Проклятый Лекарь

Глава 22

Первым вернулся слух.

Монотонный, успокаивающий писк какого-то прибора. Потом — осязание. Мягкая подушка под головой, тёплое, лёгкое одеяло. Боль… Боли не было.

Марина Сергеевна Воронцова медленно открыла глаза.

Белый потолок. Стойка с капельницей, по которой лениво ползли прозрачные капли. Она была в больнице. Но что произошло?

Последнее, что она помнила — это внезапная, разрывающая на части боль в пояснице, от которой потемнело в глазах… и лицо молодого доктора, склонившегося над ней.

Она попыталась сесть, но тело было слабым, ватным, как у новорождённого. И тут же над ней нависла молоденькая медсестра с добрыми, обеспокоенными глазами.

— Марина Сергеевна, как вы? Как хорошо, что вы очнулись!

Лизочка… кажется, её звали Лизочка. Тёзка. Точно! Память возвращалась не сразу, а обрывками.

— Я… я лучше, — прошептала Воронцова. — Но что со мной было? Я помню страшную боль… и всё.

— Препарат, который назначил доктор Пирогов, помог, — затараторила медсестра. — Почки заработали, моча пошла. Кризис миновал. Но доктор Пирогов…

— Что доктор Пирогов? — с тревогой спросила Воронцова.

Медсестра молча указала в сторону.

Марина Сергеевна повернула голову и увидела его. Он сидел на стуле у её кровати, неестественно осунувшись, уронив голову на грудь.

В профиль было видно, что он бледный, как полотно, с каплями холодного пота на лбу. Он не спал. Он был… без сознания? Или…

Она заметила странное, необъяснимое движение. Его штанина в районе щиколотки подрагивала, хотя в палате не было ни сквозняка, ни ветра. Какой забавный, странный факт.

— Вам стало хуже. Сильно хуже, если честно. А он спас вас, — тихо сказала Лизочка. — Когда ваше сердце остановилось… он не отходил от вас ни на шаг. Я… я не знаю, что он делал, но он вас достал с того света.

Достал с того света…

Когда сердце остановилось. Она вспомнила его лицо, склонившееся над ней, его спокойный, уверенный голос: «Я разберусь, я вам обещаю». И он разобрался. Он не бросил её. Он сдержал слово.

Такое простое, почти забытое чувство — благодарность — начало разливаться по её телу тёплой, живительной волной. И слеза, горячая и искренняя, скатилась по её щеке. Спасибо, доктор Пирогов!

— А почему он не двигается? — спросила она, её голос дрожал. — Ему плохо?

— Я… я не знаю, — в голосе Лизочки было отчаяние. — Я уже вызвала реанимационную бригаду, но они всё не идут. У меня… у меня есть предположение, Елизавета Сергеевна. Я читала о таких случаях в книгах о целителях с особым даром. Мне кажется, он потратил всю свою… жизненную силу… всю свою ману на ваше спасение. Он спас вас ценой своей собственной жизни.

Спас меня. Ценой собственной жизни.

Вторая слеза покатилась по её щеке. Этот странный, молодой, немного циничный доктор оказался… героем. Не зря же его назвали таким именем. Святослав. Святая слава.

Она смотрела на его неподвижное тело, и её благодарность перерастала в нечто большее. В преклонение. И в твёрдую, несокрушимую решимость.

Она не позволит ему умереть. Не после того, что он для неё сделал.

Сознание угасало медленно, неохотно, словно я опускался в глубокий, тёмный, безвоздушный омут. Не было ни света, ни туннеля. Только пустота.

Жива в сосуде стремительно утекала. Ноль целых одна десятая процента.

Я чувствовал, как эта последняя, крошечная искра жизни готова погаснуть. Но не сдавался и изо всех сил пытался ее раздуть в настоящий огонь. Но чертово проклятье мешало…

Интересно, что будет дальше? Просто тьма? Или я встречусь со своим старым врагом, и он будет смеяться мне в лицо? Но тут-то понятно, врага я порву, а с другими вариантами…

И тут — словно плотину прорвало.

Мощный, почти обжигающий, горячий поток Живы хлынул в мой опустошённый, ледяной Сосуд. Не тонкая струйка, к которой я привык. Нет. Это был настоящий водопад чистой, концентрированной, живительной энергии.

Десять процентов… Двадцать… Двадцать пять… Тридцать!

Я резко открыл глаза, делая судорожный, глубокий вдох, словно новорождённый. Как будто вынырнул из воды и часто и глубоко задышал. На меня смотрело заплаканное, но счастливое лицо Воронцовой. Рядом, не менее потрясённая, стояла Лизочка.

