. — Правда несколько преувеличенная степень этой реакции все равно проходит мимо меня.

Сардан проверил инструменты и повесил коробку на спину. Привычный вес выровнял позвоночник. Он попросил у хозяина артели новой одежды для себя и своих спутников, а потом вспомнил то, что видел с улицы.

— Кстати говоря, — сказал он, — что это у вас за кружка на вывеске?

— Музыканты в Атаркхане редкость, — ответил кот. — Поэтому, чтобы контора не простаивала, приходится привлекать людей иными способами.

— Так вы и алкоголь выдаете?

— Торгуем, — поправил кот.

— Чем?

— Тодди, ром, арак, пиво, шмоп, всякая брага, костяной гон, казо, бидсэх, молочный макер…

— Дайте мне бутылку шмопа.

— Три пайсы.

— Я же музыкант⁉

— Все равно — три пайсы.

— Посмотрите в эти несчастные глаза, — настаивал Сардан.

— Что? В которые?

— В мои!

— Вот оно что…

— Вы видите сколько в них страдания, сколько изнеможения?

— Нет.

— Сколько печали в этих глазах?

— Ничего не вижу.

— А в моих? — вмешалась Шантари, и на лице ее появилась очень странная улыбка.

От взгляда на такую хочется завертеться и вкопать себя под землю от ужаса. Кот поднял дыбом шерсть, что-то прошипел и поставил на стойку сосуд.

Напоследок, отступив в тень, он подсказал дорогу к хорошему постоялому двору, но хмурый взгляд его, несмотря на то, что беседа велась с музыкантом, прикован был к демонице.

Сардан и Шантари вышли из артели и сразу же едва не попали под проносящуюся мимо телегу, с которой посыпали улицу стрелами прячущиеся среди сена лучники. Следом за телегой промчалась кучка бандитов, а за ними — дюжина стражников. Нетерпеливая девушка, которой эти гонки мешали перейти дорогу, обстреляла дебоширов потрясающей бранью. А рядом из поилки для скота хлебал застоявшуюся воду мятый мужчина.

Сардан и Шантари перешли улицу, протиснулись между влезшими в центр города нищенскими халупами и вышли таким образом на широкий проспект, на углу которого видна была стена постоялого двора.

Они двинулись наперерез через улицу, но пройти успели лишь до половины, когда Сардан услышал где-то поблизости знакомый голос. Что-то бахнуло, завизжали истошно сразу несколько человек, понеслась бессовестная ругань, хотя уличные прохожие, привычные ко всему, шли себе дальше как ни в чем не бывало. Пока Сардан высматривал с интересом откуда весь этот балаган, звякнуло стекло и в крошечное окошко дома неподалеку вывалился или, скорее, вытек человек. Стоявший спиной к рухнувшему телу мужчина с папиросой слегка обернулся, посмотрел безучастно, стряхнул пепел и отвернулся опять, занятый своими мыслями.

Но случившееся дальше переполошило и эту равнодушную к бойням улицу, потому что дело, оказывается, происходило у главного поста городской стражи.

Дверь вдруг сорвалась с петель, скользнула по земле нижним ребром и неловко повалилась на перила крыльца. Следом из образовавшегося отверстия вылетел человек, перекувыркнулся в воздухе раз пять, так что Сардан успел узнать в нем Цзинфея, и грохнулся наконец физиономией вниз в наполненную какой-то грязью лошадиную кормушку. А изнутри гремело, шлепало и ругалось. Разбилось второе окно. Сквозь дверной проем вывалился ободранный, уставший шварзяк, протопал немного, кувыркнулся с крыльца, тяжело вздохнул и затих. Секунд через десять невообразимого шума и треска из конторы высыпали еще трое — два человека и шварзяк. Побитые, подранные, с расцарапанными лицами, с припухшими глазами, с трясущимися руками, они стали полукругом вокруг двери, пока со всего города слетались зеваки, бандиты и стражники. Вслед за устоявшей на ногах троицей, изящно кувыркнувшись, выпрыгнула Ашаяти. Вокруг нее тотчас сбежалась громадная толпа стражи.

В одной руке Ашаяти свистел плеткой кожаный ремень из брюк капитана стражи, во второй крепко зажата была выломанная ножка от стула. Девушка тяжело дышала, на лице темнела пара синяков, она нервно озиралась по сторонам в ожидании нападения. Последним на крыльцо вылез внушительных размеров синий — хотя и расцарапанный докрасна — боров, трясущимися копытами державший спадавшие без ремня штаны. Зрачки его бешено вертелись в глазах, а когда останавливались — выглядели то свирепо, то испуганно.

Стражники бросились на Ашаяти.

Девушка взвилась в воздух и ногами в полете раскидала нескольких самых резвых, затем, не дожидаясь следующих, подскочила над головами и влепила одному стражнику по макушке ножкой от стула, а другому засадила ремнем по скуле. И тотчас, когда полезли в бой новые неприятельские силы, отскочив ногой от груди надвигавшегося на нее шварзяка, кувыркнулась в воздухе, в прыжке треснула кого-то в затылок коленом, потом снова оттолкнулась от чьей-то физиономии и, буквально паря над тянущей к ней руки толпой, раздала еще несколько пинков обеими ногами. Удары были не слишком-то и сильными, что может сделать маленькая девушка весом с ребенка против огромных мужчин, некоторые из которых к тому же закованы в доспехи? Вот и эти выпады скорее просто отпихнули от нее атакующих, и те, отвалив назад, сбили с ног напиравших позади, и целая стена стражников посыпалась кучей друг на друга. Коснувшись земли, Ашаяти снова оттолкнулась одной ногой от чьей-то груди, а другой съездила в челюсть прятавшейся под шлемом физиономии. А потом еще раз и еще, и каждый такой удар ногой она старалась укреплять упором в кого-то другого, в балку, в стену или хотя бы в пол, чтобы увеличить силу, которой ее обделила природа. Вот Ашаяти снова подскочила над толпой, ступила по вражьим носам, попыталась пробежать по головам, но ее ухватила волосатая шварзяцкая лапа, и девушка с криком рухнула на землю. И тотчас вскочила вновь, разогнала наседавших стражников свистящим ремнем, и на какую-то несчастную секунду в бою возникла передышка.

