Придворный Медик. Том 3

Глава 6

— В какое отделение госпитализировали Ломоносова? — собирая свои инструменты, спросил я.

— Пока что лежит между двумя дневными стационарами — в общем профиле, — ответил Гаврилов. — Заведующий отделением попросил меня с ним повозиться, поскольку сам не успевает справляться с поступающими пациентами, но я… Не судите строго, Павел Андреевич, но у меня совершенно нет желания помогать Максиму Владимировичу после всего, что он сделал. Пусть желтеет себе дальше!

Не могу согласиться с Гавриловым. Ломоносов, конечно, тот ещё чёрт. Но кем бы ни был пациент, лекарь не может отказать кому-либо в лечении. Особенно внутри медицинской организации.

Стоп. Что он только что сказал? Ломоносов желтеет?

— А с какими симптомами его положили? — уточнил я.

— Боли в животе, аж сознание потерял. И кожа жёлтая. Должно быть, холецистит развился, — пожал плечами Гаврилов. — С этим пусть хирурги разбираются.

А вот и нет. Далеко не факт, что это состояние требует хирургического вмешательства. Зато у меня есть новый знакомый, который как раз специализируется на болезнях желудочно-кишечного тракта.

— Ну что, доктор Кайнелайнен, присоединитесь ко мне в этом деле? — предложил финну я.

— Разумеется, Павел Андреевич! Как я могу упустить такую возможность? Пойдёмте скорее! — он так интенсивно закивал, что с его носа чуть не слетели очки.

— Булгаков, вы только не забудьте с отделениями разобраться. Я сейчас закончу с приёмом и подбегу. Нам нужно что-то придумать. И… — Гаврилов хитро усмехнулся. — Есть у меня одна идейка…

С этими словами Евгений Кириллович убежал в свой кабинет. Уж не знаю, что ему пришла за идея, но прозвучало это совсем не по-доброму.

Кстати, он снова называет меня по фамилии. Похоже, воздействие магии Владыкина окончательно спало. Правда, я так пока и не понял, пытался психолекарь как-то подобраться ко мне через Гаврилова или нет. Но это и не важно.

У меня уже есть план, как подобраться к Борису Геннадьевичу. Очень скоро ему придётся расколоться. Не дам я больше этому горе-гипнотизёру играться со мной и моим окружением.

Мы с Киммо прошли в стационар общего профиля. Найти Ломоносова было не трудно. Во-первых, его положили в самую ближайшую к его же отделению палату, а во-вторых, стонал Максим Владимирович куда громче остальных пациентов.

Со стороны послушаешь — и можно решить, что он уже в агонии.

Я вспомнил, что Кайнелайнен хотел сказать мне что-то. Его перебил Гаврилов, и он так свою мысль и не закончил. Он говорил, что мы с ним похожи. Интересно, что он имел в виду? Ну, сейчас уже нет времени спрашивать об этом. Переговорим позже. За дверью палаты нас ждёт не самый приятный пациент.

— Ну как же вы так, господин Ломоносов? — вместо приветствия бросил я и присел рядом с пострадавшим коллегой. — Вчера ещё были здоровы. Что стряслось?

Да… А Гаврилов оказался прав. Максим Владимирович жёлтый, как лимон. Представить трудно, сколько сейчас в его крови циркулирует билирубина. Ведь именно это вещество вызывает желтуху. Правда, её разновидностей бывает несколько, а именно — три. И уметь их различать очень важно. Ведь каждый вид желтухи лечится по-разному.

Вылечить-то мы с Кайнелайненом его сможем. Надо только разобраться, не кроется ли в его госпитализации какой-нибудь хитрый план. Зная Ломоносова, он мог запросто превратить собственную болезнь в оружие, которое в последний момент помешает нам с Гавриловым победить в соревновании.

— Ох, так это вам меня лечить поручили… — простонал Ломоносов. Поморщился, будто для него сам факт моего здесь присутствия казался унижением. — Лучше уж тогда сразу добейте, Павел Андреевич. Я не могу больше это терпеть…

— Настолько выраженный болевой синдром? — уточнил я.

— Да чёрт с ней, с болью! — выругался Ломоносов. — Это проклятое соревнование — вот что я больше не могу терпеть! Оно из меня все соки высосало. Я думал, что будет просто. Евгений Кириллович никогда не отличался конкурентоспособностью. А вы — новичок. Я думал, что смогу легко с вами расправиться, и я…

Максим Владимирович замолчал, с подозрением взглянул на Кайнелайнена. Финн тем временем внимательно осматривал организм Ломоносова своим «анализом».

