Пропавшая невеста 2 (СИ)

Глава 13

О том, что такое рассеивание сил Доминика узнала через несколько дней. Не спрашивала, просто увидела, как один из лекарей лечил сразу двух воинов, которые пришли к нему с переломанными носами. Меряться силами в лагере было обычным делом, и чаще всего драчуны даже не обращались в лазарет за помощью, просто эти двое попались на глаза и не смогли избежать лечения.

Морган, так звали молодого лекаря, не прикасаясь ни к одному, ни к другому, просто развел руки и прикрыл глаза, будто стоял на поляне и радовался солнечному свету. Со стороны это выглядело так, словно ничего не происходило, но Ника привычно видела мерцающие линии, дрожавшие от чужого прикосновения.

Без прямого контакта невозможно было полностью их расправить, сделать кристально чистыми и без изъяна. Доминике такая работа показалась некачественной. Какой смысл так лечить, если после остается еще куча недостатков? В гимназии их учили по-другому. Заставляли прорабатывать каждую мелочь, быть внимательной ко всем деталям, чтобы потом никто не мог придраться к результату. Такой подход уже вошел в кровь, в привычку, и чужая халатность вызывала гнев и недоумение.

Поэтому, когда спустя пару минут Морган как ни в чем не бывало опустил руки и пошел дальше, Ника отправилась следом. На ходу прикоснулась к плечу одного воина, исправляя все, что недоделал горе-лекарь, потом ко второму. И только после этого, убедившись, что оба мужчины полностью здоровы и полны сил, пошла дальше, сопровождаемая громкими репликами в спину. От них калило щеки и хотелось провалиться сквозь землю, но Ника даже не обернулась, только под нос себе проворчала:

— Грубияны! Невоспитанные хамы! Варвары!

Потом махнула рукой и дальше.

Привыкала. И к постоянному рокоту лагеря, и к этим порой невыносимым воинам, которые могли вгрызаться друг в друга как боевые псы, а через миг уже дружно смеяться и хвастаться поломанными носами, которые запросто делали непристойные предложения, но при этом с почтением относились к тем, служил в лазарете. К виртам, которых здесь было особенно много. К общему шатру, в котором приходилось жить. К походной кухне, к пляскам по вечерам и ворчливому Дарию.

Во всем этом была какая-то своя особенная энергия. Она окутывала, подхватывала и несла, будто ярая волна, пытающаяся сокрушить беззащитный берег.

Увы, Доминика скучала. Кроме Мойры, которую она вылечила в первый же вечер, ей не доводилось видеть других жертв роя. Если кто-то и поступал в лагерь с повреждениями, то его тут же подхватывали ближайшие лекари, не оставляя работы остальным.

Каждое утро она приходила в шатер, раскладывала бинты, мази, зелья и ждала, когда же ее дар пригодится. Потом выходила на крыльцо и сидела в тени, уныло подпирая щеку ладонью и криво соглашаясь с остальными лекарями, которые каждый радовались, что никого нет. Она тоже была рада, что все живы-здоровы, но что делать с ощущением собственной бесполезности?

От скуки она начала отпрашиваться у Дария и заниматься зельями.

В лагере земля была плотно утоптана сотнями сапог и копыт, поэтому ей никак не удавалось прочувствовать, что же растет в этой местности, смогла найти только равнинник да бесполезный ковыль. Ни из того, ни из другого хороших зелий не приготовишь, поэтому однажды ближе к вечеру, когда дневная жара пошла на убыль, Доминика взяла свою сумку со множеством полезных кармашков, положила туда короткий перочинный ножик и отправилась на окраину, туда, где за загонами для степных оленей, открывались бескрайние просторы, поражающие своей пестротой. Бледная зелень перемешивалась с серыми участками сухостоя, пятачками цветущей маковицы, и выжженными песками открытой земли, создавая причудливый рисунок.

Ника прошла мимо бдительного стража, махнув ему рукой, мол все в порядке, обогнула небольшую впадину, на дне которой уныло распластался опавший ковыль, и выбралась на едва заметный пригорок.

Степь поражала. Она стелилась насколько хватало глаз, подставляя свое тело под палящее солнце южного Андракиса, дышала, отзываясь на порывы обжигающего ветра и будто что-то нашептывала, завораживая своим голосом. Спустив с плеча сумку, Доминика опустилась на колени и привычным жестом приложила ладони к земле.