По раскрасневшемуся лицу уставшей Ашаяти катил грязный пот, одежда была разорвана, вымазана непонятно в чем. Девушка дышала тяжело, нервно, каждый вдох вызывал дрожь по всему телу. Силы ее подходили к концу, а к страже беспрестанно подтягивались новые бойцы. Кто в чем — в доспехах, в подранных камзолах, в меховых куртках, в мундирах, в простых рубахах, в каком-то рванье и тряпье, один и вовсе вывалился из туалета в исподнем. Сразу гурьбой человек в тридцать, наверное, накинулись на девушку со всех сторон, смяли, навалились сверху судорожно дергающейся горой. Ашаяти, чуть живая, просочилась сквозь эти припадочные тела, словно состояла сплошь из жидкости, влезла на гору эту и стала лупить ее ремнем куда попало. Но слишком многих ей нужно было выпороть! Под дикие вопли и ругань ее схватили за ноги и стали затаскивать обратно в зыбучие пески из человеческих тел.

У Ашаяти не было никакой возможности выйти победителем — в одиночку против целой армии.

Что же делать? Сардан смотрел по сторонам в поисках поддержки. Но откуда ей было взяться? Что он сам мог сделать? Как помочь?

Он схватился за болтающийся на шее «поносный» свисток. А кругом вертелась и хохотала бесчисленная толпа. Сотни жителей Атаркхана стекались со всех сторон, сливаясь в единое, безмозглое существо. Свистни Сардан сейчас в шамейху — полягут все. Начнется паника, сумасшедшая давка. Куда ринутся эти сотни людей справлять безжалостно атаковавшую их нужду? Сколькие из них пострадают в этом дьявольском водовороте? Сколько пальцев друг другу отдавят, сколько носов отобьют, сколько чести будет потеряно, сколько разбито сердец? Нельзя спасать одного невинного человека, рискуя жизнями других непричастных… А бывают люди невосприимчивые к эффектам «поносного» свистка, как сами музыканты, например, или демоны, и такие могут оказаться среди стражи. Может, всего один, два, или штук пять — и поди с ними разберись, особенно если Ашаяти и Цзинфей тоже выйдут из строя.

Пока он размышлял и начинал уже паниковать, Ашаяти с головой засосало в потную людскую кучу. Сардан шагнул было вперед чисто машинально, сами ноги двинулись на помощь, хотя мозг пытался этому воспротивиться. Но путь преградила чья-то волосатая лапа.

— Не лезь, музыкант, — сказал хриплый пьяный голос, — раздавят — глаза выползут.

— Как же я могу не лезть, когда столько мужиков навалилось на одну женщину⁉ — услышал Сардан свой голос.

— Да разве ж это женщина? Это якшини! Змеюка бешеная!

Сардан почему-то стал удаляться от толпы, хотя ноги вроде бы пытались идти вперед — Шантари ухватила его за воротник и оттаскивала прочь. Сардан не сопротивлялся, в мозгу вертелось только: «что делать?», — и этот вопрос бился о стенки его пустой черепной коробки, выпихивая прочь все остальные мысли.

Когда Ашаяти замотали веревками почти как мумию, толпа наконец растеклась по сторонам. Девушку подняли на руки и, извивающуюся и брыкающуюся, потащили обратно в сторожевой пост. Синий боров подбежал к месту недавнего побоища, отыскал среди разорванных тряпок свой пояс, поспешно вдел в штаны, исподлобья поглядывая на обхохатывающийся народ, и заплясал обратно к себе в кабинет.

Ашаяти швырнули на скамейку в тюремной камере и закрыли на все замки решетчатую дверь. Сквозь толпу зевак к камере продрался боров, с ухмылкой посмотрел на поверженную девушку и открыл было рот, чтоб засыпать свою жертву угрозами и насмешками, но Ашаяти вдруг зарычала так сердито, так свирепо и пугающе, будто одним этим рычанием могла вскрыть ему брюхо.

Боров отшатнулся и посбивал с ног своих подчиненных.

— У-у, коза ядовитая! — зашипел капитан стражи. — Отдохни, полежи, акула рогатая, завтра-то мы из тебя дух-то вышибем! По всему закону, как полагается, тряпками тебя мокрыми отблагодарим за представление!

Сардан ухватил Шантари за руку и потянул за собой. Демоница машинально вырвалась из хватки и пошла следом сама. Проходя мимо толпившихся у дверей стражников, музыкант как бы между делом сказал:

— Гляди, да ведь это Кровавая Роза Иршени! Марачи Шахим Дхан обещал мешок золота тому, кто притащит ее к нему целой и невредимой.

Десяток голов повернулись в сторону говорившего, а тот уже скрылся в толпе. И тотчас услышавшие о золотом мешке кинулись внутрь — доложить своему капитану об открытии.

Шантари вынула из лошадиной кормушки совсем обленившегося Цзинфея, и все втроем, не солоно хлебавши, подавленные и печальные, отправились на постоялый двор. Сардан, хмурый и сердитый на весь мир, вышагивал между двумя смежными комнатами, дверь в которых пришлось раскрыть настежь, чтобы он, ничего не замечающий вокруг себя, не выбил ее головой. Сардан размышлял, думал как теперь быть и как поступить, но был так зол и возмущен, что в голову лезли сплошные нелепости, которые он громоздил друг на друга до тех пор, пока не начала трещать голова. Строить планы было не в его правилах. Вот и теперь в голову лезли мысли, которые другим показались бы чересчур экстравагантными или, короче говоря, идиотскими. Например, он всерьез подумывал над тем, чтобы пустить по городу бегать Цзинфея в чем мать родила, и, пока за ним будет гоняться стража, — пробраться в тюрьму и спилить решетки. Потом ему пришла мысль собрать в городе побольше артельных музыкантов и атаковать стражу в честном бою, вооружившись «поносными» свистками. А можно выдать себя за какого-нибудь чиновника и потребовать выдать разбойницу для перевозки в Хандым. Но тогда придется научиться разговаривать канцеляритом и отрастить необъятный живот…

— Наверняка они уже отправили посыльных к этому вашему Шахим Дхану, — сказала Шантари, — поэтому уговорами ее не освободить. Разве что вы дадите два мешка золота.

