Птица огня

Глава 15 Красная птица

Караван так растянулся по ущелью, что ехавшие в его середине не видели тех, кто прокладывал дорогу в голове. Часто приходилось останавливаться, спешиваться, разгребать сугробы и протаскивать телеги и мерзнущих лошадей силой — столько навалило снега за ночь, да и за вчерашний день. В такие минуты пружина сжималась и плетущийся в хвосте музыкант со своими спутниками видел где-то впереди фигуру капитана шварзяков Одджи. Но вскоре, преодолев завалы, караван снова расползался змеей, и перед глазами начинали маячить спины ближайших всадников.

В середине процессии катилась карета, отобранная у кого-то из атаркханской знати. Внутри, вжавшись в грязные кресла, закрытая от мира темными занавесками, сидела принцесса Янтала Шрина, бледная, недвижимая, похожая на труп. Печальным взглядом она смотрела в полумрак перед собой, а видела ночь.

Целые сутки пришлось провести шварзякам в объятом беспорядками Атаркхане, хотя, скорее, на его окраинах, где удалось освободить от хозяев двухэтажную усадьбу и поселить в ней принцессу, которая, к немалому удивлению Сардана, оказалась цела и невредима, и даже та рана, которую он видел у нее на животе в амфитеатре среди руин, чудесным образом исцелилась.

Шварзяки ехали подавленные и расстроенные, и не только потому, что до сих пор ощущали последствия бунта в кишечниках (вспоминая об этом, они бросали сердитые и угрожающие взгляды на музыканта), но и потому, что бунт этот помешал им запастись трофеями в охваченном хаосом городе. Принц Ямар спешил, а капитан Одджи ему не перечил и вообще вел себя исключительно покорно и услужливо. Принц решил отвезти принцессу в Махиншалу, а оттуда — кораблем до Хандыма. Ракжанаран обошли стороной — тамошний порт с некоторых пор стал представлять из себя весьма жалкое зрелище. Капитан шварзяков не возражал.

Принц периодически подводил свою лошадь к карете, отодвигал занавеску и смотрел на принцессу, спрашивал ее о самочувствии, сообщал о том, как скоро караван доберется до места назначения, пытался что-то рассказать о своей родине, о своих переживаниях по поводу встречи с ее отцом. Принцессе было все равно. Она не отвечала, даже ни разу не взглянула на него. Разве что изредка склоняла голову, чтобы заглянуть через крошечную щелочку штор на небо, где под пушистыми облаками порой пролетали темные птицы, сопровождавшие караван. Они парили далеко в небесах, иногда спускались к лошадям, кричали что-то и, высказав людям все, что о них думали, уносились обратно.

А изредка на вершинах холмов, среди деревьев и голых кустов, мелькали волки с темной шерстью. Но, показавшись на мгновение, они спешили убраться от взоров человеческих, как опытные убийцы, что не желают попадаться на глаза жертве раньше времени, или вообще…

— Скажите, госпожа, — произнес Цзинфей, хитро поглядывая на Ашаяти, — вы ведь говорили о том, что за поимку чудовища вам полагается сундук, если я правильно помню, золота. Правда?

Цзинфей улыбался и держался бодро. Все время, что шварзяки вынуждены были квартировать в Атаркхане, он спал и ел, спал и ел, и потому встречал новый день с неподдельным энтузиазмом. В отличие от Ашаяти: до сих пор не оправившись от укуса паука, она сидела на своей гнедой лошади серая, уставшая, как будто ее долго и некрасиво били ногами. О позорных последствиях воздействия «поносного» свистка никто предпочитал не вспоминать, затаив злобу и обиду где-то в далеких глубинах своих оскорбленных душ.

— Первый раз об этом слышу, — заявила Ашаяти.

— Как, неужели я ошибся⁈ — удивился Цзинфей.

— Хотя сколько-то золота я точно смогу выручить.

— Как замечательно…

— За шкуру одного надоедливого книгочея, очкарика и чего-то там еще философа.

