Проклятый Лекарь

Глава 13

Пётр Александрович Сомов шёл по коридору терапевтического отделения, и на его лице впервые за неделю было что-то похожее на умиротворение. Утро выдалось на редкость спокойным.

Никаких экстренных поступлений, никаких истерик от ВИП-пациентов, даже его новый «проблемный» сотрудник, Пирогов, пока вёл себя на удивление тихо.

Опоздал, конечно. Но проблем не доставлял.

Возможно, день пройдёт без катастроф.

Сомов мысленно составлял план обхода, когда как раз повернул к палате номер семь.

— Пётр Александрович! Постойте!

За спиной раздались быстрые, нервные шаги и знакомый голос. Сомов обернулся.

По коридору к нему почти бежал Виктор Краснов, заведующий хирургическим отделением. Обычно собранный, подтянутый и идеально выбритый. Но сегодня Краснов выглядел так, словно всю ночь оперировал на поле боя, а не в стерильной палате «Белого Покрова».

Под глазами залегли тёмные, почти чёрные круги, а его обычно идеально выглаженный халат был помят и, кажется, даже испачкан чем-то бурым у манжета.

— Виктор Павлович, — Сомов сдержанно кивнул, скрывая удивление. — Рад вас видеть. Что-то срочное? У вас вид, будто вы только что вернулись с войны.

— Почти, — Краснов тяжело вздохнул и с силой потёр переносицу. — Вчера был адский день, Пётр Александрович. Миллиард мелких операций подряд. Я даже в туалет сходить не мог, не то что присесть. Только сейчас, к полудню, немного освободился. Думал, хоть кофе попью спокойно, но нет — опять экстренная лапаротомия.

— Сочувствую, — искренне сказал Сомов. — У нас в терапии тоже бывают такие дни, но у вас, хирургов, конечно, нагрузка совершенно другая.

— Да, но я не об этом хотел поговорить, — Краснов огляделся по сторонам, убедился, что в коридоре нет лишних ушей, и понизил голос. — Речь о вашем новом сотруднике. О Пирогове.

Сомов внутренне напрягся. Вот оно. Началось. Он ожидал этого с самого утра. Жалоба. Скандал. Нарушение протокола. Он уже мысленно готовил унизительную объяснительную для Морозова. Но то, что сказал Краснов, застало его врасплох.

— Он такое вытворил, — Краснов покачал головой, и в его голосе прозвучало нечто похожее на изумление. — Вчера он… в общем, он спас нам пациента. И репутацию всего нашего отделения заодно. Мы бы точно потеряли больного, если бы не его вмешательство. Весь операционный блок до сих пор в шоке от того, как он поставил точный диагноз буквально через стекло.

Сомов почувствовал, как напряжение, сковывающее его плечи, едва заметно ослабло.

— Рад слышать, что мой сотрудник проявил себя с лучшей стороны.

— Но! — Краснов поднял указательный палец. — При всём моём уважении к его таланту, он грубо нарушил все мыслимые и немыслимые протоколы. Ворвался в стерильную операционную без должной подготовки, оттолкнул старшего хирурга от стола… Понимаете, Пётр Александрович, это создаёт опасный прецедент. Что если завтра каждый терапевт, которому что-то покажется, начнёт врываться к нам в операционную с криками «вы всё делаете неправильно»? У нас начнётся анархия.

Сомов нахмурился. Краснов был прав.

— Я понимаю вашу озабоченность, Виктор Павлович, — сказал он. — И я приношу свои извинения за действия своего сотрудника. Я обязательно проведу с Пироговым самый серьёзный разговор. Дисциплинарное взыскание, выговор — всё, что сочтёте нужным. Но прошу вас, не выносите это на официальный уровень. У меня и так с Морозовым из-за него, скажем так, непростые отношения.

— Да я и не собирался никуда идти, Пётр Александрович, — Краснов криво усмехнулся. — Вы думаете, я пришёл сюда жаловаться, как институтская барышня? Нет. Я пришёл договариваться.

— Договариваться?