— Не отправили, — уверенно произнес Цзинфей.

— Почему? И что это вообще за Шахим Дхан? Первый раз слышу.

— В переводе с древнематараджанского шахим дхан означает «хороший человек», — сказал Цзинфей. — Поэтому сейчас стражники лихорадочно ищут по книгам и справочникам в какое место нужно слать гонца.

— Действительно, непростую задачу вы им поставили. Среди местной знати никаких шахимдханов им вовек не сыскать, — авторитетно заявила Шантари. — Но зачем вы вообще это сказали? Если среди стражи отыщется знаток древнего языка…

— Не отыщется, — перебил Цзинфей. — Древние языки преподают на специализированных курсах в аграхаре. Даже среди тех, кто может себе позволить обучение, лишь единицы посещают эти занятия, поэтому знающих людей по всему ханасаму можно пересчитать пальцами двух, если и не одной руки. Меня больше удивляют познания господина музыканта, если, конечно, они не ограничиваются только этим одним словосочетанием. Впрочем, самое главное, что замешательство стражи дает нам время, в течение которого ни один волк не посмеет притронутся к… этой… как бы сказать, нашей подруге…

Сардан, пораскидавший перед этим по кровати свои инструменты, запихнул их обратно, нацепил ящик и двинулся к выходу.

— Что будем делать? — спросил Цзинфей.

— Что-нибудь придумаю на ходу.

— У меня умная мысль, — сказал Цзинфей.

Сардан остановился и уставился на ученого.

— Но мне нужны ингредиенты.

Цзинфей вручил музыканту список каких-то плохо сочетающихся друг с другом вещей (свиной жир, соль, крышка от сосуда, раствор жикухи, чистящий порошок, сало и т.д.), и тот поспешил в артель, потом по торговым лавкам, где, предъявляя артельную медаль, мог брать товары бесплатно, правда, далеко не все и в весьма ограниченных количествах. Еще спускаясь в общий зал постоялого двора он с тоской бросил взгляд на танцующих беззаботно пьяниц, пышногрудых барышень и игроков. Но промелькнуло это все так быстро, что вскоре вспоминалось как видение полузабытого прошлого.

Сардан вернулся в комнаты через пятнадцать минут, и Цзинфей принялся за работу.

— Готово, — сказал ученый еще через полчаса и положил на стол сверток продолговатой формы, из которого торчал на конце пучок бумаги.

Устройство походило на морковку с необорванной зеленью.

— И что это? — спросил Сардан.

— Там видно будет, — уклонился от ответа Цзинфей, почесал затылок.

— Оно сможет разбить стену?

— Меня больше беспокоит, что будет после этого. Эта женщина ведь самое психопатическое существо, которое я видел в жизни. Меня мучают определенные, чрезвычайно тревожащие, должен заметить, опасения, что только эта злобная ведьма сбросит путы, она вновь решит продать мое тело если уж не этим бандитам, то тем ближайшим, которых найдет где-нибудь на большой дороге.

Сардан покачал головой.

— Кто ее знает, господин ученый?.. Я как-то подумал недавно, видел ли я хоть раз в глазах Ашаяти злую ненависть, презрение к людям и их страданиям. Она часто раздражена, вспыльчива, но холодной злобы я не помню. Что-то печальное все манит меня в ее взгляде, какая-то жалость от неумения делать добро, от того, что все ее поступки только множат боль. А я смотрю на нее, такую разгневанную, и мне кажется, что это злится ангел, и злость эта — броня. Ее кровожадность и алчность — щит от равнодушия людского и злобы… Мы с вами, господин ученый, барахтаемся в грязной луже. И Ашаяти вымазалась этой грязью с головы до ног. Но мы с этой грязью свыклись, она для нас то же, что кровь, у нас за добрыми улыбками — насмешки и отвращение. А у нее наоборот. У нее за этими ее злодейскими гримасами — человек, какими должны были бы быть мы все, но какими мы никогда не станем. Где-то там, из глубин этой непробиваемой скорлупы, она улыбается свету, и ее глаза по-прежнему сияют, когда она смотрит в небо. Я хотел бы пробить эту скорлупу, содрать с Ашаяти все…

— Да, содрать с нее все, — Цзинфей поправил очки.

— Все-все, — улыбнулась Шантари.

Они покинули убежище в полночь, понадеявшись, что к этому времени город затихнет и улицы опустеют, но здорово ошиблись. В столовой постоялого двора шумела музыка, звенели кружки, а танцующие громыхали по полу ногами, как стадо носорогов. Люди орали, визжали и лобызались, ругались, дрались, били кувшины и полумертвые падали мешками на пол, причем не только здесь, на постоялом дворе, но и улицы полны были гуляками и выпивохами всех калибров и мощностей. Кругами носилась на лошадях капитально поддатая стража; рядом в углу тягали друг друга за волосы красные женщины с закатившимися глазами; за ними, развалившись на полу, играли в карты; дальше горлопанила скверные песенки компания, разлегшаяся на ступеньках; где-то звенели битые стекла, где-то хлестали кого-то плеткой, а в конце улицы лошадь таскала вокруг колодца свалившегося с нее пьяного мужчину с петушиной прической. Нога его застряла в стремени, и тело болталось тряпкой, но мужчина не сопротивлялся, не кричал и, в общем и целом, был вполне доволен жизнью.

Вышедшая из постоялого двора троица тотчас свернула в темный переулок, намереваясь добраться до сторожевого поста незамеченными, но и тут вся дорога была завалена телами, некоторые из которых к тому же шевелились и занимались чем-то таким, чем лучше заниматься без свидетелей. Луны выглядывали из-за облаков и, едва бросив взгляд на город, стыдливо прятались обратно.

Когда добрались до поста, Сардан первым делом заглянул в крошечное зарешеченное окошко. Ашаяти валялась на том же месте, где ее и бросили, связанная толстым канатом по рукам и ногам, и как ни в чем не бывало спала и сопела. Еще и улыбалась иногда чему-то, одному ей ведомому. Этой женщине все было ни по чем.

