Презренный металл

20. Презренный металл

Куда мы ехали и зачем, я понял сразу. Я этого ждал и, по мере возможностей, готовился. Это был тот самый заводик, где до недавнего времени работал Усы. Ну, в смысле, он работал, естественно, не на заводе, а в ЧОПе, который обеспечивал этому предприятию безопасность.

Доехали быстро и в полной тишине, если не считать реплик из радио. Полицейская волна придавала этому вечеру особенный нерв. Я, признаюсь, соскучился по такой обстановке. Правда, лучше было бы находиться за рулём или на штурманском месте.

На улице было тепло. Наверное, градуса два. Плюс. Весь снег, который валил вчера и ещё сегодня, перемешанный на дороге с солью и химическими реагентами, превратился в чавкающую ледяную грязь, в коктейль «Маргарита», замешанный не на текиле, а на чёрном угольном субстрате.

Трактора растаскивали кашу скребками, оставляя за собой длинные полосы и большие комья. Машины остальных участников движения разбивали эту размазанную «Маргариту», раскидывали, выплёскивали на тротуары, на которых снег был ещё белым, держался и не собирался исчезать так скоро.

Я оказался в известном мне месте, где уже бывал дважды. Мы подъехали к административному зданию, вышли, прошли в знакомую дверь. Меня по-быстрому обшманали. Без фанатизма, так, для галочки. Мы поднялись по лестнице и оказались в том самом помещении, где стоял теннисный стол. Здесь не так давно я общался с Раждайкиным. Признаться, ностальгических чувств я не испытывал.

Никитос был уже здесь. Естественно. Где же ему следовало быть в этот вечерний час? Не зря же он дал добро своей бывшей гражданской жене, правда? Он стоял у окна, заложив руки за спину, и смотрел в темноту. Ждал.

— Никита Антонович, — обратился к нему комиссар Мегрэ, — всё нормально прошло. Изъяли телефон и ключи.

— Брось на стол.

Никита повернулся, тяжело глянул на своего подчинённого и на меня. Веки у него были набрякшие, красные, как будто он давным-давно не спал. Смотрел исподлобья. Недобро и сурово. Совсем недружелюбно.

Возникла пауза. Просить дальнейшие инструкции Удальцов не хотел, но и не понимал, оставаться здесь или…

— Иди, Валера, там подожди с ребятами, — ответил Никита и махнул рукой.

— Хорошо, я понял, — кивнул Валера Удальцов-Мегрэ и вышел с ребятами из комнаты.

— Кто ты такой, Краснов? — тихо проговорил Никитос, когда за парнями закрылась дверь.

Такой тихий и вкрадчивый голос не сулил ничего хорошего. Перед бурей, перед тем как устроить полный трындец, он любил говорить тихонечко, устало, практически смиренно.

— Ты чего ко мне прицепился? — как бы даже по-доброму спросил он. — Чего тебе надо от меня? Чего ты землю роешь? Что ты лезешь ко мне, к близким моим?

Не знай я его, так бы, может, и купился. Ответил бы что-нибудь, представляя, что, получив ответ, он тут же выпустит меня и попросит больше не шалить. Но это, если бы я его не знал. А я знал. Знал, что на самом деле он еле сдерживался. Эта тихая речь давалась ему с огромным трудом, внутри у него всё клокотало. Я знал, я знал его.

— Зачем ты пишешь эти тупые статейки? — уже чуть громче воскликнул он. — Ты что, не понимаешь, что ты просто червячок? Маленький, беззащитный и никчёмный. Я наступлю на тебя, и раздавлю случайно. Растопчу, размажу, уничтожу. И даже не замечу, как.

Голос его немного подвёл, чуть сорвался, заклокотал в горле. И он остановился, не желая раньше времени демонстрировать, что находится на грани. Откашлялся. Мышь под ложечкой жалобно застонала. Она всё уже знала. Как и я сам.

Вид у Никиты был уставший, измученный, как у загнанного зверя. Как у человека, который не спал несколько дней, а теперь решился на всё. Руки его едва заметно дрожали. Волосы на голове казались грязными, засаленными. Они были всклокоченными. Я ясно видел, что последние дни у него были непростыми.

— А разве ты получаешь не то, что заслужил? — твёрдо, но негромко спросил я.

— Что⁈

Он прищурился, прожигая меня взглядом, а потом, не сдержавшись, прорычал:

— Убью… Убью, паскуда… Сука! Клещ! Впился в меня, мерзкая тварь! Убью!

