Попаданка с квартирой приключений не ищет

Глава 21

Взгляд в прошлое 3. Дефлорация. Развод

— Мирон меня напоил, накормил, лишил невинности и развел с мужем. И я ему за все и всегда была бесконечно благодарна. И я никому и никогда в жизни так не доверяла как Мирону. Я любила, была любима и очень счастлива.

— Невинности? После первого брака? — удивился Ант.

— Спасибо, Голубка! Я это и раньше знал. Но услышать это сейчас от тебя было бесценно.

Они опять заговорили одновременно. Пришлось посвятить Анта в тонкости моего первого брака.

Марк волшебным образом уже сидел рядом со мной и обнимал, а моя голова лежала на его плече. Наверное, воспоминания разрушали барьер между нами. Мое тело напитывалось жаром, исходящим от Марка, и легкие крылышки ужаса и предвкушения трепетали в животе.

Он нежным поцелуем коснулся моих губ, а я скуксилась как маленькая, и, сквозь слезы, пожаловалась:

— Ты не представляешь, как тяжело было убить любовь к тебе, чтобы жить дальше ради детей. Мне так не хватало тебя, твоего ласкового тепла, твоей нежности, твоей страсти, твоей поддержки!

Мирон был ласковым, неторопливым и очень внимательным.

Он перенес меня из кухни в спальню. Уложил на кровать. Разворачивал на мне полотенце как обертку на конфетке. Я думала, что он бросится на меня как Генка, и с ужасом смотрела на его член, который даже смешно было сравнивать со скромной Генкиной морковкой. После объяснений доктора я знала, куда вот ЭТО должно попасть. «Как это в меня поместится?»

Но Мирон не спешил, он целовал пальчики ног, что было немного щекотно. И я начала хихикать, а он мне открыто улыбался в ответ. Прикусил легонько пятку, что тоже было щекотно. Я начала смеяться, еле удержалась, чтобы не лягнуть его. И мне уже было безразлично, что ноги разведены, и все открыто его взгляду, потому что легкими поцелуями он пробирался вверх по ноге, по второй ноге плотно ведя ладонью тоже вверх, а потом его губы накрыли складки лона, а язык прошелся горячей влажной лаской от входа во влагалище к вершине клитора. Я дернулась, но он удержал меня, прижав обеими ладонями живот, а потом еще шире развел мои ноги и погрузил язык в лоно. И опять хватило нескольких движений, чтобы я крупно задрожала, закричала и почувствовала себя разлетевшейся на осколки, на седьмом небе от наслаждения.

— Девочка, радость моя, какая же ты чувствительная.

Теперь он по очереди целовал мои груди, втягивая и прикусывая соски, отчего мне хотелось сомкнуть колени, чтобы пригасить огонь, пылающий внизу живота и требующий чего-то большего, но не получалось, сводя бедра только плотнее прижимала к себе тело Мирона.

Я уже не боялась. Меня так колотило от возбуждения, что я сама затягивала Мирона на себя. И лихорадочно просила:

— Пожалуйста, пожалуйста!!!

Мирон остановил мои метания, полностью накрыв собой, сладко, томительно лаская языком мой рот, направил член ко входу. Я почувствовала горячую, упругую головку и сама толкнулась навстречу. Свершилось!

Миг тупой, совершенно незначительной боли, а дальше меня затопило такое удовольствие, что я тихо заскулила.

— Маленькая, больно? — Мирон остановился.

— Не-е-е-т, не останавливайся! Мне так хорошо!

Я суетилась, стремясь получить еще и еще: подкидывала ему навстречу бедра, обхватывала ногами, целовала все, до чего добирались мои губы.

Мирон, улыбаясь, смотрел мне в лицо, ловя оттенки моих реакций, и двигался как-то так, что внезапно захлестнула еще одна волна ослепительного наслаждения, а немного позже еще одна. Я уже не могла кричать, только тихо постанывала и сглатывала слезы. Мирон тоже не молчал. После моего первого оргазма он тихо взвыл, и второй мы встретили вместе. Мирон рычал и совсем не сдерживался, вбиваясь в мое тело. Его крупный член уже полностью погружался до упора, и было упоительно чувствовать подрагивание и пульсацию извержения, долгую дрожь тела Мирона и его прерывистое дыхание.