— Эм… Думаю, продолжать этот разговор нельзя. Пока что, — поморщившись от боли, произнёс Ломоносов.

— А вы не переживайте, Максим Владимирович. Он ни слова по-русски не понимает, — махнул рукой я. — Верно ведь, доктор Кайнелайнен?

— Кюлля-кюлля, — закивал головой он.

Какая разница? Пусть слушает. Если Ломоносов сейчас выдаст что-то, что можно расценить как угрозу, у меня будет свидетель. А уж никаких тайн императорской больницы мой коллега точно не разболтает при иностранце.

— В общем, вы меня сломали, Павел Андреевич. Поздравляю, — сдался Ломоносов. — Изначально вы показались мне простым противником. Но когда я понял, какую допустил ошибку… Сдавать назад было уже слишком поздно. Поэтому я и начал использовать против вас с Гавриловым любые методы.

— Это что, исповедь? — удивился я. — Не ожидал. Думал, что вы продолжите плести свои интриги.

— А какой теперь смысл? — хмыкнул он. — Доплёлся. Посмотрите, что со мной стало.

— Действительно, тут что-то странное, — нахмурился Киммо Кайнелайнен. — Само заболевание вижу, а его причину понять не могу. Впервые с таким сталкиваюсь.

— Эй… Эй! — воскликнул Ломоносов. — Вы меня обманули! Он ведь говорит на русском!

— Ну уж не принимайте близко к сердцу, Максим Владимирович, — усмехнулся я. — Ваши обманы были куда более колкими, — я перевёл взгляд на Киммо. — Что с ним, доктор Кайнелайнен?

— Сами взгляните. Не хочу навязывать вам своё мнение. Будет лучше, если вы сами сделаете свои собственные выводы, — заключил финн.

И это правильная мысль. Часто бывает так, что когда врачу называют диагноз, то он начинает все симптомы подтягивать к нему. И начинает упускать из виду, что на самом деле заболевание у пациента совсем другое. А ранее выявленный диагноз — неверный.

Причём дело тут даже не в советах коллег. Много раз сам за собой замечал, как меняется мышление из-за склонных к самодиагностике пациентов.

Приходит, к примеру, какой-нибудь начитанный мужчина и сходу начинает затирать о том, что у него из-за курения развилась обструктивная болезнь. Сидит, описывает симптомы как по методичке. И врач уже начинает всерьёз верить, что у пациента действительно именно такой диагноз.

А потом выясняется, что дело не в обструкции. У пациента больное сердце, отсюда и одышка. Или вообще — раковая опухоль.

Именно поэтому важно составлять своё собственное мнение и не поддаваться на чужие советы, пока они объективно не потребуются.

— Так, посмотрим, что тут у нас, — прошептал я и активировал «анализ».

Я знал, куда смотреть. Два из трёх видов желтухи возникают в одном конкретном месте. Лишь третья с ними никак не связана.

И это место — правое подреберье. Там, где находятся печень и желчный пузырь. И вот тут-то я сразу понял, что имел в виду Киммо Кайнелайнен. Проблема в этой области выражена очень ярко. Но определить её причину и у меня не получается. Где-то здесь кроется загвоздка.

Желчный пузырь воспалён, его протоки сжались и не выпускают желчь наружу. Из-за этого она скапливается в пузыре, растягивает его стенки, вызывает сильнейший болевой синдром. А излишки желчи поднимаются вверх и начинают стопорить все процессы в печени.

А это и есть механическая желтуха. Желчь физически не может пройти в кишечник из-за спазма гладкой мускулатуры в протоках. В итоге она начинает попадать в кровь, вызывает интоксикацию и пагубно влияет на другие органы. Особенно на головной мозг.

Но это не единственная проблема. «Гистологический анализ» показывает, что ткань печени тоже изменена. Её структура нарушена, а функция испорчена. А это — причина второго вида желтухи, которая возникает из-за нарушения работы клеток печени.

Получается, что Ломоносов не страдает только от гемолитической желтухи. К счастью, разумеется. Ведь «гемолиз» — это распад клеток крови. Из-за этого человек желтеет, поскольку из разрушенных клеток выделяются те же вещества, что участвуют в образовании желчи.

