Проклятый Лекарь

Глава 4

Ледяной холод проклятия сжал грудь железными тисками, выбивая воздух из лёгких. Я мысленно заглянул внутрь. Семнадцать процентов. Остаток после всех испытаний.

— Есть вопросы? — Морозов смотрел на меня с лёгкой, едва заметной усмешкой хищника, загнавшего жертву в угол.

Злость — это роскошь, которую я не могу себе позволить.

— Никаких вопросов, — ровно ответил я. Голос не дрогнул.

Мысли метались, как крысы в горящем амбаре. Нужно что-то придумать. Прямо сейчас. Иначе через две недели я сам окажусь на одном из этих секционных столов, и какой-нибудь магистр Крюков будет лениво ковыряться в моих внутренностях.

— Распределение окончательно, — добавил Морозов, словно читая мои мысли и отрезая все пути к отступлению. — Обжалованию не подлежит. Завтра в восемь утра явитесь к доктору Мёртвому.

Доктор Мёртвый в морге. Оригинально. Что дальше? Доктор Живой в реанимации? Доктор Пьяный в наркологии? Доктор Весёлый в психиатрии? Местная система именований напоминала мне дешёвый водевиль.

После объявления ко мне подошёл Фёдор. Его обычная широкая улыбка померкла, на лице было написано искреннее возмущение.

— Эй, это… это же полная несправедливость! Ты классно диагностируешь, я сам видел! Тебе место в терапии, в диагностике, где угодно, но не в морге! — заявил он.

— Ничего, — я пожал плечами, изображая безразличие. — Мёртвые пациенты хотя бы не жалуются.

Он нервно засмеялся, не оценив шутку.

— Вот это настрой! Слушай, если что… Ну, если нужна будет помощь, ты только скажи. Я попробую поговорить со своим куратором, — предложил он.

— Спасибо. Но я справлюсь.

Справлюсь. Потому что альтернатива — сдохнуть. А я не планирую умирать второй раз за такой короткий срок.

Варвара прошла мимо, бросив на меня быстрый, странный взгляд. Я ожидал увидеть злорадство, но в её глазах читалось что-то другое. Что-то похожее на… облегчение?

Видимо, она рада, что опасный свидетель, призрак её прошлого, отправится к мертвецам, где ему, по её мнению, самое место.

Не радуйся раньше времени, дорогая. Я ещё вернусь. И выясню, что именно вы сделали с прежним владельцем этого тела.

Выходя из футуристического здания клиники, я вдохнул прохладный вечерний воздух. Огни Москвы уже зажигались, превращая город в россыпь далёких, холодных звёзд.

Ирония, достойная богов — некромант, который не может работать с мертвецами. Это как повар, которому запретили готовить, или палач, которого заставили лечить. Хотя, постойте… я ведь теперь именно это и делаю. Проклятие, у тебя извращённое чувство юмора.

Морг — это катастрофа. Но не конец.

Во-первых, в морг привозят не только давно умерших. Иногда поступают те, кто умер считанные минуты назад. Теоретически, я могу…

Нет, глупость. Воскрешение — даже самое простое — привлечёт слишком много внимания.

Во-вторых, патологоанатомы иногда консультируют по сложным случаям, помогая поставить диагноз живым. Если я проявлю себя как блестящий диагност, возможно, меня заметят и переведут… Слишком долго. У меня нет времени на «возможно».

В-третьих…

Я остановился посреди тротуара.

А что если…

Морг — это не только мёртвые. Это также место, куда приходят живые. Родственники для опознания. Следователи, расследующие подозрительные смерти. Другие врачи за консультациями. Студенты на практику. И если кто-то из них окажется при смерти… Если у кого-то из них случится сердечный приступ от горя, или на следователя нападёт преступник, или студент-недоучка отравится формалином…

Шансы малы. Но они есть.

План был рискованным, отчаянным. Но у меня не было выбора.

Сосуд внутри холодил душу, напоминая о тикающих часах. Я мысленно пересчитал: три процента в день уходит на поддержание этого тела. Значит, у меня есть пять дней. Максимум шесть, если я буду экономить силы и не двигаться.