Цзинфей прилепил свою самодельную «морковку» к стенке и готовился уже дать огоньку, но тут из-за поворота вышел драный утренний шварзяк с длинной, гнущейся от собственного веса папиросой в зубах. Пока он не успел заметить всех, Шантари спешно закрыла их своим телом и с обворожительной улыбкой налетела на стражника.

— Молодой человек, где вы раздобыли такую огромную папиросу? — спросила она низким грудным голосом, от которого у Цзинфея затряслись руки, а Сардан сглотнул слюну.

Шварзяк уставился на Шантари, открыл рот от восхищения и чуть не выронил папиросу.

— Кто? — спросил он, язык заплетался, мысли путались. — Я?

— Давай, — шепнул Сардан Цзинфею.

Они стояли в тени от стены. Голоса Шантари и шварзяка стали тише, так что ничего нельзя было разобрать.

Цзинфей справился с собой, но вдруг поправил очки и посмотрел на Сардана.

— Ошибка и просчет, — заявил он. — Ничего не получится!

— Почему⁈ — воскликнул было Сардан, но осекся и последние звуки произнес шепотом.

— Мы забыли огниво, нечем подпалить бумагу.

— Какая у вас пушистая грудь, — донесся до них голос Шантари. — Целые заросли, женщины от такого с ума сходят.

— Ваша тоже… — шварзяк запнулся, — имеет место быть…

Сардан оглянулся, опасаясь как бы кто не увидел огня, затем подвинулся к «морковке» на стене и шепнул — «пшшш»… Торчащая «зеленью» бумага вспыхнула, удивленный Цзинфей поправил очки.

— Может, зайдем ко мне? — шварзяк смелел и напирал на Шантари. — Я покажу вам папироску побольше.

Шантари вздрогнула и хотела было отшатнуться, но шварзяк протянул к ней шерстяные руки.

— Да мне, знаете, пора идти, — настроение ее мигом переменилось. — У меня каша на огне стоит…

Но шварзяк уже не слышал ее слов, он схватил девушку за плечи, потащил к своей груди, выпятил губы и засюсюкал какое-то:

— Ню-ню-ню…

Шантари взвизгнула, дернулась судорожно, плохо понимая, что происходит. Она инстинктивно попыталась вырваться из объятий, стала изворачиваться в страшной панике, но тотчас поняв, что хватка рук, сжимающих ее, становится тем крепче, чем больше усилий она прилагает чтобы ее разорвать, пошла в атаку. Демоница схватила шварзяка за лицо, оттолкнула, стала драть когтями его вытянутый собачий нос, грудь, руки, которыми тот, вопящий и скулящий, пытался защититься от взбесившейся женщины. Та зарычала зверем. Лишняя секунда — и на крики сбежится вся городская стража! А свет пламени от горящей «морковки» плясал по физиономиям схватившихся за головы Сардана и Цзинфея.

И когда доведенный до отчаяния шварзяк уже готов был, скуля на всю округу, броситься за помощью, темное ночное небо вспыхнуло внезапно ослепительным огнем.

Что-то гигантское промахнуло над крышами, обрызгав городские улицы дождем искр, и умчалось дальше, мимо кабаков, постоялых дворов и борделей, мимо постов стражи и гнилых трущоб, и дальше, мимо ворот в жилище марачи, в гору. Как соскользнувшая с неба звезда, громадный комок бурлящего пламени обрушился на дворец на холме, и в тот же самый миг, когда Шантари и ее жертва, раскрыв рты, смотрели на огненное нечто, Цзинфей схватил Сардана за рукав и потащил за угол.

Потрясающий силы взрыв грохнул над городом. Дворец марачи лопнул, как переполненный бурдюк, крыша его, рассыпаясь в пепельную крошку, буквально испарилась в небесах.

И одновременно с тем хлопнула «морковка», рванула облаком огня и пыли, выбив в стене тюрьмы дыру размером с человека. Взрывом подбросило крепившуюся к стене скамейку, а лежащую на ней Ашаяти вышвырнуло вон, проволокло по полу и впечатало в прутья решетки. Девушка наконец проснулась.

Шварзяк вырвался из когтей замершей от удивления Шантари, схватился за голову, глядя на горящий дворец. А потом с еще большим отчаянием уставился на разбитую стену тюрьмы. Мозг его сломался от попыток решить какое из событий требует большего внимания, поэтому, когда по всему городу поднялся шум, по дорогам полетели стражники, бандиты, зеваки, пожарные и злорадствующие — толпа эта захлестнула растерянного шварзяка и поволокла за собой.

Оглушенный взрывом Сардан влез в отверстие в стене, подбежал к Ашаяти и хотел было пощупать, убедиться, что ее саму не задело бомбой, что она жива, цела и невредима, но нарвался на удивленный прищур ее глаз.

— Что за дела⁉ — возмутилась Ашаяти. — Тебе чего?

Сардан вздохнул с облегчением, схватил девушку как свернутый ковер и потащил к выходу.

— Забыл тут кое-что свое, — сказал он.

Когда они выскочили обратно на улицу, Шантари и Цзинфей глазели на грандиозное пламя, пожиравшее дворец на холме.

Улицы гудели. Люди выскакивали из дверей, из окон, из-за темных углов и еще более темных переулков, лезли из каждой щели, сонные, пьяные, и все спешили к пожарищу. Паникеры голосили от ужаса, любители поприказывать уже командовали деловито с повозок, гуляки весело болтали ногами и улюлюкали, в надежде, что пламя перебросится на город, и тогда этот фарс разыграется с полной силой.

— Бежим, — крикнул было Сардан, но Ашаяти неожиданно задергалась в его руках и рявкнула:

— Отпусти! Стой!

— Ты связана! — попытался было образумить ее Сардан, он даже не мог ее на ноги поставить в таком виде.

— Развяжи!

— Да попробуй тут развяжи… — он спешно осмотрел веревки.

Замотано в десять оборотов на десять узлов и пойди пойми за какой тащить, чтоб развязать, а за какой — чтоб затянуть.

— Ну или разрежь уже! — прошипела нетерпеливая Ашаяти.

— Я тебя и так донесу! — раздраженно заявил Сардан.