Мирон вместе со мной перекатился на бок, и так, не разъединившись, крепко слепленные вместе, мы и выдыхали некоторое время. Молча. А потом Мирон сказал:

— Если бы я уже не сделал тебе предложение, я бы сделал его сейчас.

— Даже если бы ты не сделал мне предложение, я бы так согласилась стать твоей рабой на веки.

— Теперь ты согласна?

— Да.

Потом мне еще пришлось объяснять Мирону наличие крови на простынях и происхождение своей девственности после пяти лет брака.

Мирон каменел лицом, играл желваками. Мне пришлось взять с него обещание, что Генку убивать не будет. Мирон помолчал, успокоился и сообщил:

— Не буду. Пусть этот мудень живет и помнит, что он подарил тебя мне.

Мы сидели на кухне и снова пили чай. Теперь я с удовольствием сметала всю еду, которую Мирон мне подкладывал.

— Меня часто не будет дома. Ты будешь меня ждать?

— Буду. Всегда… Только тебя. Но…

— Что? Говори, не бойся.

— Меня не отпустят.

— Отпустят.

— И я не хочу, чтобы у них были из-за меня неприятности.

— У них не будет неприятностей.

— Я хочу, чтобы мой муж уехал. Может быть, я просто потом вернусь?

— Он уедет, а ты останешься.

— Ты всегда так лаконичен и немногословен?

— Здесь нечего обсуждать.

— Но мне даже жить негде. Родители свой дом продали, а моя квартира сдана.

— Радость моя, если ты хочешь уехать с семьей, так и скажи, — он внимательно смотрел на меня.

Его теплый, ласковый взгляд подмерз.

Я встрепенулась и не стала отводить глаза:

— Я вообще не хотела уезжать. Я понимаю, ты сделал мне предложение, которое предполагает решение всех моих проблем, но что я буду делать, если ты передумаешь, возникнут обстоятельства, которые ты не учел… — я не могла ему сказать, и сама не хотела думать, что, возможно, он обманывает меня.

— Я все учел, и я не передумаю. Решай.

Я задержала дыхание и выдохнула:

— Хорошо. Я пошла.

— Не пошла, а пойдем. Вместе.

Я услышала это и испытала невероятное облегчение, и поверила, что не обманывает, не передумает, не возникнут непреодолимые обстоятельства, и он все учел.

Мы вышли из машины. Вернее, Мирон вышел, обошел машину, открыл дверь с моей стороны и предложил руку. Как ни была озабочена свалившейся на меня неожиданной ситуацией и мыслями на эту тему, я была поражена его галантностью. Это не было показухой, для него это было нормальным поведением, а мне в новинку настолько, что, выходя из машины, я смотрела на него приоткрыв рот. Аккуратным, нежным движением он вернул на место мою отпавшую челюсть, подхватив под локоток, повел к зданию вокзала.

Дальше мы прошли помещение насквозь и вышли на перрон. Встречные военные старательно отдавали ему честь, в ответ он легко мимоходом козырял, лишь один раз приосанился и отдал честь четче. Я не вглядывалась в звания встреченных военных, и отмечала все автоматически, не задумываясь. Мы быстрым шагом пронеслись по перрону и вместе поднялись в вагон. Я вошла в купе, Мирон остался в коридоре за моей спиной.

Папа, мама и Генка уставились на меня с разным выражением лица и с разными вопросами в глазах: папа с беспокойством — «Дочь, с тобой все в порядке?»; мама с беспокойством — «Ты сделала то, о чем я тебя просила?»; Генка, единственный, заметивший тень за моим плечом, кривил губы — «Хорошо погуляла, шлюха?». Он был почти прав — я хорошо погуляла в кои-то веки, а вот шлюхой себя не чувствовала. Я — соломенная вдова при живом как бы муже — что хочу, то и делаю. «Я освободилась, меня спасли!»

— Я дальше не еду.

