Попаданка с квартирой приключений не ищет

Глава 20

Взгляд в прошлое 3. Я и Мирон

— Мой брак с первым мужем сложился очень неудачно, и мы должны были развестись, но тут мои родители собрались эмигрировать. И мой первый муж, Геннадий Мордвинов, пожелал эмигрировать вместе с нами. В ситуации цейтнота с оформлением документов, времени на бракоразводный процесс через суд не было, поэтому я согласилась. Не хотелось упреков и нотаций еще и от мамы.

Посвящать в тонкости моих отношений с мамой я не стала.

— Неожиданная ситуация сложилась на границе при заполнении таможенной декларации. Мама очень любила украшения, поэтому в декларацию пришлось вносить довольно много. Только от волнения она забыла внести в список обручальное кольцо. У мамы бывали панические атаки, во время которых она становилась практически недееспособной, и тут случилась, поэтому вопрос с кольцом пришлось решать мне.

— Когда я вышла из поезда на перрон, мой взгляд упал на Мирона. Конечно, тогда я не знала, что это он — мой будущий муж, но меня к нему притянуло словно магнитом.

Про звездочки на погонах я знала, потому что… Потому что хотела знать все. Да вот так — любопытство и любознательность — я впитывала все, с чем даже случайно мимоходом пришлось соприкоснуться. Я видела, что у этого военного на погонах по две звезды горизонтально, но без красных дорожек — одной или двух, но по размерам звездочек судить было сложно, то есть либо лейтенант, либо подполковник.

Однако у того же Генки дядя (муж сестры его матери) перед увольнением на пенсию был всего лишь майором и это на оборонном заводе (!), и перед пенсией в возрасте пятьдесят плюс. Правда у него были отягчающие обстоятельства: в национальности еврейство и мерзкий шакалий характер (натуральный Табаки*), за который его все не любили. Кстати, мне с этим дядей капитально не повезло: был бы он Генкиным отцом, а не мужем тетки, Генка с эмиграцией прекрасно обошелся бы без меня, и мы уже были бы в разводе.

(* Табаки — шакал из книги Киплинга «Книга джунглей» о Маугли и прочих. Однако Генкин дядя был похож на мультяшного Табаки с его ужимками и речами.)

Так вот военный на перроне выглядел значительно моложе пятидесяти, и я боялась ошибиться и размышляла: «Если обращусь и назову его лейтенантом — обидится, а если подполковником — примет за грубую лесть». Наконец, решила, что лесть все же лучше.

— Господин подполковник, можно к вам обратиться, — и тут же готова была провалиться сквозь землю. «Какой господин? У нас пока еще все «товарищи». А с другой стороны: я, вроде, собираюсь в эмиграцию, он еще как скажет: «Тамбовский волк тебе товарищ». Ну не «гражданин» же!» В общем, я запаниковала и осеклась.

Кажется, насчет звания я не ошиблась. Вид у него был чуть озадаченный, но он кивнул и слегка одним уголком губ обозначил поощрительную улыбку. Только не так далеко вокруг нас стояли и другие таможенники, и поглядывали с удивлением, и прислушивались.

Я сделала еще шаг, до расстояния вытянутой руки между нами — ближе подойти было страшно — и постаралась тихо, но четко произнести:

— Пожалуйста! У меня приватный разговор.

Он, недолго думая, предложил мне левый локоть, и я, мгновение поколебавшись, положила руку ему на предплечье, а не взяла «под ручку». Подполковник снова немного удивился — его удивление демонстрировал легкий подъем левой брови — и неспешным прогулочным шагом повел меня в здание вокзала. Я-то думала, он скажет что-нибудь вроде: «Следуйте за мной!» А тут получилось, как приглашение на танец на балу. И это было красиво!

Я представила себе, как это выглядело со стороны. Подтянутый, высокий военный, и я в светлом легком платье с юбкой полу-солнце чуть ниже колена. «Как на балу в военном училище», — подумала я. Что-то такое видела в кино. Оказалось, что в задумчивости произнесла это в слух. Тихо, но под высокими арочными сводами короткого коридора на входе старого здания это прозвучало достаточно громко.

— Что? — переспросил подполковник.

Я не стала мямлить и повторила. Он ничего сказал, только опять повел бровью.

«О чем я думаю? Мне нужно как-то складно ему все объяснить и попросить».

— Мирон был очень любезен и согласился мне помочь и с маминым кольцом, и замуж позвал.

— Ага. Подходит ко мне, старому солдату, который «не знает слов любви»*, сияющая ярче солнце юная девушка и просит помочь с контрабандным золотым кольцом. А потом предлагает себя в качестве оплаты натурой за услугу.

(* Цитата из фильма «Здравствуйте, я ваша тетя». «Я старый солдат и не знаю слов любви…»)

Тут я начинаю хихикать и возражать:

— Все не так было. Ты сам мне намекнул. Ты смотрел на меня как кот на миску со сметаной.

— Ну было такое, но ты сама про расплату спросила.

— Пожалуйста! Буду вам душевно признательна!

— Душевно?