— Неужели вы способны лишить человека последней шкуры? — обиделся Цзинфей.

— Если этот человек не перестанет мешать мне спать.

— Ах вот оно что! В таком случае, спокойной ночи, и пусть вам приснится…

Ашаяти скосила на Цзинфея глаз.

— … что вас награждают золотыми сундуками за красивые глаза, — смешался Цзинфей, — а не за всякие шкуры.

Впрочем, Цзинфея хватило ненадолго. Не прошло и минуты, как он вернулся.

— И все-таки? — сказал он.

Ашаяти вздохнула и покачала головой.

— Если бы у тебя был сундук с золотом, — продолжал Цзинфей, — что бы ты с ним сделала?

— Купила бы вонючую тряпку.

— Зачем⁈

— Чтобы заткнуть тебе рот.

Цзинфей задумался.

— А еще? — спросил он.

— Прилип, как слизень! — разозлилась Ашаяти. — Шел бы ты в сугроб! Откуда я знаю⁈ Пожила бы, может, хоть чуть-чуть. Или, может быть, сделала что-нибудь, чтоб другие могли жить…

Цзинфей замолчал, но опять всего на несколько мгновений.

— Раджкумари тоже хотела, чтобы другие могли жить, — сказал он.

— Хотела… Что ты от меня хочешь? Я не из этих твоих с очками на всю рожу. Я не знаю, как сделать так, чтобы другие жили лучше — я не ханараджа, я даже читать не умею. Что можно сделать? Дать людям побольше золота? Дом им построить? Храм?..

— Храм? — переспросил Цзинфей и невесело усмехнулся. — В Матараджане не строят ничего, кроме монастырей и храмов, а жизнь становится только хуже. Самообман и глупость не сделают мир лучше. Будь у меня сундук золота, я бы построил школу. Даже целый аграхар. Не такой, конечно, как в Ракжанаране, а настоящий, куда бы брали на обучение всех, кто бы захотел. Только разуму человеческому по силам то, что не смогла сделать раджкумари — спасти мир от голода, нищеты, разорвать цепи дурости и всего того вздора, что наши разжиревшие властители вкладывают в людские головы для того, чтобы удержать их в подчинении… Цепи всех этих детских верований, в конце концов…

— Сложно будет разорвать цепи тому, кто их не видит.

— Поэтому и нужно помочь людям открыть глаза разума! Я так считаю, по крайней мере. А я умен и никогда не ошибаюсь!

Некоторое время ехали молча. Прямая дорога сквозь ущелье пошла изгибаться сначала в одну сторону, потом в другую, склоны гор по обе ее стороны становились все менее крутыми.

— Я подумаю, — вдруг сказала Ашаяти, когда Цзинфей уже было решил, что разговор окончен.

Она подъехала к Сардану, занятому пересчетом волос на гриве своей лошади.

— Сколько это — сундук золота? — спросила Ашаяти. — Сколько можно на него купить?

— Смотря какой сундук и какое золото, — задумался музыкант. — Мало того, я вот ни разу не удивлюсь, если ты обнаружишь пожалованный тебе сундук совершенно пустым. Все богачи до единого скорее выпьют яда, чем расстанутся хоть с одной монетой.

— Пускай пьют, тоже вариант. И все же, сколько можно купить, например… в дворцах?

— Дворцы разные бывают. На пару штук должно хватить, — приврал Сардан, понятия не имевший сколько стоит дворец.

— Да ну⁈ С купальной комнатой и туалетом?

Сардан с удивлением посмотрел на Ашаяти и улыбнулся.

— На каждом этаже, — сказал он.

— С кухней?

— И даже с кладовкой.

— И сараем?

— С двумя.

— И с пыточной?

Сардан снова скосил на Ашаяти искалеченный глаз.

— С двумя, — сказал он.

— Мне и одной хватит.

— Хотелось бы верить.