Линии жизни были такими же бледными, как и зелень на поверхности. Они невнятно дрожали, словно им было лень отзываться и показываться настойчивой лекарке, так нагло вторгшейся в их царство. Ей приходилось проталкиваться дальше, прилагая больше усилий, чем обычно. Клевер, скромный мятлик, крохотные, яркие как звездочки ромашки. Ничего интересного.

Острием ножа Доминика расковыряла верхний слой почвы и погрузила ладони глубже. Результат ее тоже не впечатлил, тогда вместо пригорка она, наоборот, спустилась во впадину и расковыряла там лунку глубиной на пол локтя. Там, где земля была прохладнее, линии жизни ощущались ярче и были более отзывчивыми. Ника легко пробежала мысленным взором, по тому, что росло рядом и устремила вперед и вглубь. Не верила она что на такой больше территории не было ничего полезного!

Еще немного, еще…

Линии начали подрагивать и сокращаться, словно нехотя открывая перед Доминикой свои секреты. Нашелся дурман, притаившийся на склоне, некрупный сиреневый ирис, степной лен и солодка. В земле обнаружились крепкие, спящие до весны луковицы тюльпанов, а рядом чудилось что-то едва уловимое, пытающее опуститься ниже. Ника потянула за ним, нацелилась, пытаясь ухватить…и отпрянула.

Потому что это был маринис. Не одно семя, не два и даже не десяток. Гораздо больше. И они двигались. То подскакивали, ближе к поверхности, то опускались, вгрызаясь в землю. Мерцающие линии над ними извивались, словно пытаясь уклониться, дрожали и разрывались.

Кажется…кажется, они приближались.

Ника подскочила на ноги и, приложив ладонь козырьком над глазами, уставилась вдаль. Все та же степь, все те же ленивые волны, пробегающие следом за порывами ветра. Только ощущение беды нарастало.

Позабыв свою сумку, она бросилась к ближайшему воину.

— Там! Под землей! — махнула рукой, обозначая направление, — что-то есть!

Он удивленно уставился на нее, не понимая, почему красивая лекарка внезапно стала похожа на тень — бледная, испуганная.

— Что? — спросил он, перекладывая кривой меч с одного плеча на другое.

— Я не знаю. Кажется, оно движется. К нам!

Воин обвел хмурым взглядом степь:

— Никого нет.

— Глубоко. Я еле почувствовала!

В лагере не было принято оставлять без внимания тревожные сигналы, поэтому воин подал сигнал своим людям, и через минуту вокруг них собрался уже целый отряд — человек тридцать, до зубов вооруженных и верхом на виртах.

— Надо проверить. Ты, — указал на Доминику, — с нами.

Она даже опомниться не успела, как один из воинов подхватил ее за талию, усадил перед собой и тут же сорвался с места, следом за остальными.

Удалившись на приличное расстояние от лагеря, процессия остановилась. Главный спешился, прошелся туда-сюда, рассматривая что-то у себя под ногами, потом снова заскочил в седло и, приподнявшись на стременах, огляделся вокруг.

— Ничего, — хмуро взглянул на Доминику.

Та сдаваться не собиралась

— Я точно говорю, что-то двигалась. Я чувствовала.

— Давай еще раз.

Прежде чем успела возразить, уже оказалась на земле.

Эти варвары тискали, как хотели!

— Пробуй.

Ника, сморщившись, смотрела на сухую, растрескавшуюся землю у себя под ногами. Прикасаться к ней не хотелось. То гадливое ощущение, которое возникло в прошлый раз, до сих пор неприятно кололо ладони.

Но на нее смотрели десятки серьёзных, внимательных глаз, а в голове против воли звучали слова Дария о том, что пора взрослеть.

— Сейчас, — она нагнулась, поскребла ногтем сухую корку, — мне нужна мягкая…спасибо.

Она еще не договорила, а ближайшая вирта выпустила когти, наполовину меняя форму, и в два удара разгребла внушительную яму.

Чувствуя себя не слишком уверенно под чужими взглядами, Ника присела, прижимая подол к коленям, окунула ладони в развороченную землю и снова выпустила свой дар, пытаясь уловить мерцающие нити.

Только их не было. Лишь ошметки с обугленными краями, зато то, другое, инородное теперь виделось огромной пульсирующей массой.