Но лежать трупом в ожидании смерти — не мой стиль. Даже когда я БЫЛ трупом.

За это время я должен найти способ перевестись в другое отделение. Или найти умирающих среди живых посетителей морга. Или…

Проходя мимо клумбы у входа, я заметил дохлого воробья в кустах. Инстинктивно потянулся некромантской силой — и ничего. Пусто. Но где-то в глубине мелькнула искра отклика. Ещё рано. Но когда-нибудь…

Нужно было экономить каждую крупицу Живы, поэтому я направился к ближайшей станции метро. Спуск по гулкому эскалатору был похож на погружение в другой мир — мир шума, спешки и тысяч переплетающихся судеб.

Поезд прибыл с грохотом, двери с шипением разъехались, и я вошёл в вагон, стараясь занять место в углу, подальше от самых оживлённых групп. Стоять неподвижно было энергетически выгоднее.

К тому времени, как поезд доехал до моей станции, у меня в голове уже был готов предварительный план действий. Он был рискованным, отчаянным и имел мизерные шансы на успех, но это было лучше, чем пассивное ожидание конца. Я вышел из метро, чувствуя, как напряжение последних часов превращается в холодную, злую решимость.

Дом на Малой Бронной выглядел респектабельно — трёхэтажный особняк из тёмно-красного кирпича с изящными коваными балконами. Но знающий человек, тот, кто умел смотреть, а не просто видеть, сразу бы заметил признаки, выдающие истинных хозяев.

Тяжёлые, зачарованные на прочность решётки на окнах первого этажа. Тонкие руны защиты, вплетённые в узор чугунной ограды. И двух крепких молодцев у входа, которые лениво «вышли покурить», но их взгляды сканировали каждого прохожего, а под полами длинных пальто угадывались рукояти кое-чего посерьёзнее перочинных ножей.

Один из них — Гришка по прозвищу Костолом, которому я в прошлый раз вправлял раздробленную кисть, узнал меня и лениво кивнул:

— Лекарь вернулся. Проходи.

«Лекарь». Для них я просто полезный инструмент.

Человек, который штопает их людей после разборок, не задавая лишних вопросов. Это было взаимовыгодное сотрудничество. Они получали анонимную медицинскую помощь, я — крышу над головой и относительную безопасность.

Моя комната на втором этаже была обставлена просто, но качественно. Массивная дубовая кровать, которая не скрипела, тяжёлый письменный стол, вместительный шкаф, даже небольшой диван, обитый тёмно-зелёным бархатом.

Всё чистое, добротное, но абсолютно безликое — как в недорогой гостинице, где ещё не успел поселиться постоялец.

Единственное, что выдавало присутствие жильца — горы медицинских учебников. Они были повсюду: на столе, аккуратными стопками на полу, даже на широком подоконнике. «Анатомия человека», «Основы диагностической магии», «Патологическая физиология».

На столе, среди раскрытых книг, лежала визитка. Черный, как сама ночь, картон, тиснёные золотом буквы: «Павел Чернов». Для своих — Паша Чёрный Пёс. И короткая приписка от руки синими чернилами: «Только в экстренных случаях».

Глава клана собственноручно оставил визитку. Значит, ценит.

В прошлый раз я вытащил его племянника буквально с того света после неудачной стычки с конкурентами. Парень истёк бы кровью за пять минут, но я успел. Благодарность таких людей — вещь полезная, но опасная. Она всегда имеет свою цену.

Я сбросил пиджак и сел за стол. Открыл ближайший учебник — «Топографическая анатомия».

«Печень расположена в правом подреберье, проецируется на переднюю брюшную стенку…» Да знаю я, где печень! Я разбирал тысячи трупов, от гоблинов до драконов! Но нужно было изучить местную терминологию, запомнить их классификации, чтобы не выдать себя какой-нибудь глупой оговоркой.

Через час чтения буквы начали расплываться. Тело требовало отдыха. Я перешёл на диван и попытался медитировать — старая некромантская техника для замедления метаболизма, сохранения энергии.

