Попаданка с квартирой приключений не ищет

Глава 11

Немного о моем муже и дианетике

Я очнулась и не сразу поняла, что происходит. Марк сидел на диване, я полулежала на его коленях, щекой прижимаясь к его груди. Вспомнила. В голове бился только один вопрос: «Можно ли поверить?»

— Что ты мне сказал, когда мы последний раз занимались любовью?

Марк… (или Мирон?) на мгновение прикрыл глаза, должно быть, вспоминая, склонился к моему лицу и прошептал:

— Ты моя пахлава и шербет, Голубка!

Его последнее возвращение из командировки я помнила все прошедшие годы. И его шепот рефреном все еще звучал в моих ушах, потому это единственное, о чем пришло в голову спросить.

Да, именно так все и было. Он пришел домой поздно. Уже спали дети, и я уже спала. Забрался ко мне под одеяло голый и распаренный после душа и мгновенно уснул. А под утро прижался сзади восставшей плотью, невесомо поиграл пальцами с моим лоном, заставив его мгновенно увлажниться, толкнулся твердым и горячим, и уже двигаясь во мне, целовал плечи и затылок и шептал, сминая ладонями груди: «Ты моя пахлава и шербет, Голубка!»

Мурашки брызнули по всему телу. Наверное, я должна была быть счастлива, но… Нет. На меня вдруг обвалилось то горе, которое я ощутила, когда поняла, что Мирона больше нет. Это горе переполняло и разрывало мою душу. Тогда я стонала и выла в подушку, чтобы не разбудить и не напугать детей, а теперь я выла в голос, слезы катились потоком. Я рыдала, сотрясаясь всем телом. Услышала над собой вскрик Марка: «Ант!»

Ант ворвался в гостиную через несколько секунд.

— Ант, зови Бернса.

— Ты сказал?

— Да! Зови скорей!

Я слышала, но мне ни до чего не было дела — я заливала грудь Марка слезами и не могла остановиться.

Не знаю, когда появился Бернс. Наверное, он сделал что-то волшебное, потому что я внезапно успокоилась, еще шмыгала носом и прерывисто вздыхала со всхлипами, но уже не рыдала.

Ант пришел с чашкой воды, приподнял мою голову с груди Марка и поил как ребенка, не давая чашку в руки. Я глянула на него. Он смотрел, как я пью, с теплотой в которой можно было раствориться. И я вдруг смутилась, слабой рукой отвела чашку и уткнулась лицом в грудь Марка.

— Это правда ты?

— Я, моя птичка Ева. Это правда я.

Да, с самой первой встречи он называл меня птичкой.

— А я ста-арая-аа, — я опять занюнила.

Снова покатились слезы. Марк сцеловывал их.

А-ааа…

— Тебе не противно целовать старуху?

Марк засмеялся.

— Да хоть сто раз старуха. Это же ты, моя Голубка. И скоро станешь молодой. Бернс подлечивает тебя постоянно. Скажи, Бернс.

— Да-да, — радостно зачастил целитель, — я запустил регенерацию, восстановление всех органов и процессов в организме.

— Именно поэтому мы старательно избегали разъяснений, беспокоясь о тебе, но ты сама все время пыталась нас прогнуть на откровенность.

Марк нежно заправлял мне за ухо выбившиеся из узла волос прядки.

Я по поводу своего вида не беспокоилась, знала, что плачу красиво, без гримас, просто истекаю слезами. Веки от слез набухают, приобретают восковую прозрачность, глаза восточную раскосость, губы становятся припухшими и очень яркими, будто после поцелуев. Что Марк тут же и подтвердил, глядя на мои губы, наклонился и ненастойчиво, нежно поцеловал.

Я опустила ресницы, чтобы не выдать своего смущения и удовольствия.

— У меня нос красный.

— И сопливый, — Марк взял протянутый Антом платочек, прижал к моему носу, — дуй.

Оказывается, Ант так и сидел на полу возле дивана и держал меня за руку, а я даже не заметила.

Я отняла у Анта свою руку, у Марка платок и высморкалась сама. Платочек из тонкого батиста моментально промок, и я хотела спрятать его в вырез халата: не отдавать же сопливый обратно. Ой, мокрый, холодный, и я передумала, сунула платок в запах полки халата. Взгляд Анта прикипел к моей груди, пока я суетилась с платком. Он поднялся с пола, приподнял мои ноги за икры, уселся на диван, чуть потеснив мою попу, и уложил их к себе на колени, старательно прикрывая полами халата.