— Не надо меня никуда нести, мертвые вы падишахи! Разрежь веревки, балбес!

— Да нету у меня ножа, зубами мне их грызть, что ли⁉

— А-а! — злобно зарычала Ашаяти.

Шантари подошла к грызущимся своим товарищам и подняла зачем-то указательный палец. Сардан и Ашаяти замолчали и с недоумением уставились на ее ноготь. Тот резко сузился и за какую-то секунду вырос до размеров приличного кинжала, а скорее — укороченной шпаги. Шантари легонько провела этим грозным ногтем по веревкам, и те тотчас спали на землю.

Ашаяти вырвалась из рук, как нетерпеливая кошка, и, шарахнувшись от Шантари, поспешила к бушующей на главной улице толпе. Девушка свернула за угол и нырнула в то самое здание, откуда ее только что извлекли, правда, на этот раз вошла через дверь. Всего пару секунд спустя там кто-то громко бухнул злобным басом, что-то звякнуло, что-то разбилось, а потом тот же самый голос завопил живописным колоратурным сопрано. Из дверей, в которые секунду назад проникла Ашаяти, вывалился толстый полуголый стражник, обеими руками держащийся за ушибленный пах. Он проскочил крыльцо и тотчас исчез, смытый мчавшейся по улице людской волной. Шантари посмотрела на Сардана, вздохнула печально и покачала головой.

— А вы говорите — я демон, — сказала она.

Вскоре Ашаяти вернулась с худым мешочком монет на поясе и двумя увесистыми саблями в маленьких руках.

— Ты ограбила стражу! — возмутился Сардан.

— Это плата за губителя кораблей.

— Да он им и даром не нужен!

— Это их проблемы, — пожала плечами Ашаяти.

— Сдирать долго придется, — с издевкой прошептал Цзинфей. — Сдирать и сдирать, сдирать и сдирать…

Сардан развел руками и оглянулся.

Город шумел и грохотал, как будто его заполнили вражеские орды. В узкий переулок, где стояли четверо налетчиков, с главной улицы периодически вываливались из толпы какие-то люди.

— Там мы не пройдем, — заметила очевидное Шантари.

Пришлось снова пробираться узкими улочками, проходами, стиснутыми между кое-как налепленными домами, лачугами, шалашами, какими-то непонятными постройками вроде бы как для скотины, но с явными признаками того, что внутри обитали люди.

Гигантское огненное облако в последний раз облетело разоренный им дворец на холме, вспыхнуло ярче прежнего и понеслось обратно через город. Шумное пламя разбрасывало повсюду тучи искр. Те, липкие, жирные, шлепались на землю, на крыши домов, в поилки для лошадей, залетали в окна, разбивая стекла, влетали в амбары, в свинарники и занятые не ко времени туалеты, падали прямо в толпу, отчего та панически расходилась по сторонам. Тут и там вспыхнули пожары — поначалу весьма скромные, потому что горело только это вязкое нечто, свалившееся с небес, но пламя быстро захватывало все вокруг себя, перебрасывалось с крыши на крышу, на хилую траву, разбросанное кругом сено.

На ошалевшей улице начался самый настоящий хаос. Пожар в деревянном городе распространяется мгновенно, поэтому не успели еще первые огненные капли свалится на его крыши, а предусмотрительные горожане уже спешили за ведрами, потом к колодцам, к умывальникам, к ваннам, к мелкой речушке на окраине. Люди высыпались из домов сотнями, как выброшенные взрывом щепки, а другие перли им навстречу с ведрами воды. Столкновение интересов порождало столкновение тел. Люди застревали в окнах, когда оттуда вылезал один и одновременно залезал второй. Обезумевшие от ужаса выпадали из окон второго этажа в шипящую толпу и не успевали подняться, как кто-то мигом вставал им на спину, чтобы забраться с ведром повыше. Какой-то старик на крыше пытался потушить пламя собственной струей, но мазал, и гадкая жидкость летела в людей. Полная женщина с грозными воплями и кулаками накинулась на загоревшиеся перила собственного дома. Мимо прогрохотала выряженная во что попало стража — нападение застало бойцов врасплох, поэтому некоторые скакали в пижамах, а кое-кто успел надеть одни чулки. Всадники с воплями пронеслись за умчавшимся уже далеко огненным облаком. В толпе метались возбужденные бандиты самых разных профессий: пока грабители шастали с мешками по горящим домам, спекулянты продавали ведра с водой по цене хорошей лошади, а головорезы собирали войско, чтобы преследовать огненное чудище до тех пор, пока за его голову не заплатят награду.

Сардан бежал по узкому переулку вдали от пожаров и смотрел на небо. Несколько минут назад оно было совсем черным, тучи скрывали луны и звезды, а сейчас все кругом пылало жутким черно-желтым светом. Откуда-то неподалеку слышались раздирающие душу вопли женщин, крики детей.

Сардан остановился. Так резко, что ему в спину врезалась Ашаяти и чудом не прирезала музыканта беспечно болтающимися в руках саблями.

— Что ты делаешь? — воскликнула она. — Сейчас все вспыхнет! Десять минут — и из города уже не вырвешься!

— Надо что-то делать, — сказал Сардан.

Он огляделся, посмотрел на крышу ближайшего дома, нашел крошечную лестницу, даже не лестницу, а просто приделанные к стене бруски, и поспешил наверх. Ашаяти в недоумении взмахнула руками, едва не разрубив пополам несчастного Цзинфея. Тот отшатнулся, задел Шантари, демоница вспыхнула и в паническом приступе расцарапала бедному ученому спину.

Лишь добравшись до конька крыши, Сардан смог оценить масштаб охватившего город бедствия. Несколько десятков домов пылали таким громадным пламенем, будто оно хотело достать до небес. Огонь расшвыривал вокруг злобные жалящие языки, что с каждой минутой зажигали все новые постройки. В центре пылал купол монастыря, который с недавних пор модернизировался до борделя, а в стороне от него пламя забиралось по высокой сторожевой башне, выстроенной здесь в те времена, когда город ютился у реки.