Дыхание. Вдох на четыре счёта, задержка на семь, выдох на восемь. Замедлить сердцебиение. Остановить лишние, паразитические движения. Каждый сэкономленный вдох — это лишняя минута жизни.

Я лёг в кровать, продолжая считать. Шестнадцать процентов. К утру будет четырнадцать. Первый день в морге должен быть продуктивным, иначе…

Иначе через неделю какой-нибудь другой патологоанатом будет вскрывать моё тело и удивляться странной энергетической аномалии в районе души. С этой обнадёживающей мыслью я провалился в сон.

Утро встретило меня серым светом, пробивающимся сквозь неплотно задёрнутые шторы. Первым делом — проверка.

Я закрыл глаза. Четырнадцать процентов. Прогноз сбылся с математической точностью. Проклятие работало как швейцарские часы.

Я быстро собрался. Никакого завтрака — переваривание пищи тоже отнимает энергию. Только стакан холодной воды. В зеркале на меня смотрел бледный молодой человек с тёмными кругами под глазами. Вид у меня был подходящий для новой работы. Почти как у одного из моих будущих клиентов.

Я вошёл в клинику через главный вход, прошёл мимо сияющего холла, где суетились лекари и пациенты, и направился к лифту для персонала.

Патологоанатомическое отделение располагалось в самом нижнем, подвальном этаже клиники. Спуск на лифте, а затем по холодной бетонной лестнице, символически обозначал переход из мира живых в царство мёртвых. Воздух с каждым шагом становился холоднее, запахи — резче. Шум и суета верхних этажей стихли, сменившись гулкой тишиной.

У тяжёлой металлической двери с табличкой «Патологоанатомическое отделение. Посторонним вход воспрещён» меня встретил пожилой санитар с лицом, которое, казалось, видело всё и давно перестало чему-либо удивляться.

— Новенький? Пирогов? — он окинул меня оценивающим взглядом, от которого не укрылась ни потрёпанность моего пиджака, ни дешёвая обувь. — Я Семёныч. Пойдём, покажу, где переодеться.

Раздевалка оказалась тесной комнатушкой с рядами старых железных шкафчиков, Семёныч выдал мне форму — белый халат, шапочку и тяжёлый, прорезиненный фартук.

— Это обязательно? — спросил я, разглядывая фартук, похожий на доспех мясника.

— А то! — хмыкнул санитар, закуривая папиросу. — Первый раз труп вскроешь — все кишки наружу вывалятся. Без фартука домой в требухе пойдёшь.

Милый человек. Он думает, что я буду ковыряться в теле, как свинья в грязи. Он не понимает всю тонкость этой работы.

Я усмехнулся про себя. Вскрытие может быть искусством. Точный разрез, аккуратная работа с органами, минимум крови и биологических жидкостей. Это вопрос техники и контроля, а не грубой силы.

Но спорить с этим представителем местного пролетариата было бессмысленно. Я молча натянул на себя этот уродливый фартук. Придётся соответствовать их представлениям о работе патологоанатома. Хотя бы первое время.

Переодевшись, я последовал за Семёнычем по длинному коридору. Стены были выкрашены в мертвенно-зелёный оттенок, который почему-то считается успокаивающим в медицинских учреждениях. На меня он действовал скорее удручающе.

— Вот секционная, — он указал на двойные двери из матового стекла. — Там сейчас доктор. А вот сюда пойдём.

Он толкнул тяжёлую, герметичную дверь, и меня обдало волной холода. Мы вошли в хранилище — длинное, просторное помещение с рядами металлических столов. На каждом — неподвижная форма под белой простынёй.

Температура была около четырёх градусов. Идеально для сохранения тел. В воздухе висел слабый запах формалина и… та особая, густая тишина, которая бывает только в присутствии мёртвых.

Я глубоко вдохнул, закрыл глаза и почувствовал… покой. Впервые за два месяца в этом суетливом, шумном теле я ощутил себя дома.

— О, Тьма! — вырвалось у меня. — Как же тут хорошо! Благодать!

Семёныч попятился.

— Ты это… того… Нормальный? — его глаза округлились.

