Потерянная любовь

21

Слезы жгут глаза, стекая маленькими каплями по лицу. Перехожу на бег, боясь, что не удержусь и вернусь, чтобы в последний раз посмотреть на ее лицо, запомнить, какой она была все это время. Не хочу забывать ее. Никогда.

Слышу за спиной душераздирающий хриплый крик и невольно вздрагиваю.

— Прости, прости, прости меня… — шепчу под нос, словно она может меня услышать. — Господи, надеюсь, ты когда-нибудь меня простишь…

Джанин стояла там, где я ее оставил — около старого мусорного контейнера. Она растеряно теребила синий рюкзак, не зная, как себя вести. И обливалась слезами, тихонько всхлипывая.

От крика Ребекки, разнесшегося по округе, она вздрагивает на месте, крепче вцепившись в рюкзак. Он звучал, как крик раненого животного, загнанного в ловушку. Хриплый, надломленный.

— Как…

Вместо ответа яростно бью кулаком в стену, разбивая его в кровь, сдирая кожу. Хочется вытащить свою душу и вывернуть ее наизнанку. Выкинуть за ненадобностью.

Джанин испугалась и отскочила назад, резко увеличив между нами расстояние.

— Это не приступ, успокойся. Это не А-2. Это я. Это все я…

Упираюсь руками в стену, склонив голову. Сердце внутри бьется со сбивчивым ритмом, словно не желая делать каждый новый удар. Как я его понимаю.

— Прости меня, — шепчет Джанин. — Это я во всем виновата…

Резко подрываюсь к ней и хватаю за плечи.

— Заткнись! Заткнись! ЗАТКНИСЬ!

Трясу ее как тряпичную куклу, ударяя в кирпичную стену. Но это не приступ ярости, порожденный А-2. Это мой личный гнев, моя личная боль. Джанин тихо стонет, испуганно глядя на меня.

— Просто помолчи! Сейчас я не желаю слышать ни одного слова от тебя! Ни единого! Ни на какую тему!

Мне необходимо время, чтобы справиться с этим, принять, попытаться найти решение, которое может быть только одним — искать лекарство.

— Поселение зараженных, говоришь? Это ты слышала?

Вместо ответа, Джанин дергано кивает. Значит, это и будет моя ближайшая цель — найти это поселение.

А там уже решим, что же делать дальше.

Уолтер первым делом усаживает меня на стул, где сидела девушка с кроссвордами, когда мы только пришли сюда. Резко поднимаю на него взгляд, полный ненависти.

— Ты…Ты не пустил меня… — шепчу, сквозь стиснутые зубы. — Как ты смел? Это не твое дело!

— Так для тебя будет лучше!

Вместо ответа, отвешиваю Уолтеру звонкую пощечину. А он даже глазом не моргнул.

— Потом спасибо мне скажешь! — разворачивается и отходит от психически ненормальной девки, только что потерявшей единственного любимого человека.

Гретта набирает в шприц инъекцию Литаниума. Ее взгляд хладнокровен и сосредоточен. Конечно, она же врач, для нее самое главное — помочь больным. А раз один больной только что сбежал из моей жизни, то остаюсь лишь я с проклятой жидкостью в легких.

Она протирает салфеткой сгиб моего локтя и делает укол. Молча наблюдаю, как пустеет шприц. Я буду жить. Благодаря Алексу. Алекс умрет. Благодаря мне.

Если бы не легкие, мы уже давно были бы далеко на юге.

— Уолтер! Что же нам делать? Надо сказать Тайлеру! — причитает Мастуф, баюкая сломанную кисть. — Надо ему все рассказать, это же приказ — отстреливать всех зараженных. А ты его нарушил!

— Еще одно слово, и я нарушу один из своих собственных принципов — не убивать невиновных. Посмеешь рассказать Тайлеру, я лично выпущу тебе кишки, ты меня понял? — грозно нависает над Мастуфом Уолтер.

— Да, п-п-понял, брат. Сам рассказывай, делайте, что хотите. Мастуф все понял, Мастуф не враг сам себе. Я ничего не видел и ничего не знаю.

— Так-то лучше, — Уолтер хлопает его по плечу и возвращается к нам.

— Пойдем, тебя надо уложить поспать, — Гретта пытается поднять меня, а я не хочу никуда идти. Словно если я уйду от места, где десять минут назад стоял Алекс, то предам его. Словно я приму этот кошмар, ставший нашей реальностью, соглашусь на правила игры А-2, признаю наше поражение.

Я не хочу принимать. Не хочу понимать, что потеряла его.

— Ребекка, вставай, пойдем.

— Я не хочу.

— Тебе придется это сделать.

— Оставьте меня тут, я ничего не хочу.

Гретта устало вздыхает, складывая руки на груди.

— Тогда подумай об Алексе.

— Я только о нем и думаю! — срываюсь, выжимая последние остатки крика из грудной клетки.

— Тебе надо отдохнуть, если этого не сделать, лекарство будет намного дольше действовать. И тогда не факт, что поможет. И получается, что жертва Алекса была напрасной.

Поднимаю на нее опухшие глаза, пытаясь понять, шутит она или издевается надо мной.

— Поэтому возьми себя в руки и пошли! Чем раньше ты встанешь на ноги, тем быстрее мы уйдем отсюда!

— А куда мне идти? Подскажи? Зачем мне идти куда-то?!

Гретта наклоняется, наши лица оказываются на одном уровне.