Карета с принцессой снова застряла в сугробах, и шварзяки бросились выручать. Цзинфей подъехал к скучающей Шантари. Демоница с легкой улыбкой поглядывала в небо. Прежде она так редко видела светлое дневное небо с сияющим где-то там за облаками солнцем, что все никак не могла на него насмотреться.

Шантари остановилась у торчащего из сугроба куста, склонилась с лошади, а потом и вовсе спрыгнула на землю. Когтем она легонько разгребла снег и дотронулась до маленького цветка сиреневого цвета, такого же, как ее кожа. Демоница хотела было сорвать его, но остановилась в нерешительности, посмотрела на цветок и вернулась в седло.

Цзинфей недоуменно заморгал и поправил очки.

— Госпожа, скажите, а если бы у вас был сундук с золотом, что бы вы сделали? — спросил он.

— Купила бы пирожное, — Шантари мило улыбнулась, и Цзинфей от счастья едва не упал с коня в обморок.

— Вы бы могли купить тысячи пирожных.

— Значит, я бы и купила тысячи пирожных.

Цзинфей посмотрел на Сардана.

— И что дальше? — спросил ученый. — Раджкумари в наших руках. Чудовище, образно говоря, тоже. Что мы будем делать дальше?

— Мы? — удивился Сардан.

— Мы, — сказал Цзинфей.

— Да, мы, — подтвердила Шантари.

Ашаяти улыбнулась.

— Напьемся, что же еще? — Сардан пожал плечами.

— Это наше новое задание? — спросила Ашаяти.

— Приложим все усилия, чтобы справиться с ним, — согласился Цзинфей.

— А когда это задание будет считаться выполненным? — задумалась Шантари.

— Когда закончится сундук с золотом, — развел руками Сардан.

— Вот только не надо разбазаривать мой сундук! — возмутилась Ашаяти.

— Я разбазарю свой.

— Так, погоди-ка, ты тоже получишь сундук⁈

— Ой…

— Второй тоже отдашь мне!

— Может, поделим?

— Мне!

— Как скажешь, — вздохнул Сардан.

С тех пор, как он покинул монастырь в Веренгорде, он ни разу толком и не вспоминал об обещанной ему награде, разве что в разговорах с Ашаяти. Кажется, речь шла о трех сундуках (при определенных условиях) и целом дворце где-то в окрестностях Хандыма. Он никогда всерьез и не думал о том, что может получить эту награду, но артель, вероятно, нашла бы дворцу достойное применение, — обветшалый и замусоренный штаб в Хандыме, вечно походивший на бандитский притон после драки со стражей, давно пора было перенести в более подходящее место… Но нет, Сардан отмахнулся от этих мыслей. Наверняка пожалованный ему дворец окажется сгоревшими руинами.

Наконец шварзяки, хрипя и рыча, выкопали карету, и та снова поползла сквозь весело хрустящий снег. Опять мимо промчались всадники, теперь в обратную сторону. Карета переваливалась из стороны в сторону, как если бы колеса у нее были разной формы. Принц и капитан Одджи ехали далеко впереди.

Сардан отделился от остальных, неторопливо проехал мимо шварзяков и замедлился у кареты, заглянул в приоткрытую еще принцем шторку. Принцесса взглянула на него — в первый раз за сегодняшний день она обратила внимание на человека.

— Как вы себя чувствуете, госпожа? — спросил Сардан. — Вы были ранены.

Принцесса опустила голову.

— Ничего не чувствую, — сказала она. — Как будто кто-то вырвал у меня сердце; оно лежит в чьих-то ладонях и давно уже не бьется.

Сардан поднял голову и посмотрел в небо.

— Скажите, господин музыкант, — произнесла принцесса дрожащим голосом, — сколько людей нужно погубить для того, чтобы остальные смогли жить по-человечески? Сотню? Тысячу? Или целый народ?