За спиной раздался сухой смешок.

— Первый раз за двадцать лет слышу такое в этих стенах, — проскрипел следом незнакомый голос.

Я обернулся. В дверях стоял человек, который не мог быть никем иным, кроме доктора Мёртвого.

Высокий, болезненно худой, с впалыми щеками и глубоко посаженными глазами. Седые волосы были аккуратно зачёсаны назад. В его облике было что-то птичье — может, из-за крючковатого носа или из-за манеры склонять голову набок, разглядывая собеседника.

— Доктор Всеволод Кириллович Мёртвый, — он протянул костлявую, длиннопалую руку. — И да, это настоящая фамилия. Прадед был гробовщиком, если вам интересна ирония судьбы.

— Святослав Пирогов, — я пожал его руку. Холодная, сухая, но на удивление крепкая.

— А, вы тот самый Пирогов, который заставил Сердце Милосердия устроить световое шоу? — в его голосе не было ни восхищения, ни зависти. Только профессиональное любопытство учёного.

— Виновен, — кивнул я.

— И после такого триумфа вас отправили ко мне, — он склонил голову, разглядывая меня как интересный препарат под микроскопом. — Морозов не любит аномалии. А вы, судя по всему, та ещё аномалия.

— Просто у меня особые отношения со смертью, — ничуть не соврал я.

— Особые отношения? — он едва заметно улыбнулся. — Как интригующе. Что ж, здесь вы найдёте множество возможностей их углубить.

Семёныч кашлянул, привлекая к себе внимание.

— Я это… пойду. Работа не ждёт, — пролепетал он, явно испытывая дискомфорт от нашего разговора.

Когда санитар поспешно ушёл, Мёртвый обвёл рукой хранилище.

— Добро пожаловать в моё царство, — провозгласил он. — Здесь всегда тихо, никто не жалуется, и каждый клиент хранит свою историю. Вам нравится?

— Честно? — я снова огляделся, впитывая атмосферу. — Это лучшее место в клинике.

— Хм, — он прищурился. — Вы либо прирождённый патологоанатом, либо у вас очень специфическое чувство юмора.

— Почему не то и другое? — спросил я.

— Резонно, — он кивнул. — Знаете, Пирогов, живые постоянно врут. О болезнях, о привычках, о причинах недугов. А мёртвые… Мёртвые всегда честны. Каждый разрез скальпеля раскрывает их последнюю правду.

О, если бы ты знал, НАСКОЛЬКО я это понимаю… И не только последнюю.

— К тому же, — продолжил он, — мёртвые хотя бы не жалуются на сквозняки. И не требуют сменить палату на люкс. Самые благодарные пациенты!

— И не угрожают жалобами в городскую управу, — добавил я, прищурившись на его последнюю фразу. Какая еще благодарность от мёртвых?

— О, вы быстро схватываете! — он почти улыбнулся. — Думаю, мы поладим. Пойдёмте, покажу ваше рабочее место.

Следующие несколько часов прошли в обучении. Доктор Мёртвый оказался педантичным, но на удивление терпеливым учителем.

— При клинике действует похоронное бюро «Последний путь», — объяснял он, пока мы шли по коридору. — Элитное заведение для тех, кто может позволить себе умереть красиво. Ваша задача — подготовка тел к прощанию и присутствие при опознании.

Он показал мне процедурную — просторное помещение с мраморными столами и шкафами из тёмного дерева, полными косметики, инструментов и химикатов.

— Базовая подготовка включает омовение, бальзамирование по желанию родственников, косметическую обработку. Вот инструкция, — он вручил мне толстую, тяжёлую папку. — Изучите в свободное время.

Свободное время. У меня его примерно пять дней.

— А вот и первый клиент дня, — Мёртвый кивнул на каталку, которую вкатил Семёныч.

Под простынёй лежал пожилой мужчина. Инфаркт, судя по синюшности лица.

— Родственники придут через час. Нужно привести его в порядок. Справитесь? — спросил он.

Я кивнул.