— Доктор! Вы очнулись! — воскликнула Воронцова. — Я так испугалась, когда вы потеряли сознание. Что с вами было? Вы были… как будто мертвы.

Тридцать процентов за раз. Рекорд. Такая искренняя, мощная, осознанная благодарность. Благодарность не просто за спасение, а за самопожертвование. Кажется, я нащупал новый, самый эффективный способ «добычи». Опасный, но невероятно прибыльный.

— Всё в порядке, — я сел поудобнее на стуле. Тело было слабым, но оно было живым. — Просто… устал. Слишком нервные рабочие дни в последнее время.

— Вы спасли мне жизнь, — всхлипнула она. — Я чувствовала, как умираю, а потом… потом вы положили на меня руки, и я вернулась.

В этот момент в палату, с грохотом вкатывая тележку, ворвалась реанимационная бригада. Трое запыхавшихся врачей в синих костюмах, готовых к бою. Они выглядели как пожарные, с опозданием приехавшие на уже потушенное пепелище.

— Где пациент в состоянии клинической смерти? — выпалил старший реанимационной бригаде, оглядывая палату.

— Уже не в состоянии, — сухо ответил я, глядя на настенные часы. — Опоздали ровно на пять минут. Я обязательно напишу подробный доклад Морозову о такой впечатляющей оперативности вашего элитного подразделения.

— Но… мы бежали… лифт был занят… — начал оправдываться один из них.

— Доктор Пирогов, не будьте слишком суровы, — мягко вмешалась Воронцова со своей кровати. — В конце концов, всё обошлось. Главное, что мы все живы.

Я кивнул. Спорить не было ни сил, ни желания. Главное — пациентка была жива, а я — тем более.

Я бросил взгляд на мочеприёмник. В прозрачном пластиковом мешке уже плескалось миллилитров пятьдесят светло-жёлтой жидкости. Почки заработали. Я был прав. И теперь у меня были все козыри на руках.

— Елизавета, — обратился я к медсестре. — Срочно отправьте образец мочи в лабораторию. Анализ на пять-гидроксииндолуксусную кислоту. Это метаболит серотонина, он подтвердит мой диагноз — карциноидный синдром.

— Записала, — она быстро кивнула, уже выполняя распоряжение.

Реанимационная бригада, бормоча извинения, ретировалась. Я медленно поднялся, пошатнулся, но удержался на ногах, опираясь о спинку стула.

— Отдыхайте, Марина Сергеевна, — сказал я. — Скоро вы будете полностью здоровы.

А я, кажется, только что нашёл способ не просто выживать, а процветать в этом проклятом мире. Нужно просто время от времени умирать. Какая ирония.

Я вышел из реанимации, упорно передвигая непослушные ноги. Адреналин отступил, оставив после себя гулкую пустоту и слабость. Я медленно побрёл по коридору, и с каждым шагом моя походка становилась все увереннее.

Проклятие сегодня показало свою истинную, хищную природу. Оно не просто требовало спасать. Оно жадно, почти с наслаждением высасывало из меня Живу, стоило только открыть канал пошире.

Как пиявка, присосавшаяся прямо к артерии. Я был не спасителем. Я был донором. И в этот раз едва не отдал всё до последней капли.

Ладно, что сделано, то сделано. Теперь нужно довести дело до конца. Ждём анализов. Когда подтвердится высокий уровень метаболитов серотонина, я назначу КТ с контрастом и ОктреоСКАН — сцинтиграфию с меченым октреотидом.

Мы найдём эту проклятую опухоль. И тогда я получу вторую, финальную порцию благодарности. Уже без риска для жизни.

Но сначала — глюкоза. Моему мозгу, почти пережившему клиническую смерть, срочно нужен был сахар, чтобы поднять уровень дофамина и снизить кортизол после запредельного стресса.

В столовой было шумно и людно.

Я взял чашку крепкого, сладкого чая с тремя ложками сахара и пару имбирных пряников. Сел у окна, наслаждаясь этой простой, незамысловатой радостью жизни, которую я чуть не потерял.

— Святослав! — раздался знакомый бодрый голос.

Фёдор плюхнулся напротив с подносом, на котором громоздилась гора еды, способная накормить небольшой полк.

Он был по-деревенски весел и энергичен, словно не провёл полдня, изучая умирающий мозг.

— Как день?

— Нормально, — ответил я, отпивая горячий сладкий чай. — День как день.

Второй раз в жизни чуть не умер. Пора бы уже начинать праздновать три дня рождения. Но тебе-то, мой простодушный друг, зачем об этом знать?