— Если вы вычерпнете из грязной реки ведро воды — река не станет чище, принцесса, — сказал Сардан. — И если вы уничтожите одного тирана, его место тотчас займут двое других. Нет, не нужно губить народы. Вы ничего не измените, пока есть бедные и богатые, пока есть те, кто отдают и те, кто забирает, пока есть те, кто в кандалах и те, кто эти кандалы надевает, пока есть те, кто растит пшеницу, но чьи дети умирают от голода, и принцессы, которые едят лучший из хлебов, не ударив палец о палец.

Принцесса посмотрела на Сардана пронзительно и быстро провела ладонью по лицу, стирая слезы, которые он не сумел и разглядеть.

— Да, — сказала она, — пока есть принцессы…

Сардан перехватил сердитый взгляд принца Ямара. Тот обернулся в седле и хмуро разглядывал музыканта.

— Прекрасные принцессы, — с задумчивой улыбкой сказал Сардан, откланялся и поспешил обратно к своим товарищам.

Только музыкант отъехал от кареты, как к ней заторопился принц. Он с трудом нагнулся к окошку и долго что-то говорил принцессе, но та смотрела в окно противоположное и не слышала обращенных к ней слов. Раздосадованный принц совсем замедлил ход своей лошади и вскоре поравнялся с еле плетущимся позади Сарданом.

— Благодарим вас за ваши услуги, — холодно сказал принц. — Ваша работа окончена, и вы вольны возвращаться куда пожелаете, например — обратно в свою артель.

— Я должен лично передать принцессу в руки ее отца, — совсем уж ледяным тоном парировал музыкант. — Или, по меньшей мере, присутствовать при этом.

— Для вас это более чем невозможно, — высокомерно заявил Ямар. — Как вы знаете, ханараджа Чапатан несколько последних лет не покидал пределов своей сокровищницы. Стража не пустит вас так далеко.

— Если ханараджа узнает о возвращении дочери, возможно, он соизволит выглянуть из своего убежища.

— Насколько нам известно, вынужденное отшельничество не зависит от его желаний.

— Да, я слышал он не помещается в узкие двери.

— К сожалению, строители, отмеряющие размеры дверных проходов согласно пропорциям собственных тел, по каким-то причинам постоянно недоедают. Вероятно, безграмотные родители просто не научили их пользоваться столовыми приборами… Как бы то ни было, человеку, владеющему вилкой и ложкой, подчас достаточно трудно пробраться в щелочки между покоями. С разочарованием приходится признавать несовершенство этого мира, где горстка культурных благородных людей вынуждена выживать в окружении дикарей и варваров подлого происхождения.

— И кто же в этом виноват? — иронично поинтересовался Сардан.

— Воля богов, господин музыкант.

— И тех, кто этих богов придумал, вы так не считаете? В любом случае, принц, боюсь вас разочаровывать, но мне придется побеспокоить вас своим присутствием еще некоторое время, пока не получу обещанные мне золотые сундуки.

— Вот оно что! — принц усмехнулся. — А мы слышали, будто музыкантам артели запрещается брать деньги за свои услуги. Обычная их награда — кабачки и баклажаны.

— Для многих из тех, кому я помогаю избавиться от духов, даже кабачки с баклажанами большая драгоценность.

— Что ж, можем сказать, что в этом виноваты вы сами. Приличный марачи не станет нанимать на работу того, кто всю жизнь копается в грязи.

— Однако без этой «грязи», как вы выразились, у марачи не было бы богатства, а без богатства — не было бы и марачи. Не стоит ли в таком случае поставить знак равенства между грязью и нашим дворянством?

Принц хрюкнул и ничего не ответил. Он все размышлял над тем, что бы сказать такого колкого, надменного, но караван стал потихоньку замедляться, а потом и вовсе свернул почему-то с дороги и двинулся сперва сквозь узкое ущелье, крышей над которым загибались покрытые снегом деревья, а потом поднялся на широкое плато. Принц, не спеша, сохраняя осанку, покатил в голову процессии — узнать, что случилось. Сардан не обратил внимания на отъезд собеседника. Перед его мысленным взором стояли лица тех позавчерашних людей в толпе. Искаженные, злые, обезображенные выползшей наружу из тайников души злобой. Пройди он по городу всего за час до случившегося после бардака, он бы нашел хоть некоторых из них (очень немногих) приятными сотрапезниками, добрыми семьянинами, любящими мужьями и женами. Через час они превратились в диких зверей, которым дай руку — они схватят ее для того, чтоб притянуть тебя и сожрать целиком.