Работа руками — это было знакомо. За столетия я подготовил тысячи тел. Правда, обычно для превращения в нежить, но принцип схожий. Нужно было лишь проявить немного больше деликатности.

Через сорок минут покойник выглядел умиротворённым и даже моложе, чем при жизни. Я закрыл следы инфаркта специальной косметикой, придал лицу спокойное выражение.

— Превосходно, — оценил Мёртвый, заглянув в процедурную. — У вас явный талант.

Столько лет практики что-то да значат.

В зал прощаний вошёл мужчина лет шестидесяти — брат покойного, судя по сходству. Он тяжело опирался на трость, лицо было серым от горя.

На каталке под простынёй лежал пожилой мужчина с густыми седыми усами и большим родимым пятном на щеке. Я сдержанно откинул ткань. Его брат, такой же усатый, но ссутулившийся и серый, замер. Он не плакал. Он просто смотрел, и в его взгляде была пустота.

— Да, это он. Мой брат-близнец, — тихо сказал старик, протягивая дрожащую руку и касаясь холодной щеки покойного. — Всю жизнь вместе, как две капли воды. Только у него вот, — он ткнул пальцем в родимое пятно, — «метка дьявола», как мать в детстве шутила. А у меня нет. Говорил ему, бросай пить, Степан, до добра не доведёт. Не слушал…

Он говорил это не мне, а в пустоту, словно подводя итог их общей жизни.

Когда он повернулся, чтобы уйти, я заметил, что его движения скованы, а взгляд расфокусирован.

— Вам плохо? — спросил я.

— Голова кружится, — он покачнулся, опираясь на стол. — С братом ушла последняя родная душа…

Я активировал некромантское зрение. Так и есть — защемление третьего и четвёртого шейных позвонков. Отсюда головокружение, спутанность сознания, проблемы с координацией. Ещё пара месяцев такой жизни, и он присоединится к брату.

Если не вмешаться.

— Позвольте помочь, — я встал сзади, делая вид, что обеспокоен его состоянием. — У вас воротник рубашки слишком тугой.

Делая вид, что поправляю воротник, я быстрыми, точными движениями пальцев нащупал нужные позвонки и вправил их. Лёгкий, почти неслышный хруст, и…

— Ой! — мужчина выпрямился. — Что вы… Странно, голова прояснилась.

— Бывает от стресса, — пожал я плечами. — Мышцы шеи зажимаются.

Он несколько раз повернул голову, удивляясь внезапно обретённой лёгкости движений.

— Спасибо, молодой человек. Я и не заметил, как привык к этой боли.

Тёплая волна благодарности коснулась Сосуда. Я мысленно заглянул внутрь — плюс ноль целых пять десятых процента.

Полпроцента. За спасение от медленной, мучительной деградации и, возможно, смерти от падения с лестницы. Это грабёж!

К обеду я помог ещё двоим. Женщине с мигренью (защемление нерва — ноль целых семь десятых процента) и мужчине с «несварением» (начальная стадия гастрита — ноль целых восемь десятых процента).

В обед, сидя в пустой процедурной, я подводил итоги.

Получено: два процента Живы. Потрачено на существование: три процента. Итог: минус один процент. При таких темпах я сдохну быстрее, чем планировал.

— Плохие новости? — доктор Мёртвый вошёл в комнату бесшумно, как призрак.

— Просто считаю… эффективность работы, — ответил я.

Он присел на край стола, скрестив свои длинные ноги.

— Знаете, что я заметил? — задумчиво спросил он. — Вы смотрите на живых так же, как я на мёртвых. Оценивающе. Диагностически. Словно они уже пациенты, просто ещё не знают об этом.

Проницательный старый ворон. Он видел больше, чем показывал.

— Профессиональная деформация, — уклончиво ответил я.

— Возможно, — он встал. — Кстати, после обеда у нас вскрытие. Судебно-медицинская экспертиза. Готовы испачкать руки?

— Более чем.

Мне нужны не головные боли и защемления. Мне нужны умирающие! Но где их взять в морге?

Секционная оказалась хорошо оборудованной — современные столы с дренажной системой, мощные бестеневые лампы, набор инструментов, который вызвал у меня приступ ностальгии.