— Именно. Морозов ведь и меня по головке за такое не погладит. Знаете, почему я не хочу официального разбирательства? Потому что мне самому это невыгодно. «Терапевт-стажёр из морга спас пациента, которого чуть не угробила бригада лучших хирургов 'Белого Покрова». Моя репутация пострадает. Но и ваша тоже. Ведь это ВАШ сотрудник. Поэтому я предлагаю считать, что вчера ничего не было. Официально операция прошла штатно, возникшие осложнения были вовремя замечены и устранены силами хирургической бригады. Точка. А вы, в свою очередь, объясните своему вундеркинду, что в хирургию ему лучше нос не совать. Никогда.

— Я сделаю всё возможное, чтобы он вас понял, — заверил его Сомов.

— Вот и отлично, — Краснов протянул руку для рукопожатия. — И да, кстати. Пациент — граф Акропольский-старший. Да-да, тот самый. Чей сын, насколько я помню, входит в попечительский совет нашей клиники. Так что ваш Пирогов, сам того не зная, оказал нам всем огромную, просто гигантскую услугу. И создал проблему, если об этом кто-то узнает.

Они крепко пожали друг другу руки. Краснов развернулся и поспешил обратно в своё хирургическое царство. Сомов же остался стоять посреди пустого коридора, погружённый в свои мысли.

Умиротворение, с которым он начал этот день, испарилось без следа. Пирогов. Этот парень был не просто талантливым врачом. Он был ходячей катастрофой, которая каким-то непостижимым чудом каждый раз превращалась в триумф.

Он создавал проблемы, но эти проблемы… были на удивление полезными. И опасными. Очень опасными.

В столовой на мгновение воцарилась тишина. Все разговоры стихли.

Я чувствовал на себе десятки взглядов. Любопытные — от медсестёр, которые прекратили сплетничать. Откровенно злорадные — от одного из ординаторов, который сидел за соседним столиком и явно наслаждался представлением. Настороженные — от двух ординаторов у окна. Мы с Ольгой оказались на импровизированной сцене, и весь персонал клиники превратился в зрителей нашего маленького театра.

— Не стоит устраивать сцены, Ольга, — сказал я тихо, почти шёпотом, но с таким выражением, что она поняла — сопротивление бесполезно. Моя рука всё ещё сжимала её запястье. — Все смотрят. Подумай, что о тебе скажут коллеги.

Эффект был мгновенным. Она покорно опустилась обратно на стул, который я ногой пододвинул к ней. В её движениях сквозила плохо скрываемая паника.

— Итак, — я медленно отпустил её запястье и сложил свои руки на столе, создавая иллюзию дружеской, спокойной беседы для наблюдателей. — Расскажи мне о том выпускном. Подробно.

— Я… я толком ничего не помню, — её голос дрожал. — Выпила больше обычного. Мы все тогда выпили больше обычного.

— Выпила больше обычного? — я усмехнулся. — Ольга, не нужно. Я вижу, что ты врёшь. И ты это знаешь. Давай начнём с простого. Кто был в вашей компании?

Даже с такого расстояния я слышал, как гулко забилось её сердце.

Она опустила глаза, понимая, что я не отстану.

— Наша компания. Я, Варвара, мой брат-близнец Пётр, Николай Лесков. И… и ты, Святослав.

Интересно. Прежний владелец этого тела явно был белой вороной в их золотой компании. Но его позвали. Зачем? Чтобы унизить? Или он был нужен для чего-то другого?

— Меня удивляет, что я пошёл с вами, — заметил я, внимательно наблюдая за её реакцией. — Насколько я помню, мы никогда особо не дружили.

— Именно! — она вскинула голову, и в её глазах мелькнула обида. — Святослав, я тоже не поняла, как так получилось, что ты пошёл с нами. Мы же с тобой… ты всегда смотрел на нас свысока! Как на пустых студентиков! А тут Лесков тебя позвал, сказал, что будет весело, и ты, как телёнок на верёвочке, пошёл с нами!