А сегодня они снова люди. Для самих себя, но уже не для него.

Его всегда поражала эта перемена в людях, добродушных, безобидных людях, способных на самое страшное зло. Даже если речь шла об Атаркхане, городе бандитов и пьяниц.

Сардан отвлекся от мыслей, когда глаз уловил впереди движение. Принц Ямар спорил о чем-то с капитаном Одджи, кричал, махал руками, оглядывался на шварзяков, на карету, показывал пальцами на нее и кричал, кричал, но слова его доносились неясные, неразборчивые. Впрочем, скорее всего Сардан просто слишком устал, чтобы разбирать какие-то там слова. Он вздохнул и двинулся было, чтобы узнать в чем дело и с чего начинается драка, но внезапно на пути его выросло несколько шварзяков с сердитыми мордами. Лошадь под музыкантом заржала и резко отпрянула. Шварзяки выхватили мечи. Караван остановился.

Музыканта и карету окружили всадники. Ашаяти вытащила саблю из ножен, но, ослабленная ядом, не смогла удержать ее в руках. Оружие шлепнулось в снег.

— Поганые падишахи, — прошипела Ашаяти, с трудом удерживаясь в седле и глядя по сторонам. — Знала ведь, что закончится этим. Драные волки…

Цзинфей аккуратно отступил к Шантари и уставился на нацеленные ему в грудь мечи.

— Госпожа моя, не беспокойтесь, — сказал он, беря демоницу за руку, — я рядом с вами.

Шантари взвизгнула, вырвала руку и машинально выпустила из пальцев огромные когти. Цзинфей пошатнулся и рухнул в снег.

— Ох, прошу прощения, господин ученый, — неловко улыбнулась демоница.

Цзинфей скривился и принялся тереть ушибленный бок.

— Тело ученого — мрамор, моя госпожа, — выдавил из себя Цзинфей. — Дерите его, рвите, кусайте, делайте все, что вам заблагорассудится…

Через толпу шварзяков протолкался капитан Одджи. Он подъехал к карете и презрительно посмотрел сначала на музыканта, потом на его спутников. Сардан невольно отступил на шаг, подумав, что капитан шварзяков сейчас еще и плюнет в его сторону. Позади Одджи мелькал принц Ямар. Он уныло смотрел в землю и выглядел как мальчишка, которого отругали старшие.

— У вас, похоже, оформились собственные планы, капитан Одджи, — сказал музыкант.

Одджи усмехнулся.

— Какой же вы болван, — произнес он. — Пустой болван. Скажите мне, господин посвистун, почему вы решили, что золото за поимку этой твари, этой принцессы, должны получить вы?

Сардан вспомнил давний разговор в подвалах монастыря в Веренгорде. Кем был тот человек? Ведь он ясно давал понять, даже не намекал, а буквально прямым текстом говорил о том, что принцесса хоть и нужна живой или мертвой, но желательно все же второе. Некоторые очевидные вещи имеют свойство ускользать от взгляда и становиться видимыми в тот момент, когда от них больше нет никакого толка.

— Почему вы думаете, что это решил я? — удивился Сардан. — Лучше спросите, каким местом я думал, когда так наивно доверился шварзякам. Ведь то, что они захотят отобрать все, что у вас есть и чего еще нет — так это, очевидно, заложено где-то глубокого в их бандитской природе. В конце концов, какие хозяева — такие и слуги!