Ну вот что они устроили? Моя спина на коленях Марка, ноги на коленях Анта, и моя попа посередине. Идиллия, которую я не понимаю.

— Ты какой возраст хочешь? — не унимался Марк.

— Двадцать шесть.

Тут удивился Ант:

— Почему двадцать шесть, а не двадцать пять или тридцать? — развернулся корпусом ко мне, готовясь внимать.

Бернс еще сделал надо мной несколько пассов руками и вышел.

Я помялась, а потом пояснила:

— Этот возраст мне подарила дианетика.

Говорят, вчерашний день уже не существует. Говорят, память лжёт. Мне было плевать на то, что говорят умники — я помнила. Помнила время, когда Гранина со мной еще не было. Помнила время, когда я была с ним, когда мы были вместе. Помнила время, когда его не стало с нами. И я решила рассказать.

— Мне было двадцать девять, когда погиб мой муж. Когда ты погиб, — я с упреком глянула на Марка.

В тот год я потеряла Мирона. Мой Гранин погиб, а я осталась с двумя детьми — пятилетней Китькой и годовалым Тимой.

— И была я тогда немножко сумасшедшей, может, и не немножко, но внутри. Снаружи все выглядело вполне пристойно: как выяснилось еще в юности, я была мастером имитации душевного здоровья — притворялась нормальной очень умело, но иногда совершала очень странные поступки.

Вздохнув и по очереди внимательно посмотрев на мужчин, я продолжила:

— Одним из таких поступков было посещение одитора дианетики по рекомендации моего кума, крестного Тимы.

— У Китти крестный Игорь. А у Тимки кто? Я не помню.

— Сережка, младший Мордвинов. Я с мамой Тоней поддерживала отношения до самой ее смерти, а Сережа всегда ко мне хорошо относился в отличие от двух старших Мордвиновых.

— Да. Я помню, — чуть помрачнел Марк. — Мне всегда казалось, что Серега к тебе неровно дышит.

— Я не знаю, как он ко мне дышал, но мы об этом никогда не говорили. Так вот. Поскольку оплата сеансов была невелика, протеста во мне это не вызвало, и я два раза в неделю ходила на одитирование.

— А это что за чудо? — снова перебил Ант.

Марк слушал молча, и видно было, что мой рассказ заставляет его страдать.

— Дианетика переводится с греческого, как «через» «разум». Это название учения, которое создал американец Рон Хаббард. Согласно его учению, причинами психосоматических заболеваний человека являются «энграммы» — болезненные моменты, испытанные человеком в прошлом, при чем не только в текущей жизни, но и в предыдущих, то есть наличие таковых предполагается по умолчанию. Так вот, заново проживание этих болезненных моментов, как бы избавляет от них. Происходит очищение — клир. Одитор — своего рода бухгалтер-аудитор, который помогает выявить проблемы в подсознании и сделать их доступными для аналитической части разума*.

(* Справка о дианетике из инета.)

Я задумалась вспоминая.

Через два года после гибели Мирона, Сережка подогнал мне идею и даже договорился через своих знакомых с одитором. Предполагалось, что сеансы одитирования решат мои проблемы: с болью в спине, с депрессией и печалью. Я избегала называть свою тоску по Мирону горем. Само это слово вызывало потоки слез и тихую истерику. Тихую и только тихую, потому что я крепилась изо всех сил, чтобы не пугать детей. И от этого было еще тяжелей.

Одитирование выглядело очень странно, зато очень хорошо отвлекало меня от мыслей о Мироне, вот честно, даже лучше, чем дети. Да о чем и говорить?! Дети были постоянным напоминанием о нем, а вот держание в руках жестяных банок из-под пива и «вспоминание» своих прошлых жизней… Это да! Шапито на выезде.

Мало того, что я себя чувствовала крайне глупо, старалась не выдавать своего изумления и не смеяться, так еще, закрыв по рекомендации одитора глаза, «вспоминала» нечто странное. В своих «воспоминаниях» я не всегда была человеком.

Самое первое «воспоминание» было о том, что я — прямоходящий, небольшой динозавр, примерно размером с африканского страуса, т. е. около трех метров ростом. Прыгучий, «бегучий», очень подвижный всеядный ящер. Да, самое главное, ящер с довольно длинным подвижным хвостом.

И этот вот хвост мне неаккуратно откусил кто-то из более крупных хищных динозавров. Собственно, где-то откусил, где-то вырвал несколько позвонков вместе с мясом. Это была боль!