Такую картину можно наблюдать при переливании неверной группы крови. Или при малярии. В обоих случаях идёт активное разрушение клеток крови и пожелтение кожи.

Однако ситуация у Максима Ломоносова не лучше. Поскольку мы с Кайнелайненом не видим причины столь резких изменений в печени и желчном, то значит — и не сможем полноценно вылечить его. Для начала нужно выяснить обстоятельства, при которых он вообще заболел столь странным недугом.

Следовательно, нужно собрать анамнез. Лучше хорошего опроса, на мой взгляд, не бывает никакой диагностики.

— Максим Владимирович, а как так вышло, что вы довели себя до такого состояния? — поинтересовался я. — Вы же лекарь. Должны были заметить какие-то изменения.

— Вы решили топить меня до последнего, Павел Андреевич? — выпалил Ломоносов. — Хотите опозорить меня, как специалиста, да ещё и перед иностранным коллегой?

— Не судите людей по себе, господин Ломоносов, — покачал головой я. — Лучше ответьте на вопрос. Иначе вам вырежут желчный, а легче всё равно не станет.

— Да-да, хирурги мелочиться не станут! — согласился Кайнелайнен. — Всё вырежут, «чик-чик», — он изобразил пальцами ножницы. — Но основное заболевание останется. Нам нужно найти его причину.

— Да что ж вы никак не поймёте, — вздохнул Ломоносов. — Я себя прекрасно чувствовал все эти дни. Говорю же, всему виной это чёртово соревнование. Я сегодня попытался принять больше пациентов, чем мог осилить, — признался он. — Тратил лекарскую энергию на каждого первого. Мне становилось всё хуже и хуже. Сначала была слабость. А потом — начал желтеть.

А-а-а… Это многое объясняет. Поражаюсь своему везению. Мне опять попалось заболевание, которое отчасти можно назвать магическим. Похоже, Ломоносов пострадал из-за лекарской отдачи. Валерий Бражников вскользь упоминал это состояние, когда я рассказал ему, каким образом я достиг «гистологического анализа».

Как оказалось, моя методика была не совсем правильной. Постоянно перегружать свои магические каналы — это прямой путь к гибели. Поэтому я свои тренировки сразу же откорректировал.

Но Ломоносов явно был не в курсе, что такого делать нельзя. Бражников говорил, что заболевание, вызванное отдачей — это что-то вроде защитного механизма. Если лекарь сам не понимает, что пора остановиться, магический центр жёстко намекает ему на это.

Например, ударяет последними запасами силы по какому-нибудь органу, чтобы маг заболел и не смог продолжать свою деятельность.

Я сталкивался с чем-то подобным, но пережитые мной отдачи были куда легче. Слабость, сонливость, головокружение — меня беспокоили только эти симптомы. А Ломоносов конкретно перегнул палку, чтобы нас обогнать.

Но сам же вывел себя из соревнования.

— Распределим обязанности, доктор Кайнелайнен. Вы возьмёте на себя восстанавливать его печень и желчный, — предложил я. — Это как раз по вашей специальности. А я уберу главную причину!

— Точно, господин Загорский ведь упоминал, что у вас есть предрасположенность к «магическому анализу»! — закивал финн. — Давайте попробуем!

— Что-что у него есть? — оторопел Ломоносов. — Нет, быть этого не может… Господин Булгаков, я никогда не поверю, что у вас такие уникальные способности. Это же просто невозможно!

— А мне ваша вера и не нужна. Лежите смирно, — перебил его я. — Лучше пожелайте нам удачи. Если ничего не получится, придётся направлять вас в хирургию.

Процесс пошёл. Кайнелайнен начал восстанавливать печень, попытался расширить желчные протоки. Но ничего хорошего из этого не вышло. Протоки сразу же сжались вновь, вызвав тем самым очередной болевой приступ, от которого Ломоносов тут же согнулся пополам.

— Не получается… — прошептал Киммо. — Не проходит моя магия. Видимо, для начала…

— Да, — я сходу понял его мысль. — Сначала надо восстановить лекарские каналы.

Я долго возился с магией Ломоносова. Особая форма «анализа» так и не включилась. Однако в какой-то момент я нащупал верную тактику. Честно говоря, я сам не понял, что сделал. Всё получилось интуитивно. В какой-то момент Максим Владимирович с облегчением вздохнул, а я почувствовал прилив сил.