— Я был жутко пьян и, видимо, не соображал, что делаю, — соврал я, чтобы успокоить её. — Давай ближе к делу. Что произошло потом?

Она сглотнула, собираясь с мыслями.

— Мы гуляли по парку возле общежития. Все смеялись, дурачились. А потом… потом мы с Варварой отошли в кусты. Ну, ты понимаешь… по нужде.

Деликатная формулировка. Даже в состоянии паники аристократическое воспитание даёт о себе знать. «Отошли по нужде». Мило. Еще бы «носик пудрить» пошли…

— И когда мы вернулись, — продолжила она, её голос стал тише, — ты уже лежал в каком-то углублении.

В яме. В свежевырытой яме.

— Что было дальше?

— Мальчишки… они смеялись, как идиоты! Говорили, что хотят тебя разыграть. Что ты потерял сознание от какого-то дурацкого артефакта, который притащил Лесков. «Прикиньте, что будет, когда он очнётся!» — передразнила она его писклявый голос. — «А давайте его ещё землёй присыплем, для смеха! Будто его похоронили! Вот он перепугается!»

Я молча слушал, анализируя каждое слово.

Они решили, что это розыгрыш. Проверить пульс, конечно, никто из этих золотых деток не догадался. Они решили, что прежний Святослав просто пьян или в обмороке. А он, скорее всего, был уже мёртв.

Эта версия была слишком удобной, чтобы быть правдой.

Более вероятный сценарий: вся эта клоунада с похоронами была лишь прикрытием. Кто-то из них целенаправленно пытался избавиться от прежнего Святослава. Варвара отпадает — по словам Ольги, они отходили вместе. Значит, остаются двое: брат Ольги Пётр и Николай Лесков, который, как удачно «вспомнила» Ольга, и притащил тот самый артефакт.

Мотив пока был неясен. Этот неудачник-студент не обладал ни деньгами, ни влиянием. Значит, дело было в чём-то другом. В знаниях, которые он мог случайно получить, или в тайне, свидетелем которой он стал. Артефакт, который может убить человека, оставив его похожим на пьяного — это не игрушка. Это оружие. И кто-то из этой парочки не побоялся его применить.

Я посмотрел на Ольгу. Она всё ещё дрожала, глядя на меня с ужасом. Она — ключ. И я этот ключ поверну.

— Мы с Варварой пытались их остановить, клянусь! — слёзы потекли по её щекам, оставляя тёмные дорожки на бледной коже. Она уже не пыталась их сдерживать. Плотина прорвалась. — Но они нас не слушали. Особенно мой брат. Пётр вообще вёл себя как-то… странно. Раньше он всегда ко мне прислушивался, а тут был словно сам не свой, одержимый этой идиотской идеей. Я подумала об этом только сейчас. Тогда была слишком пьяна, чтобы что-то понять.

«Брат вёл себя странно». Интересно. Возможно, он был не инициатором, а инструментом? Или находился под чьим-то влиянием?

Я достал из кармана упаковку салфеток и протянул Ольге. Она молча кивнула с благодарностью и принялась утирать слезы.

А за другими столами уже раздавались шепотки. За нами пристально наблюдали. Но мы говорили достаточно тихо, чтобы зеваки не услышали разговор.

— И вы просто ушли? — спросил я, мой голос был ровным, без тени сочувствия. Мне нужны были факты, а не её эмоции.

— Они присыпали тебя землёй — совсем чуть-чуть, для вида — и мы ушли, — она всхлипнула. — Все думали, что ты просто проснёшься через час, отряхнёшься и догонишь нас. Но ты… ты не пришёл. А утром все разъехались, и мы решили, что ты просто обиделся и уехал домой, не попрощавшись.

Милая, почти пасторальная история. Группа пьяных студентов случайно похоронила своего однокурсника. Классика жанра. Только вот «артефакт», который, по её же словам, притащил Лесков, никак не вписывался в эту картину. Это была не случайность. Это было спланированное действие, замаскированное под пьяную глупость.