— А что такого бандитского я, по-вашему, делаю? — оскалился Одджи. — Или вы хотите мне сказать, будто достойны награды? Будто сделали что-то, что заслуживает похвалы? Что вы, в сущности, вообще сделали? Гонялись за этим чудовищем по всему Матараджану, пока ему самому не наскучило от вас убегать? Дурак вы, музыкант. И друзья ваши — последние олухи. Разве об этом вас просили? — он показал кончиком кинжала на карету. — Разве не просили вас изловить чудовище? А что вы сделали? Какой прок от чудовища, которое больше и не чудовище вовсе? Да и чем вы занимались все это время? Путались у нас под ногами, сбивали с толку, а едва дело доходило до драки — трусливо пропадали где-то, оставляя нам право марать когти в грязи? Что вы сделали-то, господин музыкант? Заплевали потолок? Разве не справедливо будет, в таком случае, если и обещанное в награду золото получим мы? Разве нет, господин принц? — Одджи с коварной улыбкой повернулся к Ямару, тупо разглядывавшему снег.

— Меня заботит только благополучие принцессы, — сказал Сардан. — Золото меня не интересует. Можете хоть жениться на нем, если это будет вам в радость.

— А меня еще как интересует! — возмутилась Ашаяти.

— Да ну тебя, Ашаяти, что тебе это золото? — отмахнулся музыкант. — Сегодня есть, а завтра нет. Захочешь — я тебе звезды с неба достану!

— Очень интересно, как ты это сделаешь!

— А можно и мне парочку? — попросила Шантари.

— Сколько пожелаете, госпожа.

— Я бы тоже мог такого наобещать, — проворчал Цзинфей, обделенный вниманием женщин, — однако, дамы, господин музыкант не знает, но звезды, которые вы видите на ночном небе, это пылающие огнем шары, размерами своими превышающие Матараджан во много-много миллионов раз!

— Да ну? — удивился Сардан. — А кажутся такими маленькими…

— С высоты моего роста, господин музыкант, вы тоже кажетесь не таким и крупным, — заметил Цзинфей.

— Понятно, в общем, — проворчала Ашаяти. — Толку тогда от твоих звезд? В карман их не положишь.

— С пироженкой не скушаешь, — добавила Шантари.

— Вы закончили? — раздраженно спросил Одджи.

Сардан вздохнул, но ничего не ответил.

— В таком случае, — продолжил капитан шварзяков, — пока вы снова не увлеклись своими идиотскими беседами, поспешу вас разочаровать. Раджкумари в наши договоренности не входила.

— В какие договоренности? — насторожился Сардан.

— Речь, как вы знаете, шла об огненном духе и о том, что его следует изловить, либо уничтожить. В виду того, что изловить его невозможно, нам остается только последнее.

— Принцесса уже в ваших руках! Что значит невозможно⁈

— Политика, господин музыкант, — Одджи улыбнулся. — Разве вы понимаете что-либо в политике?

— Вы хотите сказать, что вам приказали убить раджкумари?

— Зачем приказали? Ведь все считают, что она мертва.

— Но для чего? Запрос артели поступил от ее собственного отца!

— Разве? — Одджи сощурился и снова улыбнулся.

И правда, подумал Сардан. Веренгорд! Город, который десятилетиями пытается оспорить главенство Хандыма в ханасаме, город, который претендует на звание столицы Южного Матараджана. Город, собравший в своих стенах князей многих народов, обделенных матараджанцами, народов, изгнанных со своих земель, лишенных прав и имущества, народов, которые мечтают о реванше. Смерть принцессы не только расстроит свадьбу, но сделает невозможным союз Матараджана и Рагишаты, союз, который угрожает лишить Веренгорд основных торговых путей и статуса. А с другой стороны — смерть единственной дочери ханараджи приведет к войне за власть, победить в которой сможет тот, у кого больше силы и связей. А уж Веренгорд ими точно не обделен!