Странно, почему процесс лечения каналов, наоборот, наполнил меня магией? Может, я забрал избытки у Ломоносова? Ту самую магию, которая ему и вредила?

Может быть. Но разбираться с этим самостоятельно — бесполезное занятие. Лучше спрошу об этой ситуации в ордене лекарей. Может, там смогут хоть что-то подсказать.

— Вот и всё, Павел Андреевич, — выдохнул Ломоносов. — Поздравляю вас. Это двойная победа.

Поздравление, разумеется, прозвучало не искренне. Скорее уж с ненавистью или с завистью.

— Почему «двойная»? — спросил я.

— Потому что вы только что вылечили своего соперника. Наверное, вы собой довольны. Но самое главное: я теперь никак не могу вам помешать разрушить моё отделение изнутри. Я ведь слышал, что главный лекарь передал его под ваш контроль. Вы теперь там камня на камне не оставите, — пробурчал он.

— Ох и низкого же вы обо мне мнения, — хмыкнул я. — Помните, с какой фразы началась наша с вами конкуренция? Мы договорились, что будем бороться честно. Вот только вы своё слово не сдержали. А я от своего обещания не откажусь до конца.

Иначе моё слово вообще ничего стоить не будет. Кому-то может показаться, что, раз Ломоносов жульничает, то и мы с Гавриловым должны поступать так же. Но как по мне, это тактика для слабаков.

Как только мы покинули палату Ломоносова, Кайнелайнен произнёс:

— Здорово у вас получилось! Не ожидал, что вы так быстро разберётесь с его отдачей.

— Пришлось импровизировать, — пожал плечами я. — Мы хорошо сработались за сегодняшний день. Благодарю за помощь, господин Кайнелайнен.

— Можно просто Киммо, — улыбнулся он.

— В таком случае перейдём на «ты».

— Конечно, перейдём! — воодушевился финн. — Мне только что пришло сообщение от управляющего. Теперь мы официально соседи. Квартиру нам уже выделили. Я как раз собираюсь перетащить туда вещи. Ты со мной?

— Нет, Киммо, мне придётся задержаться. Приду поздно вечером. Пока что располагайся без меня.

Кайнелайнен ушёл, а я рванул в дневной стационар. И обнаружил картину, которая совершенно не пришлась мне по душе. Отделение Ломоносова было закрыто. Зато в нашем стационаре стало в два раза больше людей, чем было до этого.

Я вытянул Гаврилова наружу, завёл за угол коридора и спросил:

— Как это понимать? Зачем вы так увеличиваете нагрузку на наше отделение, Евгений Кириллович?

— Это мой тайный план, — ухмыльнулся он. — Я перезаписал всех людей Ломоносова к нам. Теперь у него будет практически нулевая статистика за сегодняшний день. Мы точно победим!

— Мы и без этого точно победим, — напомнил я. — Зачем ещё сильнее топить и без того проигравшего? Всё это время мы действовали честно. Вы хотите поступиться принципами под самый конец? Какой в этом смысл?

— Месть! Вот какой смысл! — заявил Гаврилов.

— Возвращайте пациентов, — твёрдо сказал я. — Впереди ещё час работы. Я приму нескольких за Ломоносова.

Гаврилов покраснел. Кажется, до него только сейчас дошло, какой бессмысленной была его месть. Это даже не месть, обычная мелочность. Просто лишний шанс ткнуть соперника лицом в грязь.

— Как хотите, Булгаков, — махнул рукой он. — Занимайте кабинет. Я пришлю к вам людей.

Остаток дежурства прошёл без происшествий. На результаты Ломоносова наши с Гавриловым действия уже никак не повлияли. Эффективность работы его отделения осталась далеко позади. Мы победили.

В конце рабочего дня передал дворецкому Шолохова справку и попросил его действовать аккуратно. Неизвестно, как граф отнесётся к моему упорству. Если он будет мстить мне — это полбеды. Ерунда. Ответку от меня он в любом случае получит. Но мне не хотелось, чтобы из-за этого ещё и сам Фёдор Захарович пострадал.

Хотя как обезопасить дворецкого я уже знаю. Нужно лишь подождать пару дней. Скоро выстроенный мной многоступенчатый план придёт в действие. И все разом получат по заслугам. А я получу ещё больше полезных связей во дворе императора.

Под конец рабочего дня мы с Гавриловым поднялись к главному лекарю. Андрей Фёдорович Преображенский встретил нас громкими аплодисментами.