— Что видишь?

— Это под нами. Глубоко.

— Движется?

Ника снова погрузилась в свои ощущения

— Да, опускается, — пробормотала рассеяно, — словно…словно…кошка перед броском.

Воины крепче перехватывали оружие и осматривались по сторонам, пытаясь заметить хоть что-то.

Было тихо. Все-та же спокойная степь, ленивые волны, гнущие сухой ковыль до земли, вечерняя, уже не такая злая жара.

— Уверена?

— Да, — Ника подскочила на ноги, — надо отходить. Там что-то…

Наполовину обращенная в ящера вирта, первой распахнула алую пасть и зашипела, глядя себе под ноги, следом за ней и остальные встревожились и начали перекидываться. А спустя пару минут и люди почувствовали то, что раньше уловили чуткие звери. Вибрацию, неравномерные толчки, треск, будто кто-то разрывал холстину.

— Поднимаются!

Всего одно слово и все пришло в движение.

Доминику подхватили чьи-то руки, бесцеремонно закидывая поперек седла, вирты, на ходу перестраиваясь в боевую форму, устремились из зоны поражения, а на том месте, где только что стоял отряд начали дрожать и подпрыгивать мелкие камушки.

Первая трещина прорвала поверхность оглушающим скрежетом. Потом земля надсадно застонала, выгнулась дугой и просела, открывая багряное нутро прорыва.

Доминика, болтающаяся вниз головой, увидела, как из провала появляется странный силуэт. Сначала он был похож на голову черного ворона с гигантским клювом, потом показалось тело — несуразное, короткое с тяжелым брюхом, и по-паучьи длинные конечности.

Валлен. Он был один. Запрокинув уродливую голову, он огласил степь протяжным клекотом, и в тот же миг стрела вонзилась ему между пластин, прикрывающих тонкую, морщинистую шею. Он хлюпнул, захлебнувшись собственным воплем, и, нелепо взбрыкнув ногами, провалился обратно.

На долю секунды воцарилась тишина, а потом из пролома хлынули валлены. Пять, десять, двадцать. Ника мгновенно сбилась со счета. Разъяренной волной он ринулись к воинам, а те, вместо того чтобы спасаться, развернулись к ним лицом и обнажили оружие.

Ей хотелось кричать: бегите, глупцы! Но голос пропал. Она только могла смотреть, как Рой все яростнее проталкивается на поверхность, и едва слышно скулить от страха.

Их слишком много!

Защитники тоже это понимали, и в небо устремились сигнальные огни, призывая помощь из лагеря. Осталось только продержаться.

Воин усадил ее позади себя, накинул ремни, крепящие к седлу, и коротко обронил:

— Держись.

Ника вцепилась в его пояс и молилась всем известным богам. Своим, чужим, вообще неведомым. Всем! Лишь бы помогли.

Противники схлестнулись, как две стихии, и степь наполнилась устрашающими криками, звоном оружия, рычанием вирт и дьявольскими завываниями роя.

Нику трясло, швыряло из стороны в сторону, подбрасывало на седле, когда вирта перемахивала огромными прыжками с места на место, или обрушивалась сверху на очередного валлена, орудуя когтями, зубастой пастью и длинным, как прут, хвостом. В воздухе запахло едкой гнилью, словно одновременно раздавили сотню маринисов, и приторной сладостью крови.

Одного из воинов снесло лавиной валленов, накрыло с головой, не оставляя ни единого шанса. Где-то сбоку протяжно закричала вирта с распоротым животом. Ее наездник успел откатиться в сторону и теперь бился стоя на земле.

Тот, кто сидел впереди нее, получил чудовищный удар — острый клюв насквозь пробил бедро, разодрав артерию, и если бы не Доминика, тот бы неминуемо погиб. Она накачала его полностью, от страха влив столько, что у самой закружилась голова.

Снова прыжок, удар, конечность с шипом на конце, едва не угодившая ей в лицо. Ника завизжала, изо всех сил цепляясь за свой живой щит. Хотелось только одного, чтобы этот ад прекратился, но становилось все только хуже. Валлены прибывали, а подмоги еще не было видно.