Подумать только, все это время он воображал, будто в той темной комнате в подвалах монастыря с ним беседовал кто-то из доверенных лиц самого ханараджи! Вот что значит не видеть дальше своего носа — ведь именно на таком расстоянии от него скрывалась правда. Ну точно — дурак… Кто же это был? Дхар Веренгорда собственной персоной? Его брат-дегенерат? Кто-то из прислужников?

И как мало все-таки стоит для этих людей человеческая жизнь, раз они готовы отнять ее в угоду своих никчемных политических амбиций! Отнять ее у человека своего же круга, своей же касты. Так стоят ли сожаления такие люди, стоят ли они того, чтобы ради них пресекать возмездие их жертв? Вопрос риторический.

Сардан посмотрел на принца Ямара, отрешенно глядевшего на уши своей лошади. Принц ничего не делал и, казалось, покорился воле судьбы. Да, можно подумать, что он бессилен сейчас — один, против отряда шварзяков, к тому же на чужой земле. Но так ли много потеряет Ямар, если свадьба не состоится? Говорят, что у правителя Веренгорда тоже есть дочь…

— Думаю, теперь вы понимаете, господин посвистун? — сказал Одджи. — Ваша жизнь продлится хоть сколько-то дольше и с меньшими муками, если вы не станете вмешиваться в то, что случится дальше.

Сардан нахмурился.

Одджи гаденько улыбнулся и рванул дверцу кареты. Впрочем, она оказалась закрыта и поддалась лишь со второго раза, сбив улыбку с лица капитана шварзяков. Ямар торопливо отвернулся, трусливо пряча взор едва ли не в карман.

Сардан машинально двинул коня вперед, надеясь проскочить мимо направленных на него мечей, но кто-то в тот же миг ухватил его за штаны и сбросил в снег. Музыкант сразу вскочил и потянулся к «поносному» свистку.

— Вы не успеете, — заметил Одджи. — Еще одно движение — и у вас не будет головы, чтобы свистеть из нее.

Сардан почувствовал тычущиеся в горло лезвия. И сглотнуть-то не получится. Шварзяки улыбались, довольные собой, наслаждались властью, чувствовали свое превосходство. А изо рта у них воняло гнилью.

Внезапно из кареты показалась тонкая, белая, как снег под колесами, рука и оттолкнула Одджи от двери. Тот отступил на два шага, скорее от замешательства, чем от толчка. Но вдруг вскрикнул и уставился на свое плечо, куда его коснулись пальцы — от одежды поднимался дымок. Одджи лихорадочно скинул мундир в снег, и тот вспыхнул красным пламенем.

— У-у, чудище! — прошептал кто-то из шварзяков возле уха Сардана.

Принцесса вышла из кареты, задержалась на подножке, посмотрела на собравшуюся вокруг толпу безучастным взглядом, который видел, как будто бы, совсем не то, что было перед ним, и после этого ступила в снег босыми ногами. Маленькая фигурка ее, одетая в самую красивую из найденных в Атаркхане шуб, покрытую золотыми узорами и с белым капюшоном, казалась совсем крошечной в толпе шварзяков, но по какой-то причине те спешно отступили, подались назад беспорядочно, посбивав друг друга с ног. Смуглая кожа принцессы побелела совершенно. По толпе пронесся боязливый шепот. Эта девушка была похожа на богиню, оказавшуюся в окружении перепуганных свиней. Впрочем, такой она казалась шварзякам. Сардан видел перед собой несчастную, одинокую женщину, непонятую и разочарованную. И еще ту, другую…

Шварзяки отступили от музыканта, стали озираться по сторонам и пугливо перешептываться. Кто-то заскулил. Сардан обернулся. Там, в стороне, на взгорье, стоял крупный черный волк. Еще один вышел из леса с другой стороны. Группа клыкастых хищников замерла у пригорка, спускавшегося к полю. Они сходились отовсюду, сначала по одному, по двое, затем целыми стаями. Сотни, а может быть, и тысячи черных, как туманная ночь, волков собирались великим войском вокруг каравана шварзяков, растерянно сбивавшихся в кучу. Волки остановились, не дойдя до встревоженных прямоходящих сородичей метров пятьдесят, некоторые нагло уселись в снег и смотрели на карету и окруживших ее бандитов стеклянным, гипнотизирующим взглядом, другие потихоньку шли в обход, точно патруль на границе.