— Браво, господа! Я ни разу не пожалел, что положился на вас, — главный лекарь улыбнулся, скрестил пальцы и откинулся на спинку своего кожаного кресла. — Что ж, теперь перейдём к делу. Я связался с орденом лекарей. Было принято решение оставить оба отделения. Но, разумеется, заведовать им будут только победители. А точнее — победитель.

Преображенский выдержал паузу, прищурился. Видимо, хотел узнать, как мы с Гавриловым отреагируем на эту новость.

Евгений Кириллович руководителя почти не слушал. Ему уже поплохело от самого факта нахождения в этом кабинете. Похоже, магия Владыкина действовала лишь короткий промежуток времени. Наверное, ему придётся посетить психолекаря ещё раз. Или даже не один раз.

Хм… А это наталкивает на интересную мысль. Та же Анна Шолохова посещает Владыкина уже несколько месяцев. И до сих пор не чувствует положительного эффекта от лечения.

А что если психолекарь даёт лишь кратковременную помощь? Может, тем самым он принуждает людей посещать его регулярно. Это ведь многократно увеличивает приток денег. Идеальная система. Так можно бесконечно наживаться на своих пациентах!

— Андрей Фёдорович, — я отстранился от мыслей о психолекаре и вернулся к основной теме. — Вы имеете в виду, что заведующим дневным стационаром может стать только один из нас двоих?

— Всё верно, Павел Андреевич. Это же очевидно! — пожал плечами главный лекарь. — Зачем отделению два заведующих? Одному из вас лучше продолжать трудиться в поликлинике. Кто-то ведь должен принимать плановых пациентов, верно?

Мы с Гавриловым переглянулись. Евгений Кириллович молчал. Догадывался, что Преображенский нас стравливает. Возможно, хочет, чтобы мы поборолись между собой за это место. Ведь работа в своём стационаре подразумевает большую зарплату и относительно спокойный график.

Поэтому…

— Очевидно, что эту должность должен занять господин Гаврилов, — заявил я.

— Что? Я⁈ — оторопел Евгений Кириллович. — Почему я?

— Хороший вопрос. Почему он, Павел Андреевич? — нахмурился Преображенский.

Главный лекарь был в замешательстве. Он явно не ожидал от меня такого решения.

— Всё просто. Я не хочу работать в стационаре. Мне больше нравится трудиться в амбулаторной среде, — пожал плечами я.

Отчасти это было правдой. Большие деньги и спокойный график — это здорово. Но далеко я на этом не уеду. Если застряну в дневном стационаре, тогда он станет моим потолком. Я уже не получу новых должностей, не доберусь до вышестоящих дворян. Развиваться будет некуда.

Тем более Гаврилову это тоже пойдёт на пользу лучше любой психотерапии. Ведь он станет полноценным начальником. Заведующим отделением! Там у него будет меньше стресса.

А если мне вдруг зачем-то понадобится воспользоваться стационаром в своих целях, я легко смогу попросить Гаврилова помочь мне в этом деле. Ведь он будет считать меня своим должником.

Всё будет выкручено исключительно в мою пользу. Как я и планировал с самого начала.

В итоге приказ был подписан. Гаврилова назначили заведующим. Но и я не остался без «подарка». Преображенский повысил меня в статусе и позволил принимать дворян. Пока что я смогу заниматься только баронами, но это уже мощный скачок. Фактически я теперь нахожусь на уровне Эдуарда Дубкова. Треть пути до вершины лекарской иерархии уже позади.

Прав был Евгений Кириллович. Я действительно пру, как танк.

Через несколько минут я уже шёл домой — в новую квартиру. И надеялся, что за этот час Кайнелайнен не заставил там всё своими вещами.

— Пс! Хозяин! — послышалось из ближайшей мусорки.

Ага, а вот и Мот. Видимо, только что поменялся с Гримой.

— Ты чего тут прячешься? Я же нашёл вам с вороной хороший чердак, — прошептал ему я.

— Дело серьёзное. Грима просила передать, что нашла его. Возможно, сегодня ночью — последний шанс. Другого не будет, — ответил Мот.

Вот как… Что ж, значит, придётся отложить обустройство в новой квартире. Появилось дело поважнее.

— Смени Гриму, пусть летит ко мне, — приказал Моту я. — Пока что приготовлюсь.

Через несколько часов Шёпот будет уже мёртв.