На столе лежал молодой мужчина лет двадцати пяти. Бледный, с синюшными губами.

— Предполагаемое отравление, — пояснил Мёртвый. — Нужно установить точную причину, — он протянул мне скальпель. — Начинайте. Стандартный Y-образный разрез.

Я взял инструмент, и… это было как вернуться домой. Лезвие легло в руку идеально. Одно точное движение от плеча к середине груди, затем вниз к лобку.

— Превосходная техника, — заметил Мёртвый. — Где вы учились?

— По учебникам, — соврал я. — И немного практиковался.

На тысячах трупов за пятьсот лет. Но ему об этом знать необязательно.

По мере вскрытия я почувствовал знакомое, пьянящее ощущение. Остаточная энергия смерти — та самая, которую обычные люди не замечают — начала просачиваться в меня.

Не Жива, нет.

Это была тёмная сторона той же монеты. С каждым разрезом, с каждым извлечённым органом моя некромантская сила крепла. Как мышца, которую долго не использовали, но теперь начали интенсивно разрабатывать.

— Смотрите, — я указал кончиком скальпеля на печень, которую только что извлёк. Орган был увеличен, дряблый, неестественного тёмно-вишнёвого цвета. На разрезе его структура напоминала глину, испещрённую трещинами. — Классические некротические изменения, вызванные мощным гепатотоксином. И запах… — я принюхался. — Чувствуете? Лёгкий аромат горького миндаля?

— Цианид, — кивнул Мёртвый, его глаза за стёклами очков блеснули профессиональным интересом. — Классика. Дешёвый, быстрый и почти без следов, если не знать, где искать. Вы хорошо разбираетесь в ядах.

— Приходилось сталкиваться, — уклончиво ответил я, вспоминая одного барона из Проклятых Земель, который любил угощать своих врагов вином с похожим ароматом. Пришлось долго изучать его рецептуру, прежде чем преподнести ему ответный «подарок».

К вечеру, закончив с двумя вскрытиями, я чувствовал себя… сильнее. Некромантская искра во мне разгорелась в маленький, но стабильный огонёк. Это не прибавило мне процентов в Сосуде — он, наоборот, опустел ещё на полтора процента. Но я чувствовал, как возвращается контроль. Как будто я заново учился ходить после долгой болезни.

Прошёл второй день. Потом третий. Рутина затянула меня, как болото, но это было полезное болото. Утром и днём я, как ищейка, выцеплял из потока скорбящих родственников и уставшего персонала тех, кому требовалась моя помощь. Вот пожилая женщина с подскочившим давлением, вот молодой следователь с защемлённым нервом.

Каждый день я зарабатывал два, иногда три процента Живы, помогая с этими мелкими недугами. И каждый день моё проклятие исправно сжигало те же три процента. Мой запас застыл на отметке в четырнадцать-пятнадцать процентов. Я не умирал, но и не жил. Я балансировал на лезвии ножа.

Но вечера принадлежали мне. Каждый вечер доктор Мёртвый оставлял мне одно-два вскрытия. И с каждым разрезом, с каждой извлечённой порцией холодной, мёртвой плоти, моя некромантская сила крепла. Я впитывал остаточную энергию смерти, как сухая губка впитывает воду. Моя связь с миром мёртвых становилась всё прочнее.

К концу третьего дня я подтвердил свои первоначальные расчёты. Стратегия «мелкого ремонта» живых посетителей работала, но лишь для поддержания статус-кво. Она не давала роста. Это была тактика выживания, а не победы. Полагаться только на неё в долгосрочной перспективе было бы стратегической ошибкой.

Одновременно с этим вечера, проведённые в секционной, принесли свои плоды. Я накопил достаточно тёмной энергии. Достаточно для перехода ко второму этапу моего плана. Я мог призвать помощника.

Это потребует Живы. Много Живы. Минимум десять процентов. Расход был просчитан заранее. Но теперь, когда первая фаза — стабилизация — была завершена, настало время для активных действий. Время инвестировать капитал в инструмент, который принесёт настоящую прибыль.