После очередного выпада, ремень, удерживающий ее в седле, не выдержал. Ника кубарем скатилась на землю и больно ударилась плечом. Аж до слез. Ближайший валлен метнулся к ней, но на его пути встал воин, отразив атаку одного, но подставившись по удар другого. Шип пробил ему грудь, а через мгновение голова валлена упала за землю, откушенная разъяренной виртой.

Ника бросилась к мужчине, поймала угасающую нить и вытянула его. Коротко кивнув в знак благодарности, он снова бросился в атаку, а Ника устремилась к следующему раненному. Она не понимала, что вокруг происходит, терялась в этих криках и мечущихся телах, но пыталась делать то, что должна. И только мысль о том, что надо помочь, помогала ей удержаться в сознании.

Но несмотря на все усилия юной целительницы и на то, что воины отчаянно сражались, их становилось все меньше. Сначала пал один, так далеко, что протолкаться к нему сквозь стену воюющих не было никакой возможности, потом другой, следом третий. То тут, то там раздавались крики, полные агонии и предсмертный хрип.

Ника не успевала. Пока вытягивала одного, двое других срывались под натиском бездушного роя.

Ей хотелось кричать: хватит! Остановитесь! Так нельзя!

Но битва разгоралась все сильнее, не щадя никого.

Некогда сухая земля пропиталась кровью защитников и той бурой жижей, которая кипела в венах иномирных захватчиков. На этой грязи расползались ноги, и каждый шаг давался с трудом. А еще Доминике казалось, что как бы она ни старалась, ее движения слишком медленные, словно она не человек, а набитая ватой бестолковая кукла, которая мечется из стороны в сторону, не зная за что хвататься в первую очередь.

К такому выпускницу гимназии Ар-Хол точно не готовили, и все ее установки, все то, во что она верила, с треском разлеталось на осколки. Впервые в жизни она чувствовала себя беспомощной, чувствовала, как ситуация выходит из-под ее контроля и те силы, на которые всегда слепо полагалась, теперь дают сбой. Это было страшно.

Им приходилось отступать. С каждым мигом валлены все сильнее оттесняли андракийцев, пытались обойти их с флангов, окружить и напасть со спины. Казалось, что им вот-вот это удастся, но каждый раз воины откидывали их назад, прорывая смыкающееся кольцо.

Только какой ценой. Из трех десятков наездников оставалось уже не больше дюжины и столько же вирт, больше похожих на исчадия ада, а между ними перепуганная, едва справляющаяся Доминика.

И в этот момент где-то далеко позади раздался протяжный звук горна, оповещающего о том, что подмога уже идет. Ника мельком обернулась и чуть не зарыдала от отчаяния, увидев, как от лагеря к ним тянется вереница всадников. Так далеко! Им не успеть! Валлены будто озверели и ринулись вперед с удвоенной силой, пролом в земле изрыгал все больше и больше мерзких тварей, а силы воинов были на пределе.

Если бы только лучилось какое-нибудь чудо…

И оно случилось.

Откуда-то сверху, камнем на землю упал черный, как ночь, кхассер. Ударяя по воздуху мощными крыльями, он поднимал порывы ветра, сбивая валленов и отшвыривая их назад, не позволяя приблизиться к людям. Он приземлился на освободившийся пятачок и выпустил на полную силу взгляд зверя. Его ярость расходилась волнами, его злость выплескивалась в диком реве, а от силы, вырвавшейся на волю тьмы, силы твари бились в судорогах и падали на землю со спекшимися мозгами.

Рою уже не было дела до остальных. Вся их ненависть нацелилась на черного зверя, косившего их ряды.

— Держи его! — воин выдернул Доминику вперед, — если он их не отбросит, нам всем конец.

Она вцепилась в лоснящийся бок, вливая в него все, что у нее было. Кхассер выкладывался на полную, и Доминике казалось, что ее собственные силы утекают в бездну. Но благодаря ее резерву он укладывал накатывающие волны роя, оттесняя их от себя и от тех, кто стоял у него за спиной.

У Ники уже кружилась голова и, казалось, что во всем теле ни осталось ни одной целой кости, а во рту разливалась горечь, смешанная с металлическим привкусом крови. Она пошатнулась, но заставила себя стоять. Ее дар, впервые подвергшийся такому испытанию, бунтовал и сопротивлялся, но она упрямо разворачивала его в нужную сторону и продолжала поддерживать силы незнакомого кхассера.