Мне показалось, что подполковник не сердился, а веселился, хотя сохранял суровую мину — ну да, морда кирпичом, а глаза смеются. Только расслабляться и приходить в благодушное состояние было нельзя, не понятно ведь, с чего он веселится. К добру ли.

— К сожалению, у меня кроме кольца ничего нет. А его я должна сохранить — из-за него весь сыр-бор.

— Так уж ничего и нет? — он выразительно посмотрел на меня, чуть прикусил нижнюю губу и высоко вздернул левую бровь.

«Блин, у него брови живут самостоятельной жизнью и говорят вместо него все, о чем он не договаривает. Вот что это сейчас было? Он предлагает расплатиться натурой?»

Я не стала жеманиться и, глядя ему в глаза, спросила:

— Я хочу уточнить, правильно ли вас понимаю: вы имеете в виду меня саму?

— А ты готова?

«Ну вот, он на «ты» перешел», — мелькнула мысль.

— Хорошо. Я готова.

«Может, меня вообще задержат за «взятку». И не придется никуда ехать. Не в тюрьму же меня за это посадят».

Насколько бы уверенно он ни держал лицо (даже брови молчали), все же тень удивления я заметила. Надо сказать, я и сама удивилась. По идее я должна была мчаться отсюда впереди собственного визга, однако вместо этого вступила в какую-то сомнительную игру, которая, надо сказать, почему-то приносила мне удовольствие. В груди зарождались в равных долях ужас и возбуждение, а внизу живота набухал горячий беспокойный ком.

«Что я здесь делаю? Надо честно признаться самой себе. Я не хочу уезжать с родителями и Генкой. Я не хочу в чужую страну. Если, чтобы остаться, нужно отдаться этому военному, я сделаю это с удовольствием». А вслух неожиданно для себя произнесла:

— Я не хочу уезжать с семьей, но спорить с ними не в силах. Вот, незадекларированное украшение. Арестуйте меня. Посадите в тюрьму. Что угодно, только не отпускайте меня, не дайте уехать. Пожалуйста!

Он оторвал руку от столешницы и поманил меня к себе.

Заставляя себя хотя бы мысленно сохранить собственное достоинство, я подумала: «Хорошо еще пальчиком не поманил, и без команды «к ноге». А то же я на все согласна, не правда ли?» И еще про себя фыркнула: «Сарказма маловато. Можно подумать, не согласна. Как? Ну как я на это решилась?»

Помедлив, поднялась со стула. Стояла, вцепившись пальцами в край стола, и смотрела ему в глаза. Тело превратилось в неподъемную колоду, ноги не хотели двигаться, так что нужно было как-то собраться и не топать к нему походкой зомби.

Он приглашающе качнул головой, и я отмерла. Походки от бедра не получилось, скорее, это был строевой шаг. Обошла стул, на котором сидела, стол и остановилась рядом с ним. Сердце бухало в горле. Я закрыла глаза и сглотнула, стараясь протолкнуть воздух.

Я почувствовала его руки, на мгновение показалось, что кружится голова в падении: «Только бы не хлопнуться в обморок». Я глянула, чуть разомкнув веки. Кружение на самом деле было — просто он развернул меня и усадил к себе на колени. И все… к чему я готовилась не случилось. Он не стал меня лапать. Я осмелилась и подняла на него взгляд, распахнула ресницы. Наши лица были близко-близко, и он в упор меня разглядывал: губы, нос, щеки, глаза. Глаза в глаза. Удивилась. Я его совсем не боялась.

Годы спустя я поняла, что с того самого момента, как оказалась у него на коленях, мне было комфортно, уютно, будто, наконец, попала домой. К себе домой. И с родителями, и у бабушки, и в школе, и в универе, и с Генкой я всегда старалась быть удобной. Родители никогда не внушали мне простую мысль, что «всем не угодишь», наоборот… «Ты же девочка!» И никто никогда не интересовался насколько удобно мне. И поэтому всегда я была вежливой, насколько возможно приятной и настороженной — окружающий мир меня пугал непредсказуемостью и завуалированной враждебностью.

— Мирон, был настолько любезен, что в процессе наших договоренностей усадил к себе на колени. Мне было так уютно и спокойно, как никогда в жизни. Мне не хотелось, чтобы этот человек отпускал меня.

— И я был так любезен, что к своему собственному удивлению, предложил этой дивной девочке руку и сердце. Я — убежденный холостяк, в 35 лет ни разу не женатый. И девочка меня еще не раз потом удивляла. Наверное, поэтому никакую другую в своей жизни я больше не желал так, как ее, и кроме нее.

Умиротворение, что я вдруг ощутила сидя на коленях у этого человека, было неожиданным, невероятным.

Поэтому, я вздохнула и обняла его, когда он придержал за плечи и широкой ладонью прижал мою голову к своему плечу, а потом спросил:

— Маленькая, храбрая птичка, что ж семья тебя не пожалела? — коснулся губами моей макушки. — Ты выйдешь за меня?

Я чуть отстранилась и снова подняла на него глаза. Мне захотелось немедленно согласиться, но был больной вопрос, и его нужно было решить:

— Только через постель.

Он оторопел:

— Неожиданно.