Сардан сел на коньке крыши, снял со спины ящик с инструментами, пристроил его между ног и вынул лауфон — ту самую флейту с шаровидным расширением ближе к раструбу, которой отбросил бочку от горевшего корабля. После этого достал из ящика цепочку с подвешенным к ней серебристым колокольчиком и прицепил к едва заметному отверстию внизу флейты. На раструб надел усилитель.

На этот раз он не стал зажимать раструб, а взял спокойно всего одну, казалось бы, ноту. Но флейта издала целое множество звуков, что потекли разом, зашелестели, как река. Мягкий, как ветер, поднялся звук лауфона над крышами сначала незаметно, заглушаемый гвалтом взбаламученного города, но с каждой передышкой, за которой следовал новый вдох, звук становился все мощнее, река — тихая и спокойная — начала пениться, потом реветь, а потом и грохотать, как водопад. Рев этой реки понесся по улицам, заглушая все прочие звуки — и крики людей, и треск огня, и громыхание падающих прогоревших балок. Звук окружил пламя на крыше монастыря и стал оттягивать его вверх. В небе задвигались тучи, и вскоре показались звезды и перепуганные луны.

Несмотря на то, что пламя почти сорвалось с нескольких крыш, в другой стороне города оно с поразительной скоростью продолжало перепрыгивать на новые дома. И только Сардан успел подумать о том, что сил его явно недостаточно, что он не успеет спасти город, да и оттянуть его гибель сумеет ненадолго, как где-то в стороне потекла еще одна река звука — в унисон. Сардан повернул голову. На крыше дома через несколько улиц уселся на корточках другой музыкант с усиленным лауфоном и бил по городу второй волной, закрывая бреши, до которых не доставал Сардан в одиночку.

Перепуганное пламя бросалось по сторонам, поднималось над домами и рассеивалось среди облаков.

— Магия, — восторженно прошептала стоявшая внизу Шантари.

Ашаяти была сбита с толку удивительным зрелищем, а Цзинфей решал в уме уравнения.

Только через час непрерывной игры Сардан, уставший и мокрый от пота, отложил инструмент в сторону и стал глубоко дышать. Кружилась голова, ведь целый час он отдавал больше воздуха, чем удавалось вдохнуть, и восстанавливал баланс только во время крошечных перерывов. Он обернулся и опять глянул на своего коллегу на другой крыше. Тот уже встал на ноги и делал какие-то упражнения, сгибался то назад, то вперед, то по сторонам. Сардан узнал его и усмехнулся. Человек на крыше остановился, выставил вперед кулак, выпятил вверх большой палец в виде бутылочного горлышка и сделал вид, будто вливает себе в горло какое-то пойло. Сардан кивнул и повторил жест.

Кое-где на окраинах до сих пор вспыхивали огоньки, но быстро тухли и долго дымили. Саяни катила себе по небу в сопровождении остальных лун, и со всех сторон к ним возвращались тучи.

Последовавшая за всеми этими событиями пьянка на постоялом дворе оборвалась резко и преждевременно. Оказалось, что второй музыкант на крыше — кто-то из давних-давних знакомых Сардана, имени которого он, впрочем, вспомнить так и не сумел, ошибся раз шесть, а на седьмой — уснул от переутомления. Компанию Сардану пыталась составить Шантари, в один миг окружившая себя поклонниками, но как только эти поклонники возжелали чего-то большего, кроме как крутиться вокруг нее на расстоянии в полтора метра, демоница струсила и убежала к себе в комнату. Цзинфей спал и так храпел, что встревоженные горожане решили было, будто город их вновь подвергся атаке — на этот раз вражеской армии со слонами и кентаврами.

На следующее утро, когда солнечные лучи забегали среди деревьев темных лесов на востоке, четверо путников отправились к свежим руинам на холме. Те давно потухли, хотя кое-где по-прежнему вздымались столбики дыма.

По городским улицам шатались орды опаленных стражников и искателей приключений. Всю ночь они преследовали огненное чудище, а с восходом солнца вернулись ни с чем. Несколько неутомимых глашатаев зазывали добровольцев в новые отряды, которые собирались пустить по еще свежим следам. Добровольцев не находилось. Проезжавший мимо Сардана всадник, потерявший в ночном бою одежду и половину волос, что-то проворчал одному из зазывал и даже попытался ногой пихнуть, но тот успел отскочить.

От большого дворца целой осталась всего одна дальняя стенка, прилегающие к ней превратились в гнутое решето, а та, на которую пришелся первый и основной удар огня — исчезла, оставив после себя горку оплавленных камней. Нависали остатки потолков, стен, валялись обугленные куски мебели. Руины замка казались такими черными, будто не обратили внимания на восходящее солнце и по-прежнему жили ночью.

Тем удивительнее было непрекращающееся движение вокруг дворца. Те из горожан, кто не был заинтересован в тушении чьих-то там пожаров и уж тем более в поимке опасного чудовища, бросились в разрушенный дворец — выносить уцелевшее ничейное добро. Подкатывали на телегах целыми семьями и вывозили все до чего дотягивались руки: оконные рамы, двери, шторы, подсвечники, посуду, собачьи ошейники, инструменты, декоративные щиты и головы животных со стен. Один мужчина со смешком примерял стащенный откуда-то костюм горничной, а приятель его хохотал, водрузив на голову ночной горшок, который он принял за шлем или головной убор. Бандиты поодаль лупили камнями и рукоятками ржавых мечей металлический сейф. Другие, люди попроще и поприличнее, носились за визжащими свиньями, гусями, утками.

У расплавленных ворот в имение марачи стоял уставший управляющий, смотрел на мародеров, взмахивал из последних сил руками и еле слышно повторял:

— Да что ж вы, что ж вы, что ж вы…

Волосы на левой стороне его головы сгорели полностью, сквозь порванную одежду торчали колени. Сардан подошел к нему и стал расспрашивать о вчерашнем.