Мама аж вздрогнула от неожиданности, Генка, перед тем, глянув на меня и отвернувшись к окну, взвился и развернулся ко мне всем корпусом. Папа продолжал спокойно сидеть, сложив руки на груди, только беспокойства в глазах прибавилось.

— Это невозможно, — вскрикнула мама. — Я не позволю!

— Я. Остаюсь!

Повторила я с нажимом и расстановкой.

— Ты не посмеешь, — прошипел Генка.

— А как же Гена? — вторила ему мама.

— Не волнуйся, мам, Гена едет с вами.

— Нафиг он нам сдался, если он не гож тебе, — вдруг не выдержал папа. — Евочка, как же так? Куда ты?

— Папа, у меня все будет в порядке. Я с ним разведусь и пришлю документы о разводе. Проследи, пожалуйста, чтобы после этого он правильно оформил все свои документы, чтобы я в них нигде не фигурировала как жена.

В своем углу у окна скрежетал зубами Генка, так, что это было слышно, но при родителях не смел высказываться в мой адрес, как, я думаю, ему хотелось бы. Это же он всегда хороший, а я плохая.

Чуть отодвинув меня и придержав за талию, в купе вошел Мирон:

— Доброго дня! — при этом он мельком глянул на маму и слегка поклонился, а потом смотрел только на папу — он сразу понял всю расстановку отношений. — Вам не о чем волноваться. Я беру вашу дочь в жены. Благословения не прошу, но, вероятно, это важно для нее.

— Куда ты с чужим человеком, Ева? — глубокий грудной голос мамы сорвался на фальцет на моем имени.

Папа поднялся, отгородив маму и Генку от нас своей спиной, обнял меня и произнес мне в висок:

— Благословляю! Доверяю ее тебе, — это уже было сказано Мирону.

Мирон кивнул и отдал отцу честь.

Из глаз моих брызнули слезы. Папина рубашка сразу промокла. Я-то думала, что он ничего не знал, но, видимо, мама папу пилила, чтобы повлиял на меня, а он маму удерживал, чтобы не вмешивалась в мои отношения с мужем. Я испытала благодарность и облегчение и чмокнула папу в щеку.

— Что ты хотела взять? — спросил у меня отец.

— Пап, документы и мой чемодан…

— Лара, встань, пожалуйста, я достану чемодан Евы.

— Но это невозможно, — растеряно пробормотала мама, — там и мои вещи.

— Возможно, — Мирон припечатал к столику перед мамой ее кольцо.

Мама смутилась и молча пересела на полку рядом с Генкой.

— Мам, я возьму только один чемодан, в котором нет твоих вещей.

Мирон выставил мой чемодан в коридор и обернулся к Генке:

— Вставай, пойдешь с нами.

Генка спал с лица:

— Куда?

— Пойдем разводиться.

— А я не опоздаю на поезд? — заюлил Генка.

Мирон встряхнул на запястье часы, глянул:

— Не опоздаешь, до отправления еще час сорок.

— Я не хочу!

— Как хочешь. Без развода ты никуда не едешь.

Генка злобно зыркнул на меня, потеснил маму, поднялся, продемонстрировал готовность.

Я клюнула маму в щеку, еще раз обняла папу. Мама заплакала. Я знала маму, знала ее дискретное мышление и заблуждения, жалела ее. И до седых волос буду нести следы ее воспитания. Мы не были близки, но я все же ее обняла и отступила к выходу из купе.

Мирон с отцом пожали друг другу руки, и договорились быть на связи. Мирон оставил отцу свою визитку и уже стоял с моим чемоданом в коридоре, чтобы не толкаться в тесноте купе, и подгонял взглядом Генку. Я вышла вслед за Генкой, и мы пошли на выход: Генка, я и за мной Мирон.

Генка спрыгнул с подножки вагона, даже не оглянувшись в мою сторону. Мирон придержал меня на выходе, спустился сам и потом снял меня с подножки.

Он провел нас в здание вокзала, и боковым коридором мы прошли к лестнице на второй этаж. На втором этаже обнаружилась контора нотариуса. У кабинета вдоль стен стояли взъерошенные люди. Что они оформляли перед отъездом, мне трудно было представить, да я об этом и не могла думать — были свои заботы. Я не совсем понимала, как мы с Генкой будем разводиться.