— Значит, главные действующие лица — ваш брат Пётр и Николай Лесков, — я подвёл итог. Это был не вопрос, а вердикт.

Она молча, испуганно кивнула.

— Они оба поступили в «Белый Покров»?

— Только Пётр, — она вытерла слёзы тыльной стороной ладони. — Он сейчас в отоларингологии.

Ухо-горло-нос. Забавно. Специалист по тому, что можно услышать и сказать. Возможно, он действительно знает больше, чем кажется.

— А Колю не взяли, — продолжила она. — Он теперь работает в «Серебряном Кресте».

О, как интересно. Тот самый «Серебряный Крест», где заведует мой старый знакомый Гавриил Петрович, который так «любезно» вышвырнул меня, а потом направил сюда. Мир тесен. И полон удобных совпадений. Стоит навестить их обоих. Но начну с того, кто ближе.

— Спасибо за откровенность, Ольга, — я поднялся из-за стола, давая ей понять, что допрос окончен. — Ты мне очень помогла.

От неё больше ничего не добьёшься. Она рассказала всё, что помнила, вывернув свою душу наизнанку.

Да и времени терять больше нельзя. В Сосуде тридцать четыре процента. Расход никто не отменял. Пора было возвращаться к работе. И к планированию.

Но в её рассказе была одна нестыковка. При нашей первой встрече, здесь, в «Белом Покрове», Варвара посмотрела на меня так, словно увидела призрака. «Я думала, ты умер!» — прошептала она тогда. Не «пропал», не «обиделся и уехал», а именно «умер». Это значит, она знала или подозревала нечто большее, чем просто пьяный «розыгрыш».

Судя по состоянию Ольги, она выложила мне всю правду, как она её помнит. Она не врала. А вот её подруга Варвара, похоже, была куда хитрее и осведомлённее.

Значит, у меня три цели. Пётр. Николай. И Варвара. Но сначала — пациенты. Живые. И, надеюсь, очень благодарные.

Я оставил Ольгу наедине с мыслями. Её проблемы меня больше не волновали. Я получил то, что хотел — имена и направление для дальнейшего расследования. Теперь — работа. Я направился обратно в ординаторскую, мысленно переключаясь с тайн прошлого на загадки настоящего.

Ординаторская была почти пуста — обеденный перерыв был в самом разгаре. Лишь несколько врачей сидели по углам, уткнувшись в свои бумаги.

Я сел за свободный терминал. Компьютерная система клиники, основанная на гибриде магии и технологии, работала на удивление шустро. Я приложил палец к сканеру, который тускло вспыхнул зелёным, идентифицируя меня, и на экране всплыл список моих сегодняшних пациентов.

— Как его там… Аркадий Синявин, точно, — сказал я, открывая электронную карту больного от Сомова.

Результаты анализов, которые я назначил всего пару часов назад при осмотре пациента, уже были загружены в систему. Медсёстры в процедурном кабинете сработали оперативно — провели пациента по всем процедурам без лишних задержек. Я открыл первый файл.

ЭКГ, как я и ожидал, была идеальной. Ровный синусовый ритм, нормальная электрическая ось сердца. Никаких признаков ишемии или аритмии. Сердце работало как швейцарские часы. Значит, острую сердечную патологию можно было смело вычёркивать из списка подозреваемых.

А вот рентген лёгких заставил меня нахмуриться.

Снимок был… грязным. «Диффузное снижение прозрачности лёгочных полей по типу матового стекла», — гласило заключение рентгенолога. Туманная, обтекаемая формулировка, за которой могло скрываться что угодно.

Атипичная пневмония? Редкий архивный грибок, вызвавший альвеолит? Или что-то совсем другое, что не укладывалось в стандартные протоколы?

Я открыл общий анализ крови.

Он предсказуемо кричал о мощном воспалительном процессе. СОЭ — скорость оседания эритроцитов, старый, но надёжный маркер. И лейкоциты тоже зашкаливали.