— Да что говорить? — пробормотал управляющий, глядя искоса на мужчину, который взломал один из сараев и вытаскивал оттуда садовый инструмент. — Что сказать-то, батюшка? Я где был? На кухне стою, говорю этой, которая большая такая, — он не мог собраться с мыслями и делал длинные паузы чуть ли не после каждого слова, — большая, ну вы знаете, забыл… Говорю, марачи жалуется, плюется, говорит, помои твои и собаки есть не хотят, говорю, требует чего-нибудь господского, богатого, а она, свинья надутая, говорит, мне на твоего марачи хоть задом сесть, хоть в окошко выкинуть. Мне, говорит, марачи твоему и помои жалко. Я, говорит, и у собак бы еду не отобрала, чтоб марачи на стол поставить, пусть что хочет, хоть волосы свои жует. И руку сует себе туда, вниз, показывает, мол, какие волосы. Обиделась на него страшно, житья, говорит, от него, изверга, нету, собака он дохлая и свинья. Эх, батюшка, а кому ж оно было, житье? Никому не было, и правильно, что не было, потому и марачи, а не кухарка. Только мы ругаться уже принялись по-человечески, как что-то бахнет, а я на стенку в кухне-то смотрю, а она вся красная и течет, будто из соплей. Ох, думаю я, ох-ох! Выбежали мы из дому, а над головой среди ночи солнце жарит, злобное, недовольное. Так и было…

— Много народу-то, поди, погибло? — вздохнул Сардан.

Управляющий махнул рукой.

— Да кто там!.. Как стены потекли — так все и повыбегли. И марачи выбег, да его-то чудище — цап! — ухватило, и в рот себе… туда… Одни косточки обломанные на землю и посыпались. А марачану, жену-то его, госпожу нашу, схватило и в лужу… туда вот, — он показал пальцем, — выбросило, так она до сих пор в той луже лежит, рыдает, встать не может… Широкая она, сама встать не умеет, а служанки разбежались…

Сардан прошел во двор, осмотрел оплавившиеся, кое-где по-прежнему источающие жар стены, совсем такие же, какие остались от замка Сыреш возле Веренгорда. Дворец растекся, как расплавленный метал. Сардан дотронулся до камня и заметил лежащее возле него необычное красное перо, или все же не само перо, а как будто его скелет. Вокруг загадочной находки земля аккуратно выгорела и тоже кое-где оплавилась. Сардан попробовал поднять перо, но оно сперва потекло в его руках, как яичный желток, а потом внезапно рассеялось в прах, обратившись в ничто. Музыкант взглянул на оставшиеся на пальцах алые следы. Несколько лет назад он читал что-то в библиотеках артели о камнях, ставших мягкими, тягучими, подобно мокрой грязи, но ничего он не мог припомнить о таких красных перьях со странными свойствами. Похожее на твердый скелет перо сменило состояние при прикосновении на вязко-жидкое, а потом вдруг просыпалось дождем пепла, для чего должно было принять уже третье состояние…

Позади затопали копыта и Сардан спешно обернулся. В разбитые ворота въехал отряд стражи во главе с капитаном. Жирный синий боров дико озирался по сторонам, пыхтел и дулся.

— Эй, ты! — заорал он мужчине, тащившему по земле тяжелую вешалку. — Быстро на коня, пойдешь с нами! Вы, — он показал пальцем на бандитов, до сих пор не нашедших общего языка с сейфом, — взяли оружие, лошадей и собрались на площади!

Никто не обратил на борова никакого внимания, мужчина продолжал тащить свою вешалку, бандиты лупили сейф, воровавший садовый инструмент и головы не повернул, а хохотавшие с костюмом горничной отправились внутрь искать еще что-нибудь.

— Эх я вас!.. — завопил капитан стражи, схватил висевшую на поясе плетку и, ворвавшись в толпу, стал лупить всех направо и налево. — Быстро построились! В шеренги! В шеренги стой, чернь поганая! Облезлое отродье чумазых ватрабхадов! Мне даже плетку пачкать о вас не пристало!

Только щелкнул хлыст — мародеров точно сдуло! Как крысы разлетелись они в разные стороны, попрятались в щелях, в руинах и за стенами так, что никого больше не осталось перед дворцом. Даже управляющий — и тот куда-то испарился, хоть и стоял на открытом месте.

Боров завыл от негодования, поставил коня на дыбы и так врезал копытами по земле, что среди руин что-то упало. Бешено стиснул поводья.

Негодяи! Как посмели они, ничтожные бездельники, грызуны, нижайшие из нижайших, сопротивляться ему — капитану стражу, представителю власти! Человеку высокой воинской касты, а значит — исключительных прав! Исключительных полномочий!

Боров крутился на месте, возмущенно открывал рот, но не в силах был произнести ни звука. Он дернул коня резко в сторону, и тут его взгляд упал на Ашаяти.

— Ты! — взорвался раздраженный боров. — Змеюка чокнутая!

Он и не знал, что эта бешеная женщина, устроившая позорную свалку вчера посреди города, успела сбежать из тюрьмы.

Ашаяти мигом приняла защитную стойку и выхватила украденные у стражи сабли. Они оказались длиннее и тяжелее тех, что у нее были раньше, поэтому извлечь их из импровизированных ножен в штанах удалось лишь со второго раза, да и то нелепыми рывками. Тем не менее, лошадь под боровом отшатнулась, чуть не вывалив всадника на землю.

Капитан стражи пугливо взвизгнул, покосился на шестерых своих измученных спутников, которые и в седле-то кое-как держались, и стал быстро подсчитывать в уме сколько понадобится бойцов, чтобы одолеть эту психопатку с двумя саблями, если вчера ее пришлось скручивать пятью десятками свежих людей, когда в руке у нее был один ремень и ножка от стула? А тут еще под боком околачивается демоница с явно недоброжелательными намерениями, а уж на какие бесчинства способны демоны, жители ближайшего к Чатдыру города знали не понаслышке.

— Да нужна ты мне… Иди в пень! — огрызнулся капитан и отвернулся от Ашаяти.

Он хрюкнул с презрением и собрался было ретироваться со всей возможной поспешностью, но Сардан остановил его и несколько минут мучил расспросами о вчерашнем происшествии. Капитан юлил, ходил вокруг да около, пока не выяснилось, что стражники потеряли огненный шар из виду на самом выезде из города, а все увечья получили, когда передрались между собой за будущее вознаграждение.