Оказалось, все довольно просто. Мирон зашел в кабинет. Через минуту позвал меня и Генку. Очередь ворохнулась, но возразить никто не посмел. В кабинете спиной к окну за большим основательным столом с крупной настольной лампой под стеклянным зеленым абажуром сидел важный чиновник — такого человека ни с кем не перепутаешь. За вторым столом — каким-то козлоногим, шатким — еще один взъерошенный человек, как те, что в коридоре, маясь и спеша, что-то вписывал в лист, отпечатанный на пишущей машинке, в специально оставленные пробелы. Таких листов перед ним была не стопка, но штук пять точно.

Мирон заботливо усадил меня в креслице, стоящее справа от стола чиновника у стенки под окном, сам присел перед столом на жесткий стул, оставив Генку стоять.

Чиновник изобразил внимание, потом перевел взгляд на пишущего человека и уже было открыл рот, но…

— Он нам не помешает, — покачал головой Мирон.

Потребовалось пять минут, чтобы Генка, неудобно скрючившись над столом, написал под диктовку чиновника заявление. Наконец, он поставил подпись, потом, повинуясь шепоту чиновника, начал снова писать на втором листе. Едва закончил, Мирон жестом отправил его к двери и припечатал в след:

— Жди в коридоре.

Поднял меня из кресла:

— Ева, твой черед.

Чиновник встал, уступая мне место в своем капитальном, тяжелом кожаном кресле, склонился над моим правым локтем и начал тихо объяснять:

— Вот заявление в ЗАГС с просьбой о разводе вашего почти бывшего мужа, вот его же заявление в суд с просьбой развести вас в его отсутствие в связи с обстоятельствами. Вам нужно написать такое же заявление в ЗАГС, а повестку в суд вам пришлют или дадут на месте. Пишите, не спешите.

Передо мной появился чистый лист, и я начала под диктовку писать.

Тут зашуршал бумагами и заскрипел стулом все еще что-то писавший человек. Я отвлеклась, потом продолжила и дважды написала одно и то же слово. Я виновато и беспомощно глянула на чиновника. И вспомнила, как ужасно неудобно, что все ждут меня, что нарушился естественный порядок очереди и дел.

— Ничего, ничего, — успокаивающе пробормотал чиновник и положил передо мной новый чистый лист.

Наконец, я управилась, освободила кресло. Мирон подхватил меня под локоть. И мы еще пять минут наблюдали, как нотариус — оказывается, всего лишь нотариус — заверял все три листа, делал три записи в свой гроссбух, везде поставил печати и расписался, сложил листы в папочку и, отдав ее Мирону, сказал:

— Отнесете в свой районный ЗАГС, товарищ подполковник.

Они пожали друг другу руки, и мы с Мироном покинули кабинет. И чуть не забыли Генку, устремившись на выход. Он сам напомнил о себе, догнав нас.

— Свободен. Возвращайся в поезд. Все дальнейшее вас не касается. Проблем не будет, — Мирон дал Генке отмашку рукой.

Я сняла с пальца обручальное кольцо и отдала Генке.

Он растеряно смотрел на кольцо на своей ладони. Поднял глаза на Мирона. В его глазах не было сожаления, только растерянность и злость.

— А это… — он кивнул на кольцо.

— Оно есть в декларации. Проблем не будет. Иди.

Генка отвернулся, не взглянув на меня, и поплелся к поезду.

Я недолго смотрела ему в след — не было ни жалости, ни сожаления. Так или иначе, он благодаря мне получил, что хотел. Мы вышли на перрон. Тут я заметила родителей, стоявших у окна вагона, послала им воздушный поцелуй, помахала рукой и попросила Мирона:

— Мы можем уйти? Пожалуйста, уведи меня отсюда.

Мирон что-то сказал таможеннику, кивнув на вагон. Тот кивнул ему в ответ.

Мирон повел меня снова к зданию вокзала.

Генка навсегда исчез из моей жизни.

Мы вернулись в Москву, и через двое суток одним днем я получила развод с Генкой и стала женой Мирона.