Волков, увидев эти цифры, наверняка начал бы радостно кричать: «Это инфекция! Я же говорил!» И немедленно назначил бы парню убойную дозу антибиотиков широкого спектра. Примитивный, топорный подход.

Биохимия только добавляла тумана в и без того неясную картину. Повышенный С-реактивный белок — ещё один неспецифический маркер воспаления. Но при этом печёночные ферменты и почечные показатели были в идеальной норме, что исключало системный токсический удар по внутренним органам. Картина не складывалась.

Посевы крови на стерильность ещё не пришли, на это требовалось несколько дней. Но я и не рассчитывал на них.

Итак, что мы имеем?

Я откинулся на спинку стула.

Системное воспаление, поражающее в первую очередь лёгкие, но без чёткого инфекционного агента, который можно было бы идентифицировать. Мутная картина не только в ауре, но и во вполне материальных анализах.

Это похоже на то, как организм воюет с призраком — тратит все свои ресурсы, мобилизует все армии, но не может нанести удар по конкретной, видимой цели.

Лабораторные данные дали мне направление, но не дали ответа. Проблема явно была в лёгких. Значит, нужно было вернуться к источнику.

Вернуться к пациенту. Послушать его ещё раз. Возможно, при первичном осмотре отвлечённый странной, «грязной» аурой, я упустил какой-то важный, едва уловимый хрип или ослабление дыхания в определённой зоне.

Иногда уши, натренированные — более точный инструмент, чем самый дорогой и современный рентгеновский аппарат.

По дороге к палате Синявина мои мысли вернулись к вчерашнему фиаско хирургов.

Пациент наверняка уже пришёл в себя после операции. И, конечно же, рассыпался в благодарностях хирургам, которые чуть не отправили его на тот свет. А я, истинный спаситель, не получил ни единого процента Живы.

Вопиющая несправедливость, которая требовала исправления.

Нужно будет зайти к нему. Ненавязчиво. Представиться, спросить о самочувствии, «случайно» упомянуть пару деталей операции, которые мог знать только тот, кто был в курсе истинного диагноза. Лёгкий намёк, который заставит его задуматься. Благодарность можно получить и постфактум. Но сначала — Синявин. А потом займёмся восстановлением справедливости.

Но как только я об этом подумал, из-за угла навстречу мне вышел Сомов.

— Пирогов! Вот вы где! Я вас ищу!

Догадываюсь о чем он хочет поговорить… А мне сейчас совсем не до этого.

Я не сбавил шага и, сделав лёгкий манёвр, обогнул его, намереваясь пойти дальше. Сейчас у меня имелось несколько срочных дел.

— Извините, Пётр Александрович, спешу к пациенту.

И я не врал. Судя по анализам, состояние пациента стремительно ухудшается.

Сомов сильно удивился моей бесцеремонности, но быстро оправился и пошёл следом, нагоняя меня.

— Подождите! — его голос звучал напряжённо. — Речь о вчерашнем инциденте в хирургии! С графом Акропольским! Я требую, чтобы вы больше никогда так не делали!

Ага, конечно, разбежался. «Больше так не делай». Буду спасать, если мне это будет выгодно. И плевать я хотел на ваши протоколы.

— Я вас слушаю, — сказал я вслух, продолжая идти. — То есть вы предлагаете в следующий раз дать пациенту умереть?

Просто потому, что эти дипломированные идиоты не могут отличить аневризму от несварения желудка.

— Я такого не говорил! — Сомов почти перешёл на бег, чтобы не отставать. — Но есть же регламенты! Протоколы! Вы не можете просто так врываться в операционную!

Я резко остановился, заставив его почти врезаться в меня.

— Пётр Александрович, есть регламенты, а есть здравый смысл. Так пускай ваши хвалёные хирурги для начала научатся работать по этим самым регламентам, и тогда мне не придётся делать за них их работу.

— Пирогов, вы не понимаете, — он понизил голос. — За вами наблюдает Морозов! Он только и ждёт, когда вы оступитесь!