Когда боров, униженный и опечаленный, отправился обратно в город или собирать новое войско, или еще зачем, Сардан принялся внимательно рассматривать с холма оставленные пламенем следы. По городу ничего было не понять из-за спутавших карты пожаров, а вот дальше, в лесах, верхушки деревьев были опалены почти по прямой, словно бы чудище, пролетая, касалось их своим горячим пузом. Сардан взобрался на уцелевшие камни ограды, чтобы получше рассмотреть окружавший город лес. Следы уходили на север.

Сардан вернулся к ожидавшим его товарищам, отряхнул штаны, вздохнул.

— Ну что же, — сказал он, — похоже, теперь наши дорожки расходятся. Человек я подневольный, служащий артели, можно сказать, и мое задание найти и одолеть, по возможности, того огненного духа, который чуть не спалил вчера весь город. Поэтому я отправляюсь дальше, на север. Здесь нам предстоит распрощаться, к моему бесконечному сожалению.

— Начинается старая песенка, — проворчала Ашаяти. — А где мой сундук с золотом? Где? Не вижу что-то?.. В штаны спрятал?.. Нет?.. Без него так просто ты от меня не отделаешься.

— Это и понятно, — согласился Сардан, — что же я буду делать по ночам, как не разглядывать мою прекрасную спящую Ашаяти?

— Что⁈

— Постойте-ка, постойте, — вмешался Цзинфей. — Раз речь зашла о золотых сундуках, то и я бы не отказался от одного.

— Больше нет! — возмутилась Ашаяти. — А если бы и был, я бы и второй забрала себе!

— А третий?

— И третий!

— Аши, только не говори, что оставишь меня одного после того, как получишь золото⁈ — опечалился Сардан. — Как же я буду без тебя? Чьей красотой буду я любоваться на старости лет?

Ашаяти покраснела.

— Я помогу тебе, — с напускным раздражением сказала она, — не дожить до старости.

— Собственно говоря, падишахи с ним, с этим золотом, — заявил Цзинфей. — Толку от него, только карман тянет. Тем не менее, так получилось, дамы и господа, что я как раз начал сбор материалов для своей новой, сорок шестой монографии, на этот раз о… посвященную разного радо необычайным явлениям и… всяким чудовищной силы чудищам… способным изрыгать пламя и перемещаться по воздуху. Поэтому, несмотря на то, что наши с вами цели кардинально отличаются и несмотря на то, что в прошлом у нас было некоторое… хм… взаимное членовредительство, я не против, если вы и впредь будете сопровождать меня в моих путешествиях и научных изысканиях.

— Что ты мелешь? — спросила Ашаяти.

— Говорит, что не хочет с тобой расставаться, — перевел не слишком точно Сардан.

— Еще бы! — воскликнула девушка. — Мне еще должны награду за его косматую голову!

— Что⁈ — удивился Сардан.

— Но ведь ты уже сдала меня, — пробормотал поникший Цзинфей.

— И сдам еще столько раз, сколько мне за это заплатят! — Ашаяти важно уперла руки в бока, но на губах гуляла ехидная улыбка. — А потом, когда заплатят, сдам еще раз!

— А ведь какой прекрасный план! — восхитился Цзинфей. — Это ведь не иначе, как вечный двигатель для извлечения золота.

Ашаяти рассмеялась, довольная не слишком понятной ей похвалой.

— Пятьдесят на пятьдесят, — Цзинфей протянул Ашаяти руку. — Делим деньги напополам!

— Восемьдесят на двадцать.

— Мне восемьдесят.

— Разговор закончен.

— Кстати говоря, господа, — подала голос Шантари, — не хотела вас прерывать, но ведь не собираетесь же вы бросить меня одну после того, что со мной сделали?

— Что мы сделали? — удивился Сардан.

— Что мы сделали? — удивился Цзинфей.

— Что они сделали? — рассердилась Ашаяти.

— Как, вы уже забыли⁈ Как сломали мне жизнь, как мне, ради вашего спасения, пришлось стать врагом собственного народа⁈ — Шантари говорила тихо-тихо. — О, неблагодарные люди!.. До конца лет придется скрываться мне от преследования. Гневные мои соотечественники не остановятся ни перед чем, пока не схватят меня, пока не сделают с моим телом всевозможные грязные и бесстыдные вещи, — она, кажется, улыбнулась. — Но не будет мне покоя и здесь, в мире людей, где я, демоница, обречена быть жертвой предрассудков и недоброжелательства… Вы не можете кинуть меня одну в этом враждебном мире, тем более после того, как господин музыкант обязался стать моим преданным рабом⁈

— Что⁈ — воскликнул Цзинфей.

— Что⁈ — воскликнула Ашаяти.

— Что⁈ Когда⁈ Что⁉ — растерялся Сардан. — Я? Когда? Ничего не понимаю! Когда это случилось?

Шантари сделала смущенное лицо, даже покраснела немного и хитро потупилась.

— Когда вы коснулись губами моего хвоста, — сказала она. — По законам мира демонов, таким образом вы признали себя моим бесправным слугой.

— Но я не целовал тебя в хвост! — воскликнул перепуганный Сардан.

— Подтверждаю! Не целовал! — добавил Цзинфей.

— Это я тебя укусила! — заметила Ашаяти с довольной улыбкой, которая тотчас пропала с ее лица, когда она увидела, как изменилась Шантари.

Демоница сказала: «О!», — подняла голову, хитро прищурилась, глубоко вздохнула и шагнула по направлению к девушке. А та, перепуганная, — в обратную сторону.

— Госпожа, позвольте, — оживился Цзинфей и в свою очередь шагнул к Шантари, отчего попятилась уже она, — если, как вы изволили сказать, заминка возникла лишь из-за того, что нужно поцеловать, то есть я, конечно, хотел сказать — прикоснуться губами к вашему, с позволения сказать, обворожительному хвостику, то я — пожалуйста. Я — готов. Можете рассчитывать на мою всяческую поддержку. Прямо сейчас!

Цзинфей поднял руки, демонстрируя свою готовность. Шантари отодвинулась еще на шаг, и сиреневая кожа ее как будто побледнела, губы стали сконфуженно перебирать улыбки, глаза не знали на чем остановить взгляд.

— Ой, да ну что вы, ладно вам, — заторопилась перепуганная демоница, — пойду я с вами куда хотите, раз уж вы так об этом просите…