— «День как день»? Да ладно! — Фёдор ухмыльнулся, вгрызаясь в огромный бутерброд. — Я слышал, ты сегодня утром в приёмном покое устроил настоящее шоу. Весь этаж гудит. Говорят, ты парня с того света вытащил. Дефибриллятором. Лично.

Я молча пожал плечами.

— Ты вечно попадаешь в какие-то передряги, Святослав, — продолжил он уже серьёзнее. — То с профессорами ссоришься, то пациентов оживляешь, то столбы света в потолок даёшь. Если так и дальше пойдёт, тебе понадобится тот, кто будет прикрывать твою спину.

Он отложил бутерброд и с самым серьёзным видом посмотрел на меня. И ведь он говорил это с такой искренней, мальчишеской верой, что я невольно усмехнулся. Этот балабол… он был настоящим. Простым, честным и абсолютно лишённым той гнили, которая пропитала большинство людей в этой клинике.

— В общем, я подумал. Ты у нас как супергерой, который вечно лезет на рожон. А я могу быть твоим помощником. Ну, знаешь, как в комиксах. Ты спасаешь мир, а я подаю патроны, отвлекаю злодеев и слежу, чтобы тебя не подстрелили со спины. Как тебе идея?

Помощник? Союзник?

Я смотрел на его горящие энтузиазмом глаза. В моём старом мире союзников выбирали по силе, власти и полезности. А этот предлагает свою дружбу просто так. Либо он невероятно наивен, либо… либо он действительно считает меня другом. И первое — не редкость, а вот второе — еще как.

И пока он болтал, рассказывая о своих планах, как мы будем «вместе бороться со злом и некомпетентностью», я почувствовал, как ледяная корка, сковывавшая меня после реанимации, начала таять.

Его неуёмная, живая энергия, его простые шутки, его искренняя забота… всё это было как тёплый, живительный поток, возвращающий меня из мира холодных расчётов и пограничных состояний обратно в мир живых.

Я почувствовал, как внутри разливается странное, почти забытое тепло. Радость. Просто радость от общения с другим человеком. И это было самое странное и пугающее чувство за всё последнее время.

— А ты чего скис? Устал? — Фёдор прервал мои мысли. — Смотри, какие красотки за соседним столом!

Я проследил за его взглядом. Варя и Оля сидели в углу, делая вид, что увлечены разговором. Но их взгляды то и дело скользили в нашу сторону. Точнее, в мою.

— О, Оленька смотрит! — Фёдор расплылся в счастливой, глуповатой улыбке. — Точно на меня! Всё, я пошёл, спрошу у неё номер телефона! Пожелай мне удачи!

Наивный.

Фёдор уже вскочил и, расправив плечи, направился к их столику. Я наблюдал, как он, размахивая руками, что-то горячо доказывает девушкам. Ольга смущённо улыбалась, а Варя смотрела на них с плохо скрываемым раздражением.

Запал парень. Причём конкретно.

Фёдор вернулся с видом победителя, покорившего Эверест.

— Дала номер! Представляешь? — прошептал он, плюхаясь обратно на стул. — Может, на двойное свидание сходим? Ты с Варей, я с Олей?

— Может быть, — уклончиво ответил я.

И тут же мысленно одёрнул себя.

Что за сантименты? «Радость»? «Тепло»? Это эмоции живых. Холодная, привычная отстранённость вернулась, и я снова был в своей броне.

— Точно сходим! — решил за нас обоих Фёдор. — Я всё организую!

Обед закончился на неожиданно оптимистичной ноте.

Пора было возвращаться в отделение. Скоро начнётся смена в морге. Но сначала стоило проведать того парня из приёмного, которого я утром вытащил с того света. Вдруг он уже очнулся и созрел для того, чтобы поделиться своей благодарностью?

Деньги, как говорится, к деньгам. А Жива — к Живе.

Но моим планам не суждено было сбыться. По пути телефон завибрировал в кармане халата. Сомов.

— Пирогов, срочно к Морозову. Кабинет главного врача.

Ну что ещё? Впрочем, после того, как ты только что, по сути, вернулся с того света, мелкие административные разборки уже не пугают. Мне было почти всё равно.

— Иду, — коротко ответил я и сбросил вызов.

Кабинет главного врача встретил меня напряжённой, почти звенящей тишиной. За своим массивным, как саркофаг, дубовым столом восседал Морозов. Рядом, бледный и напряжённый, стоял Сомов.

А в кресле для посетителей, вальяжно развалившись, сидел он. Волков. С перебинтованной челюстью и отвратительной, самодовольной ухмылкой, насколько позволяли бинты.

Вот оно что. Настучал. И, судя по всему, весьма успешно.