Голос его прозвучал гортанно и дико, словно передо мной стоял не человек, а зверь. Древний, не знающий морали, умеющий только убивать и пожирать чужую плоть. От этого голоса волосы на моём затылке встали дыбом, как у волка, готовящегося к броску. Но бросаться на него было нельзя.

— Убью-у-у! — повторил он и передёрнул затвор.

— Так ты меня уже один раз убил, — пожал я плечами, стараясь говорить как можно спокойнее, хотя сейчас это давалось заметно тяжелее.

Я ждал этой встречи, знал, что она будет и что этим закончится наш ужин с Катей, не сомневался. И вот теперь наступал момент истины.

— Разве можно убить дважды? — усмехнулся я.

Он нахмурился. Глаза его забегали по моему лицу, по моей фигуре.

— Ты уже убивал меня, Никитос, — повторил я. — Ты ведь уже понял, кто я, да? Конечно, ты понял. Ты же никогда не был тупым. Я знаю, ты всю жизнь жил и боялся, что этот момент настанет, и тебе придётся посмотреть мне в глаза. На том свете или на этом, да?

Он прищурился, захрипел, но ничего не ответил.

— Ты забрал мою женщину, — продолжил я. — Ты забрал мою жизнь. Ты хотел стать мной и присвоить всё, что было со мной связано. Но счастья тебе это не принесло, правда? Ты думал — богатство, деньги, почести, положение, сила, страх подчинённых принесут тебе счастье. И ты начал молиться презренному металлу, своему золотому быку. Он сделался для тебя Богом. Но лучше тебе не становилось, точно?

— Наваждение! — прохрипел Никита.

Глаза его помутнели, и он левой рукой потянул ворот сорочки, распуская галстук и давая себе больше воздуха.

— Ты кто, сука, такой? — прорычал он.

— Ты скажи, — ответил я. — Сам. Назови моё имя.

— Кто ты такой? — будто не слыша меня, повторил он.

— Может быть, — усмехнулся я, — я тот, кто прикрыл тебя в кишлаке, когда ты вышиб мозги старику? Помнишь афганских бандосов? Так разве я не тот, кто тебя не бросил там и никому не рассказал, что ты пытался свалить до прихода наших. А может быть, я тот, кто взял на себя твой косяк с отпущенным подозреваемым? Потому что тебя могли бы выпнуть из органов. А может быть, я тот, кто никому не рассказал, что та афганская цыпочка, которая в постели была как зверь, помнишь, которая высасывала из тебя все соки, практически завербовала тебя? А, может быть, я именно тот, кто…

— Хватит! — рявкнул Никитос. — Заткнись!

Было видно, что он держался исключительно на силе воли.

— Кто тебе рассказал всю эту херню? — загромыхал он. — Кто? Роза? Или, может, Мамаев? Этот мудак толстожопый?

— Об этом никто не мог знать, кроме тебя и Бешеного. Про Тонечку, про проглоченную иголку, про выброшенные ключи, про то, как в школе мы подрались из-за Жигулиной.

Он зарычал, не понимая, что происходит.

— А кто мне рассказал, — усмехнулся я, — про чёрную пустоту в твоих глазах, когда ты навис надо мной? Помнишь, когда я лежал, захлёбываясь в собственной крови, когда она пузырилась на моих губах? Ты помнишь? Смёрзшийся снег, смешанный с землёй из ямы, лес и острый свет фар. Ты помнишь это?

— Нет! — крикнул он. — Нет, я всё это забыл. И тебя забыл!

— Не забыл, — усмехнулся я, — Ты ничего не забыл. И я тоже. Я помню твои глаза, когда ты направил ствол мне в лицо.

— Нет… — поморщился он и схватился руками за голову.

— Ты продал меня! — кивнул я. — Продал! Обменял мою бессмертную душу на презренный металл! Чтобы трахать мою женщину, чтобы жить моей жизнью, чтобы стать мной, да? Как так вышло, Никитос? Ведь ты был смелым. Ты был дерзким, умным, красивым. Впрочем… в тебе всегда была зависть. Любовь к бабкам. А мне было плевать на деньги. И тебя это бесило. А ещё тебя бесило, что я знал, какой ты на самом деле, но не отворачивался от тебя, да?

— Ничего, ничего, — прохрипел Никита и вытащил из кобуры пистолет. — В первый раз не получилось, но сейчас точно получится.

Он навёл ствол на меня. Сердце ёкнуло. Нет, страшно не было, но было очень похоже на тот раз.

— Где документы? — рявкнул он. — Акции? Уставные? Векселя? Где это всё? Где Усы? Это ведь твоих рук дело? Твоих! Теперь я точно не сомневаюсь. Бешеный. Сука! Сука! Как такое возможно⁈ Я ведь сразу подумал, что это ты! Сразу!