— Пожалуйста, мне это нужно! А вдруг мы не подходим друг другу? Вдруг я вам не понравлюсь?

— Или я тебе?

— Или вы мне. Если это будет так, как с моим мужем, то лучше я одна останусь до конца моих дней.

— Тебе есть, с кем еще сравнивать?

— Нет, мой муж — единственный мужчина. И я два раза целовалась с одноклассником.

— О, Господи, — выдохнул он.

— И еще. Как быть с этим? — я показала свою правую руку с кольцом на безымянном пальце. — Я же замужем. Хотя он и не муж мне уже.

Он поддел пальцами мой подбородок и поцеловал. Сначала легко, едва касаясь губами моих губ, а потом глубоко, не скрывая жгучего желания, и я потерялась в пространстве, и была согласна на все, но он остановился, снова прижал мою голову к своему плечу и, сдерживая бурное дыхание, — я поняла, что остановиться ему было нелегко — сказал:

— Еще не сейчас, моя хорошая. Сначала тебя нужно освободить от бывшего мужа.

— Сейчас! — о муже в тот момент я не хотела ничего слышать.

Мужчина взял мое лицо в ладони. Что он увидел в моих глазах — отчаяние, решимость, жажду — не сказал, а мне слова были не нужны, тогда казалось, что навстречу ему я распахнула душу до донышка.

— Хорошо, птичка, но не здесь.

Что-то лукавое промелькнуло в его глазах:

— Или тебе нравится этот стол?

Я смутилась, опустила голову и судорожно вцепилась в его руку, что как железный обруч охватывала мою талию. Ага, и только тогда поняла, что кое-что еще — очень твердое — подпирало мои ягодицы.

Он поднялся из кресла, поставил меня на ноги и повел из кабинета и здания вокзала.

Мы вышли на привокзальную площадь. Он держал меня за руку и вел за собой. Усадил в автомобиль. А минут через пятнадцать остановил машину перед каким-то жилым домом. Я практически ничего не видела вокруг, только следила за своим дыханием, чтобы не поддаться панике. Как только он отпустил мою руку и между нами появилась, хоть небольшая, но дистанция, решимость начала меня покидать. Он практически вынул меня из салона, провел по лестнице в два марша и открыл дверь в квартиру.

Он все делал сам. Усадив меня на банкетку в прихожей, встал на одно колено и освободил меня от босоножек. Поднялся, склонился надо мной, втянул носом воздух.

— Дорога дальняя, погода жаркая. Нам обоим нужно освежиться.

Привел в ванную комнату, и, ни слова не говоря, раздел меня, и разделся сам, и втащил меня в душевую под теплые струи воды, намылил две губки, одну вручил мне, а второй начал путешествовать по моему телу. Он снова опустился на одно колено, чтобы омыть мои ноги, а поднимаясь одарил короткими поцелуями мой вздрагивающий от смущения живот. Я повторила его действия, присела и омыла ему ноги, а поднимаясь, зажмурившись, потерлась щекой о твердо стоящий член.

«Боже, какой он красивый!» Телом он был похож на моего отца на фотографиях, когда папа в молодости занимался спортивной гимнастикой. Без излишней мощи гармонично развитые мышцы шеи, плеч, рук, груди, пресса, ног — все рельефное, будто вылепленное умелым скульптором. И я все это оглаживала мыльной губкой. А он опустил руку к низу живота и пальцами несколько раз коснулся складок моего лона, и меня пробило.

Если бы он не держал меня второй рукой за талию, я бы упала. Меня выгнуло, толкнуло грудью в его грудь. Я запрокинула голову, и закричала, и чуть не захлебнулась водой, льющейся из лейки душа. Меня оглушило это невероятное удовольствие. Он прижал меня к себе, и я услышала удивленное:

— Ого!

«Это был оргазм? Как с Котом? Ого!»

— Как тебя зовут?

— Ева. Евдокия Алексеевна Берг, по мужу Мордвинова. А вас?

— Мирон Астахович Гранин. Мирон, и на «ты». Поняла?

— Поняла.

Он тихонько засмеялся, продолжая прижимать меня к себе. Я щекой чувствовала этот смех внутри него как урчание кота, и горячий ком опять начал зарождаться у меня в животе.

— Ну вот, познакомились. Можно продолжать знакомство дальше.

Но он не потащил меня спешно в спальню, неторопливо промыл мои длинные волосы, позволил помассировать с шампунем и ополоснуть свои очень короткие, завернул меня в огромное мягкое полотенце, накинул на себя банный халат, отнес меня на кухню и усадил в уютное кресло.

— Чай, кофе?

— Чай.

Он вскипятил чайник, заварил мне чай, а себе кофе, точными, экономными движениями выставил чашки с блюдцами, мне в чай щедрой рукой добавил белого рома, а себе в кофе — коньяка, подтолкнул ко мне вазочку с печеньем и тарелку с сырной нарезкой.

— Ешь.

— Я не хочу, — помотала головой, — кусок в горло не лезет.

— Не волнуйся, все будет хорошо.

Я с сомнением посмотрела на него.

— Верь мне.

И я поверила.