Именно в этот вечер, когда морг опустел, Мёртвый ушёл домой, а Семёныч закончил смену, я и приступил к реализации следующего пункта своего плана.

Нюхль — мой старый фамильяр!

Маленькая костяная ящерица, мой верный ищейка. Он обладал уникальным даром — чувствовать «запах приближающейся смерти». Не смрад разложения, нет.

Он чуял тонкую, едва уловимую ауру тех, чья нить жизни вот-вот оборвётся из-за болезни или еще какого недуга. В прошлой жизни это помогало мне находить лучший «материал» для моих легионов — свежие, нетронутые тлением тела.

А в этой жизни…

В этой жизни его дар мог стать моим единственным спасением. Он мог бы находить для меня тех, кто стоит на пороге смерти. А я, вместо того чтобы забирать их души, буду их спасать, получая взамен драгоценную Живу.

Это был единственный выход. Не ждать случайных посетителей морга с их мигренями и защемлениями, а активно охотиться. Охотиться за умирающими.

Действовать нужно сейчас, пока у меня есть хотя бы минимальный запас для ритуала. Это безумие. Это ва-банк. Но это единственный ход, который у меня остался.

Я закрылся в дальней комнате — бывшей каморке для инвентаря. Достал кусок мела — позаимствовал из процедурной — и начал чертить на пыльном полу круг призыва.

Пентаграмма. Руны подчинения. Символы связи между мирами. Всё по памяти, но рука помнила каждый изгиб.

Я стоял перед начерченной на пыльном полу печатью, и меня охватило секундное колебание. Десять процентов. Потратить десять процентов, когда у меня их всего четырнадцать?

Это безумие. Я превращаю пять дней медленного угасания в два дня агонии. Любой стратег назвал бы это смелым ходом, но чертовски опасным.

Но что такое пять дней пассивного ожидания конца? Это медленная капитуляция. А я не привык проигрывать. В прошлой жизни я всегда ставил всё на кон в решающий момент. И побеждал. Привычки не меняются, даже если ты сменил мир и тело.

Лучше сгореть за два дня в попытке вырваться, чем тлеть пять дней в безнадёге.

Я встал в центр круга и начал ритуал. Некромантская сила откликнулась охотно, словно радуясь возможности проявиться.

— Тенью Полуночи и Костью Рассвета, — слова лились сами, древние, как мир. — Я призываю тебя, верный слуга. Откликнись на зов хозяина!

Сосуд внутри заледенел. Жива хлынула из него рекой, питая ритуал. Десять процентов утекли за несколько секунд.

Воздух в центре круга задрожал. Появился призрачный контур, который начал обретать плоть. Или то, что от неё осталось.

Скелет ящерицы размером с крупную кошку материализовался передо мной с тихим стуком костей о бетон. Пустые глазницы вспыхнули тусклым зелёным огнём. Костяная пасть приоткрылась в подобии улыбки.

Нюхль. Мой последний шанс.

Я пошатнулся, опираясь рукой о пыльную стену. Перед глазами на миг поплыли тёмные пятна. Сосуд показывал четыре процента. Четыре! Это едва ли полтора дня жизни.

— Слушай меня, старый друг, — прохрипел я, голос сел от слабости. — У нас нет времени. Совсем нет. Мне нужен умирающий. Срочно. Не просто больной, а тот, кто стоит на самом краю. Ищи!

Нюхль наклонил свою костяную голову, его зелёные огоньки глаз непонимающе моргнули. Он сделал несколько шагов по кругу, поводил черепом из стороны в сторону, совершая абсурдное для существа без носа действие — он принюхивался.

Прошла секунда. Две. Пять. Ничего.

Он остановился, посмотрел на меня и виновато развёл передними лапами, словно говоря: «Извини, хозяин, пусто».

— В смысле «ничего»? — прошептал я, не веря. — Как ничего⁈ Это «Белый Покров»! Элитная клиника! Здесь сотни пациентов! Кто-то должен умирать!

Четыре процента. Полтора дня жизни. И фамильяр оказался бесполезен…