А в небе кружились костлявые темные птицы с клювами, похожими на наконечники копий, и с ножами вместе когтей.

— Я ухожу, — резко сказала принцесса.

Никто не двигался. Застыли волки, шварзяки, даже птицы на небе. В ошеломляющей тишине Сардану показалось, что не дышит и лошадь.

Капитан Одджи медленно встал. Его единственный глаз лез из орбиты от злости. Он шагнул к принцессе и протянул руку, чтобы схватить за волосы. Но вся рука его — от кончиков пальцев до плеча — неожиданно вспыхнула ярким красным пламенем. Одджи вскрикнул, отскочил, чудом не напоролся на мечи своих же подчиненных, упал на колени и принялся тушить руку о снег.

— Раджкумари, — сказал Сардан, но не услышал своего голоса, — много людей ждет вашего возвращения.

— Я вернусь, — ответила она, не повернув головы, продолжая смотреть на что-то такое, что видимо было ей одной. — Я вернусь пламенем, что плавит цепи. Я вернусь пламенем, что зажигает сердца.

И она пошла по полю. Снег таял у нее под ногами. От земли шел жар. Шварзяки расступались, распихивали друг друга, скулили и падали на четыре ноги. Когда она вышла из окружения, принц Ямар вздрогнул, посмотрел на шварзяков, потом на принцессу, спрыгнул с коня и побежал к ней.

— Раджкумари! — пронзительно взвизгнул он. — Прекраснейшая из принцесс! Наша дорогая невеста! Постойте же!

Она остановилась. Воздух змеился вокруг нее чуть заметными вихрями, танцевал, скручивался и становился все горячее с каждым мгновением. Снег панически отступал, бежал прочь от принцессы, как только мог, обнажая черную, поначалу мокрую землю, которая тотчас высыхала и покрывалась копотью.

— Я больше не принцесса, — сказала Янтала Шрина. — Я — человек.

Принц уставился на нее в недоумении, и лицо его брезгливо скривилось. Он хмыкнул, хрюкнул и сплюнул в тающий снег вязкую зеленую слюну.

— Зачем ты тогда такая нужна? — с отвращением сказал он. — Тьфу, корова несчастная…

Принц снова плюнул и пошел обратно к шварзякам.

Тем временем Одджи сумел наконец потушить свою обожженную руку. Он скулил и с кровавой ненавистью смотрел на опутанную воздушными потоками фигуру принцессы.

— И что? — прохрипел он и косо взглянул на музыканта. — Вы ее отпустите? Она пойдет и дальше жечь! Убивать!

— Нет, она больше не будет этого делать, — сказал Сардан, впрочем, не слишком уверенно.

И вдруг принцесса вспыхнула. Все ее крошечное тельце обратилось извивающимися языками красного пламени. Она взмахнула руками, и руки ее превратились в крылья. Она посмотрела в небо и поднялась в воздух громадной огненно-красной птицей с пышным, разбрасывающим радиально искры пламени хвостом, пролетела по широкой дуге и с огромной скоростью обрушилась на отступавшего принца Ямара. Принц не успел и вскрикнуть. Он исчез в огне, не оставив после себя и следа, а птица уже уносилась в небеса, к далеким облакам. Следом помчались волки и страшные черные птицы.

— Ну вот после этого точно не будет, — прокашлялся Сардан, ловя на себе ироничные взгляды своих спутников.

Некоторые из шварзяков стали на четыре ноги и понеслись за огненной птицей. Другие в растерянности бросали оружие. Одджи скулил.

Ашаяти вздохнула, погладила гриву своей лошади, с горечью подумала о двух упущенных золотых сундуках и сказала:

— Вот задница…