— Затем, чтобы помочь Алексу найти лекарство. Если мы тоже займемся поиском лекарства от А-2, то шансы найти его заметно возрастут. Или ты решила опустить руки? Сесть тут и рыдать до скончания времен, что тебе не разрешили пойти с ним?

Она точно издевается надо мной. Хочется и ей залепить пощечину, чтоб след от ладони раскраснелся на лице.

— Поэтому хватит раскисать, погорюешь еще. А сейчас нам надо действовать, и тебе — в первую очередь! — Гретта грубо хватает меня за локоть и тащит по лестнице наверх.

Что ж.

А она ведь права. Я обязана помочь Алексу найти чертово лекарство.

Зайдя в квартиру, вырываюсь из цепких рук Гретты и падаю на кровать, желая закрыть глаза и никогда больше их не открывать.

Рядом на кровать садится Гретта, положив ладонь мне на спину.

— У меня была дочь Стефани. Ей было всего три года, когда А-2 забрала ее вместе с моей мамой. Они вместе гуляли на детской площадке, вернувшись оттуда уже зараженными. Я нашла их дома в обнимку. Моя мама сидела на диване со Стефани, и казалось, словно они спали перед телевизором. Но рядом валялась пустая банка из-под снотворного. Мама решила все за нас. Она убила мою дочь и покончила с собой, наглотавшись таблеток.

Я молча слушала Гретту, не зная, как реагировать на подобное заявление.

— У меня не было выбора, все решили за меня. Я ее не виню, у них не было шанса. Инкубационный период у Стефани оказался очень маленьким. Буквально за два часа ее ручки изогнулись в другую сторону, а глаза потемнели, как два маленьких уголечка.

Ее голос дрогнул.

— Мама все сделала правильно, но я даже не успела попрощаться.

— Зачем ты мне это рассказываешь?

— Не знаю. Просто захотела, чтобы ты знала.

— Спасибо, теперь я знаю.

Я отвернулась к стене. Я совсем не хотела быть грубой с Греттой, так само вышло. Никто не просил ее разводить откровения, слушатель из меня в данную минуту крайне отвратительный.

— Послушай, я не собираюсь больше тебя как-то утешать или уговаривать. Твоя жизнь, только тебе решать, что делать дальше. Еще не все потеряно. Есть же лекарство.

— Ага, — буркнула я в подушку, — которое в ограниченном количестве храниться где-то у правителей или у тех, у кого больше оружия. Ты сама-то в это веришь? В том, что мы сможем найти его, потом отобрать и найти Алекса? Посмотри на нас! Психопатка, врач и бравый солдат! Как тебе такая компания?

— Мы можем попытаться достать его. Лучше попытаться, чем сидеть и ничего не делать. Иначе А-2 победила, — сурово замечает мне Гретта, и я понимаю, что она права.

— Но если ты продолжишь так валяться, то можешь не успеть помочь Алексу. Помни, у Стефани инкубационный период составил всего несколько часов.

Уолтер притаскивает с собой Мастуфа, мотивируя тем, что ему нужно загипсовать сломанную кисть. Но я думаю, что он просто старается максимально обезопасить нас. Бедный парень, он вообще не понимает, что происходит и что нам от него надо.

— Гретта, глянь его руку.

— Брат, не надо! Заживет, честное слово!

— Ага, сама возьмет и заживет. Давай, не выделывайся, — Уолтер одной рукой усаживает Мастуфа на свободный стул. Гретта достает материал для гипсования и бегло осматривает руку несчастного охранника высотки.

— У меня нет рентгена, поэтому не могу сказать, насколько все серьезно. Я могу лишь загипсовать тебе кисть и надеяться, что все срастется правильно.

— Спасибо, Гретта. Ты хорошая, — Мастуф постоянно оглядывал нашу троицу испуганными глазами, все еще гадая, пристрелим мы его после этого или нет.

— Я лишь делаю то, что должна сделать. Я же врач, забыл?

Пока она оказывает первую помощь, отворачиваюсь от них всех. Тошно видеть эти лица.

Снова подступили слезы, пришлось сильно сглотнуть, чтобы сдержать себя в руках. Размышляя о том, какого сейчас ему, я далеко не продвинусь в помощи. Гретта, безусловно, права, но что я могу сделать? Что мы можем сделать? Каким образом добудем лекарство?

Кинемся по всем городам с криками: «Срочно подайте лекарство»?

Казалось, что все безнадежно потеряно.

Но сколько раз за последний год мне казалось, что хуже уже быть не может? Что все, вот она черта невозврата, после которой только боль и тьма, и все равно находились решения. И мы еще живы.

Пока что.

В голове набатом било последнее «Прости, я не справился», кинутое мне в руки из губ Алекса. Я держала его «Прости» как хрупкое хрустальное сокровище. Прощение. Какое тут может быть прощение? За что я должна его простить?

За то, что он заразился?

За то, что он бросил меня, хоть и выбора у него не было?

За то, что все случилось именно так, и он ушел?

То, что я сейчас чувствовала к Алексу, можно было описать несколькими словами. Гнев за то, что поступил именно так, как поступил. Отчаянье от мысли, что он заразен и вскоре умрет.

И безграничную нехватку его рядом. Я физически ощущала, как без него тяжело дышать. Он стал для меня всем — воздухом, светом, моим смыслом жизни. Я не представляю, как жила до этого, и совсем не вижу будущего без него.

Оно бессмысленно.

И что мне делать теперь?

Гретта права, я, во что бы то ни стало, обязана попытаться ему помочь.

Осталось лишь придумать, как именно мне это сделать.