Да, наблюдает. Вернее, наблюдал. И он наверняка в ярости от того, что я так легко и демонстративно разоблачил его «хвост». Остаётся только понять, на кой чёрт я ему так сдался.

— То есть за спасение влиятельных пациентов, которые спонсируют эту клинику, меня теперь тоже будут ругать? — я усмехнулся. — Интересная у вас клиника. Не зря я пять лет в академии штаны протирал.

— Я не знаю, что вам ответить, — Сомов был почти в отчаянии. — Ваша задача — не отсвечивать, пока я не найду способ перевести вас в терапию на постоянную ставку. А вы лезете на рожон.

Ты бы тоже лез, если бы твоя жизнь таяла с каждым днём. Ты и так стареешь и приближаешься к смерти, это естественный процесс. А я вот не планирую. Наполню Сосуд доверху, накоплю силы и стану бессмертным.

— Я вас понял, Пётр Александрович. Больше никаких подвигов, — мой тон был максимально миролюбивым. — Но я хотел бы взглянуть на графа. Просто из профессионального любопытства. Убедиться, что его состояние стабильно. Надеюсь, это не будет возбраняться?

— Нечего вам там делать, — отрезал Сомов. — Его ведёт Краснов!

— Что ж, — я повернулся, чтобы уйти. — Тогда, пожалуй, пойду в столовую. Расскажу всем за обедом в красках, как бригада лучших хирургов клиники чуть не зарезала графа Акропольского, но к счастью, к ним на помощь пришел стажёр из морга.

Сомов вскинул брови. Такой наглости он точно не ожидал. Но я был намерен во что бы то ни стало получить благодарность за свою работу, а с ней и драгоценные капли живы.

— Чёрт с вами, Пирогов, — вздохнул он, поняв, что спорить бесполезно. — Пятый этаж, ВИП-крыло, палата пятьсот два. Но чтобы я вас там не видел дольше пяти минут! И не отсвечивайте, — а потом, уже тише, с ноткой невольного восхищения добавил: — Но мне нравится такой напор. В вас есть стержень.

— Рад стараться, Пётр Александрович.

Я развернулся и, не оглядываясь, пошёл в сторону лифтов, оставив его стоять посреди коридора. Сначала — Синявин, потом — Акропольский. День обещал быть продуктивным.

В палате номер двенадцать картина была удручающей. Аркадию Синявину было заметно хуже. Он лежал на сбитых, влажных от пота простынях, его грудь вздымалась с видимым усилием. На лбу блестели крупные капли холодного пота, а губы приобрели лёгкий синюшный оттенок.

— Доктор… — прохрипел он, увидев меня, его голос был прерывистым. — Дышать… тяжело… Будто… мешок с песком… на грудь… положили.

Я достал стетоскоп.

Согрел холодную мембрану в ладонях и коснулся его горячей кожи. И я услышал их. Мелкопузырчатые хрипы, похожие на тихий треск целлофана или звук лопающихся пузырьков.

Они были слышны по всем лёгочным полям, с обеих сторон. Это называлось «крепитация», и это был очень плохой знак. Это означало, что его альвеолы — крошечные воздушные мешочки в лёгких, которыми он, собственно, и дышит, — стремительно заполняются жидкостью.

Я снова активировал магическое зрение. «Муть» в его ауре стала плотнее, почти осязаемой. Она концентрировалась именно в области грудной клетки, как густой, ядовитый туман. Потоки Живы там двигались вяло, лениво, словно увязая в невидимой трясине.

Чёрт. А я-то надеялся быстро разобраться с этим случаем, поставив ему какую-нибудь банальную пневмонию. Но всё оказалось сложнее. Пациенту становится хуже на глазах.

Впрочем, в этом были и свои плюсы. Чем тяжелее его состояние, тем ближе он к черте. А чем ближе к черте, тем сильнее будет благодарность за спасение. Каждый его хрип — это потенциальный процент в мой Сосуд. Главное — не упустить момент и не дать ему умереть по-настоящему.

— Доктор, что со мной? — с трудом спросил Синявин, его глаза были полны страха.