Предположительно это решало вопрос с моими болями в спине. То есть у меня спина болела не потому, что я таскала довольно тяжелых деток, пересаживая с бедра на бедро и получила смещение позвонков, а потому что когда-то в прошлых жизнях мне откусили не слишком аккуратно хвост. Боль была почти такой же, как в моей реальной жизни, где я не теряла конечностей, всего-то потеряла сердце, душу и, скорее всего, мозги, судя по тому, что сидела и держала в руках пустые пивные банки.

На самом деле одитирование дало свои плоды. Я слегка очухалась и смогла не столь мрачно смотреть на свою жизнь, видимо, сидение с банками в руках подействовало отрезвляюще, да и спина почему-то стала меньше болеть. Кто его знает почему. Может, действительно, мне удалось отделить кейс* динозавра с оторванным хвостом от кейса себя любимой. И получилось, как в присказке для детей: «у кошки боли, у собачки боли, а у Евочки не боли». Как-то так.

(* Кейс — это жизненная история, включающая в себя всю информацию об индивидууме.)

Я была искренне благодарна одитору Мише и его жене Лене. После сеанса Лена поила нас чаем, и я могла поговорить на отвлеченные темы со взрослыми людьми (с детьми-то я разговаривала с утра до вечера). Мы так подружились, что еще некоторое время после завершения сеансов, пока я не сменила квартиру, супруги приезжали к нам в гости: поболтать, потискать Китьку и Тимку. У Лены и Миши дети уже были студентами, а мелкая Китька и еще почти младенец Тимка пришлись им очень по душе.

И еще я была благодарна куму за то, что вытащил меня из замкнутого мирка. Таким благом было туда-сюда проехаться по летнему городу, глядя по сторонам из окна троллейбуса. И побыть пару-тройку часов предоставленной самой себе. Китти и Тимку я оставляла с семьей стариков-соседей.

Тетя Таня и дядя Вася своих детей не имели, внучатые племянники выросли и жили где-то далеко. Жизнерадостные детки легко называли их дедулей и бабулей, что было бальзамом на сердца стариков, потому они были рады посидеть с моими малыми.

После гибели Мирона я осталась одна-одинешенька. Родители были за границей, и я не стала подпрягать их к своим проблемам. Даже не сразу сообщила, что овдовела. Других родственников не было.

Моей Ленки рядом не было. А по телефону не наговоришься, да и чем бы она могла мне помочь, у нее у самой было проблем выше крыши.

Была бывшая свекровь, мать моего первого мужа Генки, с которой, как ни странно, у меня были очень душевные отношения, но ее я тоже не беспокоила. Знала, что та со всей душой впряглась бы в мою ситуацию, только там еще был старший брат Генки, который почему-то всегда смотрел на меня косо, без следа приязни. Ну и, конечно, мама ему самому была нужна. Там были свои внуки.

Контактов с родителями Мирона я старательно избегала.

Я чисто символически приплачивала тете Тане — та на нормальную оплату не согласилась — и покупала старикам продукты. По договору с одитором время посещения почти совпадало с дневным сном детишек, так что тете Тане не нужно было сильно колбаситься с мелкими, только покормить и спать уложить.

— Эй, ты здесь? — меня вывел из задумчивости вопрос и легкое прикосновение пальцев к щеке.

— Извините, задумалась. Так вот, главное, что сделал одитор — это несколько изменил мое восприятие собственного возраста. Несмотря на замужество и рождение детей, я себя ощущала шестнадцатилетней. В общем, я посидела, «повспоминала» свои «прежние жизни» и стала воспринимать себя на десять лет старше. Он предлагал мне дотянуть психологический возраст до реального, но я отказалась. Так что мне все еще двадцать шесть. Если не смотреть в зеркало. И не сравнивать себя с вами, молодцами.

— Для Земли в свои годы ты выглядишь просто потрясающе, если бы я тогда не погиб, сейчас рядом с тобой смотрелся бы старпером, — с моей точки зрения, неуклюже утешил Марк, но при этом был совершенно искренен и смотрел с восхищением.

— Вероятно, магический потенциал, пусть и не раскрытый, не позволил вам рано состариться, — поддакнул Ант и добавил, — и вы очень красивая женщина в любом возрасте.

Я пыталась осознать, что сейчас происходит.

Это авансы, или они хотят сказать, что уже сейчас я готова к употреблению. Надо их как-то притормозить, потому что я совсем не готова. Они оба, конечно, милашки, но совершенно посторонние для меня люди, даже если Марк — это Мирон.

Я сняла свои ноги с колен Анта и села, подала им обоим руки, они тут же подставили свои, оперлась и аккуратно встала с дивана. Все было нормально, голова не кружилась. «Говорите, помолодею? Я еще не скоро к этому привыкну и перестану передвигаться, как по тонкому льду».