— Зачем вы меня позвали? — спросил я, чтобы развеять нависшую тишину.

Не хотел затягивать разбирательство.

Морозов медленно поднялся со своего кресла. Выпрямился во весь рост, давая понять, что разговор переходит из плоскости «начальник-подчинённый» в плоскость «хозяин-провинившийся».

Я смотрел на его праведный гнев, и мне было скорее смешно. Вся эта напускная ярость, этот театральный жест… Он пытался меня запугать, но выглядел при этом как разъярённый индюк. Еще и покраснел. Не надо так нервничать, сердце может не выдержать.

— Я не позволю обращаться так с моим персоналом! — разорался Морозов. — В этой клинике есть правила! Есть дисциплина! Я дал вам шанс, Пирогов. Один шанс, несмотря на вашу репутацию. И что же? Вы избили коллегу! В стенах клиники! Сломали ему челюсть! Это недопустимо!

Я молча слушал его пафосную тираду.

Болтай, болтай, старый индюк. Выпускай пар.

В споре побеждает не тот, кто громче кричит, а тот, кто сохраняет хладнокровие. К тому же, было полезно дать ему высказаться.

В потоке гнева люди часто говорят лишнее, раскрывая свои истинные страхи и мотивы. А я внимательно слушал, отсеивая эмоциональную шелуху и вычленяя главное.

Когда он наконец выдохся и замолчал, переводя дух, я позволил себе лёгкую, едва заметную усмешку.

— Вы закончили, Александр Борисович? Тогда я продолжу. То есть то, что я сегодня спас от верной смерти графиню Воронцову, известную на весь город меценатку, и поставил ей сложнейший диагноз, уже не считается? — спросил я.

Сомов, до этого сидевший как истукан, оживился:

— Поставили все-таки? Что с Воронцовой в итоге?

— Октреотид подействовал. Почки заработали. Анализы на метаболиты серотонина уже в лаборатории. Это карциноидный синдром. Можете поздравить своё отделение с блестящей диагностикой.

— Александр Борисович, — Сомов повернулся к Морозову. — Пирогов действительно ценный специалист… И графиня Золотова от него в восторге, её муж сегодня уже звонил…

Морозов на мгновение заколебался. Я видел, как в его глазах промелькнуло сомнение. Мои слова попали в цель. Упоминание графини Воронцовой, спасённой от верной смерти, и намёк на восторг графини Золотовой, жены главного спонсора — это были два мощных удара по его административной броне.

Я видел, как он мысленно взвешивает на весах. На одной чаше — деньги, репутация клиники в глазах аристократии и два спасённых ВИП-пациента. А на другой — что? Жалоба одного обиженного ординатора с подмоченной репутацией. Выбор был очевиден, и он это понимал.

— И кстати, — продолжил я, пользуясь его замешательством. — Хотите знать, почему я «избил» вашего ценного кадра? Он чуть не убил моего пациента.

— Что за бред! — взвизгнул Волков из своего кресла. — Он всё врёт!

— Доказательства есть, Пирогов? — холодно спросил Морозов.

— Конечно. Ваша хвалёная электронная система. В ней сохраняются все назначения, сделанные врачами. Посмотрите назначения, которые сделал доктор Волков для пациента Синявина вчера утром.

Морозов кивнул Сомову. Тот подошёл к терминалу на столе главврача, быстро нашёл нужную запись в истории болезни. Я видел, как его лицо вытягивается, как он бледнеет.

— Интерферон-альфа при… — он посмотрел на меня с ужасом, — … при подозрении на аллергический альвеолит? Это же…

— Верная смерть, — закончил я за него. — Цитокиновый шторм за считанные часы. Если бы я не остановил медсестру, которая уже набрала шприц, пациент был бы мёртв. И это была бы ваша ответственность, Александр Борисович. Как главврача, который допустил к работе некомпетентного специалиста.

Все повернулись к Волкову. Тот съёжился в кресле, его ухмылка сползла, как дешёвая маска.

— Я… я думал, это суперинфекция… Иммунитет надо было поддержать… — начал оправдываться он.

— Идиот, — процедил Сомов с презрением. — Это же первый курс иммунологии! При аутоиммунных и гипериммунных процессах стимуляция иммунитета — это смертный приговор!

Морозов медленно, очень медленно, опустился в своё кресло. Ситуация в корне изменилась.

— Погодите, — прошептал Сомов, продолжая изучать назначения Волкова. — А зачем вы назначили пациенту Аксенову промедол? Это же второй день после рядовой аппендэктомии. Ему даже ненаркотические анальгетики не требовались, медсестра записала «боли незначительные». Зачем ему опиоиды, Егор⁈