Он помотал он головой.

— Так ты возьми вот этот, — усмехнулся я и скинул куртку.

— Что ты делаешь⁈

— Не помнишь нашу фишку? По спине редко хлопают, да? А если ещё тонкую дощечку с поролоном…

Я повернулся к нему спиной и задрал рубаху.

— Бери, брат. Он твой. Аккуратно только.

Между лопаток у меня был приклеен тот самый «Макарыч».

— Помнишь, да? — усмехнулся я, отрывая пластырь. — Это ведь ты придумал, как пронести пушку. Не забыл? Держи! Ты ведь уже один раз стрелял из него, правда? Попробуй ещё разок, если сможешь, конечно…

Я протянул ему его пистолет, и он ощерился.

— Я говорил, что это ты залез в сейф. Говорил. Они не верили. Идиоты…

— Они просто не знали меня раньше, — засмеялся я. — Круто, что можно вот так, не притворяясь поговорить с тобой. Кстати, Никитос, часто я тебе снился в последние тридцать лет?

— Каждую ночь, сука, каждую ночь, — ответил он, мотая головой.

— Я так и думал. Знаешь, если бы я тебя грохнул, наверняка, тоже никогда не смог бы себя простить.

Он был как во сне и, кажется, уже терял связь с реальностью. Я бы не удивился, если бы вместо меня сегодняшнего, он видел того меня, старого.

— Бешмет… где бумаги… куда ты, сука, их задевал… хватит твоих сраных шуточек… ты думаешь, я не выстрелю? Ты думаешь, я не выстрелю?

— Чего мне об этом думать-то? — усмехнулся я. — Я точно знаю, что ты это можешь. Видал разок.

— Зачем ты вернулся? Зачем⁈

— А ты как думаешь? — усмехнулся я.

— Отомстить? Да, отомстить…

— Мелко, брат. Это слишком мелко. Мы с тобой кто, Никита?

— Менты, — ответил он, так же, как и в прошлый раз, в последний день моей жизни.

— Опять ты за своё, — покачал я головой. — Мы с тобой последние защитники справедливости. Забыл?

Он прищурился, ничего не отвечая.

— Весь мир только на нас и держится, — продолжил я. — И у нас с тобой есть принципы. Кодекс. Помнишь?

— Были! — ответил он. — Были да сплыли!

— И что ж ты натворил? Убил, ограбил, оклеветал. Стременных, — загнул я палец. — Фаргус, Копейкин, Рахматуллин…

Я загнул все десять пальцев, перечислив всех, кто фигурировал в досье Калякина.

— Они сами были виноваты, — покачал головой Никитос, — они, сука, сами виноваты.

— И я был сам виноват?

— Ты! — воскликнул он, и глаза его вспыхнули адским пламенем. — Ты у меня вообще как кость в горле был всю жизнь, со своими сраными принципами, со своим долбанутым кодексом! Всё самое лучшее тебе. Бабы, звания, должности — тоже тебе.

— Так Катюха-то тебе нужна была только чтоб мне насолить что ли? — усмехнулся я. — А когда меня грохнул, в ней и надобность отпала, так?

— Сука ты, Бешметов! Сука! Опять припёрся. Жизнь мне портить, да? Но ничего, это ненадолго. Я не жалею, ты понял? Я бы снова, окажись там, завалил тебя. Тварь!

Он поднял руку с «Макаровым» и навёл ствол мне в грудь.

— Люди не меняются, — пожал я плечами. — Давай. Если ты не понял, это тебе не поможет. Я ведь снова приду. Вернусь и буду клевать твою печень, пока ты не заплатишь за те жизни, которые забрал, пока не заплатишь за сломанные судьбы. Кровь убитых взывает о справедливости. Вот я и восстанавливаю…

Я не договорил. Он был готов. Я понял это. В его глазах ярким пламенем полыхала ненависть. Это пламя невозможно перепутать ни с каким другим. Ярость, злоба и дикий страх. Его охватил животный ужас. Он уже не понимал, что делает.

Никитос напрягся, выпрямился, глаза распахнулись, зубы плотно сжались. И, как в замедленном фильме, я наблюдал за его указательным пальцем, который лежал на спусковом крючке.

Не думал, что ещё раз придётся пережить то же самое. Но, как ни странно, не было ни горечи, ни страха. Не было и разочарования. В тот раз в меня стрелял мой близкий друг, а сегодня — человек, который ненавидел меня всю жизнь.

Выстрел, раздавшийся в закрытом пространстве рабочего помещения, отразился от голых стен, ударил по ушам, а потом наступила тишина…