Сквозь скрежет с треск сотен клювов снова прорвался протяжный рев горна. В этот раз совсем близко. Уже были слышны яростные крики воинов, лязг сотен мечей и рычание обратившихся вирт.

Подмога успела.

За секунду до того, как волна защитников Андракиса поравнялась с кхассером, он убрал взгляд зверя, чтобы не навредить своим, и ринулся вперед, едва не утянув с собой растерявшуюся Доминику. Она охнула, не удержалась на ослабевших ногах и рухнула на колени, прикрывая голову руками. Мимо пролетали воины, звенели мечи и клацали хищные челюсти. Так страшно, что не было сил подняться. Казалось, один неосторожный шаг и ее или проткнет клюв захватчика, или раздавят когтистые лапы озверевших вирт.

— Мамочка, — шептала она, обливаясь слезами, — мама.

Но жалеть себя и упиваться своим страхом ей снова не позволили. Перевес сил теперь был на стороне защитников лагеря, но рой по-прежнему был опасен и яростно нападал, несмотря на потери.

Неподалеку рухнул на землю смуглый воин, на его губах пузырилась кровавая пена, а руки судорожно дергались, пытаясь ухватить невидимого противника. Доминика поползла к нему, всхлипывая и обдирая ладони об камни, уже не обращая внимания ни на грязь, ни на теплые зловонные лужи, растекающиеся вокруг поверженных валленов. Успела в последний момент, отвоевав человеческую душу у вечной тьмы. На то, чтобы долечить его полностью, как она привыкла и как учили в гимназии, уже не хватило ни времени, ни сил. Он с кряхтением поднялся, подобрал свой меч, покрытый бурыми разводами, и снова бросился в бой, а Доминика метнулась к следующему.

Молодой парень упал навзничь, нелепо разметав руки в стороны. На груди зияла пробоина размером с кулак, внутри которой сократилось и замерло разорванное сердце. Ника коснулась его как раз в тот момент, когда последняя мерцающая нить задрожала и растворилась, уступая место холодной пустоте. А ясные, голубые глаза безмятежно смотрели в блеклое небо южного Андракиса.

Ника всхлипнула, прижимая окровавленную ладонь к губам, и пошатнулась, но горевать и оплакивать потерю было некогда, потому что кругом была боль, и надо было двигаться дальше, помогать тому, у кого еще был шанс.

Она уже сбилась со счета, без разбора хватаясь то за одного, то за другого. Воины, вирты — неважно, она выдергивала обратно каждого, не позволяя переступить за грань. Уже не зацикливалась на том, чтобы после нее было все идеально. Живой — и ладно, дальше как-нибудь сам, а она уже спешила к следующему.

Кругом хаос, кромешный ад, наполненный яростью и болью. Сплошное месиво, в котором не разберешь кто где.

Доминика так зашивалась, что уже не видела, как подоспела вторая волна подмоги. Маги. Не выходя на передовую, огненные выжигали пролом, ледяные заковывали его в толстый панцирь, не позволяя новым валленам пробиться наружу, а те кто мог управлять магией земли, обваливали его изнутри. Почва под ногами гудела и стонала от боли, безмолвная ленивая степь превратилась в место кровавой бойни. Подоспели и целители. Не один, не два, а с десяток. Они распределились периметру и стояли, запрокинув головы к небу и широко разведя руки. Нити силы от них расходились к тем, кто был в самой гуще. От кого-то шло три, от кого-то пять, а пожилой лекарь вообще раскинул целый веер во все стороны.

Ника так не умела и по-прежнему лечила прикосновением. Падала, вставала и снова карабкалась вперед. Ее резерв впервые был истощен, эмоции — окаменели, она даже не оглядывалась по сторонам в попытке уклониться от нападавших и видела перед собой только тех, кому нужна помощь.

В какой-то момент бок пронзило острой болью — прорвавшийся валлен успел ее задеть, до того, как андракиец отсек уродливую голову. Ника даже не пикнула, только отпихнула от себя безвольную опавшую жесткую лапу и словно в бреду бросилась дальше к воину, которому оторвало обе ноги.

Он хрипел от боли, пытался ползти, оставляя за собой кровавые следы, и тянулся за мечом.

— Тише, тише, — Ника без сил повалилась рядом с ним, обняла и прошептала непослушными губами, — сейчас, подожди.