— Спасибо за комплименты, господа, — я обернулась и посмотрела на них по очереди. — Только я — отнюдь не молодая девушка. Я себя принимаю «как есть», в чем-то даже нравлюсь себе больше, чем раньше. Проблема в другом. В принятие себя не вписываются отношения с мужчиной, который выглядит в два раза моложе.

Слово «выглядит» я подчеркнула интонацией. Ну на самом деле, я же не могу сказать, что они в два раза моложе меня.

— И вообще, при том состоянии моей сердечно-сосудистой системы, какие могут быть отношения? Только очень бережные, чтобы я не осчастливила вас своим трупом.

— Ева, голубка, ты сейчас уже без очков. Ты не заметила? — вздохнул Марк.

Не заметила. Проснулась, встала, оделась и пошла.

— Но как?!

— Что?! — он был совершенно серьезен. — Целитель уже провел пару сеансов и полностью приведет в порядок твою сердечно-сосудистую систему, как ты говоришь, и не только. И да, ты уже молодеешь. Как же тяжело с тобой! Хорошо, подождем, когда ты помолодеешь.

— М-мм…??? — я не сразу нашла, что сказать. «У них на меня планы? Марк собирается подложить меня под Анта?»

— Мне не показалось? Вы оба претендуете на мое внимание? Зачем вам это нужно?!

«Еще бы понять мне это зачем?» Я снова взглянула на них. Они оба молча и так странно смотрели на меня. Не котики Шрека, но близко. Ант выглядел более сдержанным. Во взгляде его, кроме подкупающей теплоты, сквозило сочувствие, а по губам скользила мечтательная улыбка. Марк смотрел на меня с обожанием и легкой снисходительностью. Он выглядел расслабленным и умиротворенным.

Я просто не обращала внимания на то, что до этого момента он находился в напряжении, либо приписывала это чему-то другому, по умолчанию, потому что мне не было до него дела.

«Да уж. Интересно я «попала» — что ни день, то новые «пенки». И они как-то подозрительно единодушны».

Интермедия 3. Мирон-Марк

Пару минут, пока Ева приходила в себя, требовала от меня заверений, что я — это я, она смотрела на меня как прежде, чуть растеряно и жалобно, как бывало в наше время: когда она болела или жаловалась на противный токсикоз во время беременности, когда что-то не получалось в ее увлечениях хэнд-мейдом, когда дети давали «прикурить». Пару минут, а потом она собралась и отстранилась. Я видел, что ей не нравится наш тандем с Антом. И, думаю, она начала догадываться, чего мы от нее ждем.

Если бы в мою бытность на Земле кто-то сказал, что я буду с другим мужиком делить свою любимую женщину, я бы порвал его на лоскуты. Но здесь и сейчас все иначе. Ант — мой побратим, мой брат. Мы ближе, чем бывают близки близнецы. Потому что наше родство — это наш выбор. Вернее, сначала выбор брата, а потом и мой. Родственников не выбирают, а мы сознательно делились кровью. Дважды. И мы — друзья. Мы — духовные близнецы. И меня не только не возмущает необходимость делить мою женщину — это потребность душевная и физическая. И я всем фибрами души желаю, чтобы брат полюбил Еву так же, как и я.

И дело не в гедонизме, не в моей, едва сдерживаемой, потребности обладать Евой физически. Это другой уровень отношений, семьи. Я это наблюдал здесь три десятка лет. Я видел, какой была семья Анта до гибели Айи и Эдора. И я хочу этого для Евы, для нас с братом, для нас троих.

И это удивительно. В нашей прежней жизни такого и быть не могло.

Я помню день, когда впервые увидел Еву, и хорошо помню желание свернуть шею ее бывшему. За то, что смел прикасаться к ней, за то, что вел себя как скот и заставил ее сомневаться во всем роде мужском. За неуверенность и страх Евы, когда я впервые уложил ее в свою постель.

Смелая девочка пришла ко мне за помощью. И получила ее, а я получил Еву — мою женщину единственную на всю жизнь. На Земле я никогда ей не изменял. Связи с женщинами, которые у меня были здесь, я не считаю изменой, но как же мне неприятно будет рассказать об этом Еве, и как неприятно это будет ей.

Когда я затевал перенос ради нашей встречи с ней, я был так вдохновлен самой возможностью, что не думал, как все будет непросто.

Боги, помогите мне, нам! Всеблагая Тина, вразуми женщину!