Выпустила силу, но вместо привычного потока с ладоней сорвались жалкие крохи, не способные излечить даже полевую мышь.

— Ну же давай! — взвыла она, с трудом различая угасающие нити жизни. Они выскальзывали у нее из рук, истончались, гасли, — не смей!

Она зажмурилась, собрала все, что нашла внутри себя и выплеснула, стараясь спасти бедолагу. В голове что-то вспыхнуло и зашумело, перед глазами расплескалось темное марево, заволакивая собой все остальное, и звуки битвы становились все тише и тише, угасая во мгле.

Что происходило дальше Доминика уже не понимала. Она продолжала цепляться за воина и не видела, как пролом был полностью закрыт, как воины добивали остатки прорвавшихся валленов, а кхассер настигал тех, которые пытались сбежать и укрыться в степи. Все что она могла, это раскачиваться словно безумная из стороны в сторону и повторять.

— Не смей! Слышишь?! Не смей умирать. Не надо.

Когда чьи-то руки попытались ее поднять, она закричала, забилась, не глядя укусила кого-то за руку.

— Пусти, слышишь. Пусти! — мужской голос над ней звучал растерянным, — ему уже не помочь. Хватит.

Она отчаянно мотала головой и продолжала бессмысленно цепляться за павшего воина, и когда его выдрали из ее хрупких рук, истошно завизжала.

— В лагерь ее. Срочно!

Завывающую, захлебывающуюся слезами Доминику, подхватил когтистыми лапами черный кхассер и, стрелой взмыв в небо, помчался к лагерю. Не понимая, что находится высоко над землей, Доминика продолжала вырываться:

— Пусти меня! Слышишь? Пусти! Мне надо ему помочь! Я должна помочь.

Он спикировал к главному шатру лекарей, перехватив ее в воздухе, обернулся человеком и, бережно прижимая к груди, ворвался внутрь.

— Кто? — к нем бросилась Орта.

— Ваша.

— Доминика, — охнула она с трудом узнав в чумазой, покрытой коркой крови и грязи бродяге, синеглазую красавицу, — о, боги.

— Клади сюда, — раздался властный голос Дария, — я сам ей займусь.

Теперь Доминика цеплялась за кхассера. Скомкав пальцами его рубашку на груди, ни в какую не хотела отпускать.

— Мне надо. Вы не понимаете.

— Смотри на меня! — приказал Дарий, ловя ее измученный, наполненный безумием взгляд.

Ника отчаянно замотала головой, сильнее прижимаясь к янтарноглазому мужчине.

— Я сказал, смотри на меня, — с нажимом повторил главный лекарь, — все закончилось. Ты в безопасности.

— Там остались…

— Там есть и другие целители, они помогут всем. Смотри на меня.

— Ты не понимаешь…

— Смотри!

Внезапно мир сузился до одного светлого пятна, в центре которого был Дарий. Он держал, не позволяя отвернуться, и постепенно ее взгляд стекленел, а пальцы безвольно разжимались, теряя остатки сил.

— Клади ее.

Словно в тумане, Ника почувствовала, как ее опускают на узкую жесткую койку. В голове еще пульсировала мысль, что надо куда-то бежать, но не было сил сопротивляться. Хватило только на то, чтобы приподнять руку, но и та упала на кровать, словно тряпичная.

— Я… — голос угасал.

— Все хорошо, Доминика. Все хорошо, — чужое тепло обволакивало, исцеляя раны.

На поле боя, она так была занята другими, что на саму себя не потратила ни капли сил, не думая о том, что может погибнуть. И только здесь на койке, под внимательным взглядом целителя Доминика ощутила боль, пронизывающую тело насквозь. Оказалось, что у нее не только пробит бок, но и вывихнуто запястье, рассечена щека, вдобавок наливалась шишка на затылке, и вся спина покрыта глубокими ссадинами словно ее пороли у позорного столба.

Внутри клубилась неудовлетворенность, желание вскочить, вернуться, спасти тех, кого не смогла, но с каждым мигом тело становилось все слабее, веки наливались свинцовой тяжестью, и окружающий мир медленно, но неумолимо отдалялся.

Сквозь безжалостную дрему она услышала тихое:

— Спи, — почувствовала у себя на лбу прохладную, шершавую ладонь и провалилась в сон.